Текст книги "Промах"

Автор книги: Леонид Волчек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Глава вторая. Задание

Больше всего на свете я не любил стоять на «тумбочке» возле канцелярии. Мне не нравился этот пост не потому, что находясь на нём нужно отдавать честь проходившим мимо офицерам, вытягиваясь по стойке «смирно». Этого в нашей роте не было, ведь все были одеты в одинаковую форму без войсковых знаков отличия. Мы знали, что четыре последних номера являются офицерами, но руководствовались при этом правилами бани. В нашей роте, как в бане, честь офицерам не отдавали. Исключение составляло построение на плацу.

Обязанностью дневального было хранить ключ от оружейной комнаты, чтобы открывать оружейку по требованию любого солдата или офицера нашей роты, решившего пострелять. Так же в обязанность дневального входило соблюдение запрета на вынос оружия из казармы без разрешения ротного. Если вдруг кто-то из солдат решит выйти без дозвола командира с оружием во двор, обязанностью дневального было не допустить этого. С этой целью дневальный был вооружён до зубов и одет в бронежилет. «До зубов» подразумевало автомат «Абакан» АН-94 с прицелом 1П29, с четырьмя четырёхрядными магазинами на шестьдесят патронов каждый, пистолет ОЦ-33 «Пернач» с четырьмя обоймами ёмкостью в двадцать семь патронов каждая, тактический нож Glock FM 81 и четыре метательных ножа «Оса».

Вот именно из-за такой экипировки, в которой дневальный вынужден проводить целые сутки, мне не нравился этот пост. Я бы с большим удовольствием чистил картошку, но еду нам привозили по договору из какого-то кафе. Всё же, в стоянии на «тумбочке» был положительный момент. Дело в том, что дневальный мог стать невольным обладателем секретов и тайн, ведь офицеры в канцелярии обычно не понижали голос, обсуждая их. Они знали, что всё тайное, попав в роту, в ней и останется.

Сегодня, когда личный состав, переодевшись в десантную форму, уехал на аэродром в МАЗах с унифицированными герметизированными кузовами, в расположении роты осталось только шесть человек: дежурный офицер с солдатом на КПП, «девяносто девятый» в казарме, я на «тумбочке» и ротный с заместителем в канцелярии.

«Девяносто девятый» дрых на своей кровати в конце спальни, а в канцелярии «сто четвёртый» и «сто третий» вели бурный разговор. Они обсуждали нюансы предстоящих совместных стратегических учений Вооружённых сил Республики Беларусь и Российской Федерации. Учения должны были пройти не только на территории Беларуси, но и в Смоленской области Российской Федерации. В частности, разговор шёл о секретной базе Российских вооружённых сил, расположенной недалеко от Смоленска. На этой базе велась разработка новейшего сверхмощного лучевого оружия. Разработки были настолько секретны, что за пределами базы доступ к ним имели лишь Президент России и несколько человек из генералитета Российской армии.

Разговор в нашей канцелярии происходил весьма занятный, ведь ротный с заместителем обсуждали не учения, а способы и средства получения документов и схем засекреченных российских разработок этого лучевого оружия. Причём непосредственно с секретной базы. Я не мог не натопырить уши и был уверен, что если бы в этот момент на меня кто-нибудь взглянул, он увидел бы два маленьких локатора вместо ушей на моей голове.

Вскоре, сойдясь во мнении в вопросе тактики проникновения на объект, офицеры перешли к выбору кандидатур для выполнения задания. Я затаил дыхание. Давненько меня не посещало такое возбуждение, как сейчас и не мудрено, ведь любой из наших бойцов мог только мечтать о таком приключении. Но офицеры видимо вспомнили обо мне, так как в канцелярии наступило молчание. Я догадывался, что там происходит: они взяли карточки с нашими номерами и перебирали их, пытаясь прийти к общему знаменателю. Вскоре они сделали свой выбор и снова заговорили в голос, продолжая обсуждать план похищения секретных чертежей с секретной базы наших союзников. Может быть, кто-то посчитал бы такое похищение подлым и низким, но, как говаривал мой товарищ по техникумовскому общежитию Генка: «У картишек нет братишек».

Вечером, на построении, ротный сообщил, что наша рота участвует в ССУ «Запад» в качестве десантной роты. В программе учений планировались не только тактика и стратегия боевых операций, но и командные соревнования в единоборствах. Бойцы нашей роты выступят в личных поединках против роты спецназа Псковской десантной дивизии, в связи с чем ротный настоятельно просил не ломать российских парней без надобности.

То, что участие роты в таких учениях являлось прикрытием какой-то секретной спецоперации, поняли все, но только я один знал о ней практически всё и теперь с нетерпением ждал, когда ротный назовёт номера счастливчиков, но ротный, обрисовав общую задачу, распустил бойцов заниматься своими делами.

Через полчаса нас по одному стали вызывать в канцелярию для беседы. Такую тактику зачастую выбирали офицеры обычных войсковых подразделений, чтобы опросить стукача. Солдаты, благодаря этому опросу, понимали, что среди них завелась «крыса», но вычислить её не могли. Под подозрение попадали все вызванные для беседы солдаты, а из-за страха быть сданным доносчиком, повышалась дисциплина в подразделении, что не могло не радовать офицеров.

В нашей роте «опрос» проводился совсем по другим причинам. Вызывая в канцелярию десять-пятнадцать солдат в произвольном порядке, офицеры были уверены, что конкретных исполнителей заданий никто не вычислит. Первым в канцелярию вызвали «первого». Последним вызвали меня.

Какие чувства испытывает человек, получив сложнейшее, опаснейшее секретное задание в глубоком тылу союзников, приказом командира в одно мгновение превращённых во врагов? Пусть вас не смущает слово «союзник». Поймав за попыткой раздобыть принадлежащие им секретные сведения, они не станут возиться с задержанным. Они закатают его за решётку на максимально доступный срок. И «решётка» эта будет не простая, а что-то типа зоны особого режима где-нибудь в болотах Мордовии. В болотах, где обычные комары достигают такой величины, что когда зажимаешь такого комара в кулаке, то с одной стороны кулака торчит комариная голова, а с другой комариные ноги.

Что должен чувствовать человек в свои двадцать семь лет, когда его пытаются засунуть в это гигантское комариное гнездо голым задом? Страх? Вовсе нет. Все сто человек, служивших вместе со мной в роте, испытывали страх всегда. Это страх не выполнить задание, страх показать себя хуже других, страх проиграть сражение. Мы спим и боимся. Боимся, что не сможем должным образом отреагировать на экстремальную ситуацию, боимся умереть раньше, чем успеем принести пользу своей команде. Боимся дать слабину при возникновении необходимости убивать тех, кто в обычной жизни мог бы стать другом. Боимся быть застуканными за высказыванием высокопарных слов, ведь все мы молчуны, за которых должны говорить наши дела.

Я испытывал эйфорию. Страх я испытаю потом, во время выполнения задания. Этот страх поможет мне не попасться, ведь нет ничего хуже самоуверенности. А я был самоуверен. Самоуверен настолько, что считал себя гением, хотя дивизионный психолог, разговаривая со мной, утверждал, что я не гений, а придурок. Впрочем, все гении придурки. Главное, что я осознавал собственную самоуверенность и был способен с нею бороться. А вот напарник, выбранный мне командирами, вызывал у меня сомнения. Но и этот факт я превращал в плюс, ведь неуверенность в напарнике, – это дополнительный страх, заставляющий совершать добавочные расчёты, придумывать вспомогательные варианты и уделять внимание каждой мелочи, позволяющей применить все мои силы, все доступные резервы.

Нас на задании будет только двое. Если говорить по-простому, нам необходимо проникнуть на объект, изъять секретные документы и передать их. Кому? В этом и состоит вся красота нашей службы. В случае попадания в плен, никто из нас не сможет никого выдать. Командир дивизии? Да хрен его знает, к какой дивизии причисляется наша рота. Командир полка? Тот же ответ. Ротный? «Сто четвёртый». Сослуживцы? Лишь номера и клички. Где базируется рота? У чёрта на рогах! Нас в увольнение возили в Минск в закрытом милицейском уазике, причём каждый раз новым маршрутом. Из Минска забирали таким же образом. Никто из солдат не знал месторасположения своей службы. Даже если бы кто-то из нас загорелся желанием сотрудничать с органами дознания, рассказать было просто нечего.

Мы десантируемся, переодеваемся в форму младших офицеров внутренних войск МВД РФ и проникаем на объект. Так кому мы должны передать добытые документы? Никому. Мы с напарником крадём документы и расстаёмся. Документы остаются у меня. Напарник исчезает, а я, если понадобится, буду жить обычной гражданской жизнью. Моя задача хранить документы как зеницу ока. Если будет необходимо – устроиться на работу, жениться, но ни в коем случае не пересекать с ними границу Беларуси. Командование само решит, когда и где забрать у меня пакет.

Мы сидели на своих кроватях, готовясь отойти ко сну, и болтали о пустяках.

– «Первый», а сколько у тебя прыжков с парашютом? – «восемьдесят третий» уже разделся и лежал, накрывшись второй простынёй. Его одеяло покоилось на тумбочке. Судя по устоявшейся жаре, востребованным одеяло будет ещё не скоро.

– А тебе какое дело?

– Глядя на то, как ты вёл себя сегодня во время прыжков, я пришёл к выводу, что ты ещё новичок. Парашют сам укладывал или под присмотром?

– Я и впрямь не пойму, какое тебе до меня дело? – «первый» оказался довольно ершистым парнем.

– Ты историю, приключившуюся с парашютом Гудвина, знаешь?

– Нет.

– У Пацана спроси, он расскажет.

С Гудвином, он же «семьдесят седьмой», приключилась весьма неприятная история. Однажды, самый молодой боец роты, складывал свой парашют под присмотром бывалого Гудвина. Укладка парашюта прошла без проблем и замечаний. Тогда молодой боец попросил разрешения сложить в качестве тренировки парашют Гудвина. Гудвин великодушно согласился, но вместо того, чтобы проконтролировать укладку, ушёл по своим делам. Во время очередных прыжков с парашютом, Гудвин вышел в воздух, но не полетел вниз, как рассчитывал, а остался болтаться под самолётом, ведь вытяжная верёвка для принудительного раскрытия парашюта оказалась прикреплена не только к вытяжному тросу, но и непосредственно к вытяжному парашюту. Болтаться под брюхом десантного самолёта, летящего со скоростью триста километров в час на полуторакилометровой высоте, удовольствие не самое приятное. Инструктор, второй пилот и два бойца, не успевших ещё десантироваться, попытались втянуть Гудвина обратно во чрево самолёта, но сопротивление воздуха сделало тело Гудвина неподъёмным. Если бы на месте Гудвина был новичок, он мог бы потерять сознание или впасть в панику и тогда пиши – пропало, но Гудвин был в сознании и смог сориентироваться в ситуации. Когда инструктор жестом приказал бедолаге перерезать стропы основного парашюта, Гудвин достал из ножен, прикреплённых к ремню у него на плече, свой Glock FM 81и одним взмахом острого лезвия отделил себя от самолёта. Он спустился на запасном парашюте. После приземления Гудвина пошатывало, но он всё же нашёл на поле новичка, укладывавшего его парашют. Те, кто знал, что парашют Гудвина складывал новый боец, думали, что фингал под глазом, это меньшее, чем наградит его Гудвин, но Гудвин только пожал ему руку и искренне поблагодарил за науку. Тем новичком был я.

Наконец на роту опустилась тишина. Я лежал с закрытыми глазами, размышляя не столько о предстоящем задании, сколько о своём напарнике. «Первый» был для меня тёмной лошадкой. Его победа над «девяносто девятым» ничего мне не говорила. Случись им сразиться ещё раз, определённо победил бы «девяносто девятый». Проведи они ещё хоть десять боёв подряд, во всех поединках «первый» оказался бы повержен. Его тактика была рассчитана только на один конкретный бой, а победа не характеризовала «первого», как отличного бойца. Так в чём его плюсы? Что такое знали о нём командиры, выбрав на невероятно сложное и опасное задание? А почему они выбрали меня?

Каждый из нас, попав в роту, проходил тест на IQ. Не знаю, сколько баллов в этом тесте набрали остальные парни, но свои сто тридцать два балла я не считал чем-то выдающимся. Ещё мы регулярно решали логические задачи разной степени сложности, но с результатами такого тестирования меня ни разу не ознакомили. Возможно, «первого» направили на это задание только потому, что в его черепушке хранился высшей степени интеллект, но у меня из высших степеней лишь стрельба и фехтование. К счастью, палить из пистолетов и скрещивать с врагом клинки, нам вряд ли придётся. А если «первый» интеллектуал, то почему старшим группы командование назначило меня?

Я заснул. Всю ночь мне снилась война в Югославии, перевалочная американская база в хорватском городе Сплите, неприветливое апрельское Средиземное море и остров Брач в мощной оптике морского бинокля. В Сплит я пробирался пешком через Боснию и Герцоговину из венгерского города Печ, затарившись в нём всем необходимым. Цель моего перехода – убедить американских генералов в том, что им необходим такой снайпер, как я. На службу в Альянс я, естественно, не попал. Меня, приняв за чудака, не допустили ни к одному военачальнику, способному удовлетворить моё желание воевать. Неудачная попытка завербоваться в Альянс неожиданно для меня превратилась в плюс, ведь мой переход из Печа в Сплит убедил беларусские спецслужбы, что такой «путешественник» нужен им.

После всего увиденного по дороге, я был готов набить рожу любому, кто в моём присутствии скажет, что американские войска не имели права там находится. Так говорили глупцы, ничего не знавшие о войнах на почве религии, ведь религиозные фанаты, воюющие по обе стороны фронта, всегда ведут войну до полного уничтожения противника. Война в Югославии носила самую отвратительную религиозно-этническую форму и была самой кровопролитной войной после Второй мировой войны. Если бы не вмешательство Альянса и ООН, спланировавших операцию «Обдуманная сила», многие регионы бывшей Югославии могли бы со временем превратиться в пустыню. Десять лет сотрясали Югославию внутренние конфликты, а сегодня глупцы твердят, что Югославию развалили американцы. Им, якобы, не нужна была эта сильная и процветающая страна. Глупцам было невдомёк, что ещё задолго до первого вооружённого конфликта, произошедшего в 1991 году, ростки раздора проявлялись в том, что на религиозно-этнических границах внутри государства всегда меняли переводчиков, сопровождавших иностранных туристов. Мой переход из Печа в Сплит состоялся за два года до окончания боевых действий на истерзанной земле Югославии. Было мне тогда двадцать лет.

Глава третья. Десант

Рота готовилась отбыть из расположения в полном составе. Такое на моей памяти случалось только однажды. Когда это произошло, у меня возник вопрос: «А кто же охраняет территорию во время нашего отсутствия?». Я строил догадки, и они были одна мудрее другой. В конце концов, я пришёл к выводу, что вокруг нашей роты расположено подразделение внутренних войск, которое нас охраняло. Вполне вероятно, срочники, проходившие службу в этой части считали, что действительно охраняют зону с осужденными. По сути, так оно и было. Мы все здесь были осуждены на безымянный подвиг. На подвиг без наград и чествований.

В этот раз я не тратил время, пытаясь разгадать ребус с охраной территории, принадлежавшей нашей роте. Вот если бы нашу казарму охранял Ламассу, я бы с удовольствием посмотрел на это мифическое охранное божество с телом быка, крыльями орла и головой человека. Мне всегда было любопытно, чем может отбиваться от злоумышленников существо, имеющее тело быка, но с полным отсутствием его рогов, обладающее крыльями орла, но не имеющее мощного клюва и острых когтей. Всё, на что такое создание способно, – это топать ногами, хлопать подобно курице крыльями и ругаться матом. На мой взгляд, от злого полутораметрового шлемоносного казуара было бы больше пользы, чем от Ламассу. Думаю, если бы жители Месопотамии знали о казуаре, они бы ни за что не стали выдумывать себе такое нелепое охранное существо, как Ламассу.

После завтрака мы в полной экипировке построились на плацу. У ног каждого солдата, одетого в форму десантника, лежали парашют и вещмешок. Ротный, прежде чем отдать команду «по машинам» не поленился встряхнуть каждый рюкзак.

Наконец мы расселись по «КУНГам». Забравшись в «КУНГ», я положил рюкзак и парашют на полку, расположенную под крышей «КУНГа», а сам уселся на своё место, зажав автомат между колен. Слева от меня у самых дверей уселся ротный, а справа «первый». Ротный надел наушники с микрофоном. Он подключил их к радиостанции, стоявшей под скамейкой, и делал вид, что разговаривает с кем-то. На самом деле он проводил со мной последний инструктаж. Я и так всё знал наизусть, но ротный считал своим долгом сконцентрировать моё внимание на отдельных моментах.

– Про автоматы не беспокойся, малец. Оставите их там, где будет лежать российская офицерская форма и пистолеты. Бронники и ножи тоже там оставите. Парашюты, а так же свою одежду закопаете. – Он сделал длинную паузу, как будто прислушивался к голосу, звучавшему в наушниках, а затем продолжил. – За «первым» смотри, чтобы на рожон не лез. Горячий он ещё.

«Зачем посылать «горячего» на такое ответственное задание? Остудили бы сначала хорошенько», – подумал я, погружаясь под слова ротного в сладкую дрёму.

На аэродроме царила суета. Несколько десантных рот грузились в ИЛы -76МД, но мы направились прямиком к простому ИЛ-76. Ротный уверенно лавировал между контейнеров, БээМДэшек, а мы, как привязанные, шли за ним. Вот и наш самолёт. Эта модель военно-транспортного самолёта могла вмещать до ста сорока пяти десантников, но кроме нас в нём никого не будет.

Прыгать придётся не в рампу, как обычно, а в два потока через боковые двери с интервалом в три секунды. Мы с «первым» прыгаем в середине.

Я снова начал дремать. Сквозь дрёму я слышал, как через некоторое время наш ИЛ вырулил на взлётную полосу, взлетел, затем круто накренившись на правый борт, повернул на Смоленск. Мерное гудение четырёхмоторного могучего красавца убаюкивало, а удобное, рассчитанное на дальние перелёты, откидное сиденье ещё больше располагало ко сну. Мне этот самолёт нравился больше, чем АН-12, с которого я десантировался только однажды. Во-первых, ИЛ-76 турбореактивный, прямое расстояние от аэродрома под Минском, до места высадки за Смоленском преодолеет минут за двадцать, так что и подремать толком не успеешь, во-вторых, у этого самолёта герметична не только кабина пилотов, но и грузовой отсек, где в данный момент сидели мы. В случае разгерметизации, все мы могли оставаться спокойными, так как каждое кресло было снабжено маской с кислородным питанием.

Единственное, к чему я не в состоянии привыкнуть в ИЛ-76, это сирена. Короткая сирена, означавшая «приготовится», способна разбудить даже тех, кто спит мертвецким сном. С ней ещё можно было смириться, она рявкает и смолкает. А вот сирена «пошёл», ревущая до тех пор, пока последний десантник не шагнёт за порог, просто вынимала мне душу. Как только последний боец нашей роты обопрётся на небо своим парашютом «арбалет-2», сирена в самолёте стихнет. Шагнув из самолёта на высоте тысяча-тысяча двести метров с парашютом «арбалет-2» легко можно пролететь больше десяти километров. Именно это нам с «первым» предстоит сделать. Пока рота будет кружить и петлять в воздухе, демонстрируя своё умение управлять парашютом, мы с «первым» должны по волнистой линии сместиться немного в сторону от основной группы.

Над боковыми дверями загорелись жёлтые фонари, подсказывая солдатам, через какие двери им идти на выход. Для тех, кто задремал и не заметил фонарей, коротко рявкнула сирена. Ещё через несколько секунд, под аккомпанемент сумасшедшей, истошно орущей сирены, загорелись зелёные фонари и бойцы устремились к выходу. Когда пришла моя очередь, я, обняв небо руками, шагнул наружу. Через секунду мощный шлепок воздушного потока, идущего от самолёта, наподдал мне в спину. Я начал маневрирование, стараясь отлететь от «первого» подальше. Чем больше будет расстояние между нами, тем больше шансов, что наши парашюты не помешают друг другу при раскрытии. Планируя в сторону от самолёта, я не переставал отсчитывать секунды до открытия парашюта. 507… 506… 505… 504…

Полёт с маленьким стабилизирующим вытяжным парашютом это нечто! Такое ощущение, словно гигантский невидимый пёс схватил меня за шиворот и что есть мочи трепал в воздухе. А вот во время раскрытия основного парашюта, когда скорость падения начинала стремительно замедляться, мне всегда казалось, что я соскальзываю в бездонную пропасть. Только сегодня что-то пошло не так. Вроде те же ощущения и переживания, но какие-то смазанные, неяркие, словно в голове появилась вата, в которой ощущения завязнув, исчезли, не успев проявиться в полную силу.

Когда над головой неслышным хлопком, передавшимся лёгким толчком от купола по стропам к телу, окончательно раскрылся бело-голубой купол парашюта, я опустил глаза к земле, чтобы сориентировавшись на карте земли определить место своей посадки. Внизу не было ни одного знакомого ориентира. Карту местности я помнил наизусть. Она должна была полностью совпасть с картой земли, расстилавшейся подо мной. Но не совпадала. Под моими ногами раскинулась совершенно другая местность. На этой местности не было клеток полей, коробок строений и линий дорог. Я лихорадочно шарил по ней взглядом, но не видел ничего, что можно было бы отнести к проявлению деятельности человека. Только сейчас я сообразил, что не видел ещё одной немаловажной детали – подо мной не было ни одного парашютного купола. Ни одного. Я осмотрелся. Справа от меня скользил на «крыле» одинокий парашютист. Всмотревшись, я понял, что это был мой напарник. Больше не было никого. Ни под нами, ни рядом с нами, ни над нами. Не было самолёта, из которого несколько секунд назад я сделал шаг в небо, не было других самолётов, заходивших на точку выхода десанта.

Земля неумолимо надвигалась, а я так и не принял решение, в какое место открывшегося незнакомого пейзажа мне приземлиться. Я ещё раз осмотрел чужие просторы. Вот довольно большой и ровный луг, готовый принять нас с напарником. Я жестами привлёк внимание «первого» и указал ему место приземления. В ответ «первый» показал, что отказывается приземляться в указанном мной месте и ткнул рукой в другом направлении. Место, куда «первый» предлагал мне спуститься, оказалось небольшой полянкой посреди густого высокого леса. При посадке на неё легко было зацепиться за ветки деревьев, поэтому я упрямо указал «первому» садиться на луг. Но «первый», проигнорировав моё указание, заложил дугу, направляя своё падение на поляну.

«Вот же строптивый осёл!» – мысленно обругал я «первого», выруливая свой парашют вслед за ним. Я постарался замедлить своё падение, чтобы не столкнуться с «первым» над поляной и вместе с тем проследить за его приземлением. Конечно же, он зацепился за ветки и повис высоко над землёй раскачиваясь, но, не делая попыток отцепиться. Я был зол. Зол на начальство и напарника, ведь я до сих пор не увидел в нём ни одной способности, заслуживающей уважения. Что нашли в «первом» мои командиры? Ну что?

Я учёл его ошибку и, зацепив верхушку дерева лодыжками, влетел в пространство полянки. «Арбалет-2» – парашют удивительной манёвренности в опытных руках. Я не считал себя парашютистом-профессионалом, но даже моего умения хватило, чтобы аккуратно маневрировать в границах, очерченных мне деревьями и не зацепиться за ветки. Вот и земля. Теперь нужно было снять с дерева «первого», устроить ему нахлобучку за не выполнение моего указания, а затем, всеми доступными средствами определить, где мы находимся.

Я обвязал толстенный ствол дерева, на котором висел «первый» стропами своего парашюта на уровне груди, потом натянул парашют что есть мочи, создавая под «первым» нечто подобное на гамак. Первый висел очень высоко. Прыгать прямо на землю, обрезав стропы, было весьма рискованно. Свободный полёт с такой высоты мог закончиться переломом ноги.

– Режь стропы над правым плечом! – крикнул я «первому». Я надеялся, что в этом случае он соскользнёт с дерева вместе с парашютом и нам не придётся за ним лезть.

– Ты не удержишь! Потянешь кисти! Стропы завяжи повыше, а конец парашюта закрепи к земле кольями. И не торопись, я повишу!

Предложение дельное. Я достал нож и быстро вырезал два крепких колышка. Перевязав стропы на дереве как можно выше, я натянул парашют и пригвоздил его к земле кольями, забив их автоматом. «Первый» тут же принялся пружинить вверх-вниз, надеясь обломать ветки.

– Стропы режь! Дубовые ветки так просто не сломаешь!

– Во-первых, это не совсем дуб! Во-вторых, я всё же попробую! – крикнул в ответ «первый».

Я внимательно посмотрел на дерево. Это действительно был не совсем дуб, хотя я с самого начала был уверен, что не ошибся. Дерево было очень похоже на дуб, но всё же принадлежало совершенно к другому, незнакомому мне виду. Я осмотрелся. Вот акация, а это пальма какая-то, а вот ещё несколько «дубов» только поменьше. А вон клён молодой и несколько сосен. Все деревья вполне узнаваемы, но всё же было в их облике нечто необычное, странное. Деревья, растущие по границе поляны, вызывали у меня дрожь в теле своей неузнаваемой узнаваемостью. Нечто похожее я уже видел ранее, но такие деревья просто не могли расти в Смоленской области. Куда за столь короткое время умудрился закинуть нас ИЛ-76 из Минска? Под Брест? Варшаву? Или ещё куда-то? Мы должны были находиться не дальше, чем триста километров от Минска. Значит, такую растительность можно встретить только в каком-нибудь ботаническом саду, а не среди вольно растущей природы. Но с неба я не видел ничего сделанного руками человека.

В этот момент «первый» оторвался от дерева. Он рухнул вниз вместе с парашютом и сломанными ветками. Оба парашюта, один над головой, а другой под ногами в значительной степени смягчили его падение.

– А что это за дерево? – честно сказать, меня с первого взгляда смутила высота этого «дуба», но мало ли что.

– Родственник дуба. Можешь называть его реликтовым дубом. Здесь, между прочим, все деревья, что я успел рассмотреть, реликтовые. Это реликтовый лес.

Как можно сообщать человеку такие странные вещи и в то же время так буднично складывать парашют?

– Да брось ты эту тряпку и растолкуй мне всё, что ты знаешь!

– Растолкую, но позже. Солнце перевалило на вторую половину дня, значит, скоро вечер, а за ним ночь. Ты можешь ответить мне, какие звери бродят здесь в ночи?

– Я не боюсь зверей. У нас есть по огниву, сухой спирт, а лес полон дров. Кого ты боишься?

– Прислушайся.

Я замолчал. Было тихо. Вдруг, где-то далеко-далеко раздался трубный зов какого-то могучего исполина. Я похолодел от этого далёкого заунывного и тоскливого звука:

– Слон?

– Не думаю. Слон трубит иначе. Допустим, это слон. Представь тогда остальных зверей, что бродят вокруг.

Я представил. Мне уже не терпелось забраться туда, откуда только что спустился «первый». Я не боялся львов. Не боялся леопардов. С моим оружием и боезапасом я мог сразиться с целым львиным прайдом. Но в местности, где живут слоны и львы, бродят под покровом ночи незаметные существа с длинными пустотелыми палками и плюются шипами акаций, смоченными растительным нервнопаралитическим ядом. У меня не было никакого желания сидеть у костра и ждать, когда из темноты прилетит в спину ядовитая колючка.

Я вытащил нож. Обрезав стропы своего парашюта, я начал связывать их в длинную верёвку. «Первый» последовал моему примеру. Когда верёвка подходящей длины была готова, я, смотал в клубки ещё несколько строп и отдал их «первому». Затем, открыв свой рюкзак, достал оттуда приспособления для лазания по деревьям. Пара таких приспособлений пристёгивалась к ботинкам. Каждое приспособление имело шесть острых шипов, расположенных под углом в сорок пять градусов к горизонтали. Три таких шипа оказывались на носке ботинка, а ещё три – с внутренней части стопы. Вторая пара приспособлений надевалась на руки в виде перчаток без пальцев, где на ладонях имелись три плоских крюка. При сжатии пальцев в кулак, они проходили между пальцев, создавая серьёзную опасность для противника во время рукопашного боя.

– Жди. Не забывай стропы привязывать, если верёвка будет коротка, – я подошёл к дереву и осторожно полез вверх.

Верхушка «дуба» когда-то была обломана. Теперь она расходилась шестью толстыми ветками в разные стороны, а значит, растянув на них парашют, можно было получить большой и удобный гамак. Мы начали подъём снаряжения. Я забрался на выступающую над поляной ветку, расположенную чуть ниже верхушки и мы закольцевали верёвку из строп. Такое приспособление позволяло совершать подъём наших пожитков, не тратя времени на спуск конца верёвки вниз. «Первый» делал небольшую петлю на стропе, затем привязывал к ней что-нибудь из вещей. Когда рюкзаки и парашюты были подняты и закреплены на ветках, «первый» влез по стропам на дерево. Я дал ему отдышаться минуту, после чего мы приступили к обустройству нашего временного жилища.

Мы растянули один парашют, как я и предполагал, в виде гамака, а второй закрепили над ним как навес. После этого наши роли разделились. Я нарезал из ненужных строп короткие шнурки, а «первый», прокалывая края обоих парашютов ножом, старательно сшивал их между собой. В результате у нас получилось некое подобие гигантской ракушки с небольшим, также зашнуровывающимся лазом внутрь. Один из запасных парашютов мы растянули на ветках значительно выше нашего «домика» в виде односкатной крыши. Забросив в наш «домик» пожитки, мы уселись на толстую ветку неподалёку. Дерево, на котором мы обустроились, было не самым высоким в округе, но всё равно его высота впечатляла. Созерцая открывающуюся взору зелёную бесконечность, я ёжился от лёгкого холодка страха, бегающего у меня под гимнастёркой и холодный автомат, висевший на моей груди, как ни странно, согревал мне душу. «Первый» же выглядел озадаченным, но не растерянным.

– Рассказывай, – обратился я к напарнику, чтобы хоть как-то отвлечься от этой противной мелкой дрожи.

– Что рассказывать?

– Всё, что думаешь обо всём этом. По всему видно, что ты знаешь о происходящем чуть больше меня.

– О чём-то знаю, о чём-то только догадываюсь.

– Вот и рассказывай обо всём, что знаешь и о чём догадываешься.

– Ладно. Начну по порядку. Я уверен, что ты изрядно психанул, когда я завернул нашу посадку на эту поляну. Психанул?