Текст книги "Ай да сын! (СИ)"

Автор книги: Леонид Свердлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

* * *

«Я убью его! Он не имел права! Это я нашел русскую радистку! А он украл ее у меня! Да, украл! И теперь вся слава достанется ему, а обо мне даже не вспомнят..».

Уже полчаса в кабинете Мюллера бился в истерике обманутый и оскорбленный в лучших чувствах Рольф. Мюллер не мешал ему: он знал, что Рольфу сейчас надо выговориться. В голове у шефа гестапо между тем зрел новый и, как всегда, коварный план.

– Он и рацию у меня хочет забрать, – жаловался Рольф. – Он еще вчера на нее позарился. Но этого уж ему не видать: я ее молотком на мелкие кусочки разобью, а Штирлицу не отдам.

– Ну, рацию он, конечно, от нас не получит, – согласился Мюллер, – а разговор с радисткой он провел очень хорошо, очень профессионально.

Рольф взвыл от бешенства.

– Хотите ему отомстить?

– Да! Любым способом! Жизнью пожертвую ради этого!

– Хе, хе… Зачем же жизнью-то жертвовать. Вы молодой она вам еще пригодится. А вот если станет известно, что Штирлиц, скажем, русский шпион, то тогда он как раз лишится жизни.

– Он русский шпион! – взревел Рольф. – Он даже хуже, чем русский шпион!

– Ну, ну, – погрозил ему пальцем Мюллер. – Не будите злобную химеру подозрительности. Мне нужны не домыслы, а доказательства.

– Доказательства? – вскричал Рольф. – Будут доказательства!

И он, не попрощавшись, бросился вон из кабинета, чуть не зашибив дверью Шольца.

– Вот так, Шольц, – сказал Мюллер, удовлетворенно откидываясь в кресле и массируя себе пальцами затылок, – глядите, как надо перекладывать свою работу на других, да чтобы они еще так на нее набрасывались.

– Гениально! – воскликнул Шольц, потирая ушибленное ухо.

* * *

Штирлиц со стоном пришел в себя. В голове у него шумело, как с перепоя, в глазах все плыло и качалось, дышать было тяжело: рот был заткнут его же собственной фуражкой. Штирлиц хотел ее вынуть и только тут почувствовал, что руки его были крепко скручены за спиной. Перед лежащим на полу Штирлицом стоял здоровенный громила и поигрывал пистолетом. От одного вида его кулаков у Штирлица так отвисла челюсть, что фуражка сама выпала у него изо рта, и он смог сказать:

– Извините, я, кажется, ошибся дверью: мне нужен профессор Плейшнер.

– Нет, фашистская морда, ты не ошибся, – ответил ему громила, доставая из портсигара Штирлица сигарету. – Твою смерть зовут профессором Плейшнером. Так что можешь помолиться своему фюреру, а я пока выкурю сигарету, последнюю в твоей поганой жизни.

– Нет, это какое-то недоразумение! – заволновался Штирлиц. Я – советский разведчик Исаев.

Плейшнер недоверчиво на него посмотрел.

– Этак всякая фашистская морда явится ко мне и скажет, что он – советский разведчик Исаев. Меня так легко не обманешь.

«А Шлаг был прав: этот кого хочешь свяжет», – думал Штирлиц, глядя, как в руке у Плейшнера догорает его последняя сигарета.

– Отпустите меня, дяденька: я действительно советский разведчик, – захныкал Штирлиц.

– Будь мужчиной, – Плейшнер отбросил окурок и взвел пистолет, – твоя песенка спета, я уже сказал, что меня так вокруг пальца не обведешь. Как звать-то тебя?

– Штирлиц.

– Что ж ты сразу-то не сказал?! – заулыбался Плейшнер, откладывая оружие. – Мне Шлаг все уши прожужжал, какой ты, дескать, герой, а ты какой-то плюгавый, оказывается: соплей зашибить можно. Что за дрянь ты на себя напялил, ей богу, убить хочется!

Через некоторое время освобожденный Штирлиц сидел в кресле и, все еще слегка заикаясь, рассказывал профессору Плейшнеру, в чем заключается его задание. А заключалось оно в следующем: Плейшнер должен был поехать в Берн, там прийти на конспиративную квартиру, если на окне не будет цветка, и передать записку от Штирлица. В этой записке говорилось и о переговорах, которые Гиммлер вел с американцами, и об аресте Кэт, и о слухах, которые распространял Шелленберг. Задание, как считал Штирлиц, было не очень трудным, особенно для такого, как Плейшнер.

– И все? – разочарованно спросил Плейшнер.

– Все.

– Ну ты даешь! Я-то думал: поезд под откос пустить или там РСХА подорвать.

– РСХА не надо подрывать, – поспешно возразил Штирлиц. – Передайте записку и все.

Плейшнер недовольно поковырял в носу.

– И еще, – добавил Штирлиц, осмелев, – если вы встретите какого-нибудь фашиста…

– Ну, это не учите, – перебил его Плейшнер, – я уж знаю, как в таких случаях поступать.

– Ни в коем случае! Вы сорвете этим всю операцию.

– А! Понимаю: скрутить и доставить к вам – это у вас, кажется, называется языком.

– Нет, не то: не трогайте вы его совсем, пусть живет.

– Как это пусть живет? Этак они все жить станут.

– Так надо, – сказал Штирлиц, умоляюще глядя на своего не в меру горячего собеседника. – Конспирация, понимаете?

– Дерьмо – эта ваша конспирация, вот что. Может мне с ними еще и здороваться надо? Ну да ладно уж, уговорили, но больше я никаких таких заданий выполнять не буду: это же просто унижает меня как мужчину: где цветы не ходить, фашистов не трогать, как в детском саду.

– И последнее, – сказал Штирлиц, доставая из кармана сигарету, – это на крайний случай. В фильтре находится ампула с ядом. Не вздумайте предлагать фашистам: это для вас.

Выйдя на улицу, Штирлиц вдохнул полную грудь весеннего воздуха и почувствовал себя счастливым. Он был рад тому, что профессор Плейшнер оказался совсем не таким, каким он его себе представлял, тому, что остались еще в Германии такие замечательные люди, а еще Штирлиц радовался просто тому, что он жив и на улице весна. Как редко ему приходилось это замечать!

* * *

Мюллер несколько раз перечитал письмо Клауса. Оно было на редкость лаконичным: всего четыре слова: «Отпустите меня в отпуск». «Ай да Штирлиц!» – почему-то подумал Мюллер. Еще не было случая, чтобы смертному удавалось так долго ускользать из его цепких лап. На Рольфа надежда была невелика. Подослать к Шлагу нового провокатора не представлялось возможным, так как пастор внезапно уехал в Швейцарию. Странно вел себя пастор, странно вел себя Клаус, а страннее всех вел себя Штирлиц: другой бы на его месте давно бы уже сбежал за границу, а этот не только не бежит, а еще и отбивает у гестапо русских радисток, будто издевается.

«А было бы неплохо, если бы Штирлиц и впрямь попытался сбежать за границу, – подумал Мюллер, – да вот как этого добиться?»

– А может поручить это дело Холтоффу? – вдруг сказал Шольц.

Мюллер недовольно на него посмотрел: он не любил, когда подчиненные читали его мысли.

– Ну, давайте поручим. Вызывайте Холтоффа.

Сказав это, Мюллер убрал со стола все карандаши, а Шольц, прежде чем выполнить приказ, спрятал свои наушники и будильник. Дело в том, что оберштурмбанфюрер СС Холтофф (Истинный ариец. Характер – нордический, наглый) с детства страдал клептоманией.

Холтофф возник как из-под земли.

– Хайль Гитлер! – взвизгнул он, щелкая каблуками.

«Этот справится,» – подумал Мюллер.

– А что, Холтофф, – спросил он, – хочешь навредить Штирлицу?

– Яволь! – взвизгнул Холтофф, щелкая каблуками.

«Точно – справится», – подумал Мюллер.

– Предложи ему сбежать за границу. А если он откажется…

– Не откажется, господин обергруппенфюрер! Какой же дурак от этого откажется? А я тоже с ним побегу?

– Только попробуй! И он никуда не побежит. Мне нужно только его согласие. Так вот: если он не согласится, скажи, что он у меня под колпаком, а если он спросит, почему, то скажи, что я все знаю о том, как он избавился от физика Рунге, который делал для нас атомную бомбу.

– Какую бомбу?

– Атомную. Ты что не знаешь про атомную бомбу?

– Нет, а что это такое?

– Ну ты даешь! Падает такая штука с самолета, а потом…

– Что?

– Ну а потом – как водится… Короче, это военная тайна.

По лицу Холтоффа было видно, что он совсем запутался и хочет чего-нибудь стянуть, поэтому Мюллер решил, что пора его выпроваживать.

– Весь разговор запишешь на диктофон, который только что лежал у меня на столе. Можешь приступать к выполнению! – скомандовал он.

– Яволь! – взвизгнул Холтофф, щелкая каблуками.

«Справится», – подумал Мюллер и проверил, на месте ли его часы и папиросы.

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

(БОРМАН)

Рейхсляйтер Мартин Борман верил в психотерапию. С ее помощью он вылечился от зависти, тупости, насморка, малярии, гонореи и аппендицита. Всякий раз, чувствуя себя плохо, он не вызывал врача, а бил кому-нибудь по морде или приказывал принести портрет Гиммлера, а таких портретов у него всегда был большой запас, и метал в него ножи. Борман ненавидел рейхсфюрера: он догадывался, почему фюрер, заметив его, всякий раз так ехидно усмехается, подмигивая этому проходимцу Гиммлеру.

Утром, придя в свой кабинет, Борман обнаружил у себя на столе письмо, в котором говорилось о переговорах Гиммлера с американцами. Борман разрядил свой парабеллум в очередной портрет и задумался, зачем рейхсфюреру эти переговоры. Ответ напрашивался сам собой: «Он хочет присвоить мои партийные деньги!» От этой мысли мороз пробрал по коже, и сразу же захотелось убить Гиммлера. Но тут подозрительный Борман подумал, что письмо может быть провокацией и Гиммлер не ведет никаких переговоров, а автор письма просто хочет присвоить партийные деньги. От этого еще сильнее захотелось убить Гиммлера и Борман, изрезав портрет рейхсфюрера перочинным ножом на мелкие лоскутки, велел принести новый.

Вечером Борману позвонили из РСХА по телефону спецсвязи. «Кто говорит?» – хотел спросить Борман, но и так было понятно, что это автор письма. «Так значит, эта скотина все-таки ведет переговоры с американцами», – подумал Борман, позеленел от ярости, вызвал секретаря, дал ему по морде и приказал принести пару новых портретов Гиммлера. Трубку на том конце уже повесили.

Выходя с пункта спецсвязи, куда он проник хитростью, Штирлиц знал, что приобрел нового могущественного союзника в борьбе против рейхсфюрера – Бормана.

Штирлиц уже собрался уходить, когда дверь его кабинета открылась, и на пороге появился собственной персоной шеф гестапо Мюллер. Таких высокопоставленных посетителей этот скромный кабинет не видел уже много лет. «Неужели провал?» – подумал Штирлиц.

– Здравствуйте, Штирлиц, – дружелюбно и несколько устало сказал Мюллер.

«Что это, проверка?» Штирлиц ответил не сразу: он понимал, как много зависит сейчас от его ответа:

– Здравствуйте, обергруппенфюрер!

Мюллер молча закурил. Штирлиц все понял. «Bсе понятно», – подумал он.

А вот Мюллер ничего не мог понять: час назад сбежала русская радистка, а на квартире, где ее держали, нашли тело Рольфа с проломленным черепом, естественно, Мюллер приказал разослать фотографии радистки во все полицейские участки, но результата это пока не дало, и в это время Мюллеру доложили, что Штирлиц позвонил Борману по спецсвязи и они с минуту молчали так многозначительно, что шеф гестапо даже пожалел о том, что связался с человеком, так запросто молчащим по телефону с самим Борманом, но после, здраво взвесив, он понял, что из этого можно извлечь выгоду: ясно, что эти двое молчали о партийных деньгах, а их, говорят, очень много. Но в том, что эти молчуны задумали, им без папаши Мюллера все равно не обойтись.

– Слушайте, Штирлиц, – сказал он, садясь без приглашения, – командование вашей с Борманом операцией я беру на себя.

Штирлиц опешил, он даже подумал, не вышвырнуть ли Мюллера за дверь, но в это время зазвонил телефон, и Мюллер поднял трубку.

– Нет, это Мюллер, – сказал он, передавая трубку Штирлицу. – Это вас, какой-то женский голос.

Штирлиц взял трубку.

– Я слушаю.

– Штирлиц, это я, Кэт.

Штирлиц чуть не выронил трубку от неожиданности и подозрительно посмотрел на Мюллера, но тот был погружен в свои мысли: «Если удастся втереться в доверие к Борману, то от Штирлица можно будет смело избавиться, тогда и перед Кальтенбруннером отчитаюсь, и делиться ни с кем не буду, а там можно будет и от самого Бормана избавиться, тогда все партийные деньги – мои». Тем не менее, Штирлиц не решился обратиться к Кэт по имени: вдруг эта старая лиса только делает вид, что думает о партийных деньгах, а сам прислушивается к разговору.

– Здравствуйте, партайгеноссе, – сказал он в трубку.

– Штирлиц, это я – Кэт, твоя радистка, – повторила Кэт, думая, что Штирлиц ее не узнал.

Как она могла такое подумать! Неужели Штирлиц мог ее забыть, не узнать или перепутать с каким-то там Борманом?

– Слушаю тебя, девочка, – сказал он. – Что с тобой случилось, где ты?

В трубке послышались всхлипывания.

– Этот приходил… Показывал твою фотографию, требовал, чтобы я сказала, что ты – русский шпион. Я так испугалась…

– Успокойся, крошка, пока я с тобой, тебя никто не тронет. Что же было потом?

– Я не знаю… Я так испугалась… Он упал, а я убежала… Кажется, он умер, не дышал…

– Неужели ты его ударила?! – воскликнул Штирлиц. – Это ты из-за меня?

В трубке снова послышались рыдания.

Крошка Кэт из-за него насмерть зашибла целого гестаповца! Штирлиц чуть сам не заплакал, тронутый самоотверженностью своей радистки, но за годы работы в разведке он научился следить за своими чувствами, а сейчас он не мог себе позволить ничего лишнего: за каждым движением его лица следили выпученные от удивления глаза Мюллера.

– Не бойся, девочка, – как можно ласково сказал Штирлиц, все позади: я сейчас заеду за тобой и увезу туда, где тебя никто не найдет. Где ты сейчас?

– Я в метро, я в полиции, я жду тебя, приезжай скорее!

Кэт звонила из полицейского участка. Она повесила трубку и медленно пошла к двери. Полицейский, который предоставил ей телефон, сидел тут же на диване в полном оцепенении. Он узнал в Кэт ту самую русскую, которую ищет гестапо, и уже мысленно попрощался с жизнью, понимая, что русские свидетелей не оставляют. Но Кэт ушла, и растроганный полицейский в первый раз в жизни усомнился в правоте геббельсовской пропаганды: может быть эти русские вовсе не такие страшные, как их изображают…

– Борман, – пояснил Штирлиц, кладя трубку на аппарат.

Мюллер молчал: все планы перепутались в его голове: Штирлиц называл партайгеноссе Бормана девочкой и крошкой, обещал увезти туда, где его никто не найдет… Нет, Мюллер явно недооценил Штирлица.

– Ну, мне пора, – сказал между тем Штирлиц, надевая пальто, Борман вызывает.

– Да, да, конечно, – пробормотал Мюллер, массируя себе затылок. – Ну, вы там скажите ему обо мне…

– Естественно, все скажу: вы будете командовать операцией.

Они уже выходили из кабинета, как вдруг Мюллер спросил:

– А вы не знаете, чем кончается этот анекдот о Бормане и жене Геббельса?

– Понятия не имею, – признался Штирлиц.

– Никто не знает, – задумчиво сказал Мюллер. – Я уж у кого только не спрашивал, всех свежеарестованных коммунистов лично допросил – молчат.

– Ну, эти вообще всегда молчат, – заметил Штирлиц.

– Только если дело не касается наших руководителей, о них коммунисты как раз обычно много говорят, а тут как воды в рот набрали. Честное слово, я бы даже расстреливать не стал того, кто мне расскажет полностью этот анекдот. И кто их только придумывает?

– Русские шпионы, наверное.

Мюллер взял Штирлица за пуговицу и очень серьезно сказал:

– Не прикидывайтесь, Штирлиц. Вы же сами прекрасно знаете, что нет никаких русских шпионов, их выдумали Геббельс с Кальтенбруннером. Какие еще шпионы, где вы их видели?

«Так я тебе и сказал», – подумал Штирлиц.

* * *

За целый день своего пребывания в Берне профессор Плейшнер не встретил ни одной фашистской морды, так что выполнить указание Штирлица относительно лояльности к фашистам оказалось совсем не сложно.

Он без труда нашел дом, где находилась конспиративная квартира. На окне стоял цветок. Плейшнер вспомнил, как Штирлиц говорил ему, что в такие дома заходить нельзя, и усмехнулся: «Ох уж мне эти шпионские приметы: черные кошки, бабы с ведрами, окна с цветами… Плевал я на их суеверия!» и действительно, плюнув через левое плечо для очистки совести, вошел в дом.

Конспиративная квартира, куда он шел, была провалена и, как это часто бывает в таких случаях, в ней завелись агенты гестапо. Они сидели там с утра до вечера, играли в карты, пили шнапс и ждали, не заглянет ли сюда по привычке какой-нибудь коммунист или русский шпион. Надежды на это было мало, ведь на окне стоял цветок, а русские шпионы, да и коммунисты этого, как известно, не любят. Гестаповцы были немало удивлены, когда в квартиру, тем не менее, кто-то позвонил. Чтобы сразу не шокировать гостя, они поспешно переоделись в штатское, сняли со стены портрет фюрера, наклеили на бутылку шнапса боржомную этикетку, скинули карты в ящик стола, достали шахматы, и только после этого впустили Плейшнера.

– Здорово, товарищи! – сказал он, сразу проходя в комнату и садясь за стол. – Привет всем вашим от всех наших.

Он отхлебнул из стоящей на столе бутылки большой глоток и, слегка захмелев, подумал: «Ну и забористая у русских минералка, не то, что у нас!». Он внимательно рассмотрел этикетку, стараясь запомнить название этой замечательной воды. От этого занятия его отвлекла странная деталь: на одном из хозяев квартиры он увидел сапоги совсем как у фашистской морды, видимо тот в спешке забыл их переодеть. Плейшнер встряхнул головой и решил больше русской минералки не пить. А тот, что в сапогах, подсел к нему и спросил:

– Вы к нам по делу или просто так?

– Я, дорогой товарищ, просто так только фашистов убиваю, – ласково ответил Плейшнер, кладя собеседнику на плечо свою тяжелую ладонь, – а к хорошим людям я хожу по делу.

Он положил на стол записку от Штирлица. Гестаповцы сразу хотели ее прочесть, но вместо информации о том, где прячутся коммунисты и сколько у Жукова танков, они увидели таблицу умножения. Это их удивило, даже несколько обидело, так как оба хорошо учились в школе для гестаповцев и таблицу умножения знали и без Плейшнера. Они хотели спросить, не ошибся ли он и не принес ли вместо шпионского письма свою старую школьную шпаргалку, но у Плейшнера был такой серьезный вид, что они не стали его беспокоить вопросом и решили переслать таблицу умножения в Берлин: авось там из нее смогут извлечь какой-нибудь толк.

Между тем Плейшнер, не привыкший терять время попусту, встал из-за стола и сказал, что ему пора, чем несказанно обрадовал новых хозяев конспиративной квартиры.

– Желаю успехов! – весело сказал профессор, одевая шляпу.

– Всего хорошего! Хайль Гитлер! – ответили ему.

Плейшнер уже взялся за ручку двери, как вдруг что-то заставило его переменить свое решение. Лицо его вдруг налилось кровью, он медленно развернулся.

– Хайль Гитлер, говоришь? – переспросил он, мрачно прищурясь.

Гестаповец, сказавший роковую фразу, сделал шаг назад и поспешно сунул дрожащую руку в карман за пистолетом, но пистолет не вынимался, за что-то зацепившись, и, прежде чем оказаться в противоположном конце комнаты, гестаповец успел увидеть стремительно приближающийся огромный жилистый кулак Плейшнера.

Через полминуты оба гестаповца тихо лежали в углу, потеряв всякий интерес к политической борьбе.

– Можете радоваться: для вас война закончилась, – сказал им профессор Плейшнер, доставая из кармана сигарету. – Молитесь своему поганому фюреру, я пока покурю. А говорили, что плохо ходить в квартиры с цветами, куда уж лучше: две фашистские морды сразу.

В фильтре сигареты что-то хрустнуло. «Твою мать!» – подумал Плейшнер и умер. Последним, что он увидел, был цветок на окне. Он качнулся в сторону цветка и вместе с ним выпал на улицу, проделав в мостовой глубокую вмятину. Гестаповцы долго ошалело смотрели на разбитое окно. Они, конечно, знали, что курить вредно, но не думали, что до такой степени.

А бедняга Плейшнер скончался, так и не успев понять, что в шпионских приметах иногда бывает свой особый смысл.

* * *

Как истинный джентльмен, Штирлиц не повез Кэт к себе домой, а оставил ночевать в квартире пастора Шлага, который, уезжая в Швейцарию, оставил ему ключи.

Домой он приехал совсем поздно. Первым, что он там услышал, был голос, раздавшийся из темноты гостиной:

– Не включайте свет: я, кажется, случайно вывинтил пробки.

«Это Холтофф, – с тоской подумал Штирлиц, – хорошо еще что начал с пробок: может быть он не нашел в темноте столовое серебро».

– Я к вам по делу, – сказал из темноты Холтофф.

«Твое счастье, если так», – подумал хозяин квартиры.

Холтофф решил начать издалека:

– У вас выпить не найдется?

Прошло полчаса. Холтофф уходить не собирался. Он жрал коньяк и нес какую-то чушь: он доказывал, Штирлицу, что тот под колпаком у Мюллера. Но Холтофф не знал, что Штирлиц не немец и то, что для всякого немца было страшнее всего на свете, на него не производило никакого впечатления.

– Штирлиц, – нудил Холтофф, – Мюллер все о вас знает. Он мне сам говорил, как вы сбросили Рунге с самолета. Штирлиц, вы знаете, что такое атомная бомба?

– Знаю, знаю, – сонно пробурчал Штирлиц.

– Ага! – воскликнул Холтофф. – А откуда вы знаете эту военную тайну?

– Шелленберг рассказал.

– А-а, – протянул Холтофф, сбитый с толку железной логикой Штирлица, – а почему бы вам не сбежать за границу…

«Его подослал Мюллер, – подумал Штирлиц, – сам бы он до такого не додумался».

– Я, Холтофф, Родину люблю.

– Вы что, дурак?

– Нет, сам дурак.

– Ну почему с вами невозможно спорить? – захныкал Холтофф. – почему вы всегда оказываетесь правы?

– Потому что я…

«Нет, – подумал Штирлиц, – сказать ему об этом я не могу, не имею права».

– Потому что я умнее.

Холтофф задумался. Штирлиц посмотрел на часы. Коньяк, конечно, ему было не жалко, с этим проблем у него никогда не было: в отличие от других офицеров РСХА, он получал еще зарплату советского разведчика и мог позволить себе не только коньяк, но и колбасу, дом, собственный Мерседес. Штирлиц не был жмотом, он жалел своих коллег, лишенных всего этого, но зануда Холтофф был не в счет: впереться в чужой дом среди ночи, вывинтить пробки, испортить настроение, да еще и нажраться на халяву! Штирлиц сам удивлялся, как он это терпит. А Холтофф между тем сосредоточенно вытрясал из бутылки последние капли.

– Хотите еще? – спросил Штирлиц, все еще рассчитывая, что в Холтоффе заговорит совесть.

– Хочу, – нагло ответил Холтофф.

Это было уже слишком.

* * *

Первым, что увидел Мюллер, придя утром на работу, был сидящий в приемной Штирлиц. Он держал на коленях бесформенную тушу, в которой проницательный Мюллер без труда узнал Холтоффа. По состоянию его прически и бутылочному горлышку в руке у Штирлица, шеф гестапо без труда мысленно восстановил картину дебоша, устроенного Штирлицом, и понял, что миссия Холтоффа провалилась. Секунду он мрачно смотрел на эту жанровую сценку, а затем, проворчав «Докатились!», пошел к себе в кабинет. Штирлиц поплелся за ним, держа Холтоффа за ногу. В кабинете Мюллер сел за стол и, подперев голову ладонью, пристально посмотрел в честные глаза Штирлица.

– Вы с ума сошли? – полюбопытствовал он.

– Это все он…

– Ты теперь всех будешь ко мне таскать?

Штирлиц молча постоял перед столом, опустив голову и рассматривая бутылочное горлышко, а затем вздохнул и также молча вышел, а Мюллер, выругавшись, подошел к бесчувственному телу Холтоффа и произвел его беглый осмотр. Вывернув ему карманы, Мюллер нашел там две дюжины носовых платков, три пачки сигарет, пять коробок спичек, предохранительные пробки из квартиры Штирлица, пару серебряных ложек, две зажигалки, чьи-то подметки, грязные носки, диктофон и несчетное число зубочисток. Диктофон Мюллер забрал себе, а все остальное сложил обратно.

«Воды!» – жалобно простонал Холтофф, приподнимаясь на локтях. «Обойдешься!» – огрызнулся Мюллер. Холтофф сделал печальное лицо и опустился на пол.

Голова Холтоффа, если так можно назвать то место, где у него находились уши и рот, была вся залита темной жидкостью, пахнущей коньяком. «Коньяк», – подумал Мюллер, помочив в жидкости палец и облизнув его. «Где-то я такой уже пил. Да, таким меня месяц назад угощал Кальтенбруннер».

– Ай да Штирлиц! – послышалось за спиной у Мюллера. Это сказал только что пришедший Шольц, опять угадывая мысли своего шефа.

Достав из кармана Холтоффа чистый носовой платок, Мюллер завернул в него оброненное Штирлицом бутылочное горлышко и отдал его Шольцу.

– Отнеси в лабораторию: пусть там снимут с этого отпечатки пальцев и подправят их так, чтобы были такие же, как те, что обнаружили на русской радистке и на ее рации.

– Гениально! – воскликнул Шольц. – Теперь Штирлицу уже не выкрутиться.

– Конечно, – согласился шеф гестапо и, улегшись в кресло, спокойно уснул в первый раз за последние дни.

Проснувшись, Мюллер опять увидел перед собой Шольца. Тот был значительно бледнее, чем обычно, даже его черный мундир, казалось, посветлел и стал каким-то матовым.

– Ну что, – спросил шеф гестапо, – подправили отпечатки?

– Никак нет, – дрожащим голосом ответил Шольц, – это невозможно, господин обергруппенфюрер.

– Что ты плетешь, как это невозможно? Объясни толком.

– Господин обергруппенфюрер, отпечатки невозможно сделать одинаковыми: они и так одинаковые.

«Ай да сукин сын! – подумал Мюллер, почесав затылок. – И тут он выкрутился. Однако…»

– Шольц, а что же это, ведь выходит – он на самом деле…

– Как, господин обергруппенфюрер, и вы тоже так подумали?

– Ну и влипли мы с тобой Шольц, – пробормотал Мюллер. – А я еще сейчас на него накричал.

– А я ему десятку одолжил. Как вы думаете, отдаст?

«Счастливый, наивный Шольц!» – подумал Мюллер.

Оба как по команде повернули головы в сторону плаката, изображавшего русского шпиона. Как они могли не заметить раньше этого невероятного сходства!

«Воды!» – простонал Холтофф.

– Вот что, Шольц, – сказал Мюллер, собравшись с мыслями, зови наших, а я пока всех оповещу.

Шольц бросился к двери, а Мюллер взял трубку телефона и, набрав нужный номер, сказал: «Привет, Шелленберг! Что за дрянь ты опять куришь? Брось это и слушай сюда: хочу сказать тебе одну вещь, но это должно остаться между нами… Ну, я и не сомневался… Скажу тебе по секрету: Штирлиц – русский шпион… Абсолютно точно… Заранее благодарен. Хайль Гитлер!»

Почти сразу после этого разговора кабинет Мюллера стал наполняться людьми. Первым прибежал Айсман и стал, ползая у Мюллера в ногах, умолять никому не говорить о той характеристике, которую он написал на Штирлица. За этим занятием его и застали офицеры гестапо, собравшиеся к Мюллеру на экстренное совещание. Трудно сказать, кто произвел на них большее впечатление: Айсман, целующий сапоги Мюллера или Холтофф, сохранявший при этом полнейшее спокойствие, но офицеры затрепетали.

– А правду все говорят, что Штирлиц – русский шпион? – решился спросить один из них.

Мюллер не ответил, и от этого все затрепетали еще сильнее.

– А это опасно?

Мрачный смешок вырвался из уст бывалых гестаповцев.

«Воды!» – простонал Холтофф.

– А вы знаете, я слышал, что русские шпионы первыми не нападают. Если с ними ласково, то они не трогают.

– Да что вы все трусите? Двое сбоку, третий бьет по голове…

– Вот ты и будешь его бить.

– Да что же мы все с одним шпионом не справимся?

– Штирлиц идет по коридору! – вдруг объявил Шольц.

– Куда идет? – еле слышно спросил внезапно потерявший голос Мюллер.

– Сюда идет, сюда, – зловещим шепотом ответил ему Шольц.

Переполненный кабинет мгновенно опустел, в нем остались только Мюллер, которому бежать было некуда, да и неудобно, и Холтофф, который уже не боялся Штирлица, а лежал себе спокойненько в углу, забывшись каким-то детским сном.

Виделся ему мрачный подвал средневекового алхимика, в котором злосчастный Рунге листал толстую полуистлевшую книгу, мелькали заголовки: «Машина времени», «Эликсир молодости», «Вечный двигатель», «Философский камень», но Рунге остановился на странице с заголовком «Атомная бомба». Потирая ручки, злобный физик Рунге, пошел к огромному шкафу, из которого он достал реторты с шипящими и бурлящими разноцветными жидкостями. Он смешал их в равных пропорциях и в клубах дыма появилось его зловещее создание. Пораженный его военной таинственностью Рунге застыл в оцепенении. Он не заметил, как из шкафа на цыпочках вышел Штирлиц с еще одной ретортой в руке. Озираясь как преступник, русский шпион подменил ей одну из реторт у Рунге и опять скрылся в шкафу, а безумный Рунге, оправившись от первого потрясения, снова бросился к столу, чтобы сделать еще одну атомную бомбу, так необходимую для самолетов рейха. Но к его ужасу из дыма вместо атомной бомбы вышли два дюжих гестаповца. «Еврей!» – закричал один из них, показывая пальцем на Рунге. Они схватили его под руки и потащили к выходу. Когда они ушли, из шкафа снова появился Штирлиц. Он вырвал из книги страницу, где было написано про атомную бомбу, сунул ее в карман и со зловещим хохотом растворился в воздухе.

* * *

Штирлицу казалось, что в РСХА все посходили с ума: охранники тянули в знак приветствия не одну, как всегда, а обе руки, большинство коллег, издалека завидев его, бросались наутек, а те, кому некуда было бежать, говорили: «Гитлер капут!». Просидев некоторое время у себя в кабинете, он обнаружил пропажу спичек, видимо их спионерил Холтофф. Штирлиц пошел попросить огоньку, но все от него разбегались. Когда же ему удалось найти какого-то хромого шарфюрера, то вместо того чтобы одолжить спички, он стал рассказывать про свою семью и детей. Штирлиц не дослушал его и продолжил охоту. Следующая «жертва» вместо спичек отдала ему часы и кошелек. Штирлиц догадывался, что тут не обошлось без козней завистников, ведь те же люди, которые сейчас разбегаются от него как клопы, готовы были просить у него автограф, после допроса русской радистки.

Ноги сами принесли Штирлица к кабинету Мюллера. «Этот убегать не станет», – подумал он и вошел. У дверей его встретил растерянный Шольц с множественными следами ног на мундире. Он поспешно прижался к стене, пропуская Штирлица.

Одна створка двери кабинета лежала на полу, другая болталась на одной петле. В самом кабинете был такой разгром, будто через него пробежало стадо слонов. Войдя, Штирлиц опустил руку в карман, а Мюллер быстро сунул руку под газету.

– Извините, у вас огоньку не найдется? – спросил Штирлиц, доставая папиросу.

Мюллер достал из-под газеты спички и протянул их ему. Штирлиц закурил.

Чтобы как-то заполнить возникшую паузу, Мюллер спросил:

– Штирлиц, вы говорите по-немецки?

Штирлиц подавился дымом. Мюллер суетливо вскочил из-за стола, похлопал его по спине, и, как бы случайно заслоняя плакат с русским шпионом, заговорил:

– Я не понимаю, почему меня все боятся. Я старый добрый человек, о котором распускают слухи. Ваш Шелленберг в тысячу раз злее меня, только он умеет улыбаться и говорить по-французски, а я ем яблоки с косточками. Я никогда не обижал коммунистов, разве что расстреливал, но это все Кальтенбруннер виноват: он меня заставлял, а я не причем?

– Конечно, – согласился Штирлиц, а Мюллер, ободренный этим, сказал: