Текст книги "Ай да сын! (СИ)"

Автор книги: Леонид Свердлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Леонид Свердлов
Ай да сукин сын!

Нет для советского разведчика более сложной задачи, чем понять, что от него хочет Центр. Штандартенфюрер СС фон Штирлиц сидел у своего приемника и по «Манифесту коммунистической партии» расшифровывал очередное задание из Центра. Книгу ему достал старый пособник коммунистов пастор Шлаг, так что на этот раз Штирлиц дешево отделался. Когда Центр зашифровал свое послание по женскому календарю за 1934 год, изданному в Воронеже, пришлось поставить на уши всю германскую разведку. К поискам календаря Штирлиц привлек ее лучшие силы, объясняя свой интерес тем, что в календаре опубликован какой-то уникальный рецепт яичницы на белом вине. Некоторые верили и помогали в поисках, при этом засветились трое лучших агентов Айсмана (с тех пор одноглазый Айсман возненавидел Штирлица лютой ненавистью); чтобы расплатиться с нужными людьми пришлось продать часть мебели; не обошлось и без кровопролития из-за осложнений с гестапо. В конце концов, календарь достал Шелленберг в обмен на четыре блока сигарет «Кэмэл». После всего этого никакие задания Штирлиц выполнять, естественно, уже не мог, да это и не требовалось: в шифровке было обычное поздравление с 7 ноября.

На этот раз его ожидания не были так обмануты: более серьезного задания он уже давно не получал. Центр требовал, чтобы Штирлиц выяснил, кто из крупных руководителей рейха ищет контактов с Западом, и по возможности сорвал эти переговоры.

Штирлиц еще раз внимательно перечитал задание.

«Кем они считают меня? – подумал он. – Гением или всемогущим?»

Чтобы ответить на этот вопрос, он долго и внимательно рассматривал в зеркало свое жесткое, моложавое лицо, затем отвернулся к стене и тихо, чтобы этого не услышали посторонние уши, сказал: «Что делать: они правы».

* * *

А между тем шеф службы имперской безопасности СД Эрнст Кальтенбруннер посмотрел на шефа гестапо обергруппенфюрера СС Мюллера и сказал с сильным венским акцентом:

– Я не хочу будить в вас злобную химеру подозрительности по отношению к товарищам по партии и по совместной борьбе, но меня удивляет, что за последнее время, когда на фронте мы терпим поражение за поражением, в вашем ведомстве не разоблачен ни один русский шпион?

– Я уже думал над этим, – ответил Мюллер, – но не смог найти подходящей кандидатуры.

– Значит, я должен доложить фюреру, что у нас нет ни одного русского шпиона, а все провалы только потому, что он – дурак?

– Отчего же, – поспешно возразил Мюллер, – у меня уже есть кое-какие подозрения.

«Штрц» – в диктофоне у Мюллера порвалась пленка.

– Что вы сказали?

– Ничего, – ответил Мюллер, судорожно нащупывая за пазухой диктофон.

– Да нет же, я ясно слышал, как вы что-то сказали о Штирлице.

– Ну да! – быстро нашелся Мюллер. – Я сказал, что он как раз и есть русский шпион.

– Штирлиц? Ну, вы и сказанули! Впрочем, ладно, пусть будет Штирлиц. Но учтите: мне нужны не домыслы, а доказательства, которым поверил бы фюрер. – Кальтенбруннер открыл ящик стола и вынул оттуда толстую пачку бумаг.

– Вам придется сегодня как следует поработать, – сказал он. – Это доносы ваших сотрудников друг на друга. Разберитесь и доложите мне.

* * *

Шелленберг увидел Штирлица в приемной рейхсфюрера. Именно к рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру Штирлиц решил обратиться за помощью, надеясь, что тот, узнав, о переговорах, которые ведет кто-то из его соратников, немедленно захочет подложить свинью своему товарищу по партии, как это было принято у руководителей рейха. Встреча с трепачом и сплетником Шелленбергом в планы Штирлица не входила, но ее было уже не избежать.

– Тысячу лет вас не видел, Штирлиц! Как дела? Представляете: эти скоты из гестапо подслушивают мои разговоры! Мерзавцы окаянные!

– Вам, наверное, показалось.

– Ничего не показалось: я сам подслушал их разговор об этом. Негодяи, мясники, и нечего их защищать!

– Я их и не защищаю, я к Гиммлеру пришел, – начал было Штирлиц, надеясь, что это заставит Шелленберга от него отвязаться, но тот разошелся еще больше:

– Да нужны вы ему как фюреру гарем! Впрочем, сменим тему, а то я уже коснулся медицинской тайны государственного значения, о которой я поклялся молчать как Китайская стена. Сами знаете, как у нас с этим строго.

– Ну, раз тайна, то действительно лучше не говорить, – сказал Штирлиц и отвернулся, успев заметить, какое разочарование изобразилось на лице Шелленберга.

– Слышали последнюю новость? – спросил он, повернув Штирлица лицом к себе. – В РСХА объявился русский шпион.

– Чего это вам такое взбрело? – насторожился Штирлиц.

– Нет, это совершенно точно: мне это по секрету сказал сам Кальтенбруннер, он совершенно взбеленился после того, как пропал фау.

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

(ФАУ)

Фау искали несколько дней, опросили всех, кто мог хоть что-нибудь знать о его местонахождении. Заходили и к Штирлицу, но тот сделал вид, что ничего не понимает в реактивных снарядах, даже спросил, какой этот фау из себя. Расспрашивавший офицер гестапо осмотрелся и ответил, что вешалка в кабинете Штирлица была бы точь в точь похожа на исчезнувший фау, если с нее снять фуражку.

Когда гестаповцы ушли, Штирлиц вздохнул с облегчением: он был на грани провала: если бы не фуражка, которую он незадолго до этого повесил на фау, никому бы не пришло в голову, что это – вешалка.

На следующий день он переслал фау в Центр с дипломатической почтой через Турцию и был уверен, что про него скоро все забудут.

– И из-за такого пустяка Кальтенбруннер вообразил, что у нас работает русский шпион?

– Дело, конечно, не в этом. О настоящей причине Кальтенбруннер предпочитает не говорить, но все и так знают, что на днях из его сейфа кто-то спер две бутылки его любимого коньяка, а на такое свинство способен только один человек. Понятно, о ком я говорю?

– Нет, – поспешно ответил Штирлиц, – кто же это?

– Русский шпион, – ответил Шелленберг, выдержав многозначительную паузу.

«Коньяк-то – дрянь, – подумал Штирлиц. – Как бы сменить тему? Анекдот ему рассказать, что ли?»

– Хотите анекдот?

– Про фюрера? – оживился Шелленберг.

– Разве я похож на врага нации? – слицемерил Штирлиц. Он не мог припомнить ни одного анекдота, но он не был бы советским разведчиком, если не сумел бы сам сочинить анекдот:

– Приходит к Борману жена Геббельса… – начал он.

– Кстати, – перебил его Шелленберг, – знаете, за что я приказал расстрелять своего шестого за этот год секретаря?

– Опять из-за какой-нибудь тайны?

– Ну да! Он каким-то непостижимым образом узнал от меня одну тайну, только не спрашивайте какую.

– Да я и не спрашиваю.

– И правильно, ведь я должен убрать каждого, кто случайно от меня узнает о переговорах, которые мы с Гиммлером собираемся вести в Берне с американцами.

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

(ШЕЛЛЕНБЕРГ)

Если бы он убирал всех, кому выбалтывал служебные тайны, то вскоре в РСХА остался бы в живых разве что ночной сторож, глухой как тетерев.

– Вы отличный собеседник, Штирлиц, – сказал Шелленберг, когда за окном стемнело, и настала пора уходить, – всегда дослушиваете до конца. Жаль расставаться. А хотите на прощание анекдот, я его совсем недавно слышал? Приходит к Борману жена Геббельса… Черт, как же там дальше? Забыл.

Шелленберг удивительно ловко умел выдавать мысли подчиненных за свои собственные, при этом даже не краснея, но вот допридумывать чужие анекдоты он не умел.

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

(ГИММЛЕР)

«Его погубит любопытство,» – сказал однажды о Гиммлере Рем, но раньше любопытство Гиммлера погубило самого Рема: однажды рейхсфюрер повесил на двери своего кабинета фотографию Рема в весьма интимной обстановке с надписью «Не проходите мимо!»

Впрочем, сюжет фотографии был настолько интересен, что мимо и так никто не проходил. Когда Рем узнал об этом, Гиммлеру пришлось на несколько дней уйти в подполье, так как шеф штурмовиков был страшен в гневе и чтобы его пророчество не сбылось, пришлось его прикончить. После этого Гиммлер стал осторожней: свою коллекцию компроматов он больше не показывал никому, кроме Шелленберга.

Однажды, после очередного совещания в ставке, фюрер велел Гиммлеру задержаться. «Что за грязные слухи распространяет этот ваш Шелленберг о выдающихся деятелях партии?»

Гиммлер привык понимать его с полуслова. Через час на столе у фюрера оказались с любовью собранные рейхсфюрером СС досье на Бормана, Геббельса и Геринга, в которых было документально подтверждено все то, о чем простодушный Шелленберг болтал на каждом углу. В тот день Гиммлер допоздна засиделся у фюрера, взахлеб рассказывая о своей коллекции. После этого ни Борман, ни Геббельс, ни Геринг с ним не здоровались, а Шелленбергу на следующий день устроили темную в министерстве пропаганды, что, впрочем, его ничему не научило.

С тех пор Гиммлер зачастил к фюреру. Они запирались на всю ночь и сплетничали о своих боевых товарищах, перебирая фотографии интимнейшего характера, слушая невнятные магнитофонные записи и мерзко хихикая.

* * *

Мюллер просматривал доносы, отданные ему Кальтенбруннером. Некоторые из них были на самого Мюллера, и от этого у него портилось настроение. «С какими скотами приходится работать!» Он передавал такие доносы своему помощнику Шольцу, чтобы тот разобрался с их авторами.

Мысль о Штирлице не давала покоя. Мюллер массировал голову большими и указательными пальцами, но это не помогало. Хотелось отдохнуть, послушать музыку или сходить в подвал, где пытают арестованных коммунистов, но он знал, что это невозможно, потому что надо сидеть здесь, в осточертевшем кабинете, разбирать доносы и в угоду Кальтенбруннеру шить дело безобиднейшему из штандартенфюреров.

Мюллер придвинул к себе чистый лист бумаги и, поглядывая на верхний в пачке донос, написал левой рукой:

Даважу до вашева свединя што штандартенфюрер СС фон Штирлиц не какой не истиный арииц а какрас руский шпиён патамушто он всё время расказывает анегдоты пра фюрера и гаварит што мы праиграим вайну.

Подпись Мюллер не поставил. «Конечно, сейчас все говорят, что мы проиграем войну и рассказывают анекдоты про фюрера, – думал он, – но на всякий случай стоит проверить, ведь Кальтенбруннер хотел доказательства».

Мюллер вызвал Шольца и спросил, какие анекдоты про фюрера он в последнее время слышал от Штирлица.

– Никаких, – ответил Шольц, удивленно глядя на своего шефа. – Штирлиц вообще не рассказывает анекдотов про фюрера, говорит, что это непатриотично.

– Странно, – почесал в затылке Мюллер. – А чего же он тогда все время говорит, что мы проиграем войну?

– Разве? По-моему, как раз наоборот: когда говорят о наших поражениях, он смеется и отвечает: «Ерунда, наши скоро победят».

– А может быть, он русский шпион? – напрямик спросил Мюллер.

– Ну что вы! Какой он русский шпион? – махнул рукой Шольц, косясь на плакат, висевший на стене. На плакате, изображавшем русского шпиона, был нарисован бородатый мужик в папахе и валенках, с карабином в руках и желтыми кривыми клыками. На Штирлица он совсем не походил.

Когда Шольц вышел, Мюллер разорвал свой донос и выбросил его в корзину для мусора. «Ну, допустим, бороду можно сбрить, думал он. – Можно переодеться, почистить зубы и выучить немецкий язык, но ведь манеры, акцент и привычка выпивать за обедом самовар водки никуда не денутся».

Просматривая личное дело Штирлица, Мюллер обратил внимание на некоего пастора Шлага, которого Штирлиц недавно вызволил из рук гестапо. «А что если этот Шлаг – тайный пособник коммунистов, а раз Штирлиц ему помогает, значит он – русский шпион. Получается целый заговор». Мюллер приказал подослать к Шлагу своего лучшего агента Клауса и, смахнув набежавшую на глаза слезу (жаль Штирлица), стал думать, кого бы еще пристроить к заговору Штирлица-Шлага.

* * *

«Почему я все время думаю? – думал Штирлиц. – Может быть, я болен? Нет, это не болезнь, просто я думаю. Теперь я знаю, кто ведет переговоры. Когда я передам это в Центр, то мне наверняка объявят благодарность и наградят переходящим красным вымпелом. Сейчас я пойду к радистке Кэт и попрошу ее передать мое сообщение в Центр. Почему к Кэт? Потому что у нее есть рация. Это ей повезло: если ей захочется передать что-нибудь в Центр, то ей не надо никуда идти: взяла и передала. Но если у нее найдут рацию при обыске, то она не сможет объяснить, зачем ей рация, ведь эти кретины из гестапо ничего не передают в Центр и, следовательно, рация им не нужна, так что если бы у меня была своя рация, а они решили бы меня обыскать… Стоп! Зачем им меня обыскивать? Может быть, Мюллер подозревает, что я – советский разведчик? Но тогда ему достаточно пощупать пастора Шлага и убедиться, что он – тайный пособник коммунистов, следовательно, я – советский разведчик. Ловко! Ай да Штирлиц! Надо бы предупредить Шлага, но это потом, а сейчас – к Кэт. Зачем? Очень просто: у нее рация. Впрочем, вот же она – рация, легка на помине, и идти никуда не надо!»

Этот чемодан Штирлиц узнал бы из тысячи: чемодан с рацией. Он даже не успел ни удивиться, ни задуматься, как могла здесь, в РСХА, оказаться рация, которую он совсем недавно видел у радистки Кэт. Он без всякого определенного плана шел своей пружинистой походкой за чемоданом, который нес какой-то эсэсовец. Чемодан внесли в кабинет штурмбанфюрера Рольфа (Истинный ариец. Характер – нордический, жадный) и поставили там на стол. Штирлиц взял его и пошел к выходу, но в дверях столкнулся с хозяином кабинета.

– Хороший чемодан, – сказал Штирлиц. – Я им попользуюсь немного.

Эту фразу Штирлиц не готовил. Она родилась у него прямо сейчас. Рольф, видимо, это почувствовал. Он взял у Штирлица чемодан и сухо сказал:

– Это рация.

– Вижу – не слепой, – огрызнулся Штирлиц. Он уже понял, что если рация попала к Рольфу, то по-хорошему он ее не отдаст.

– Эту рацию мы нашли у одной русской, – сказал Рольф, улыбаясь. – Люблю пытать русских женщин.

«Сволочь», – подумал Штирлиц.

– Ну, я возьму у тебя чемоданчик-то до вечера, – сказал он, снова берясь за ручку чемодана.

– Нет! – отрезал Рольф. – Во-первых: это не чемодан, а рация, а во-вторых: не отдам и все!

«Сволочь!» – снова подумал Штирлиц и нервно закурил.

– Ты, Штирлиц, того, не обижайся, – дружелюбно заговорил Рольф. – Я тебе другой чемодан дам, потом как-нибудь. Знаешь анекдот: «Приходит к Борману жена Геббельса…».

– Это тебе Шелленберг рассказал?

– Да, а откуда ты знаешь?

– Это он любит рассказывать анекдоты без конца… А про эту русскую ты не говори больше никому.

– Почему?

– Потому. Жалеть потом будешь.

Сказав это, Штирлиц решительно развернулся на каблуках и направился к выходу. У самой двери он внезапно остановился и, вернувшись, так хлопнул Рольфа по плечу, что тот повалился на стул.

– Я стал склеротическим идиотом, – похвастался он. – Я ведь к тебе по делу заходил.

– По какому? – натужно улыбаясь и потирая ушибленное плечо, спросил Рольф.

– Закурить есть?

– Нет, – естественно ответил Рольф, недоуменно поглядывая на сигарету, дымящуюся в руке у Штирлица.

– Угощайся! – Штирлиц, сунул сигарету в зубы Рольфу и вышел, хлопнув дверью.

Штирлиц знал: из разговора всегда запоминается последняя фраза – теперь, когда Рольфа спросят, зачем к нему приходил Штирлиц, он ответит, потирая плечо: «Закурить предлагал. Идиот!»

* * *

Мюллер вызвал к себе Айсмана (Характер – нордический, вредный. Товарищей по работе ненавидит и всячески им пакостит) и спросил его, как он относится к Штирлицу.

– Сволочь он! – прямо ответил Айсман, стукнув кулаком по столу. – Это вы правильно им занялись, давно пора его расстрелять.

Этот ответ не удовлетворил Мюллера, желавшего уличить мерзопакостного Айсмана в связи с советской разведкой.

– Так, по-вашему, мы только и думаем, как бы расстрелять кого-нибудь? Стыдитесь! Вы разбудили мерзкую химеру подозрительности!

Последнюю фразу Мюллер позаимствовал у Кальтенбруннера. Она произвела на Айсмана не меньшее впечатление, чем в свое время на Мюллера.

– Что вы, что вы, – забормотал он, протирая ладонью то место на столе, по которому он только что ударил кулаком.

– То-то, – проворчал Мюллер, пододвигая Айсману чистый лист бумаги. – Напишите все, что вы думаете о Штирлице. Его скоро назначат вашим начальником, и ему будет крайне интересно узнать, что о нем думают подчиненные.

Айсман охнул и, бухнувшись на стул, написал на Штирлица такую характеристику, будто собирался за него замуж. Подписавшись, он обхватил голову руками и, уткнувшись лбом в стол, заплакал единственным глазом как ребенок. Ему было ужасно обидно, что Штирлиц станет его начальником, и он даже не может ему толком нагадить. А Мюллер удовлетворенно забрал бумагу, которая должна была теперь прикончить Айсмана и, подумав, что одной сволочью теперь в РСХА станет меньше, погладил рыдающего Айсмана по голове и посоветовал ему быть мужчиной.

* * *

Штирлиц ворвался в кабинет Шелленберга с выражением такого бешенства на лице, что Шелленберг, увидев его, чисто автоматически незаметно расстегнул кобуру. Сейчас для Штирлица было важно сразу произвести на своего начальника неизгладимое впечатление, и он его произвел:

– Шелленберг! – завопил он. – Где вы сидите?!

Цель была достигнута: Шелленберг подскочил как укушенный и принялся ощупывать стул, на котором сидел, но, убедившись, что это не бомба, не муравейник и не голова Мюллера, которого он ненавидел за скрытность, налил трясущейся рукой воды в стакан и сказал:

– Успокойтесь, Штирлиц, я сижу на обычном стуле, а вот вы явно перетрудились, выпейте воды, а я сейчас выпишу вам путевку в санаторий на десять дней.

«Отлично,» – подумал Штирлиц. Теперь он знал, что нужно делать, чтобы получить путевку в санаторий. Но сейчас было не до этого, и Штирлиц решительно сказал:

– Нет, Шелленберг, вы сидите не на стуле, а под колпаком у Мюллера, и скоро нам обоим выпишут путевку в такой санаторий…

В продолжении не было необходимости: Шелленберг, всегда понимавший своих подчиненных с полуслова, молча упал в обморок. Штирлиц умел производить впечатление на начальство: он отлично знал, что для любого немца лучше съесть дохлую кошку без горчицы и соли, чем попасть под колпак к Мюллеру. А Шелленберг был чистокровным немцем.

Воспользовавшись временной нетрудоспособностью начальства, Штирлиц просмотрел бумаги, лежавшие на столе, но, не найдя ничего интересного, взял стакан воды и наклонился к свернувшемуся под столом шефу политической разведки рейха. Однако, увидев стакан, Шелленберг, сразу очухался и, выпучив глаза, спросил:

– Что это?

– Вода. Вы мне сами ее налили.

– Уберите немедленно! – взвизгнул Шелленберг, яростно суча под столом ногами. – Вы с ума сошли: она же отравлена!

Штирлиц не обиделся: в СД любили такие шутки – он просто выплеснул воду на дверь. За дверью зашебуршали: отравленная вода попала через замочную скважину кому-то в глаз.

– У Рольфа в кабинете стоит рация, – Штирлиц хмыкнул, давая понять, что это само по себе возмутительно.

– Рация у Рольфа? – переспросил Шелленберг, и рука его потянулась к телефону.

– Не надо никуда звонить, – поморщился Штирлиц. – Это не его рация.

– А…?…?

– Ну, естественно не его. Это рация русской радистки. Я ее уже месяц ищу, а попадает она к Рольфу, который смыслит и в рациях, и в радистках как кошка в алгебре. А я теперь места себе не нахожу: сижу без связи как…

Штирлиц осекся: он почувствовал, что сболтнул лишнее, но Шелленберг, к счастью, истолковал его слова по-своему:

– Это плохо, – задумчиво сказал он. – Такому мужчине как вы никак нельзя без связи. Вы же зачахнете. Что же вы теперь намерены предпринять?

– Я должен сам ее допросить. Еще не родилась такая радистка, которую я не смог бы убедить работать на меня!

Шелленберг знал, что это не пустая похвальба.

– Это точно, – вздохнул он. – А радистка…

– Высший сорт! – заверил его Штирлиц, доставая из кармана фотографию Кэт.

– Да, – мечтательно вздохнул Шелленберг, – Сам бы допросил, но…

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

(ШЕЛЛЕНБЕРГ)

Жену ему подобрал лично Гиммлер. За что – это тайна, о которой даже сам Шелленберг никому не рассказывал.

– Так значит, радистку я забираю? – спросил Штирлиц, когда за окном стемнело и настала пора идти домой.

– Забирайте, – махнул рукой Шелленберг. – В случае чего ссылайтесь на меня.

– В дверях Штирлиц обернулся и спросил:

– А рацию?

– Что рацию?

– Ее мне тоже забрать?

– Она-то вам зачем?

– Ну не оставлять же ее у Рольфа. Он ведь только и может, что разобрать ее на детали для подслушивающего устройства, которое он установит в вашем кабинете.

– Что?!! – завопил Шелленберг так, что у всех, кто подслушивал этот разговор, заложило уши. – Подслушивающее устройство в моем кабинете?!!!

Штирлиц кивнул.

– Хорошо, – сказал Шелленберг, успокаиваясь, – я поговорю об этом с грязной баварской скотиной (особо расчувствовавшись, он так называл Мюллера). Но главное сейчас – радистка.

* * *

Лучший агент гестапо Клаус всегда очень тщательно готовился к каждому новому заданию. Он любил свою работу, относился к ней творчески, и всякий раз, когда по его доносу кого-нибудь расстреливали, он испытывал тоже чувство, какое испытывает художник, закончивший новую картину.

На этот раз он заказал гестаповскому костюмеру лагерную полосатую робу самого модного фасона с номером 1912 (год рождения Клауса) и кепку как у Тельмана, потом, надев это, пробежался несколько раз вокруг дома своей очередной жертвы, чтобы было видно, что он только что убежал из концлагеря. Жертвой на этот раз был пастор по фамилии Шлаг. Клаусу следовало провести с ним беседу так, чтобы у всякого, прослушавшего запись этого разговора, не осталось сомнений, что этот Шлаг – тайный пособник коммунистов. Зачем – это Клауса не касалось. А план его был таков: как только пастор откроет дверь, рухнуть ему на руки и, не дав опомниться, умолять, чтобы не сдавал обратно в концлагерь, затем вызвать на откровенный разговор, напоить и добиться, чтобы Шлаг обложил нацистов и фюрера последними словами.

Все удалось на славу: увидев в дверях Клауса, Шлаг, ни о чем не спрашивая, втащил провокатора в комнату и влил в него весь оставшийся в бутылке коньяк, к сожалению, его оставалось совсем немного, так как пастор Шлаг открыл эту бутылку еще за четверть часа до прихода Клауса.

– Рад! Очень рад вам, дорогой товарищ! – приговаривал пастор Шлаг, потчуя Клауса коньяком. – Вы коммунист?

– Где коммунист?! Кто коммунист?! – подскочил Клаус, нащупывая на боку пистолет, но не найдя его на привычном месте, вспомнил о задании и ответил:

– Я коммунист.

– Вот радость-то! – воскликнул Шлаг, доставая из шкафа продукты. – Кушайте, кушайте, товарищ, а то вас в лагере, небось, совсем не кормили!

– Кто это вам сказал, что в у нас в лагерях плохо кормят? Назовите мне имена и адреса этих грязных провокаторов. Впрочем, вы правы: кормили действительно неважно. А как вы относитесь к фюреру?

– Бесноватому?

– К этому, – Клаус показал Шлагу фотографию фюрера. Тот в ответ молча плюнул на нее и бросил на пол. К сожалению, это никак не отразился на диктофонной записи и Клаус, воспользовавшись тем, что Шлаг отвернулся, поднял фотографию, вытер плевок рукавом и, поцеловав, убрал в карман.

Беседа продолжалась до ночи. За это время Клаусу удалось добиться от Шлага всего, чего требовал Мюллер: Шлаг и в самом деле был тайным пособником коммунистов.

Когда переодетый в сутану своего нового друга Клаус вышел на улицу, перед домом пастора Шлага остановилась машина с берлинским номером.

– Это ты, Клаус? – удивленно спросил Штирлиц, высовываясь из ее окна. – Что это ты тут делаешь?

– Работаю, – гордо ответил Клаус. – Я тут по заданию самого Мюллера.

– Бог в помощь, – покачал головой Штирлиц. – И как успехи?

– Все в ажуре, господин штандартенфюрер. Я тут одного попа расколол. Он, оказывается, тайный пособник коммунистов. У меня и запись при себе, хотите послушать?

– Обязательно послушаю. Молодец, Клаус! Хочешь, до дома подброшу?

– Не знаю, удобно ли.

– Еще как удобно! Садись, нам по дороге.

– Спасибо, господин штандартенфюрер! – удивленно пробормотал Клаус, садясь в машину.

– Не за что, – зевнул Штирлиц, проверяя пистолет. – Может быть, у тебя просьба какая-нибудь есть или семье передать чего-нибудь надо? Ты говори, не стесняйся.

– Отдохнуть хочу. Завтра же попрошусь в отпуск.

«Хорошая мысль,» – подумал Штирлиц и сказал:

– Зачем же завтра? Пиши заявление прямо сейчас, а завтра я сам отдам его Мюллеру, вместе с твоей пленочкой, а ты к тому времени будешь уже далеко отсюда.

– Просто не знаю, как вас благодарить: вы первый, кто обо мне так заботится!

– И последний, – заверил Клауса Штирлиц.

* * *

Через полчаса Штирлиц вновь появился перед домом Шлага. Он шел по садовой дорожке, освещая себе путь горящей диктофонной лентой.

Шлаг с трудом держался на ногах после беседы с Клаусом, но Штирлица он сразу узнал.

– Садись, дорогой товарищ! – сказал он, толкая к Штирлицу стул.

– Спасибо, – ответил Штирлиц, забирая у Шлага стул, и тот, лишившись опоры, грузно бухнулся на диван.

– Слушай, Шлаг, – проникновенно заговорил Штирлиц, – выручай: мне тут Центр поручил переговоры сорвать, а Кэт в гестапо забрали и я сижу без связи…

– Без чего сидишь?

– Ну, какая тебе разница? Ты переговоры сорвать сможешь?

– Все в руке божьей, – сказал пастор, поднимая над головой бутылку. – О чем разговор, Штирлиц, конечно смогу.

– Я за рулем, – Штирлиц поспешно прикрыл ладонью подставленный ему стакан, но Шлаг, не обратив внимания, налил ему сквозь пальцы.

– И еще, – сказал Штирлиц, пригубив стакан. – У тебя, я знаю, большие связи, не мог бы ты мне порекомендовать надежного человека: мне связник нужен?

Шлаг отхлебнул из бутылки и, рыгнув, ответил:

– Есть у меня один на примете, такой, что кого хошь свяжет. Профессор Плейшнер. Я тебе напишу адресок.

«Совсем уже не соображает», – с горечью подумал Штирлиц и сказал:

– Не надо мне профессора: работа-то не очень интеллектуальная.

– Слушай, Штирлиц, – пастор Шлаг взял Штирлица за лацкан и хотел притянуть его к себе, но вместо этого притянулся к нему сам и остался стоять, упершись в могучую штандартенфюрерскую грудь советского разведчика. – Слушай, Штирлиц, если ты меня уважаешь, так изволь прислушиваться к моему, ик, мнению: лучшего связальщика, чем профессор Плейшнер ты не найдешь во всем рейхе и в вашем, ик, Советском Союзе.

Шлаг качнулся вбок и, потеряв равновесие, опустился на пол у ног Штирлица. «Ну, если уж он на принцип попер, – подумал Штирлиц, – то не уступит. Надо у него хоть этот адрес взять, пока он еще может говорить». Штирлиц записал адрес профессора Плейшнера и, попрощавшись со своим подвыпившим другом, пошел к машине. А пастор Шлаг допил его стакан и, закутавшись в принесенную Штирлицом сутану, свернулся калачиком под столом и уснул.

Сейчас он спит, но к утру он очухается, и, превозмогая головную боль, начнет выполнение трудной, незаметной и очень нужной для далекой Родины его друга работы.

* * *

Штирлиц остановил машину на швейцарской границе.

– Приехали, святой отец! – сказал он, тыча локтем храпевшего на соседнем сидении пастора Шлага. – Вставай!

– Проклятьем заклейменный! – затянул в ответ пастор и, открыв осоловелые глаза проворчал. – А-а, это ты, сын мой.

– Если бы я был твой сын – моя мама повесилась бы, – отрезал Штирлиц. – Вставай, работать надо!

– Штирлиц, опохмелиться дашь?

– И так уже всю машину зарыгал, хватит. Рассказывай, чего надо делать.

– Я приеду в Берн, – покорно начал пастор, – Найду там всех, с кем генерал Вольф ведет пе…рыг…воры. Скажу им, что Штирлиц дурак.

– Поговори у меня еще! – Штирлиц вытолкнул Шлага из машины.

– Странно, – сказал пастор, – а мне казалось, что ты меня совсем не слушаешь.

– Когда кажется – креститься надо!

Пастор перекрестился.

– Да брось ты, Штирлиц, – сказал он. – Искать кого-то, объяснять… Сорвать эти переговоры и дело с концом. Вечно ты все усложняешь.

– Ладно, – проворчал Штирлиц, – делай как знаешь, только чтоб переговоры сорвал.

– Считай, что уже соврал… Сорвал. Давай на посошок.

– Пшел работать, алкаш! – Штирлиц с размаху пнул Шлага под зад. Пастор замахал руками и кубарем покатился вниз по снежному склону.

Садясь за руль, Штирлиц оглянулся на лыжи, забытые пастором на заднем сидении, и у него защемило сердце.

«Бедный Шлаг так и не научился ходить на лыжах».

* * *

В это утро в РСХА не работал никто. Лежали без дела досье с компроматами, стояли закрытыми чернильницы на столах: никто не хотел писать доносы, отдыхали в подвалах арестованные коммунисты: все допросы были отменены, даже вахтеры, обычно строгие и дотошные, не проверяли в это утро документы у входящих.

У тех, кто позаботился заблаговременно поставить микрофон в кабинете у Штирлица, набивались полные кабинеты народу. Молодежь напирала сзади, лезла к наушникам, желая услышать хоть что-нибудь, их отпихивали назад, говоря «вам еще рано», но напор от этого не уменьшался. На тех, кто, проходя мимо, спрашивал, что происходит, смотрели удивленно, с оттенком осуждения, а кто-нибудь, на мгновение отвернувшись от наушников, бросал: «Знать надо: Штирлиц русскую пианистку допрашивает».

А из наушников доносился ровный, твердый голос Штирлица: «Так вы согласны работать на меня?»

Все замерло в РСХА. В наступившей тишине во всем здании стало слышно, как шуршит диктофон в кармане у Мюллера.

«Да,» – еле слышно ответила русская радистка (а не пианистка как вообразили себе некоторые).

И по всему РСХА прокатился облегченный вздох.

«Согласилась», – пронеслось по мрачным коридорам.

«Согласилась», – восхитились в набитых кабинетах.

«С-согласилась!» – икал от зависти Рольф.

«Согласилась», – качали головами арестованные коммунисты.

«Согласилась», – потирал ручки довольный Шелленберг.

А могли ли быть сомнения? Какая же русская устоит перед обаянием профессионального контрразведчика?

Когда Штирлиц вышел из своего кабинета, ему устроили овацию и стали качать: он был героем дня, даже Айсман невольно почувствовал восхищение.

Ай да Штирлиц, ай да сукин сын! Гестаповцы злобно скрежетали зубами: ведомство Шелленберга опять утерло им нос.

Допрос был окончен, и все расходились по своим кабинетам, возвращаясь к серым будням: к компроматам, доносам и пыткам.

Допрос советской радистки подошел к концу. Начался обычный рабочий день.

* * *

С тяжелым чувством направлялся Штирлиц по адресу, данному пастором Шлагом: он представлял себе тщедушного старичка-профессора, снова и снова спрашивая себя, нужно ли втягивать в свои опасные дела таких сугубо мирных людей, рискуя их жизнями, но всякий раз он отвечал: надо. Надо ради жизни сотен миллионов других таких же мирных людей. Успокаивая себя этим, он постучал в дверь квартиры профессора Плейшнера. Дверь оказалась незапертой. Штирлиц вошел и под звон разбивающейся бутылки погрузился в тихую темную бездну.