Текст книги "Средневековый Восток"

Автор книги: Леонид Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Чингисхан начал с того, что создал строго организованную армию, состоявшую из десятков, сотен, тысяч и 10-тысячных отрядов во главе с десятскими, сотскими, тысячниками и темниками, причем начальники назначались не по принципу родства или знатности (хотя и то, и другое всегда учитывалось), а на основе свойственного ранним политическим структурам принципа меритократии, то есть из лучших воинов, что сыграло огромную роль в укреплении боеспособности армии. Армия Чингисхана была новым важным политическим фактором в степной зоне, до того не знавшей боевых организованных формирований подобного типа и в таком количестве. Собственно, именно созданная Чингисханом армия и стала решающим фактором в последующих успехах сравнительно немногочисленного этноса монголов (во времена Чингисхана их было едва ли более 100 тысяч, если считать только воинов, а воин у кочевников каждый четвертый, а то и третий). Только хорошо организованная армия, послужившая костяком всей военно-политической структуры монголов, помогла им завоевать и подчинить себе почти полмира, да еще и всерьез угрожать многим из остальных стран и народов.

Покорив народы Южной Сибири, соседние с монгольской степью, Чингисхан в 1210 году начал войну с чжурчжэнями, и уже в 1215 году монголы заняли Пекин. За 1219–1221 годы была превращена в руины цветущая Средняя Азия и разбито государство Хорезмшахов. В 1223 году был нанесен решающий разгром ополчению русских князей, в 1226–1227 годах было уничтожено государство тангутов на северо-западных рубежах Китая, причем тангутов вырезали с особой жестокостью, а немногих уцелевших превратили в рабов. И наконец, в 1231 году основные силы монголов вернулись назад в Северный Китай и довершили в 1234 году разгром чжурчжэньского государства Цзинь. В дальнейшем основным делом монголов на китайском направлении стало завоевание южносунского Китая, на что ушло свыше сорока лет.

Цифра эта, если сопоставить ее с молниеносными темпами военных захватов в других районах мира, вызывает невольное уважение к сунскому Китаю – тому самому, что десятилетиями откупался от воинственных кочевников и этим сохранял мир на своих границах. Но когда пришел срок и понадобилось воевать, южносунский Китай все же сумел мобилизовать силы для отпора врагу. Напор монголов был силен, но только в 1276 году пала южносунская столица Ханчжоу, и после этого последние южносунские императоры оказывали сопротивление еще около четырех лет, в конечном счете чуть ли не на кораблях, которые вынуждены были отчалить от захваченной монгольскими войсками береговой полосы Южного Китая. Только в 1280 году Китай целиком оказался под властью монголов, и великий хан Хубилай стал китайским императором монгольской династии Юань (1280–1368).

Династия Юань просуществовала – если считать не формальные годы, указанные в китайских летописях, а фактическое господство в основной части Китая – свыше века, может быть, даже, для Северного Китая, около полутора веков. Это было едва ли не самое тяжелое время для Китая, по крайней мере после Нань-бэй чао. Можно напомнить, что монголы вообще склонны были истреблять всех, кто отказывался сдаться им добровольно. Но в сунском Китае сопротивлялись почти все, и тогда у них возник проект истребить китайцев пяти самых распространенных фамилий (а таковых в стране, где количество фамилий исчисляется немногими десятками, от силы сотней-другой, была едва ли не половина, во всяком случае это была весомая часть населения страны). И если эти кровожадные проекты не были осуществлены – во многом благодаря киданину Елюй Чуцаю, который был советником хана и настойчиво рекомендовал ему не уничтожать тех, кто может приносить регулярный доход, – то уж в рабство к монголам попало великое множество китайцев, особенно на севере. Пожалуй, никогда в истории Китая не было так много рабов, как по количеству, так и в процентах к остальному населению, как в период Юань. Не приходится и говорить, что экономика Китая к началу правления монголов (после полувека войн) пришла в упадок, земледелие и торговля были расстроены. Что же касается администрации, то конфуцианские чиновники были вынуждены уступить свое место монгольским ханам и военачальникам, а также малознакомым с Китаем выходцам из иных районов Азии, прежде всего из исламских стран. Китайцы севера и тем более юга страны считались монголами людьми третьего и четвертого сорта (после самих монголов и сэму-жэнь, то есть выходцев из других стран).

Потребовалось несколько десятилетий, чтобы Китай постепенно обрел привычную для него норму существования. На протяжении этих десятилетий с нарастающей активностью действовали свойственные ему ассимиляционные и адаптирующие факторы: восстанавливались нарушенные кочевниками земледелие, ремесла, торговля; рос объем налоговых поступлений (во второй половине Юань, по некоторым данным, налогов собиралось в двадцать раз больше, чем во времена Хубилая); в администрацию снова шли конфуцианские чиновники (с 1317 года начала функционировать система экзаменов); потомки первых монгольских правителей, нередко бравших китаянок в жены, постепенно превращались в обычных китайцев. Быть может, в иных условиях все эти процессы мало-помалу привели бы к тому, что монгольская династия в конечном счете осталась монгольской только по названию, как то случилось несколькими веками позже с маньчжурами в Китае. Но условия оказались неблагоприятными – как для китайцев, живших под монгольским игом и тяжело ощущавших это, так и для самих монголов, которые мало делали для блага управляемой ими страны.

Наиболее наглядно проявилось это в связи с потребностями ирригационного строительства. Хотя ирригационное земледелие не было главным либо жизненно важным для китайского сельского хозяйства, оно все-таки имело большое значение для страны, особенно после создания рисового пояса на юге. Немалую роль играла ирригация и в деле защиты населения от разливов рек, особенно наполненной лёссом своенравной Хуанхэ, периодически выходившей из берегов и затоплявшей страну, как то было, в частности, во времена Ван Мана. В функции любого китайского правительства входило заботиться о водном строительстве и вовремя ремонтировать каналы, дамбы, чистить русла и т. п. Монголы этим почти демонстративно пренебрегали. А конфуцианских чиновников, которые могли бы своими силами на местах что-либо организовать, действуя в соответствии с традицией, в стране долго не было. Неудивителен и результат.

Система дамб на Хуанхэ понемногу пришла в негодность. Великая река то и дело прорывала дамбы и широко разливалась по долине, затопляя поля и жилища. В 1334 году прорыв оказался настолько мощным, что река в очередной раз изменила русло, уничтожив на своем пути сотни тысяч жизней. В стране резко возросло недовольство монголами. Вскоре Китай охватило мощное народное движение, тут и там вспыхивали с трудом подавлявшиеся восстания. Власти попытались было в 1351 году восстановить систему дамб и заставить реку вернуться в старое русло. Но было уже поздно. Объединение в районе строительства сотен тысяч людей лишь подлило масла в огонь: восстания вспыхнули с новой силой, причем во главе их оказались вожди тайной секты «Байляньцзяо» («Белый лотос»). Буддийская по своей религиозной основе, эта секта существовала в Китае по меньшей мере с V века. Однако в XIV веке она обрела особенную популярность, став выразителем эгалитарных крестьянских идеалов и предрекая скорое наступление века будды Майтреи и соответственно новой династии Мин (свет), которая покончит с мрачным господством монголов.

Покрыв свои головы красными повязками (символ грядущего царства Света), восставшие сорганизовались в отряды «красных войск», которые начали решительную борьбу с монгольскими угнетателями. Восстание приняло не столько сектантско-крестьянский, сколько национально-патриотический характер. И хотя первая его фаза закончилась в 1363 году поражением красных войск, антимонгольское движение в стране не угасло. С новой силой оно разгорелось, когда его возглавил Чжу Юань-чжан (1328–1398).

Родом из крестьян, в молодости Чжу Юань-чжан был послушником в буддийском монастыре. Когда сторонники секты подняли восстание, он примкнул к нему и, проявив недюжинные способности, быстро выдвинулся в ряды вожаков. Опираясь на примкнувших к нему конфуцианцев, знатоков китайской истории и носителей культуры, он сумел консолидировать народные массы и в конечном счете разгромил монгольские войска, а себя провозгласил императором новой династии – Мин. Кроме названия, от эгалитарно-буддийских основ первоначального движения осталось к этому времени не так уж много. И это, в общем, понятно. Оставаясь вождем восставших крестьян, Чжу Юань-чжан, как и его далекий предшественник Лю Бан, с готовностью воспринял давным-давно апробированную конфуцианскую систему управления государством и обществом, конфуцианские принципы и порядки. Хотя как личность новый император был далек от конфуцианского идеала мудрого и справедливого правителя и скорее был деспотом типа суйского Ян-ди, он тем не менее последовательно проводил конфуцианскую политику, в том числе в организации администрации, столь подорванной за время правления монголов. И это, безусловно, сыграло немаловажную роль в деле упрочения Мин.

Китай в период династии Мин (1368–1644)

Взойдя на престол, Чжу Юань-чжан прежде всего занялся укреплением центральной власти. Сущность его аграрной политики, в частности, сводилась к увеличению доли крестьянских дворов в клине земель минь-тянь и к усилению строгого контроля за распределением казенных земель гуань-тянь. Раздача земли безземельным и малоземельным, переселение крестьян на пустующие земли, создание различного рода специализированных, то есть опекаемых казной, поселений, как военных, так и гражданских, наконец, создание всекитайских налогово-земельных реестров, Желтого и Рыбьечешуйчатого, – все это означало, что система аграрных отношений в империи вновь берется под строгий контроль центральной администрации.

Было введено фиксированное налогообложение со сравнительно невысокими налогами, а некоторые категории дворов подчас вообще освобождались от налогов, как то бывало и прежде. Система повинностей была всеобщей, но реализовывалась поочередно, по разверстке. Поочередным было и выполнение функций старост, отвечавших перед властями за соблюдение порядка и выполнение государственных указов. Что касается частных владений, то есть тех случаев, когда земли категории минь-тянь в сравнительно большом количестве скапливались в руках богатых и сдавались в аренду, то таких земель в начале Мин было, видимо, немного, да и арендная плата была, вероятно, умеренной – хотя бы потому, что любой арендатор имел альтернативу: государство активно предлагало всем безземельным и малоземельным наделы на весьма необременительных условиях.

Аграрная политика Чжу Юань-чжана имела успех и способствовала созданию сильной централизованной империи. Правда, наделение родственников императора уделами, в которых они чувствовали себя почти независимыми владыками, – дань традиционной норме, последняя в этом роде в истории Китая, – привело было после смерти основателя империи к смуте, но она была сравнительно быстро ликвидирована одним из сыновей Чжу Юань-чжана – Чжу Ди, правившим под девизом Юнлэ (1403–1424). Чжу Ди восстановил пришедший в некоторый упадок аппарат центральной власти, построенный его отцом по классической конфуцианско-танской модели (высшие палаты; шесть центральных ведомств в системе исполнительной власти; провинциальные управления с разделением власти на гражданскую и военную; система экзаменов и др.), после чего около столетия эта система действовала достаточно эффективно, что сказалось, в частности, и в сфере внешней политики.

Успешно изгнав монголов с территории империи (они были оттеснены на север, где стали после этого активно осваивать степи современной Монголии), минская армия провела несколько успешных военных операций и на юге, в районе Вьетнама. Кроме того, китайский флот, возглавлявшийся Чжэн Хэ, с 1405 по 1433 год совершил несколько престижных морских экспедиций в страны Юго-Восточной Азии, в Индию и даже к восточному побережью Африки. Экспедиции были весьма внушительными: они состояли из нескольких десятков многопалубных кораблей с командой из сотен человек на каждом из них. Впрочем, эти пышные и дорогостоящие вояжи легли очень тяжелым бременем на казну и не принесли стране экономической выгоды, почему и были прекращены, а корабли разобраны на части. Для сравнения стоит вспомнить о почти одновременных с ними экспедициях Колумба, Васко да Гамы или Магеллана, куда более скромно оснащенных, но положивших начало Великим географическим открытиям, которые ознаменовали собой начало новой эпохи для всего человечества. Впечатляющая разница. Она лучше многих теоретических рассуждений свидетельствует о принципиальных структурных различиях между европейским рыночно-частнособственническим методом хозяйства с его индивидуально-личным интересом, энергией, предприимчивостью и т. п. и азиатским государственным командно-административным строем, для которого значение имели прежде всего престиж, демонстрация величия и всесилия власти.

Аналогичной была ситуация и в сухопутных внешних связях, особенно торговых. С официальной точки зрения иноземные торговые караваны в императорском Китае воспринимались как приезд варваров с дарами для принесения дани китайским императорам. Дары^[11] принимались торжественно и, согласно древним нормам обмена, требовали от императора ответных даров, причем объем и ценность императорских наград и пожалований должны были во столько же раз превышать «дань», во сколько престиж китайского императора ценился самими китайцами выше престижа любого из тех правителей, из чьей страны прибыл караван. Отсюда и результаты: торговля была крайне выгодной для иноземцев, перед которыми стояла легко разрешимая задача представить караван в виде официальной миссии. Это вело к тому, что китайские власти были вынуждены вводить лимиты на подобного рода караваны для каждой из стран, но не меняли взглядов на торговлю с иноземцами, поскольку «данническая» торговля способствовала самоутверждению китайцев в представлениях о том, что весь мир состоит из потенциальных данников и вассалов императора Поднебесной империи.

В минское время такого рода соображения чуть было не привели Китай к драматическим событиям. На рубеже XIV и XV веков было послано официальное послание великому завоевателю Тамерлану с предложением и ему засвидетельствовать свое почтение китайскому императору. Получив подобное предложение и негодуя на наглость его авторов, владыка полмира начал подготовку к карательному походу на Китай, и только его неожиданная смерть в 1405 году спасла только что оправившуюся от мятежа удельных князей империю от нашествия.

В целом на протяжении первого века своего существования династия Мин проводила успешную политику, как внутреннюю, так и внешнюю, хотя случались, конечно, и тревожные моменты. Так, в 1449 году один из монгольских ханов, предводитель племени ойратов Эсен, совершил удачную экспедицию вглубь Китая вплоть до стен Пекина. Но это было лишь эпизодом; практически столице минского Китая ничто не угрожало, как и империи в целом. Лишь с конца XV века Китай, что характерно для второй половины династийного цикла, начал медленно, но верно вступать в полосу затяжного кризиса. Причем кризис начался, как и обычно, с изменений в экономике и социальной структуре страны, но наиболее наглядно проявился в области внутренней политики.

Росло количество населения, увеличивалось число крестьян, не имевших земли либо имевших ее в недостаточном количестве. Параллельно с этим шел обычный процесс поглощения крестьянских земель минь-тянь: богатые понемногу скупали или отбирали за долги земли разорявшихся крестьян, которые после этого либо уходили с насиженных мест, либо оставались на них в качестве арендаторов. Те, кто менял местожительство, нередко приходили к тому же итогу. Все это вело к снижению доходов казны по уже не раз упомянутой причине: взять равный утерянному налог с богача было практически невозможно, ибо многие богатые имели льготы, подчас налоговый иммунитет, или играли важную роль в местном самоуправлении и могли повлиять на уменьшение своих налогов. Недобор налогов вынуждал казну прибегать к различным дополнительным мелким, местным, чрезвычайным и иным поборам и пошлинам, что в совокупности ложилось тяжелой ношей на добросовестных налогоплательщиков и тоже вело к кризису.

Создавался своего рода заколдованный круг. В годы предшествовавших династий (Тан, Сун) этот крут разрывался посредством решительных реформ. Династия Мин этого сделать не смогла, ибо требование реформ встретило жесткое противодействие со стороны двора, которое минские правители преодолеть не смогли.

Минские императоры после Чжу Ди, за редкими исключениями, были в основном слабыми правителями. Делами при их дворах обычно заправляли временщики из числа родни императриц и евнухи – картина, очень похожая на ту, что уже бывала в Китае. Неудивительно, что в конце XV – начале XVI века в стране сформировалось мощное движение во главе с наиболее влиятельными конфуцианцами. В конце XVI века они официально объединилась вокруг академии Дунлинь в Уси, которая готовила кадры знатоков конфуцианства, будущих чиновников. К этому времени движение за реформы уже получило в стране всеобщее признание, его стали поддерживать видные чиновники, и некоторые из них демонстративно шли на обострение отношений временщиками и даже, в пределах своей власти, сурово наказывали ставленников двора за казнокрадство.

С начала XVII века сторонники реформ значительно усилили свои позиции. В отдельные моменты им даже удавалось оказывать влияние на того или иного императора. Правда, склонный к реформам император тут же устранялся дворцовой кликой, а на реформаторов обрушивались гонения. К их чести следует заметить, что они не предавали свои убеждения. Не раз и не два очередной влиятельный чиновник подавал на имя императора доклад с обличениями и требованиями реформ и одновременно готовился к смерти, ожидая от императора приказа удавиться (символом такового обычно была присылка виновному шелкового шнурка).

Власть евнухов и временщиков была свергнута в 1628 году. Но было уже поздно. В стране уже полыхало мощное крестьянское восстание во главе с Ли Цзы-чэном, которое покончило с династией Мин.

Маньчжуры и династия Цин в Китае

Пока в верхах шла политическая борьба, разорение крестьян достигло крайней степени. Год от года возрастало количество беглых, значительная часть их пополняла отряды разбойного люда, которому нечего было терять. Во власти этих отрядов порой оказывались целые уезды. Брошенные против них войска ничего не могли поделать. А тут, на беду правительства, 1628 год выдался на редкость засушливым, что привело к массовому голоду. Началось стихийное возмущение, и вскоре выдвинулись его предводители, одним из которых был Ли Цзы-чэн (1606–1645). Спустя еще какое-то время, проявив незаурядные организационно-политические и полководческие способности, он единолично возглавил восстание. На территории, захваченной восставшими, Ли Цзы-чэн отбирал имущество у богатых, раздавал земли бедным и всенародно наказывал взяточников и притеснителей. Восставшие одерживали одну победу за другой, и в 1644 году войска Ли заняли Пекин, а сам он объявил себя императором. Но на этом события не закончились. Напротив, они стали развиваться самым драматическим образом.

На протяжении второй половины правления Мин отношения Китая с соседями оставались сложными. Хотя при императоре Вань Ли на рубеже XV и XVI веков была отреставрирована Великая стена, она не мешала набегам с севера. На юге усилившаяся в XVI веке Япония, которой управлял сёгун Хидэёси, попыталась вторгнуться в Корею и Китай. Вторжение закончилось неудачей, но военных лавров минской армии оно не прибавило. В XVI–XVII веках в Китае появились первые европейцы – португальцы, затем голландцы. Большую роль при дворе последних минских императоров играли католические миссионеры-иезуиты, познакомившие Китай с неизвестными ему инструментами и механизмами (часы, астрономические приборы) и наладившие производство огнестрельного оружия. К началу XVII века относятся и первые контакты России с Китаем. На фоне всех этих многообразных связей отношения с небольшим племенем маньчжуров, отдаленных потомков некогда разгромленных монголами чжурчжэней, казались чем-то маловажным и второстепенным. Однако в начале XVII века ситуация стала быстро меняться.

Вождь маньчжуров Нурхаци (1559–1626) сумел не только сплотить под своим началом несколько десятков разрозненных племен, но и заложить основы политической организации. Как и в свое время монгольский Темучин, он обратил преимущественное внимание на армию. И хотя Нурхаци не сумел либо не стремился создать армейскую структуру по монгольскому образцу, а ограничился укреплением племенных отрядов (по числу основных племен армия стала именоваться «восьмизнаменной»), маньчжурское войско было весьма боеспособным. В 1609 году Нурхаци прекратил выплачивать дань минскому Китаю, связи с которым, как и влияние китайской культуры, немало сделали для ускорения темпов развития маньчжурского этноса. Затем он провозгласил собственную династию Цзинь (название, взятое от чжурчжэньского, явно подчеркивало как родство, так и претензии молодого государства) и в 1618 году начал вооруженную борьбу с Китаем. За сравнительно небольшой срок он успел выйти к рубежам Великой стены в районе Шаньхайгуаня, на крайней восточной оконечности стены. Преемник Нурхаци Абахай, правивший в 1626–1643 годах, провозгласил себя императором, изменил название династии на Цин и установил на всей территории Южной Маньчжурии и захваченных им ханств Южной Монголии централизованную администрацию по китайскому образцу.

С этого времени маньчжурская конница стала совершать регулярные набеги на Китай, грабя и увозя в плен, превращая в рабов, сотни тысяч китайцев. Естественно, это вынудило минских императоров не просто стянуть войска к Шаньхай-гуаню, но и сконцентрировать здесь едва ли не лучшую, самую крупную и наиболее боеспособную из всех своих армий во главе с У Сань-гуем. После разгрома всех остальных минских армий и вступления Ли Цзы-чэна в Пекин только армия У Сань-гуя продолжала представлять собой серьезную воинскую единицу, с которой следовало считаться. И новый император, понимая это, решил пойти на переговоры.

Собственно, У Сань-гуй был готов к переговорам. И как знать, чем они могли бы завершиться, если бы не драматическая случайность, которая спутала все карты. Согласно китайским хроникам, в поисках контакта с родственниками У Сань-гуя новый император посетил дом семьи У, где ему случайно попалась на глаза любимая наложница полководца. Трудно сказать, как точно развивались события, но одно вполне определенно: отец У Сань-гуя в письме к сыну, где излагались предложения Ли Цзы-чэна покончить спор миром, одновременно упомянул о том, что новый император остался неравнодушен к его любимой наложнице. Реакция У Сань-гуя была однозначной: он вскипел гневом и уже не только не помышлял о переговорах, но стал искать способы быстрейшего наказания самозваного императора.

У Сань-гуй обладал достаточными силами, чтобы покончить с Ли Цзы-чэном. Но от Шаньхайгуаня до Пекина путь для его пехоты был немалый. Иное дело – конница. И недолго думая, китайский полководец вступил в переговоры с маньчжурами. Видимо, немало им пообещав, он добился их согласия участвовать в своей авантюре. Маньчжурская конница ринулась через открытые для нее ворота Шаньхайгуаня на Пекин, а У Сань-гуй двинулся следом. Есть основания полагать, что в мечтах он уже видел себя на китайском троне. Однако когда он со своими войсками вошел в Пекин, оказалось, что маньчжуры не только изгнали из столицы Ли Цзы-чэна (который вскоре погиб), но и успели объявить своего малолетнего императора Шуньчжи правителем всего Китая – теперь уже цинского Китая. И хотя власть маньчжурской династии простиралась в это время лишь на район столицы и ее окрестности, дело было сделано. Воевать с маньчжурами в создавшейся ситуации, имея опору лишь в растянутой на многие сотни километров армии, У Сань-гуй не решился.

Антиманьчжурская борьба продолжалась в Китае довольно долго. Но все-таки ослабленная длительными внутриполитическими неурядицами и только что пережившая крестьянскую войну страна оказалась легкой добычей для хорошо организованного и хорошо вооруженного войска завоевателей. На то, чтобы полностью подавить сопротивление, у маньчжуров ушло не более двух-трех десятков лет. Отчасти это произошло благодаря тому, что им удалось довольно быстро поставить на службу себе уцелевшие китайские войска, ядром которых стала армия У Сань-гуя во главе с самим полководцем. Последней отчаянной попыткой китайцев сбросить маньчжурское бремя было восстание 1673 года, которое возглавил все тот же У Сань-гуй, назначенный к тому времени наместником юго-западных провинций. Жребий неудачника, однако, явно преследовал его: восстание было подавлено, а Китай на долгие века остался империей Цин.

Как и их многочисленные иноземные предшественники на императорском троне, маньчжуры, несмотря на сохраненные для восьмизнаменных войск и всей маньчжурской аристократии привилегии и на официальное запрещение смешанных браков (запрет, правда, действовал не слишком строго), быстро китаизировались. Конечно, они стремились сохранить от растворения в гигантской массе китайцев свой немногочисленный этнос, и благодаря запретам и изоляции им это в определенной мере удалось. Но они никогда, подобно монголам, не противопоставляли себя китайцам в плане культурном и, напротив, охотно впитывали китайскую культуру.

Начиная с Канси, правившего в 1662–1723 годах, маньчжурские императоры были конфуцианцами, причем ревностными, и управляли страной, внимая советам конфуцианских ученых-чиновников. Были сохранены традиционная китайская административная система и механизм воспроизводства бюрократии, то есть система экзаменов. Были проведены аграрные мероприятия, направленные на упорядочение землепользования и налогообложения. Казенные земли гуань-тянь щедро раздавались маньчжурам, и правительство строго следило за тем, чтобы не слишком привязанные к земле вчерашние воины-кочевники не продавали своих наделов. Такое же строгое внимание проявлялось к крестьянской общинной деревне, где за налоги отвечали связанные круговой порукой низовые ячейки – пятидворки или десятидворки. Все эти меры, в общем, давали свои результаты. Китай под властью династии Цин на протяжении первых двух веков развивался достаточно интенсивно.

Тут надо заметить, что невероятно быстрый рост народонаселения (на рубеже XVIII и XIX веков в Китае насчитывалось около 300 миллионов человек, тогда как на протяжении предшествующих двух тысячелетий средняя численность населения страны колебалась на уровне 60 миллионов) внес свои коррективы в привычную динамику династийного цикла. Это имело и плюсы, и минусы. Минусом была явная нехватка земли. Давно ушли в прошлое те времена, когда крестьянский надел измерялся сотней му. Теперь он стал значительно меньше – в лучшем случае вдвое. Но зато во многом изменилось отношение к земле. Демографическое давление вызвало к жизни феномен все возраставшей интенсификации и увеличения производительности труда. Улучшались агротехнические приемы, использовались севообороты, принимались во внимание местные условия для выращивания наиболее выгодных культур и реализации их на рынке. И во всем этом активное участие принимало государство, поскольку ситуация, которая складывалась в земледелии, имела для него первостепенное значение.

В соответствии с классическим тезисом китайской древности: «земледелие – ствол, основа; торговля, ремесло и иные занятия – ветви, второстепенное» – маньчжурское правительство и весь его аппарат обращали внимание прежде всего на состояние землепользования, так как стабильность именно в этой сфере экономики гарантировала основную часть доходов казны, но и обеспечивало устойчивость империи. Маньчжуры обеспечили покорность китайского населения (символом его была коса, которую под страхом смерти обязаны были носить китайцы мужского пола), но в то же время ревностно заботились о его процветании, взяв на вооружение классический конфуцианский тезис о том, что благополучие государства зиждется на благе народа.

Если не считать земель категории гуань-тянь, которые раздавались маньчжурской знати и солдатам, за счет которых существовали императорский двор и храмы и из которых выделялись служебные наделы чиновникам, то все основные земли страны были, как и обычно, землями минь-тянь. Было бы неточным считать эти земли частными, даже если они почти свободно переходили из рук в руки. Для китайского государства в принципе было не так уж важно, у кого земля; важно только, чтобы за ее использование аккуратно выплачивалась рента-налог. Правда, существенное перемещение земель во владение богатых всегда, как мы знаем, ударяло по казне, и именно поэтому государство то и дело воздвигало препятствия для такого перемещения. Как же обстояло дело с этим в цинском Китае?

Из источников явствует, что основной контингент богатых землевладельцев составляли шэньши^[12] и разбогатевший городской люд. Связи между этими категориями владельцев, как и между ними, с одной стороны, и разбогатевшими деревенскими землевладельцами – с другой, издавна были самыми тесными. В богатых деревенских кланах всегда были свои шэньши, а богатые горожане не упускали случая породниться с обедневшими шэньши и тем повысить свой статус. Все это в конечном счете влекло за собой, как и обычно, перекачивание всей тяжести налогов на средних и мелких землевладельцев. Ведь с шэньши, которые помогали чиновникам управлять страной и принимали активное участие во всех общественных делах на местах – в строительстве дорог, храмов, плотин, каналов, сборе налогов, организации тех или иных массовых движений и начинаний и т. п., – много взять не представлялось возможным. Напротив, к ним еще и прилипало немало из того, что бралось в форме налогов и повинностей в данном уезде. Так что же было делать с интересами казны?

Уже говорилось о том, что в цинском Китае обычный династийный цикл несколько деформировался за счет гигантского демографического взрыва. Умножение населения и резкая интенсификация земледельческого труда с соответствующим ростом производства способствовали поступлению налогов в казну. Более того, с увеличением производства объективно возникала возможность и роста налогов. Хотя значительная часть земель оказывалась в руках богатых и они не очень-то торопились платить в казну налоги, на общей массе налогов с данного уезда это сказывалось не слишком заметно, так как возросшее количество дворов возмещало потери. С 1713 года налоговая квота с каждого уезда была жестко фиксированной. На практике это значило, что казна довольствовалась сбором означенной суммы, тогда как все остальное оказывалось в распоряжении местной власти, то есть уездного чиновника и окружавших его богатых земледельцев и шэньши, на которых этот чиновник, а вместе с ним и вся власть, надежно опирались. Из этих собранных сверх квоты налоговых сумм свою долю получали и чиновники более высоких рангов, вплоть до столичных. Государство знало о происходящем, но ничего не предпринимало, видя в этом форму дополнительной оплаты власть имущих и подкормки шэньши, число которых в XVIII–XIX веках в цинском Китае исчислялось, с семьями, в несколько миллионов человек.