Текст книги "История Востока. Том 1"

Автор книги: Леонид Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 52 страниц)

Цинский Китай и внешний мир

Маньчжурская династия в некотором смысле оказалась уникальной для Китая. Ни одному из завоевавших Китай народов не удавалось так удачно вписаться в классическую структуру империи. И не просто вписаться, но найти свое место в этой структуре, не раствориться целиком в ней, а сохранить формальный этнополитический приоритет, династию на протяжении немногим менее трех столетий. Это был своего рода рекорд. Чем же можно объяснить его?

Прежде всего тем, что маньчжуры весьма активно усваивали конфуцианскую культурную традицию. Стоит напомнить в этой связи о 16 заповедях Канси – катехизисе для простого народа, вобравшем в себя в сжатом и понятном виде всю суть великого древнего учения, квинтэссенцию его, весь его нравственный потенциал. Уже одно то, что этого не делал никто до Канси и что это было сделано именно маньчжурским императором на китайском троне, говорит о многом. Далее, маньчжуры не только приняли конфуцианство, что называется, всем сердцем, но и весьма удачно реализовывали его на практике, прежде всего в сфере администрации. Выгодные для них демографическо-экономические процессы они сумели использовать таким образом, чтобы, не обременяя чересчур налогами земледельцев, которые едва ли не с каждым поколением вынуждены были довольствоваться все уменьшавшимися наделами земли, сохранить минимум доходов и распределить все остальное так, чтобы, как говорится, и овцы были целы, и волки сыты.

Разумеется, нет нужды идеализировать маньчжурское правление Китаем. Но памятуя, сколь много гневных стрел было направлено исследователями в адрес цинского Китая и его политики, стоит все-таки восстановить историческую справедливость. А она в том, что по меньшей мере на первых порах, в XVII—XVIII вв., маньчжурское правление в Китае было не слишком уж ощутимо скверным для китайцев. Пожалуй, даже – если не иметь в виду чувство попранного национального достоинства в первые десятилетия правления цинской династии – маньчжурское правление, начиная с Канси, было временем сравнительно благополучного существования для страны. И это время продолжалось достаточно долго. В частности, оно охватило и долгие годы правления Цяньлуна (1736—1796), когда в империи достаточно быстрыми темпами развивались города, ремесло и торговля, а внутренняя стабилизация была настолько очевидной, что создавала весьма благоприятные условия для активной завоевательной внешней политики.

Вообще отношения цинского Китая с внешним миром складывались в XVII—XVIII вв. с явным преимуществом в пользу Китая. Колонизация Китай почти не затронула. Первое поколение миссионеров, энергично начавшее осваивать Китай в конце правления династии Мин, продолжало занимать заметные позиции и при цинском дворе вплоть до конца XVII в. Однако уже в начале XVIII в. от услуг миссионеров Китай стал отказываться, а затем и вовсе закрыл христианские церкви и выслал из страны миссионеров. Соответственно цинское правительство поступило и с иностранными торговцами. Если в XVII в. португальские, голландские, а затем также английские и французские купцы пытались наладить с Китаем торговые связи и добились некоторых успехов, то в середине XVIII в. торговля с европейцами была ликвидирована, за исключением одного порта в Кантоне (Гуанчжоу), да и там торговля должна была вестись через посредство утвержденной правительством компрадорской компании китайских купцов, строго контролируемой чиновниками. При этом в распоряжении португальцев остался прибрежный остров Макао, который был своего рода опорным пунктом иностранной торговли.

Правда, к концу XVIII в. узкий ручеек транзитной торговли с Китаем вновь понемногу стал расширяться. Китайский шелк, чай, фарфор и иные товары, пользовавшиеся в Европе исключительным спросом, стали продаваться иностранным купцам в большем количестве. Но и здесь не все было гладко. Дело в том, что европейцы мало что могли предложить взамен. Показателен в этом смысле эпизод с английской миссией Макартнея.

Когда в 1793 г. в Китай пробыла первая европейская официальная миссия (к слову, на кораблях, везших миссию по рекам и каналам Китая, была начертана весьма характерная надпись: «Носитель дани из английской страны»), Макартнею был вручен императорский эдикт для передачи королю Георгу III. В эдикте[32]32
  Содержание его сводилось в основном к следующему: приветствуем ваше желание приобщиться к нашей культуре, готовы принять вашу дань, но на постоянное пребывание посла в Китае не рассчитывайте, это у нас не принято, и т. п.


[Закрыть] между прочим было сказано: «Как ваш посол мог сам убедиться, у нас есть абсолютно все. Мы не придаем значения изысканно сделанным предметам и не нуждаемся в изделиях вашей страны». И это, в общем, было именно так. Потребности китайцев вполне удовлетворялись китайскими изделиями, а расширять эти потребности цинское правительство резонно не желало, не говоря уже об ограничительной силе самой китайской традиции. Так что иностранные колонизаторы практически мало что могли извлечь из торговых связей с цинским Китаем. Даже наоборот, они вынуждены были платить, скажем, серебром за изысканные китайские товары. Во всяком случае до тех пор, пока англичане не сумели найти выход. Да еще какой!

В обмен на китайские изделия они стали ввозить выращивавшийся в других странах, в основном в Индии, опиум, к курению которого китайцы, особенно жившие в приморских районах, стали быстро привыкать. Ввоз опиума в конце XVIII и особенно в XIX в. все возрастал, пока объем ввозимой отравы не превратился в подлинное бедствие для страны, что и привело к серии опиумных войн в середине XIX в. Собственно, только после этих войн и поражения в них Китая цинская империя начала превращаться в полуколонию. До того ситуация была совершенно иной. Цинское правительство, закрыв свою страну для повседневных контактов с внешним миром и ограничив эти контакты минимумом регулярных связей, немало способствовало тому, что Китай в XVII—XVIII, да и в начале XIX в. был не просто независимой державой, но и демонстрировал свои немалые потенции.

Усилиями цинских властей в начале XVII в. была завоевана Внутренняя Монголия, которая после превращения Китая в империю Цин стала ее частью. Вассалом цинского Китая была Корея, к Китаю был присоединен Тибет. В середине XVIII в. экспедиции Цяньлуна привели к включению в империю Внешней Монголии и Восточного Туркестана (Синьцзян), а в конце того же века цинские войска совершили ряд успешных походов на Непал, Бирму, Вьетнам, а также несколько потеснили русских в районе Амура. Уже один этот краткий перечень свидетельствует о том, что в течение XVII—XVIII вв. цинский Китай территориально вырос едва ли не вдвое, далеко выйдя за пределы Великой стены (Маньчжурия, Монголия, Синьцзян и Тибет стали как бы буферными землями, надежно охранявшими собственно Китай), да к тому же еще и оброс вассально зависимыми от него государствами на востоке и юго-западе империи.

Особо следует сказать о русско-китайских отношениях. Если первые шаги в этой области были сделаны, как упоминалось, в конце периода Мин, то основные миссии, главным образом русских в Китай, последовали после установления цинской власти (миссии Ф.И. Байкова в 1654—1657 гг., Н.Г. Спафария в 1675—1678 гг. и др.). Хотя эти миссии не достигли поставленной цели, т. е. не сумели установить с Китаем прочные связи, они немало сделали для этого. Параллельно с миссиями шло продвижение русских казаков, которые вышли к Тихому океану и Амуру и начали осваивать некоторые приамурские территории, которые маньчжуры считали своей вотчиной. Назревала остроконфликтная ситуация. В 80-х годах XVII в. Канси перешел к активным действиям: маньчжурское войско вытеснило казаков из крепости Албазин. И хотя вскоре казаки вернулись обратно, обеспокоенное московское правительство решило начать переговоры, для чего было направлено специальное посольство Ф.А. Головина. Трудные переговоры в Нерчинске закончились подписанием в 1689 г. Нерчинского договора, условия которого оказались невыгодными для России (казаки были обязаны оставить Албазин и очистить Приамурье).

Как бы в компенсацию за это через четверть века (1715) была достигнута договоренность об открытии в Пекине Русской духовной миссии – под формальным предлогом заботы о религиозных потребностях тех из албазинских казаков, кто попал в китайский плен и жил в Пекине. Миссия со временем стала не столько духовным, сколько культурным, научным и дипломатическим центром. Там получали китаеведческое образование и писали свои сочинения лучшие специалисты XVIII—XIX вв. по Китаю, включая знаменитого Н.Я. Бичурина, отца Иакинфа. Миссия сыграла немалую роль в налаживании контактов России с Китаем в те времена, когда регулярного обмена посольствами и тем более стационарных посольств иных стран цинский Китай еще не знал. Важно также, что уже с середины XVIII в. между Россией и Китаем через Монголию была налажена достаточно регулярная транзитная торговля.

Из сказанного вполне очевидно, что вплоть до XIX в. цинский Китай уверенно и даже не без оттенка высокомерия сохранял свои традиционные позиции в сношениях с внешним миром. Кое в чем он время от времени поступался, разрешая, в частности, вести торговлю с европейскими и русскими купцами без обычного прикрытия этих связей камуфляжем даннических отношений. Хотя, как это хорошо видно из материалов о посольстве Макартнея или из описей русских миссий, во взаимоотношениях с официальными представителями держав маньчжуры твердо стояли на почве традиции, едва ли не искренне считая послов представителями от государств-вассалов, если не реальных, то потенциальных. Словом, цинский Китай, особенно после его немалых территориальных приобретений XVII—XVIII вв., был одной из крупнейших стран мира с достаточно еще стабильной и жизнеспособной внутренней структурой, с хорошо налаженной экономикой, сильной армией. Но слабость его была именно в том, что в другие времена всегда составляло его силу, – в мощи китайского традиционного государства, в отсутствии развитой по европейским меркам и принципам частной собственности. Это стало отчетливо сказываться с начала XIX в., когда англичане начали быстрыми темпами наращивать ввоз опиума в Южный Китай.

Движимые жаждой наживы, английские купцы поставили дело на широкую ногу, так что то самое серебро, которое до того шло в Китай, теперь стало щедрым потоком идти в обратном направлении – в качестве платы за опиум, торговля которым шла в основном контрабандным путем. Несмотря на официальные запреты и даже эдикты императора, торговля не прекращалась, причем нет сомнений в том, что на этом грели руки и наживались многие чиновники цинской администрации. Только в 1839 г., когда наместником двух южных провинций стал Линь Цзэ-сюй, началась энергичная борьба против опиумной контрабанды, в ходе которой конфискации подверглись запасы опиума в английских торговых факториях. Эти события были использованы Англией в качестве casus belli. В конце 1839 г. были спровоцированы первые столкновения китайцев с англичанами, а летом 1840 г. британская военная эскадра высадила десант. Отставка Линь Цзэ-сюя не смягчила остроту конфликта, с обеих сторон начались открытые военные действия, которые завершились успешным продвижением англичан и капитуляцией цинского Китая летом 1842 г.

Неповоротливость традиционного государственного механизма, неумение вести бои против хорошо вооруженных современным оружием английских войск – все это, равно как и экономическая незаинтересованность Китая в активных связях с внешним миром, поставило страну в крайне невыгодное положение перед лицом активного, энергичного, напористого врага, движимого чувством наживы и стремлением найти емкий рынок для своей нуждающейся в новых рынках капиталистической промышленности. Нанкинский договор 1842 г. практически поставил Китай на колени: империя должна была выплатить огромную контрибуцию и предоставить Англии множество льгот, начиная с открытия для торговли теперь уже пяти портов и кончая льготными условиями для британских торговцев, вплоть до низких 5%-ных таможенных тарифов. Вскоре аналогичные льготы получили торговцы других капиталистических стран, а все иностранцы приобрели право экстерриториальности, т. е. неподсудности китайским властям. Именно эта серия неравноправных договоров и открытые Китая для иностранной торговли на очень льготных основах, с откровенными привилегиями для иностранцев, и положили начало не столько превращению Китая в полуколонию (преувеличивать этот момент едва ли стоит – Китай оставался вплоть до XX в. политически независимым государством, хотя, конечно, он в международных делах все же зависел от баланса политических сил капиталистических держав), сколько упадку империи, концу цинской династии.

Глава 11
Юго-Восточная Азия: Цейлон и страны Индокитая

На протяжении тысячелетий взаимоотношения развитых центров мировой цивилизации с варварской периферией складывались достаточно сложно. Собственно, принцип взаимоотношений был однозначным: более развитые культурные земледельческие центры влияли на отсталую периферию, втягивая ее постепенно в свою орбиту, стимулируя ускорение темпов социального, политического, экономического и культурного развития ее народов. Но этот генеральный принцип в различных условиях действовал по-разному. В одних случаях ближнюю периферию постепенно аннексировала расширяющаяся империя; в других – энергично развивавшийся и обладавший пассионарным зарядом народ, получив первоначальный импульс для движения вперед от других, начинал затем вести активную политику и, в частности, вторгался в зоны тысячелетней цивилизации, подчиняя себе многие древние страны (арабы, монголы и др.). Наконец, третьим вариантом была постепенная кумуляция полезных заимствований и некоторое ускорение за этот счет собственного развития без активной внешней политики, но с учетом взаимных контактов и перемещений, миграций народов. Вот этот третий путь был типичным для многих народов мира, будь то Восточная Европа, Юго-Восточная Азия или Дальний Восток.

Юго-Восточная Азия – интересный и во многих отношениях уникальный регион, место пересечения многих мировых путей, миграционных потоков, культурных влияний. Пожалуй, в этом смысле его можно сравнить только с ближневосточным регионом. Но если ближневосточные земли были в свое время колыбелью мировой цивилизации, если к ним так или иначе тянутся истоки едва ли не всех древнейших народов мира, важнейших изобретений и технологических открытий, то с юго-восточноазиатским регионом дело обстоит несколько иначе, хотя и в чем-то похоже.

Сходство в том, что, как и Ближний Восток, Юго-Восточная Азия еще на заре процесса антропогенеза была местом обитания человекообразных: именно здесь наука еще в прошлом веке обнаружила следы архантропов (питекантроп яванский), а в середине XX в. дала и множество других аналогичных открытий. Если и есть на Земле самостоятельные – иные, кроме ближневосточного, – центры неолитической революции, то в Евразии это именно юго-восточноазиатский: здесь археологи нашли следы раннеземледельческих культур едва ли не большей древности, чем ближневосточные. Однако существенная разница в том, что земледелие в этом регионе было представлено выращиванием клубне – и корнеплодных (особенно таро и ямса), но не зерновых.

Казалось бы, разница не столь уж велика, главное все-таки в принципе: дошли же жившие здесь народы, причем вполне самостоятельно, до искусства выращивания растений и собирания плодов! Как, к слову, и до искусства керамики. И все-таки эта разница не только колоссальная, но и в некотором смысле роковая по результатам: возделывание зерновых привело в свое время ближневосточный регион к накоплению избыточного продукта, которое сделало возможным возникновение первичных очагов цивилизации и государственности, тогда как возделывание клубней с их менее полезными свойствами к этому не привело (клубни, в отличие от зерна, долго не сохранишь, особенно в жарком климате, да и еда эта по своему составу во многом уступает зерну). И хотя несколько десятилетий назад специалисты нашли в пещерах Таиланда следы весьма древней культуры бронзового века, что вносит немало нового в существующие представления о развитии и распространении бронзовых изделий, решающей роли в пересмотре взглядов на место юго-восточноазиатского региона в мировой истории это не сыграло. Ни местное земледелие, ни – позже – изделия из бронзы не привели здесь к возникновению древнейших очагов цивилизации и государственности, которые были бы сопоставимы с ближневосточными.

Достаточно рано, еще в IV тысячелетии до н. э., быть может, не без воздействия извне, юго-восточноазиатские народы перешли к возделыванию зерновых, в частности риса, но лишь сравнительно поздно, незадолго до нашей эры, в этом регионе стали возникать первые протогосударственные образования. Не вполне ясны причины такой задержки в развитии региона, который стартовал так давно и достиг столь многого еще в глубокой древности. Быть может, сыграли свою роль не очень благоприятные для образования крупных политических организмов природные условия, включая жаркий, тропический климат. Или свою роль сыграла географическая среда с преобладанием гористых районов с узкими и замкнутыми долинами, отделенных друг от друга островов. Но факт остается фактом: только незадолго до начала нашей эры в этом регионе складываются первые протогосударства, возникавшие под сильным влиянием, а порой и под прямым воздействием индийской культуры.

Индийское культурное влияние (брахманизм, касты, индуизм в форме шиваизма и вишнуизма, затем буддизм) определяло социальное и политическое развитие протогосударств и ранних государств всего юго-восточноазиатского региона, как его полуостровной части (Индокитай), так и островной, включая Цейлон (хотя этот остров в строго географическом смысле не входит в Юго-Восточную Азию, по историческим судьбам он достаточно тесно примыкает к ней, что мы и примем во внимание, не говоря уже об удобстве изложения). Воздействие индийской культуры было самым непосредственным: многие представители правящих домов в регионе возводили свой род к выходцам из Индии и весьма этим гордились. В религиозных верованиях и в социальной структуре, включая кастовое членение, это воздействие видно, что называется, невооруженным глазом. Но со временем влияние со стороны Индии ослабевало. Зато усиливались иные потоки культурного взаимодействия.

Прежде всего имеется в виду Китай. Западные районы Индокитая и особенно Вьетнам были зоной китайского влияния уже со времен династии Цинь, когда первые вьетнамские протогосударства были подчинены циньской армией и затем на долгие века, несмотря на порой героическое сопротивление вьетнамцев, оставались под властью Китая. Да и после обретения Вьетнамом независимости китайское влияние в регионе не ослабло. Даже наоборот, усилилось. Еще позже появился в регионе и третий мощный поток культурного воздействия – мусульманский, который стал вытеснять индийское влияние.

Таким образом, страны и народы Юго-Восточной Азии оказались под воздействием трех великих восточных цивилизаций. Естественно, это не могло не наложить на регион своего отпечатка и не сказаться на сложности культурно-политической ситуации. Если же прибавить к сказанному, что в Индокитай постоянно шли с севера миграционные потоки и что этот полуостров с его горными цепями, узкими долинами, бурными реками и джунглями был, что называется, самой природой уготован для существования здесь многочисленных разрозненных и этнически замкнутых групп, то станет очевидным, что и этническая, языковая ситуация в этом регионе достаточно сложна. Обратимся теперь к истории основных стран и народов Индокитая, затронув при этом и Цейлон.

Шри-Ланка (Цейлон)

В географическом и историко-культурном плане Цейлон всегда тяготел к Индии. Но он всегда имел и достаточно тесные связи с Индокитаем. В частности, немалая доля того культурного влияния со стороны Индии, о котором уже говорилось, шла именно через Цейлон, который на рубеже нашей эры стал признанным центром пришедшего туда из Индии буддизма в его ранней хинаянистской модификации, буддизма Тхеравады.

Трудно с точностью говорить о первых шагах государственности на этом острове. Легенды повествуют о том, что в III в. до н. э. местный правитель послал посольство ко двору императора Ашоки и что в ответ на Цейлон прибыл сын Ашоки, буддийский монах Махинда, который обратил в буддизм правителя острова, его окружение, а затем и все местное население. Неясно, насколько эти предания соответствуют истине, но весьма вероятно, что они как-то отражают ее и что именно в III в. до н. э. под влиянием потока мигрантов-буддистов из Индии, ознакомивших местное население с буддизмом и другими элементами индийской цивилизации, включая и рисосеяние, на острове возникли первые устойчивые государственные образования. Во всяком случае вполне определенно, что государство со столицей в Анурадхапуре с самого своего возникновения стало буддийским, а буддийские монастыри и монахи играли в нем огромную роль. Цейлон быстро превратился в святилище буддизма. Здесь был торжественно высажен отросток от священного дерева, под которым некогда, по преданию, прозрел великий Будда. Сюда со всей тщательностью и пышностью были привезены некоторые мощи Будды. Здесь началось составление писаного канона буддизма Трипитаки. И наконец, именно на Цейлоне в первые века нашей эры был выстроен знаменитый храм в Канди, где как самое ценное достояние страны хранился зуб Будды, для поклонения которому стекались из соседних буддийских стран многочисленные пилигримы.

Вся политическая история первого полуторатысячелетия (III в. до н. э. – XII в. н. э.) была активно связана с борьбой за укрепление и отстаивание позиций буддизма на острове. Ассимиляция мигрантов из Индии с туземным населением заложила на рубеже нашей эры основы сингальского этноса. Сингальские правители и были, как правило, ревностными защитниками буддизма. Вместе с тем остров время от времени захлестывали волны пришельцев из Южной Индии, завоевателей-тамилов, вместе с которыми на Цейлон прибывали многочисленные индуисты. Индуизм начинал теснить буддизм, что вызывало многочисленные конфликты. Новые волны мигрантов из Индии в начале нашей эры несли с собой и элементы буддизма махаянистского толка, так что религиозная ситуация на Цейлоне становилась все более сложной. В целом, однако, она свелась к тому, что окрашенная в религиозные тона рознь между местным сингальским буддистским населением и пришлым индуистским тамильским[33]33
  Оседание тамильцев на севере острова превратило некоторые его районы почти целиком в тамильские; там время от времени возникали самостоятельные тамильские государства


[Закрыть] сохранялась на протяжении всей истории страны и дожила, как известно, до наших дней.

Столицей страны вплоть до XI в. была Анурадхапура с ее обилием буддийских храмов и монастырей. Затем, в связи с завоеванием Цейлона южноиндийским государством Чолов и провозглашением в качестве официальной религии индуизма в форме шиваизма, столица была перенесена в город Полоннарува, центр индуизма. Впрочем, буддийские монастыри, как и индуистские храмы, на Цейлоне процветали всегда. В их распоряжении были богатые земли и иные сокровища, они обладали налоговым иммунитетом и имели огромный престиж среди местного населения.

Политическая история острова, как и других стран Востока, подчинялась общим законам цикловой динамики: периоды централизации и эффективной власти сильных правителей сменялись периодами децентрализации и междоусобной борьбы, после чего вновь возникали сильные централизованные государства, обычно покровительствовавшие буддизму (если только это не были государства, основанные мигрантами из Индии). Верховным собственником земли в стране считался глава государства, от имени которого, в частности, шли пожертвования и пожалования монастырям и храмам. Крестьяне платили ренту-налог в казну либо монастырям и храмам. Существовала довольно сильная, близкая по стандарту к индийской (хотя и без каст) община, делами которой ведал общинный совет. В административном плане страна делилась на провинции, области и уезды.

В XII—XV вв. заметно усилились феодально-сепаратистские тенденции на Цейлоне, вследствие чего лишь отдельным правителям и на короткий срок удавалось объединить страну, фактически распавшуюся на части. Наиболее сильной и богатой частью острова был юго-запад, где возникло самостоятельное государство Когте, основу дохода которого составляло выращивание кокосовых пальм и коричного дерева. Торговля корицей, ведшаяся транзитом через Индию, приносила огромные доходы и послужила одним из источников представлений европейцев об Индии (о Цейлоне они тогда еще и не подозревали) как о стране пряностей. Стремление овладеть путями к стране пряностей было, как упоминалось, важнейшим стимулом, способствовавшим Великим географическим открытиям XV—XVI вв. Активные инициаторы этих открытий, португальцы, уже в самом начале XVI в. обосновались на юго-западе Цейлона, в Котте, где ими был выстроен форт Коломбо. Вскоре вслед за этим португальцы подчинили своему влиянию и государство Канди в центре острова.

Однако серия восстаний и войн привела к отступлению португальцев в конце XVI в., а в середине XVII в. они окончательно были изгнаны с Цейлона, но зато на смену им пришли голландцы, захватившие в свои руки монополию на торговлю корицей. В конце XVIII в. были изгнаны и голландцы, а их место заняли англичане. На фоне этих междоусобных войн колонизаторов местные политические деятели из числа сингальской и тамильской знати уже не были в силах защищать интересы страны и народа. С начала XIX в. Цейлон стал английской колонией, центром разведения шедших на экспорт кофе, а затем и чая.

Плантационное хозяйство заметно трансформировало привычную аграрную структуру страны. У многих крестьян были отняты их земли, а сами они были превращены в батраков, работавших на плантациях. В помощь им порой привозились из Индии завербованные там рабочие. Впрочем, сравнительно быстрое развитие страны в XIX в. вело к возрождению в ней национального сознания на новой основе. И хотя идейной базой национализма продолжал оставаться в основном буддизм, что является характерным для Шри-Ланки и сегодня, в стране возникла и с середины XIX в. стала играть немалую роль светская национальная культура (газеты на сингальском, а затем и тамильском языках, новая литература), что способствовало развитию антиколониальных настроений, а затем и политических движений, группировок и т. п.