Текст книги "История Востока. Том 1"

Автор книги: Леонид Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 52 страниц)

Государство и общество

Соответственно социальной структуре сложились и взаимоотношения между государством и обществом в целом. Если в Европе с античности государство способствовало процветанию господствующего класса, собственников, если там общество в лице частных собственников всегда отчетливо доминировало над государством, а государство было слугой общества и соответственно были построены все его институты, то вне Европы, на Востоке, дело обстояло иначе. Государство здесь никогда не было, если использовать привычную марксистскую терминологию, надстройкой над социально-экономическими отношениями, сложившимися вне его и помимо него. Государство в лице причастных к власти социальных верхов не только выполняло функции господствующего класса («государство-класс»), но и было ведущим элементом базисной структуры общества. Если сказать жестче, оно абсолютно господствовало над обществом, подчинив его себе. Соответственно складывались институты такого государства и вся обслуживавшая его система идей и учреждений.

Подчиненное государству общество в различных восточных структурах выглядело по-разному. В Египте, например, общества почти не было вообще: оно было практически растворено в институтах всемогущего государства. В Китае голос его был слышен – как в форме идей, так и в виде определенных организаций. В Шумере и Вавилонии общество в целом и индивиды как часть его сумели отстоять даже некоторые формальные права, отраженные в системе законов. Наконец, в Индии общество в форме варн и каст, в виде классической индийской общины в некотором смысле даже выходило на передний план, о чем частично уже шла речь и о чем подробнее будет сказано в следующей главе. Но отрицало ли это государство и ставило ли под сомнение его безусловное господство над обществом? Отнюдь. Государство везде абсолютно господствовало над обществом, включая и Индию, – нужно только оговориться, что речь идет не о данном конкретном государстве, сильном или слабом, но о государстве как системе институтов и высшей власти, как ведущем элементе в сложившейся системе отношений.

В ранний период, когда никаких признаков частной собственности еще не существовало, это господство не было заметным в силу того, что государство и общество тогда еще практически не были расчленены: государство было формой организации общества; выросшие на основе общественных должностей власть имущие, организованные в аппарат власти, вполне искренне считали себя и действительно были на службе общества, организованного в государство. С ростом престижного потребления и успехами процесса приватизации изменение общей ситуации проявилось, в частности, и в том, что государство в лице аппарата власти отделилось от общества и противопоставило себя ему, одновременно подчинив его себе.

Предоставленное в некотором смысле самому себе (правда, в небольшой степени, ибо государство по-прежнему оставалось системой институтов, возникших во имя самосохранения общества, его традиционной структуры), общество стало заботиться о создании какой-то системы социальных корпораций, которые призваны были как заново организовать его членов в новой, более дробной форме, так и противостоять внешнему нажиму со стороны власти, произволу власть имущих. Частично этими корпорациями стали существовавшие издревле формы – семьи, кланы, общины, а частично возникли и новые – касты, цехи, секты. Некоторые из новых форм не только воспроизводили старые отношения зависимости младших и слабых от старшего и сильного (отношения типа патрон – клиент, отношения клиентеллы), но и придали им некую новую сущность, поставив упомянутую и уходящую в глубокую историю клиентельную связь (вспомним папуасских бигменов) как бы на новую основу имущественной зависимости от процветающего частного собственника, будь то богатый и причастный к власти аристократ либо влиятельный в общине богач-землевладелец.

Стоит заметить, что социальные корпорации были в интересах не только создавшего и усилившего их значимость общества, но также и государства, ибо они являли собой удобный рычаг для управления разросшейся социально-политической структурой. Чиновнику не было нужды вникать во внутренние дела каждой деревни, касты, цеха или секты – ему было достаточно наладить контакт с руководителем корпорации и через него управлять ею. По отношению же к обществу в целом и к государству каждая из корпораций (а их было немало, сферы их влияния могли пересекаться и совпадать, а человек мог принадлежать параллельно нескольким из них – клану, общине, секте) являла собой автономную ячейку, обладавшую известным самоуправлением.

Сложившаяся в качестве элемента метаструктуры восточных обществ система корпораций гармонично вписалась в нее и во многом определила линии генеральных связей и противоречий, характерных для цивилизаций Востока. В Индии ведущей формой были касты и общины, в Китае – семьи, кланы, землячества и секты, на Ближнем Востоке – общины, семьи, кланы. Социальные корпорации были известны и Европе. Но там они играли несколько иную роль, ибо на передний план выступали личностные интересы, что было связано с господством частнособственнических отношений. На Востоке же, при отсутствии условий для расцвета индивидуализма частного собственника, горизонтальные связи потенциальных союзников по классу с лихвой перекрывались связями вертикальными, корпоративными, клиентельными. Члены касты, общины, секты, клана, цехо-гильдии либо просто группа зависимых от влиятельного и богатого человека его клиентов обычно сплачивались в единую, хорошо и жестко организованную корпорацию, порой имевшую не только всеми признанное руководство, но и устав, дисциплинарный кодекс, систему обязательных норм поведения. Бедняки и богачи, бесправные и полноправные, производители и управители, воины и жрецы – все находили свое место на иерархической лестнице внутри корпорации, а для внешнего мира все они вместе, несмотря на разделявшее их неравенство, выступали обычно как единый сплоченный коллектив, отражавший в конечном счете – причем вполне реально, на деле, а не только на словах либо в форме лозунгов – интересы всех его членов, олицетворенные позицией и акциями его руководителей. Корпорация нередко была как бы микрогосударством, и в этой связи нелишне напомнить тезис Конфуция о том, что государство – это в конечном счете лишь большая семья.

Только в рядах корпорации отдельный человек мог чувствовать себя в относительной безопасности, что ощущали прежде всего собственники, которых не спасали от экспроприаций и притеснений порой даже сильные корпоративные связи и поддержка многочисленных клиентов. Поэтому в условиях отсутствия гражданского общества для подавляющего большинства населения корпорация была определенной гарантией от произвола, защитой нормального существования. Без нее же, вне ее индивид обычно превращался в социальный нуль и чаще всего скатывался на дно общества, пополняя собой ряды неполноправных и бесправных.

Известно, что на Востоке, несмотря порой на существование сводов законов, а точнее, собраний правительственных регламентов, никогда не было системы частного права, игравшей столь важную роль в Европе со времен античности, и соответствующих частноправовых гарантий собственника, тем более гражданина (граждан в этом смысле Восток вообще не знал). Законы всегда писались от имени государства и во имя его интересов. Конечно, это не значит, что законы вовсе не охраняли имущество и права подданных. Но системы гарантий, которая позволила бы любому считать себя социальной единицей и тем более беспрепятственно, без страха за будущее заниматься предпринимательской деятельностью наподобие античного гражданина или средневекового купца в феодальном европейском городе, – такой системы не было. Контрольные же функции чиновника, всегда стоявшего на страже интересов казны и хорошо сознававшего, что та часть избыточного продукта, которая попала в карман собственника, может считаться как бы вынутой из казны, за счет которой жил и он сам, ставили этого собственника в зависимое от власти положение, порой доходившее до произвола, вымогательств, прямых экспроприаций.

Отсутствие системы частноправовых гарантий вело к тому, что только причастность к власти предоставляла человеку более или менее высокий и сравнительно независимый (от начальства он всегда зависел) статус. Богатство могло помочь достижению такой позиции: можно было купить ранг, добиться должности, вступить в родственные отношения с власть имущим посредством брачных связей. Играла свою роль и знатность, принадлежность к определенной касте, духовным званиям и жреческим функциям. Наконец, мог выручить случай – особенно это касалось военных или удачливых слуг. Но только и именно достигнутая в результате всего этого, равно как и любым другим способом, причастность к власти могла дать индивиду высокое и общепризнанное социальное положение, в том числе и широкие возможности обзавестись имуществом, стать крупным землевладельцем и даже оказаться процветающим частным собственником.

Дело в том, что между двумя описанными выше сферами и формами ведения хозяйства никогда не было непреодолимой грани – грань эту мы вынуждены проводить только в интересах теоретического анализа. В реальной же жизни все богатые, и едва ли не в первую очередь власть имущие, начиная с самого правителя, довольно активно использовали свое привилегированное положение и свои щедрые доли в системе редистрибуции для приобретения частной собственности. В ближневосточных текстах, в частности, можно встретить документы о приобретении правителем у какой-либо из подчиненных ему общин определенного участка земли для владения им на правах частной собственности – обстоятельство, которое ни в коей мере не ставит под сомнение высокий официальный статус этого правителя в качестве высшего субъекта власти-собственности в этом государстве. Что касается представителей администрации рангом пониже, то для них такое было еще более характерным: многие из их числа стремились воспользоваться своим положением для обогащения подобным образом. Но что характерно и весьма важно: частная собственность для каждого из причастных к власти всегда при этом была и оставалась делом как бы факультативным, не более того.

Переплетение интересов индивида как собственника и как причастного к власти никогда не вело к выдвижению на передний план частных интересов, как то может показаться само собой разумеющимся для наблюдателя, привыкшего к европейской системе ценностей с ее бесспорным приоритетом личного, индивидуального начала. Напротив, каждый причастный к власти хорошо понимал, что своим высоким положением он обязан именно своей должности, благодаря которой он стал собственником и без которой, даже обладая собственностью, он значил бы весьма немного и даже легко мог бы потерять все. Поэтому каждый причастный к власти всегда отчетливо сознавал, сколь многое значит для него должность. Что же касается интересов обладателей должности, т. е. аппарата в целом, государства, то они совершенно очевидны: не следует поощрять чересчур энергичное развитие частнособственнического сектора, так как это наносит ущерб казне и тем самым подрывает основу, на которой зиждится структура в целом во главе с тем же самым аппаратом. Поэтому интересы государства тесно переплетались с интересами личности как представителя аппарата и решительно преобладали над интересами этой же личности как собственника, даже если речь идет о самом высокопоставленном должностном лице.

Глава 14
Древний Восток: специфика регионов и динамика исторического процесса

Структурные особенности Востока, место и роль в нем государства и общества, характер экономики и положение частного собственника – все это, как и многое другое, определило в конечном счете и динамику исторического процесса, столь несхожего в своих основных параметрах с историческим процессом в Европе. В Европе превращение частной собственности в структурообразующую основу и возникновение сложной системы идей и институтов, соответствующих этому и всячески стимулирующих развитие индивидуальности гражданина-собственника, его энергии и предприимчивости, его инициативы и гарантий, прав и обязанностей, привели в конечном счете к тому, что общество и определявшая его благополучие и процветание экономика стали быстрыми темпами эволюционировать и наращивать накапливаемые благоприятные инновации. Сильное и уверенное в себе общество, основанное на личной инициативе процветающего собственника, не могло бояться новаций, напротив, оно стремилось к ним, умело отбирало их, для чего использовался свободный и административно не регулируемый рынок, выдвигавший свои требования и предоставлявший удачливым новые возможности.

Конечно, и античная Европа развивалась отнюдь не по гладкому и безоблачному пути. Но она все же добилась немалого, и как знать, чем бы все кончилось, если бы не сила варваров, сокрушившая Рим. Впрочем, именно то, что осталось от Рима, обусловило возрождение Европы в позднем средневековье, после того, как она на ряд долгих веков оказалась варварской, представленной практически такими же протогосударственными структурами, что были характерны для всего неевропейского мира. Возрождению античности со всей присущей ей динамикой индивида и всего исторического процесса обязана Европа в конечном счете своим ускоренным развитием в предкапиталистическую эпоху. Так что в этом смысле можно сказать, что вместе с античностью в исторический процесс Европы была привнесена динамичность развития и тяга к новациям – весьма важные факторы ускоренного развития. Ничего похожего на это в историческом процессе, свойственном неевропейскому миру, не было. К чему же сводился этот процесс?

Консервативная стабильность

Для неевропейских, и в частности, древневосточных структур с характерным для них второстепенным и подчиненным положением частного собственника и всесилием государства, господством аппарата власти главным было стремление к внутренней устойчивости и явно отрицательное отношение к любым переменам и нововведениям. Это и понятно: новые силы и тенденции вполне очевидно угрожали нормальному существованию устоявшейся структуры, подрывали эффективность традиционной политической администрации. Конечно, приватизация и связанные с ней рынок, система товарно-денежных отношений оживили экономику ранних восточных обществ, создали определенную перспективу, без которой восточные государства и общества не смогли бы сделать необходимого шага для их поступательного развития, для возникновения на основе ранних государств и обществ более развитых, для создания империй. Но при всем том несомненно одно: рыночная экономика была чем-то вроде выпущенного из бутылки джинна. С ней следовало держать ухо востро. Она грозила подрывом устоявшихся норм консервативной стабильности, а ведь именно стабильность является наибольшей гарантией существования традиционных восточных структур. Неудивительно поэтому, что повсюду, где товарно-денежные рыночные отношения и частнособственническая активность приобретали заметные размеры и начинали активно воздействовать на общество, государство рано или поздно вмешивалось в сложившуюся ситуацию и решительными административными мерами изменяло ее в свою пользу. Меры, о которых идет речь, могли быть весьма разными, от включения в текст законов Хаммурапи группы статей, ограничивающих продажу земельных наделов воинами, до широкомасштабной кампании Шан Яна против стяжателей. Но суть их всегда и везде на Востоке была одна: частный собственник должен находиться под строгим контролем власти, дабы структура в целом оставалась консервативно стабильной.

Консерватизм такого рода структуры не означал полного неприятия любых новаций. Те из них, которые не представляли угрозы для нее, после их апробации адаптировались, причем за их счет структура становилась более гибкой и жизнеспособной. Но решительно отметались как раз такие новшества, которые могли быть в пользу собственника, т. е. именно те, что двигали вперед европейскую историю. В первую очередь это касалось всех тех институтов, которые могли бы способствовать укреплению статуса собственника, выработке системы его правовых гарантий, каких-либо демократических процедур и т. п. Ведь они не случайно не появились вне Европы: их не было там именно потому, что им не было там места и их отвергала структура, видевшая в них, и совершенно справедливо, угрозу для себя, для своей стабильности. Консервативная традиция во всех восточных обществах со временем стала естественной и весьма эффективной альтернативой европейской динамике, основанной на новациях. На Востоке исторический процесс – как и вообще отношение к времени – не воспринимался в качестве линейного, а консервативная стабильность реально превратила его в цикличный.

Как же выглядит типичный для Востока цикл? В самом общем виде, включая и Индию, хотя она заслуживает определенной оговорки, можно сказать, что в основе цикла лежит примат централизованного государства. Пока государство сильно, все противостоящие ему тенденции ослаблены и не могут создать угрозу структуре. Но хорошо известно, что крепость централизованной власти не бывает постоянной и долговечной. Рано или поздно, по тем или иным причинам центральная власть приходит в упадок. Начинается более или менее длительный переходный период, который чаще всего отмечен острыми социальными и экономическими кризисами, политической неустойчивостью и в конечном счете децентрализацией. Все это, вместе взятое, ведет к дестабилизации структуры. Каков же характер воздействия на структуру дестабилизирующих ее факторов? Могут ли они привести к ее ломке, к радикальной трансформации с последующим возникновением чего-то принципиально нового?

Ни в коем случае. Как показывает анализ исторического процесса, об отдельных проявлениях которого уже упоминалось (это особенно заметно на примере Египта или Китая, но прослеживается также и в Индии, в Западной Азии, т. е. практически везде), от политики децентрализации выигрывают лишь региональные правители, которые приобретают автономию, а то и независимость и в случае длительности переходного периода превращаются через ряд поколений в фактически самостоятельных удельных аристократов, подчас во владельцев феодальных по типу вотчин. Эта тенденция к феодально-удельному сепаратизму, однако, при всем своем дестабилизирующем воздействии на макроструктуру в целом не привносит в нее ничего принципиально нового. Скорее это нечто вроде шага назад: сама структура и все свойственные ей отношения остаются неизменными, изменяются лишь масштабы.

Конечно, это не значит, что в недрах более мелких образований не могут протекать серьезные внутренние процессы, принципиально влекшие за собой некоторые существенные перемены, как то было, в частности, в чжоуском Китае. Но ведь такие же процессы и с тем же конечным результатом могли протекать и реально протекали и в периоды активной централизованной администрации в рамках крупных политических общностей (речь идет в первую очередь о процессе приватизации). Другими словами, политическая децентрализация, как и феодализация, сама по себе в условиях восточных обществ не рождает новых социальных тенденций, так что дестабилизация в этом случае сводится лишь к политическому ослаблению, к развалу государства на части. Рано или поздно децентрализация преодолевается за счет действия центростремительных факторов, и на смену феодальным княжествам или децентрализованным региональным объединениям типа номов вновь приходит эффективная центральная власть, которую возглавляет либо один из усилившихся региональных вождей, либо удачливый завоеватель (изредка, как в Китае, это мог быть и предводитель крестьянского восстания).

Социальный и экономический кризисы, протекавшие в рамках цикла, могли бы, казалось, вести к более серьезной внутренней стабилизации, особенно тогда, когда процесс приватизации уже завершился и частный собственник занял в структуре свое прочное, пусть и контролируемое властью место. Однако на практике ничего подобного никогда не происходило. Почему же?

Дело в том, что, вызывая дестабилизацию или способствуя ей (рост частнозависимых сокращает доходы казны и ведет к усилению произвола недополучивших жалованье чиновников на местах; отсюда ухудшение положения производителей, бегство и сопротивление их), частнособственнический сектор экономики при этом сам оказывается в очень невыгодном для себя положении: в обстановке децентрализации и неэффективной администрации отпадают последние административные гарантии, а богатого собственника в первую очередь грабят ушедшие в шайки разоренные бедняки и бродяги. Естественно, что в таких условиях не приходится говорить о новых тенденциях в социально-экономическом развитии. Как это ни парадоксально, но частный сектор на Востоке заинтересован именно в сильной, пусть и ограничивающей его власти, ибо только она предоставляет ему сколько-нибудь гарантированные возможности для существования. Иными словами, даже собственник в рамках традиционной восточной структуры определенно тяготеет ко все той же консервативной стабильности.