Текст книги "В скрипучем ключе"

Автор книги: Леонид Ленч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Давайте документики. Сейчас получите ваши денежки!

Лезу в одни карман шубы, в другой, обшариваю все наличие своих карманов – документиков нет. Ни бланков, ни технического паспорта, ни – о ужас! – самого товарного чека! Видимо, я их сунул мимо кармана шубы от расстройства чувств, там, в Пассаже.

Вот тут-то мой оптимизм и дал опасную течь. Я тихонько выбрался из магазина на улицу и уже готов был плюнуть на все – и на гарантию, и на технический паспорт, и даже на товарный чек – и ехать домой с неполюбившимися часами. Но что-то удержало меня от этого недостойного для истинного оптимиста поступка. Я покрепче зажал в руке верную палку и в третий раз пошел писать кренделя по ледяной уличной каше. Во второй раз совершил восхождение на третий этаж и в помещении торга на том же столике увидел пачку своих документиков. Я просто забыл, уходя, положить их в карман.

Итак, все хорошо, что хорошо кончается! Теперь бы еще найти те «часы» марки «Слава», о которых я мечтаю, и дело, как говорится, в шляпе.

2. ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПРОСМОТР НОГ

Сижу в парикмахерской при гостинице в одном большом, веселом южном городе, жду своей очереди к мастеру – надо подстричься.

День хороший. И город хороший. И гостиница, где я обычно останавливаюсь, когда сюда приезжаю, тоже хорошая.

Настроение у меня самое лучезарное, я всех готов обнять и расцеловать. И в первую очередь вот этих старательных, милых и как на подбор очень хорошеньких девушек-мастеров, которые тем временем делают свое дело: стригут, бреют, зачесывают зияющие мужские лысины, поливая головы и физиономии клиентов одеколоном широко и щедро, как рачительный хозяин свою приусадебную делянку, где у него посажены огурцы и помидоры.

Рядом со мной сидит мужчина в импортных белых шерстяных штанах и алой безрукавке, тоже ждет своей очереди к мастеру. Он вошел в парикмахерскую позже, чем я, сел рядом, взял со столика газету и уткнулся в нее так, что лица его в зале никто не видит. Что-то в этом лице было для меня знакомое, но что? Я понял это чуть позже.

Между тем милые девушки в голубых изящных халатиках, щелкая ножницами и посверкивая бритвами, ведут между собой – на весь рабочий зал! – непринужденный разговор. Реплики, вопросы и ответы порхают из одного конца зала в другой. Милые девушки мило щебечут – как пичужки, считая, видимо, нас, своих клиентов, предметами неодушевленными, вроде придорожного камня, пня или уличного фонаря, в присутствии которых можно не стесняться и говорить о чем хочешь и как хочешь.

Сначала они поговорили о том, кто. где, что. как достал, добыл, схватил и уволок к себе в норку.

Потом той разговора стал более игривым и пикантным: одна из девушек – пышнотелая брюнетка с капризным выражением лица красивой вздорной злючки – вдруг сообщила подружкам оглушительную новость:

– Да, девочки, вы знаете, кто у нас поселился в гостинице? Сам Георгий Магаевский!..

Раздались восторженные «охи» и «ахи». Когда они иссякли, пышнотелая брюнетка, небрежно ткнув ладошкой в затылок своего пожилого унылого клиента – «Сидите прямо, мужчина, не мешайте мне вас обрабатывать!» – объявила громогласно.

– Между прочим, девочки, я совершенно в нем разочаровалась, в этом Магаевском.

– Разве он уже пел? Афиш в городе не было!

– Я разочаровалась в нем не как в певце.

Теперь со всех сторон посыпались смешки и хихиканья.

– Он же считается у нас красавцем, а на самом деле… – Пышнотелая брюнетка скорчила ироническую гримаску. – Ну, лицо еще ничего у него – согласна! Но если бы вы видели, девочки, какие у него ужасные ноги! Тонюсенькие, как макарончики. И все в шерсти, как у Олимпийского Мишки!..

Опять общее хихиканье и возгласы!

– Ай да Томка!.. Где же ты их увидела, эти его ноги!..

– Он на балконе стоял у себя в номере, я и увидела. Зашла к маминой знакомой, которая тоже в гостинице сейчас живет, вышла с ней на балкон, смотрим, а на соседнем балкончике стоит – ах! ах! – сам Георгий Магаевский. Подставил личико солнышку и – ах! ах! – загорает!..

И тут происходит неожиданный взрыв сюжета. Мой сосед в алой безрукавке кладет на стол газету, поднимается и, обращаясь к милым девушкам в голубых халатиках, говорит:

– Я прошу, девушки, выделить от вас двух представительниц и пойти сейчас вместе с вашей подружкой Томой, видимо, Тамарой, если не ошибаюсь, на балкон, на котором она стояла, когда я загорал на своем – соседнем. А вас, – он кланяется мне, – попрошу быть третейским судьей. Пройдемте ко мне, это займет у вас десять – пятнадцать минут, не больше.

И вот мы выходим на балкон номера гостиницы, в котором живет певец. Он стоит рядом со мной, кутаясь в белый купальный махровый халат. Мы смотрим на соседний балкон. Он пуст. Проходит пять минут, десять, и наконец на нем появляются три девушки-парикмахерши: в центре Тома, а по бокам, словно почетные телохранители, две ее подружки.

Певец сбрасывает с себя халат и, оставшись в одних трусах, подражая модельершам, демонстрирующим публике модные наряды, грациозно прохаживается по балкону. Ноги у него нормальной толщины и никакого отношения к Олимпийскому Мишке не имеют. Ноги как ноги!

Вырвавшись из рук своих хохочущих телохранительниц, Тома стремительно покидает соседний балкон. Ее подружки, продолжая смеяться, рукоплещут певцу, а он церемонно раскланивается с ними и говорит мне:

– Я, кажется, неплохо проучил эту дурочку, а вам подарил неплохой сюжет для короткого рассказа. Если берете – скажите спасибо.

– Спасибо! – говорю я.

3. МАТРОСИК – ЗЕЛЕНЫЙ НОСИК

Попал я недавно в поисках нужного мне лекарства в одну аптеку в отдаленном от центра столицы районе.

Посетителей немного. Пожилая кассирша откровенно клюет носом в своей стеклянной клетке. Чинная, сонная скука, свойственная заведениям подобного рода, разлита вокруг. Но вот в аптеку входит с улицы старая женщина самой обычной расхожей старушечьей наружности: на голове темный шерстяной платок, на плечах демисезонное пальтишко мужского покроя, на ногах кожаные сапожки – они, конечно, не похожи на те воздушные алые черевички, за которыми Николай Васильевич Гоголь гонял кузнеца Вакулу верхом на черте в город Санкт-Петербург, но все же ничего сапожки – добротные и прочные на вид.

Вошла, постояла и, улыбнувшись, да так широко и светло, что сразу потеплела чинная аптечная атмосфера, сказала певуче и громко, на всю аптеку:

– Усем – здравствуйте! Здоровеньки булы!

Все, кто был в аптеке, оглянулись удивленно и промолчали, и лишь пожилая кассирша встрепенулась и ответила старухе с такой же радостной улыбкой:

– Здравствуйте, тетя Паничка! Неужели это вы?!

– Я, доченька, я! Приехала до московских внучат та и зайшла вас усех проведать. Ну, як же вы тут живете?

– Живем, тетя Паничка, кто как может! А как вы там живете у себя на Полтавщине?

– Мы живем хорошо, лучше не надо!

Кассирша смеется, я тоже улыбаюсь невольно, и старуха, заметив эту мою улыбку, садится рядом со мной, и бес возрастной словоохотливости (а может быть, не бес, а добрый ангел?!) толкает ее на неожиданную откровенность в случайном разговоре на аптечной скамейке со случайным человеком. Бывает!

Я узнаю, что она врач по образованию, окончила мединститут, работала раньше тут «недалечко» в поликлинике и с тех пор знает эту аптеку, дружит с ее работниками и, когда приезжает в Москву, всегда заходит их проведать. С той же щедрой откровенностью она рассказывает мне про всю свою жизнь.

После Октябрьской революции она, дочь сельского кузнеца, пошла работать у себя в селе в комбед, и было их, грамотных девчат, способных прочитать газету и написать бумагу, всего две на семь сел – она и некая Евдоха – «отчаянная девка та ще и красавица, яких свит не бачил».

Как в кино, проходят передо мной один за другим драматические и комические кадры жизии грозных и славных лет послеоктябрьской поры в украинской деревне.

В село приехал «от самого Ленина» налаживать революционную работу среди крестьян матрос – веселый, красивый парень. Но был тот красавец матросе «парадоксом». С каким парадоксом? Он не умел плавать и боялся воды! Бедовые сельские девчата, конечно, прознали про этот его «парадокс», и, когда матрос приходил на реку купаться, – они, таившиеся в прибрежных кустах, вылетали оттуда, как буденновский эскадрон, и сталкивали беднягу матроса с берега в воду, и он, вынырнув, отплевывался и отдувался, и нос у него был при этом зеленым от тины. Его так и стали в селе звать «матросик – зеленый носик». А она – моя собеседница – была командиром этих озорных девчат в красных косынках.

А совсем недавно ее вызвали в сельсовет. Она пришла, а там сидит незнакомый генерал-майор с большой орденской колодкой на груди, с букетом пионов и книжкой в руке.

Генерал обратился к ней, назвал ее по имени и отчеству и, подав букет, спросил, узнает ли она его.

– Я сказала ему; вы назовитесь сами, товарищ генерал, зачем же мини гадать!

И генерал сказал – Я матросик – зеленый носик! – И подарил ей книжку своих революционных и боевых воспоминаний.

…Мчится и мчится поток случайного разговора, и куда делась чинная аптечная скука: живой и свежий ветер истории разогнал ее, как разгоняет слякотный туман вдруг откуда-то взявшийся вихрь!

Однако мне пора уходить. Я прощаюсь со своей собеседницей и ухожу из аптеки с лекарством в кармане пальто и с этим рассказом в голове.

ЖИЛИ-БЫЛИ

(Сказка для детей младшего возраста – от 50 до 80 лет)

Жили-были два друга – Иван Степанович Оловянников и Степан Иванович Подстаканников. Работали они в редакции одного ведомственного журнала, скорее даже журнальчика узкого специального профиля и очень любили сражаться в шахматы. Само собой разумеется, в служебное время.

Придут утром на работу, запрутся в кабинете Оловянникова (он занимал в редакции более видный пост, чем Подстаканников, и сидел в отдельной комнате) и играют час, два. Если в дверь кто постучит из сотрудников, Оловянников начальственным баритоном скажет:

– У меня сидит Подстаканников, обсуждаем проблематику ближайших номеров. Приходите через час!

Играл так Иван Степанович Оловянников, играл и наконец доигрался. Его заметили и выдвинули. Он был назначен на довольно высокий пост, а Подстаканников остался на своей журнальной мели и к тому же без партнера, поскольку других любителей шахмат в редакции журнальчика не было.

Однажды жена Подстаканникова, женщина сметливая и практичная, сказала мужу:

– Степа, сходил бы ты как-нибудь к Оловянникову, – смотри какой шишкой он стал!

– Зачем я к нему пойду? Не сядем же мы с ним за шахматную доску в его теперешнем кабинете?

– Просто так зайди – напомнить о себе.

– Опять-таки – зачем? Если бы он меня помнил, он бы сам меня позвал.

– Скорее рак художественно свистнет, чем такой ферзь, как Оловянников, вспомнит о такой пешке, как ты. Иди, Подстаканничек, не заставляй меня кричать на тебя.

– Ну, хорошо, пойду, напомню, а дальше что?

– А дальше… вдруг он возьмет тебя в свое ведомство и назначит на хорошую должность с хорошим окладом! Господи, считаешь себя чуть ли не международным гроссмейстером, а не можешь на два хода вперед рассчитать простейшую жизненную комбинацию!

Грызла так мадам Подстаканннкова своего супруга и догрызла в конце концов – пошел ее Подстаканничек к старому дружку и партнеру в его учреждение – напомнить о себе.

Секретарша доложила о нем товарищу И. С. Оловянникову и товарищ С. И. Подстаканников был тут же принят. Он вошел в солидный кабинет, где за солидным столом сидел солидный, несколько обрюзгший и чуть постаревший Оловянников.

– Здравствуй, Ваня! – довольно робко, но с чувством произнес с порога Подстаканников.

– Здравствуй… те, Степа… Иванович! – ответил Оловянников и хорошо отрепетированным приветливым жестом показал посетителю на кожаное кресло, стоявшее подле его письменного стола.

Подстаканников сел.

Бывшие партнеры помолчали, с некоторым внутренним напряжением рассматривая друг друга. Наконец Подстаканников выдавил из себя:

– Как с шахматами? Играешь… те?

Оловянников усмехнулся снисходительно, но тут зазвонил телефон, Оловянников снял трубку и сказал свое «алло» так, как Подстаканников никогда бы не сумел его произнести. Небрежно и вместе с тем величественно, негромко, но и не тихо, не угодливо, но и не сухо. Сказав «алло» и услышав ответ, Оловянников вдруг радостно оживился:

– Всегда готов!.. Только надо позвонить, чтобы егеря нам дали – Тнмофея… как его?.. Кудлаченко. Толковый мужик!.. Вы позвоните им, ладно?.. А я позабочусь о боеприпасах… Да нет, хватит, я думаю, двух бутылок!.. Договорились, жду ваших позывных завтра. – Он положил трубку и сказал Подстаканникову:

– Какие уж тут, милый мой, могут быть шахматы… Дохнуть, как видишь… те, некогда!

Подстаканников быстро оторвал половинку зада от мягкого кресла и стал прощаться, Оловянников его не задерживал…

Прошло… Нет, собственно говоря, прошла целая жизнь. Подстаканников прожил ее честно и, в общем, достойно – грех жаловаться, хотя большой карьеры так и не сделал.

Об Оловянникове ничего не было слышно.

В связи с уходом на пенсию Подстаканннкова его учреждение поднесло ему месячную бесплатную путевку в санаторий не самого высшего разбора, но и не в рядовой.

В первый же вечер своего пребывания там Подстаканников с шахматной доской под мышкой вышел в парк в поисках такого же, как он, любителя-партнера. Его окликнул сидевший на скамейке под кипарисом седой мужчина в белой кепочке.

– Подстаканников, Степа, неужели это ты?..

Степан Иванович остановился, пригляделся. Да, это был Оловянников – своею собственной персоной! Посидели, поговорили – все вспомнили и обо всем повздыхали.

Оловянников сказал:

– А помнишь, Степа, как мы в шахматы с тобой резались в редакции, у меня в кабинете, за закрытой дверью?

– Конечно, помню, Ваня! Хочешь – давай сразимся. Дашь фору, как раньше давал? Хотя бы слона.

– Дам. Расставляй фигуры!

Подстаканников расставил фигуры, и… через четыре хода Оловянников получил киндер-мат.

Стали играть вторую партию уже без форы, и Оловянников снова ее проиграл – на этот раз на двенадцатом ходу.

Поиграли и пошли вместе на вечерний кефиропой.

Когда пролетел срок путевки Оловянникова, он сказал Подстаканникову, прощаясь с ним:

– Надо нам продолжить наши баталии. Ты где живешь., в городе?

Подстаканников назвал свою улицу.

– Мы же с тобой почти соседи, – обрадовался Оловянников, – теперь остается только решить проблему места встреч. Можно было бы у меня, но жена., в общем, «наши жены – ружья заряжёны!»… Ты меня понимаешь, Степа.

– Понимаю, Ваня, тем более что моя – это даже не ружье, а ракетная установка дальнего действия. Вот что, Ваня… скверик знаешь возле нашей троллейбусной остановки? Уютный такой скверик, и скамейки всегда есть свободные.

– Знаю, конечно!

– Там и будем встречаться Позвонишь, я доску в охапку и – туда!..

– Прекрасно!..

И они стали встречаться в скверике подле троллейбусной остановки раза три в неделю, а то и чаще. Играли, в общем, на равных: если сегодня Оловянников поставит Подстаканникову киндер-мат, то – будьте уверены – завтра Подстаканников ответит Оловянникову таким же киндер-матом.

А жизнь… Она тем временем продолжается…

СВИСТУН

У Кати Петровой, студентки исторического факультета, жившей вместе с родителями в новом доме в отдаленном от центра города районе, собрались гости, все больше молодежь.

Выпили вина, попели, потанцевали, поспорили, пошумели.

Больше всего пил и танцевал, громче всех пел, спорил и шумел новый Катин знакомый – начинающий художник-оформитель Митя Часовников. Это был толстощекий, очень румяный юноша, высокий, широкоплечий, – ни дать ни взять молодой Геракл!

О чем бы ни говорили Катины гости, получалось так, что Митин хрипловатый басок заглушал другие голоса. Художник оформитель обо всем высказывался веско и подавляюще авторитетно.

Заговорили о хулиганах и уличных озорниках, о том, что еще случается иногда в темных переулках и глухих дворах, куда не часто заглядывают осторожные милиционеры.

Каждый хотел рассказать «потрясающий случай из жизни», и в комнате возник общий галдеж – шла напряженная борьба за право «занять площадку», напоминавшая острую схватку у футбольных ворот.

Наконец маленькому белобрысому студентику удалось овладеть вниманием, и он – со счастливым лицом – начал.

– Ребята, послушайте, как меня недавно чуть было не отлупили..

– А меня бы никогда не отлупили, – безжалостно прервал его Митя Часовников и при этом так строго, по-соколиному взглянул на рассказчика, что тот сразу осекся и замолчал. – Меня бы не отлупили, потому что я лично очень сильный человек, – продолжал Митя, – к тому же я знаю приемы бокса и каратэ. Я лично могу превратить в кусок кровавой говядины любого хулигана вот этим рычагом первого рода. – Митя картинно сжал кулак и показал всем свою, по видимому, действительно могучую руку. – Но я редко лично пользуюсь этим отпущенным мне щедрой природой оружием. У меня есть другое, более эффективное средство. Но это уж мой секрет!

– Скажите, какой?! – попросила Митю Катина подруга, миловидная Леля Солонкина, весь вечер не спускавшая с художника-оформителя наивно восторженных глаз.

– Я лично свищу! – сказал Митя Часовников.

– То есть как свистите?!

Митя выдержал паузу и ответил:

– Я свищу так, что люди, заткнув уши, в ужасе разбегаются. Это особый свист. Так свистят атаманы шаек Меня лично этому свисту научил один приятель – работник уголовного розыска.

Катя Петрова, хозяйка дома, сказала:

– Если заглянуть в «седую даль веков», то первое упоминание о специфическом разбойничьем посвисте мы найдем в наших былинах. Достаточно назвать Соловья-разбойника, который…

– Милая Катя, – снисходительно остановил ее Митя Часовников, – ваш Соловей-разбойник – мальчишка и щенок. Послушайте лучше, что со мной случилось на днях. Возвращаюсь я поздно ночью домой. На улице – ни души. Вдруг появляются двое. И сразу ко мне. Дай закурить!». Даю сигарету. «Папироску давай, а не эту слюнувку!» – и хлоп меня по руке! «Папирос нет». «Тогда давай часы!». Конечно, я бы мог в одну минуту превратить негодяев в два куска кровавой говядины, но у меня было хорошее настроение, и я решил пошутить. Говорю: «Вы что, очумели, не видите, с кем разговариваете? Мои ребята в этом квартале работают!». Да ка-ак засвищу! Их как ветром сдуло. А вы говорите – Соловей-разбойник!..

Митин рассказ произвел впечатление, и все стали наперебой просить рассказчика продемонстрировать искусство современного разбойничьего посвиста. Явно кокетничая, он долго не соглашался, но когда хорошенькая Леля Солонкина присоединилась к общему хору, сдался:

– Я, пожалуй, свистну разок, но предупреждаю, что за последствия не отвечаю. Нервных прошу выйти, как говорится.

– Здесь нервных нет! – ответила за всех Катя Петрова.

Художннк-оформитель покосился на толстого черного кота, дремавшего на коленях Катиной бабушки – Аделаиды Герасимовны, и сурово, как хирург, приступающий к операции, заметил:

– Животное все-таки лучше убрать.

– Животное старенькое, оно не проснется, не беспокойтесь, – сказала Аделаида Герасимовна, – а я с удовольствием послушаю. Свистите, молодой человек, ничего.

Митя Часовников сделал страшное лицо, растянул рот до ушей, и… отчаянный, раскатистый, сверлящий свист мгновенно пронзил барабанные перепонки Катиных гостей. Целый ансамбль соловьев-разбойников не мог бы свистнуть громче и отчаянней.

В квартире поднялся переполох. Бабушка Аделаида Герасимовна тонко взвизгнула, вскочила с кресла, замахала сухонькими ручками. Кот с резвостью, несвойственной для старенького животного, сиганул с бабушкиных колен прямо на стол, а оттуда – на абажур висячей лампы, на котором и повис, вцепившись когтями в материю и раскачиваясь, как сумасшедший звонарь на веревке колокола. На кухне что-то упало и разбилось вдребезги.

Было около двух часов ночи, когда Митя Часовников и Леля Солонкина вышли из подъезда Катиного дома на пустынную улицу, освещенную в большей степени луной и в меньшей – фонарями.

Нежный апрельский холодок ласкал щеки и будоражил кровь.

Большая симпатичная луна поощряюще подмигивала. Митя болтал без умолку и сыпал остротами. Леля звонко смеялась. Хорошо, товарищи, быть молодым и идти весенней ночью по уснувшему городу рядом с красивой девушкой, зная, что ты ей нравишься. Хорошо!

Вдруг Митя и Леля услышали крик: женский голос звал на помощь. Кричали в переулке за углом. Молодые люди остановились, переглянулись.

Тот же женский голос – очень юный, дрожащий, умоляющий – сказал кому-то:

– Оставьте меня! Пустите!

В ответ раздался смех – откровенно бесстыжий, похожий на ржание. Смеялись двое.

– На нее напали! – шепотом сказала Леля. – Скорей, Митя!

– Что скорей? – тоже шепотом спросил художник-оформитель.

– Бежим скорее!

– Бежать хуже. Лучше так постоять.

– К ней бежим!

Женский голос с плачем сказал за углом:

– Что вам нужно от меня в самом деле?

Хриплый хулиганский тенорок издевательски ответил:

– Поговорить с тобой, милая, надо по-хорошему!

– Слышите? – сказал Митя по-прежнему шепотом. – Ведь он же хочет по-хорошему с ней поговорить! Пусть поговорит!

Леля посмотрела на Митю Часовникова, на его обмякшие плечи, на вздрагивающие губы и сказала, не скрывая своего презрения:

– Ну хоть засвистите!

– З… з… зачем?! Услышат же!

Леля вырвала свою руку из Митиной руки, и не успел художник-оформитель опомниться, как студентка с воинственным криком скрылась за углом.

Вам, наверно, приходилось видеть, как маленький, но храбрый котенок, распушив хвост, шипя и фыркая, бросается на большого свирепого пса, и тот – больше от удивления, чем от страха, – убегает, не принимая боя? Примерно то же самое произошло и тут. Появление Лели в переулке было настолько внезапным, а крик таким отчаянным, что хулиганы – двое парней в традиционных кепочках с недоразвитыми козырьками – оставили свою жертву и кинулись наутек.

Когда подошел Митя, спасенная девушка – лет семнадцати, с полудетским личиком, в красном беретике на макушке – и ее спасительница стояли рядом и плакали.

– Не плачьте, девушка… – всхлипывая, говорила Леля. – Не надо! Все же кон… кончилось хо… хорошо!

– Спаси-и-ибо, девушка! И вы не плачьте, а то я не… могу оста… оста… новиться.

– Вы где жи… живете, девушка?

– Пятый дом отсю-юда!

– Идемте, я вас провожу-у, нам по дороге! – сказала Леля и, повернувшись к Мите, бросила ему в лицо: – А вы… не смейте за мной идти! И по телефону мне не звоните! И вообще… забудьте мое имя. Свистун!

– Леленька, я лично. – начал Митя, но девушки уже быстро шагали по мостовой.

Художник-оформитель посмотрел на стройную, удалявшуюся Лелину фигурку, потом перевел растерянный взгляд на симпатичную луну и… свистнул! Тонко, жалобно, безнадежно. Пробегавшая мимо тощая рыжая кошка с нахально задранным хвостом даже не оглянулась.

ШИКАРНЫЙ КОСТЮМ

Один молодой и талантливый театральный актер Саша Спичкин, который в свои двадцать с небольшим лет был, как и полагается, «франт и хват», надумал построить себе шикарный выходной костюм.

Затея прекрасная, но… что, однако, считать шиком?

Саша побывал во многих магазинах города и наконец наскочил на то, что искал. Это был довольно дорогой импортный материал необыкновенного цвета: синевато-сероватый, а присмотреться – темно-голубой, с какой-то этакой искоркой. Цвет «наваринского дыма с пламенем», как сказано у Гоголя, у Николая Васильевича.

В ателье знакомый закройщик (Саша снабжал его контрамарками в свой театр) соорудил ему дивный костюмчик самого модного силуэта. Картинка! Теперь оставалось только обмыть обновку, и Саша в первый же свой выходной день пригласил в ресторан пообедать подружку по театру, к которой был неравнодушен, – вполне прелестную Симочку Котович. Глаза у нее были, как у Комиссаржевской, что касается сценических успехов, то тут все было еще впереди!

В ресторан Саша пришел загодя, чтобы заранее сделать заказ и тут встретить Симочку.

Когда наш франт вошел в зал ресторана и стал искать глазами свободный столик, он оторопел: официанты здесь были одеты не в обычные черные костюмы, а – новация! – в пиджаки и брюки, пошитые… из того же материала, как и Сашин костюм. И того же цвета «наваринского дыма с пламенем», а официантки, наверное, для цветового контраста – в изящные красные жакетики!

Саша подумал: «Почудилось!» – закрыл глаза и тут же снова их открыл! Нет, увы, не почудилось!

Конечно, ничего плохого, а тем более унизительного в полезной для общества профессии официанта нет, но согласитесь, что положение Саши было не из самых завидных!

Кое-как он пробрался к свободному столику, сел, стал изучать меню. Не прошло и пяти минут, как его окликнули. За соседним столом шумно «отдыхала» компания молодых людей – сверстников Саши по возрасту. (Кстати, никак не могу понять, почему у нас посещение ресторана называют «отдыхом», когда, в сущности, – и очень часто! – это не отдых, а тяжелый и неблагодарный труд!)

Окликнул Сашу один из этих молодых людей.

– Эй, приятель, чем так сидеть, пошел бы лучше на кухню да сказал бы своему товарищу, его, кажется, Васей зовут, чтобы скорее тащил нам наши «табака». Час ждем!

Саша покраснел и огрызнулся:

– Я такой же официант, как ты цыпленок «табака».

Молодой человек осекся: «Извините, товарищ». Он показал глазами своим сотрапезникам на шикарный Сашин костюм и добавил:

– Нарочно не придумаешь! Снайперское попадание. Бывает же!.. Тут Саша понял, что «отдохнуть» ему в этом ресторане не придется. «Позвоню Симе по телефону, возможно, она еще дома, – решил Саша, – или встречу на улице и поведу ее в какое-нибудь другое место».

Лавируя между столиками и отмахиваясь от хватавших его за рукава и полы нового пиджака людей, трагически взывающих:

«Официант, подойдите же наконец к нам!», Саша выбрался все-таки, как говорят моряки, «на чистую воду». «Где тут у них телефон?» Он обратился с этим вопросом к официантке, стоявшей к нему спиной, она обернулась и – о, боже! – оказалась Симочкой Котович. Щеки ее, обычно бледные, соперничали сейчас по цвету с цветом ее жакетика.

Наверное, с минуту, если не больше, длилась тяжелая пауза.

И вдруг перед ними возник официант – «наваринец», – бледный, всклокоченный, с мученическими глазами участника марафонской ходьбы, не доковылявшего до финиша. Взглянул мельком на Сашу, спросил нервно:

– Ты что, в первый раз?

– В первый, – сказал Саша, – и, кажется, в последний.

– Там будет видно. Почему без салфетки?! Увидит Жан Степанович, будет тебе на орехи!.. На, возьми пока мою, у меня на кухне есть запасная.

– Тебя не Васей зовут?

– Васей А что?

– Там компания одна тобой интересовалась… в смысле цыплят «табака».

– Ничего, подождут! Видишь, что у нас сегодня делается? Гостей тьма, кухня зашивается, мы все с йог сбились. Дуй в тот край, помоги Петьке – чернявенький такой, скажи – Вася прислал.

Он сунул Саше Спичкину в руки свою салфетку, намереваясь исчезнуть, но тут неожиданно вступила в действие Симочка Котович. Ее знаменитые глаза излучали ласку и тепло, и вместе с тем в ее взгляде, устремленном на официанта Васю, была некая загадочная вдохновенная отчужденность.

– Послушайте, Васенька. Я тоже новенькая… где тут у вас можно передничек взять?

– Ступай на кухню, спроси Лизу Степашкину, скажи – Вася велел. Живо, давай!..

Вася исчез так же мгновенно, как и появился.

– Симка, ты что, спятила? – сказал Саша Спичкин.

В знаменитых глазах юного дарования заиграл огонек хищной радости.

– Слушай, давай сыграем импровизацию! Я – официантка, ты – официант… я буду играть вдумчивую… халду-неудачницу. В личной жизни у нее не ладится, любимый человек ушел, все валится из рук, хочется плакать, а тут… грубая проза жизни: «Принесите, девушка, мне еще сто граммчиков!»

– Боже упаси! – мгновенно загораясь, вскричал Саша Спичкин, – не надо халды-неудачницы, это банально! Играй нашу расторопную, разбитную хохотушку. И да здравствует комедия!

– Ну, комедию так комедию… Встретимся здесь через час. Признаемся потом, что мы актеры, – простят! Бегу за передником!..

Их действительно простили. Директор ресторана оказался человеком с юмором и к тому же любителем театра, да и выручка была ими сдана в кассу копейка в копеечку.

…На улице Саша заметил, что Симочка стала еще прелестней, она вся сияла от неостывшего возбуждения. Было видно, что она очень довольна удавшейся затеей.

– Ну, как дела. Сашок? – улыбаясь, спросила она Сашу. – Почему у тебя такой кислый вид? Неужели провалился?!

– Еще как! Не для меня эта гордая профессия. Три тарелки разбил и залил новые костюмные брюки каким-то жирным соусом… Отдам костюм в химчистку, а потом зашвырну в комиссионку. Придется, между прочим, новый костюмчик добывать… Такой… Нейтральных тонов. А у тебя как прошло?

– Колоссальный успех, честное слово! Я такого на сцене еще не имела. Таких комплиментов наслушалась – ужас! Мне даже свидание назначил один солидный дядька, вот умора… Чаевых надавали! Я за час заработала больше, чем за три дня работы в театре. Конечно, нехорошо, что я брала деньги, но они очень обижались, когда я отказывалась… Вот только есть очень хочется хоть и побывала в ресторане!

Она сунула руку в карман шубки и позвенела там монетами.

– Пойдем, Сашуня, в театр, наверное, буфетчица уже там. возьмем бутербродиков, кофейку попьем. Пойдем, Саша, я угощаю!

САТИРИЧЕСКИЕ СКАЗКИ

1. ВО САДУ ЛИ,В ОГОРОДЕ…

В одном большом показательном огороде случилось большое, чрезвычайное происшествие – чепе: за одну ночь неизвестные злоумышленники, подкопавшись под огородный плетень, утащили очень много капусты и моркови.

Утром, когда все подсчитали, выяснилось, что объем украденных овощей в десять раз превышает месячную норму запланированных возможных хищений.

Были приняты решительные меры к розыску преступников, и вскоре властями был задержан некий заяц Рваное Ухо. Он признался в том, что, получая в показательном огороде, как честный заяц, причитающийся ему капустный кошт, «случайно» прихватил пару морковок и хилый кочанок капусты – заячий бес, мол, его соблазнил и попутал. Он понимает свою ужасную ошибку, во всем раскаивается и обещает впредь не поддаваться капустным бесовским наваждениям.

Ему сказали:

– Хорошо, мы верим, что ты лично стащил всего лишь две морковки и один кочанок, а кто же уволок остальное?

– Нечестные зайцы!

– А почему они такие нечестные, они же получают капустный кошт, такой же, как ты, а вон сколько уперли?!

– Спросите у них у самих. А меня прошу строго не наказывать, принимая во внимание…

Суд, однако, ничего во внимание не принял и закатил зайчишке Рваное Ухо на всю, как говорится, катушку, чтобы другим честным зайцам неповадно было скатываться в пучину бесчестья и беспардонного хищничества.