Текст книги "На оперативном обслуживании в Костроме"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Леонид Словин
На оперативном обслуживании в Костроме
(повесть)

Такси с сидевшими в нем молчаливыми людьми припарковалось в начале набережной очень рано. Очевидно, в шестом часу.

На набережной было еще совсем тихо, пустынно. Мусороуборочные и поливальные машины досматривали последние короткие по-весеннему сны.

Мы с Васькой Смердовым заметили такси, занимаясь утренним бегом. К тому времени мы уже были прописаны в милицейском общежитии и, хотя наши назначения на должности задерживались, усиленно тренировались – отрабатывали бой с тенью, плавали, ходили в тир. Это казалось нам наиболее важным для нашей новой службы.

Каждое утро начинали с бега, с комплекса упражнений на набережной и, занимаясь, впитывали в себя дрему молчаливых улиц, шелест редких машин и неслышное течение Великой реки. Круг за кругом быстрой трусцой пробегали мы по безлюдной набережной и ближайшим переулкам, круто взбиравшимся вверх, к центру, и снова возвращались назад к Волге.

Такси появилось со стороны Молочной горы, оно двигалось очень медленно, пока не остановилось неподалеку от площадки, где мы со Смердовым после бега обычно переходили к гимнастике. Ни я, ни Смердов и не подумали заметить время. В делах такого рода у нас еще не было опыта.

Пробегая, мы поочередно сталкивались взглядами с каждым находящимся внутри. Тому, что сидел рядом с шофером, было не больше тридцати. Он выглядел как типичный выходец из Средней Азии – с плоским лицом, особой приметой которого была перебитая носовая перегородка. Толстяк – второй пассажир – в тюбетейке запомнился плохо: осталось ощущение избыточного количества серой в полоску материи, пошедшей на широченный, с накладными плечами и карманами модный пиджак.

Пассажиры угрюмо вглядывались в даль пустой набережной – кого-то ждали. Мальчишка-таксист, проработавший, надо полагать, всю ночь, дремал, положив голову на руки, закинутые на руль.

Мы со Смердовым не изменили ни маршрута, ни графика бега. Васька, бежавший впереди, равномерно касался асфальта видавшими виды кедами. Он был постоянным лидером нашего тандема.

Вторая машина подошла сравнительно скоро. Я видел, как обогнавший нас «Москвич» – красный, чистенький, с блестящими пластинами на кузове – неожиданно замедлил скорость, остановился, затем – благо встречного движения не было – задним ходом подрулил к такси. Машины стояли теперь, почти касаясь друг друга багажниками.

Двое мужчин – таких же неприветливых, настороженных – вышли из «Москвича» и направились к тем, что вылезли из такси.

Смердов, оказывается, тоже с самого начала обратил внимание на них, но ничего не сказал. Наши занятия вообще проходили молча. Нам предстояло долго еще описывать круги по набережной, вновь и вновь появляясь у гимнастической площадки.

Ко времени следующего нашего появления в размещении пассажиров обеих машин произошла перестановка. Человек с искривленным носом покинул такси и стоял у открытого багажника «Москвича». Рядом находился один из прибывших в «Москвиче» – необыкновенно худой и костлявый. Нагнувшись, они рассматривали что-то лежавшее в багажнике. Заметив нас, Костлявый что-то сказал и захлопнул багажник.

– Конспираторы...– пошутил Смердов, когда мы миновали машины.

– «Пещеры Лихтвейса»...– поддакнул я, думая о своем.

Осуществлялась моя заветная мечта. «Может, сегодня будет подписан приказ...» Вчерашний адвокат становился сотрудником милиции.

Мы закончили бег, поднялись на небольшую площадку, прежде чем пуститься в обратный путь на Овражную к милицейскому общежитию.

Признаков пробуждающейся городской жизни на набережной пока все еще не ощущалось, прохожих было мало. Главное ее течение приходилось в это время на улицы-радиусы, веером отходящие от Центра.

– Делай р-раз...– не глядя, скомандовал Смердов, выгибаясь.– Д-два...

Люди у машины постепенно примирились с нашим присутствием, перестали обращать на нас внимание.

Пока Костлявый и другой – с перебитым носом,– перегнувшись, что-то перебирали в багажнике «Москвича», их попутчики скучали, стоя у парапета. Они даже не разговаривали между собой.

Пассажир, приехавший вместе с Костлявым, казался молодым и очень гибким. Он опирался па трость, и, когда выходил из «Москвича» и шел к парапету, поглядывая по сторонам, видно было, что он заметно прихрамывает.

Толстяк в тюбетейке рядом с ним выглядел невыспавшимся, квелым. В руке он держал небольшой чемоданчик.

– Что у них там за дела? – поинтересовался Смердов. Я понял, что он тоже ломает голову над странным поведением стоящих внизу людей.

– Эти, из такси, определенно приезжие. Что-то покупают. А те, в «Москвиче», продавцы.

Тем временем Кострома, пробуждаясь, все больше втягивала набережную в круг своих дел. Все чаще появлялись прохожие. Какой-то чудак забросил удочку через парапет всего в десятке метров от машин.

Мельтешение вокруг явно беспокоило людей внизу. С-Перебитым-Носом что-то сказал Костлявому, показав на свободное пространство впереди. «Может, отъехать подальше?» – перевел я для себя этот жест покупателя.

Позднее мы убедились в том, что опасения его не были напрасны. Обостренное чутье каким-то образом предупреждало о приближавшейся угрозе.

Костлявый только махнул рукой и постучал по часам.

«Сейчас везде людно. Надо быстрее заканчивать...» – Смотри,– сказал вдруг Смердов негромко, но я уже и сам видел.

Костлявый убрал пеструю тряпку, закрывавшую багажник. Все пространство под ней оказалось заполненным картонными коробками, украшенными по бокам четкой арабской вязью.

Некоторое время, чтобы не насторожить людей внизу, мы демонстрировали полное безразличие к происходящему – качали друг другу шейный пресс, отрабатывали захваты и приемы освобождения от них. Тем не менее я заметил, как С-Перебитым-Носом показал Костлявому на одну из коробок.

«Сейчас будут проверять содержимое...» Послышался треск картона, я на мгновение бросил взгляд вниз. Вспоротый картон расползся, мелькнули цветастый рисунок на ткани, пестрая бахрома...

– Это спекулянты-оптовики, приехали за товаром,– шепнул Смердов.

Несколько минут внизу ничего не было слышно. Покупатель считал товар.

Снова раздался треск раздираемого картона. Я незаметно обернулся. С-Перебитым-Носом сунул обе руки в коробку, локти его чуть шевелились. Костлявый стоял рядом. Оба их партнера у парапета не двигались, молча следя за ними. Они представляли некий резерв на случай, если бы кто-то попытался нарушить установленное равновесие сил.

«Надо что-то предпринять,– подумал я.– Но что? При первой же попытке приблизиться они просто уедут. Задержать их мы не в состоянии. Как только закончится пересчет платков и деньги будут вручены, машины сразу разъедутся...»

Покупатель показал еще на одну коробку, потом на другую, он вытащил ее откуда-то почти с самого днища. Костлявый терпеливо вспарывал бумажные швы, время от времени поглядывая по сторонам: людей становилось все больше.

С-Перебитым-Носом продолжал упрямо проверять товар. Опасения его были совершенно иного толка. Пока деньги оставались в маленьком чемодане, который держал его напарник, толстяк в тюбетейке, за судьбу товара должен опасаться продавец, покупатель же, резонно, заботился о том, чтобы ему не подсунули пустую коробку или шали низкого качества.

Все это продолжалось довольно долго. Мальчишка – шофер такси по-прежнему спал, положив голову на руль.

Наконец покупатель закончил считать, обернулся к напарнику. Тот довольно юрко для своей комплекции шмыгнул к «Москвичу», передал чемоданчик. Еще через минуту Костлявый сидел на заднем сиденье, считал деньги, а С-Перебитым-Носом стоял рядом у дверцы.

Четвертый участник, прихрамывая и тяжело опираясь на трость, тоже приблизился, занял место между багажниками обеих машин.

Теперь, когда деньги находились в руках продавца, покупатели спешили с получением товара.

«Как быть? – снова подумал я.– Звонить? Поздно. Да и ближайший аппарат где-то в Торговых рядах...»

– Смотри! – Смердов показал в сторону Молочной горы.

На набережной появилась черная, со штырем антенны на крыше «Волга». Она приближалась на большой скорости. И хотя машина была без привычной полосы на кузове, не приходилось сомневаться в том, что «Волга» – милицейская и что ее рейд связан с людьми, копошившимися под нами.

Внизу тотчас форменная паника! Хлопнула крышка багажника. С-Перебитым-Носом выхватил у Костлявого чемоданчик с деньгами и бросился к такси, но сесть не успел – милицейская «Волга» была уже рядом,– а лишь сунул чемоданчик на заднее сиденье обогнавшему его, медлительному на вид, но, как оказалось, чрезвычайно сноровистому в этих делах напарнику.

«Волга» мгновенно развернулась, отрезая обе машины от «осевой». Взвизгнули тормоза. Дверцы «Волги» раскрылись, и четверо находившихся в ней людей, включая шофера, одновременно кинулись к растерявшимся, не успевшим ничего предпринять пассажирам такси и «Москвича».

Группу захвата возглавлял коренастый, немолодой уже мужчина в кожаном пиджаке, В руке он держал пистолет.

– Я заместитель начальника областного уголовного розыска Мустафин! – крикнул он.– Всем оставаться на местах!

Это была первая операция по задержанию преступников которую мне пришлось наблюдать но в кино, а наяву. До этого, несмотря на настойчивое желание стать сыщиком, я никогда в жизни не разговаривал ни с одним оперативным уполномоченным, никогда не видел ни одного из них в работе.

...Посетитель продолжал что-то говорить, но старший опер больше его не слушал – внимательно смотрел на меня. Чубатый, в широченных галифе с кантом, в сапогах и кожане, несмотря на резкость и бешеные, навыкате, глаза, Войт оказался простым и бесхитростным.

Он поманил меня к двери. Здесь нас нельзя было подслушать.

– Слышишь, Малевич...– зашептал он.– Сделай доброе дело: посиди с человеком. Я на минуту. Жена ждет. Договорились ботинки мне покупать. Ничего делать не надо... Мустафина знаешь?

– Видел...

У меня еще стояла перед глазами утренняя сцепа задержания спекулянтов на набережной.

– Вот и хорошо...– Войт просветлел лицом.– Если Мустафин спросит, скажешь: вышел по этому делу,– он кивнул на сидевшего,– сейчас будет.

– Понял.

Войт обернулся к посетителю.

– Побудешь здесь с товарищем, Павел Ильич. Это следователь Малевич.– Он снова обратился ко мне: – Отдохни, пока обстановка позволяет.

Трудно сказать, что Войт имел в виду по поводу обстановки. Кроме шкафа с двухъярусным тяжелым сейфом в кабинете стояли еще два видавших виды, сдвинутых в середину стола и несколько разнокалиберных стульев.

– Как вы здесь работаете? – спросил меня Павел Ильич, когда Войт вышел. Рано обрюзгший, с капризным лицом, в костюме из светлой китайской чесучи, оп сидел на самом краю облезлого стула, стараясь не прислоняться к спинке.– А запах! Нет, вы меня извините...

Кабинет действительно пропах присутственным местом, в котором присутствуют – не спят, не готовят, а если едят, то лишь всухомятку. Источником стойкого этого амбре мог, вероятно, считаться шкаф. В обшарпанном, со сломанной дверцей, узком ящике росссыпью лежали всевозможные бланки, отпоротые, не очень свежие подворотнички, заношенные погоны, петлицы, а кроме того, фибровые жесткие приспособления для чистки пуговиц в количестве, превышавшем их мыслимый расход. За шкафом стояла заряженная салом огромная крысоловка; этот надежный капкан, находившийся постоянно на виду, мог считаться неким символом.

– Ваш товарищ пригласил меня на минуту... Поприсутствовать в качестве понятого,– пояснил Павел Ильич.– Минута эта длится уже больше часа, а мне нездоровится. У меня астма...

В кабинет заглядывали оперативники, не увидев Войта, закрывали дверь. Павел Ильич дышал тяжело.

– Такая духота...

Я поднялся к окну, дернул форточку. Весна только еще начиналась. Между двойными рамами чернела прошлогодняя вата. Несколько дохлых мух, на вид легких, почти невесомых, довершали картину.

– Теперь лучше...– Павел Ильич обмахнулся ладонью, как веером. Вдруг он резко рванул узел галстука.– Товарищ! Мне плохо! – Глаза его закрылись.

Я замер в растерянности: где аптечка, как быть, кого ставить в известность в таких случаях? В это время Павел Ильич открыл глаза.

– Уже проходит! Только помогите... Сам я не дойду! – Он поднялся. Я помог ему открыть дверь.– Я посижу в коридоре. Не беспокойтесь, Войт не станет вас ругать. Просто он не хотел, чтобы я скучал один, пока он с женой подбирает себе ботинки...

Мы выбрались в коридор. Сидевшая неподалеку от двери блондинка со злым моложавым лицом уступила стул, по Павел Ильич отказался, сел на свободный рядом с мрачноватым, в черном плаще красавцем.

В коридоре сидело много людей. Я уже знал, что на рассвете недалеко от вокзала, в Березовой роще, наше Первое отделение задержало группу квартирных воров. Они провели там всю ночь, пили по-черному, при задержании оказали сопротивление, хотя и не особо дерзкое. Потом тех из доставленных, кто так и не пришел в себя, отправили в вытрезвитель, других рассадили по кабинетам и в коридоре. Об этом говорили в кабинете начальника, когда меня ему представляли по случаю назначения на должность. Услышал я там, что задержание не обошлось без ЧП: одного из оперативников укусила своя же служебно-розыскная собака.

Так что коридор был полон. Кроме квартирных воров в отделении находились еще «залетные» карманники. Их доставили из Костромского ЦУМа – Красных рядов. Взять «на деле» их не удалось, об этом говорили в дежурке: «гастролеров» было трое, один все время двигался метрах в десяти – пятнадцати сзади, наблюдение не сразу его обнаружило. Он-то и расколол «хвост». Пришлось брать группу ни с чем...

Через много лет, прожив много жизней, снова стою перед кирпичным двухэтажным зданием на углу Свердлова и Долматова, где помещалось тогда Первое отделение. Вход в здание оказался теперь с улицы Свердлова, и это поначалу сбило меня с толку. Прежде входная дверь находилась на самом углу.

Вхожу в вестибюль. Здесь была дежурка. Сбоку все те же два лестничных марша под прямым углом друг к другу. И то же дореволюционного литья витое металлическое ограждение.

На втором этаже дверь находилась сразу же у последней ступеньки. Она и теперь здесь. Над дверями незнакомые вывески: «Начальник областного управления хлебопродуктов», «Приемная».

На месте нынешней приемной была ленинская комната, в ней проходили собрания, занятия. Вместе с другими я часто спал здесь на столе – в одежде, в обуви, подложив под голову подшивку «Молодого ленинца» или «Северной правды». Я спал тут и в ту тяжелую ночь, когда преступная группа Бубна убила сторожа на базе «Главснабсбыта» в конце проспекта Мира. На рассвете заместитель начальника областного уголовного розыска подполковник Мустафин по пути из дома заскочил в Первое за людьми. Он захватил всех, кто оказался в этот час под рукой. «Победа» набилась битком. Мне пришлось ехать на коленях у Мустафина...

«Сектор учета» размещается в кабинете, где мы когда-то сидели вместе с Войтом. А вот коридор! Такой маленький, невзрачный. Он ярко освещен. Тогда он казался темным, в нем всегда сидели люди, ожидая вызова...

– Пирожковский!..– прозвучал у меня за спиной грубый громкий окрик.– Ты почему в коридоре? – Рябоватый оперативник в костюме из синей милицейской диагонали подошел к Павлу Ильичу. – Встань!

Павел Ильич поднялся.

– Кто тебе позволил? – жестко спросил оперативник.

Вопреки моему ожиданию Павел Ильич не показал на меня, но оперативник понял все сам, на мгновение глянул в мою сторону.

Короткого ястребиного этого взгляда хватило, чтобы определить мне цену. Цена эта была невелика и за годы совместной нашей работы ни разу не поднялась. К счастью, однако, и не опустилась.

– Новенький? – спросил оперуполномоченный.

– Да. Следователь...– объяснил появившийся в эту минуту Войт. Под мышкой он держал завернутую в «Северную правду» коробку.– Малевич Алик... А это Шатров, старший оперуполномоченный.

Шатров потерял ко мне интерес, повернулся, вразвалочку, несуетливо пошел по коридору.

– Вот сволочь,– беззлобно заметил Войт. Неясно было, кого он имел в виду.– Надо было тебя предупредить насчет Пирожковского. Да я побоялся. Подумал – откажешься. Это питерские воры. Карманники... Ну ладно,– мягко, словно ничего не произошло, он подтолкнул задержанного назад, к кабинету.– Пошли, Павел Ильич. Еще наговоритесь. Так, Тряпкин? – он обратился к красавцу в черном плаще. Тот принял независимый вид, спросил оскорбленно:

– Почему нас держат? Долго нам еще здесь торчать?

– Пересядь. И ты тоже...– Блондинка со злым лицом встала со стула. Это была одна компания.– Теперь уже скоро,– объяснил Войт.

Пирожковский спросил его:

– Кого ждем, Сергей Иванович?

– А ты и не догадался? Старого знакомца твоего, Андрея Николаевича! Не забыл?

Андрей Николаевич – моложавый, в закрытом френче, худенький, с юркими глазами и острыми усиками _ задавал вопросы, мучительно задыхаясь, сдавленным голосом и произносил связно лишь первые фразы.

– Надо все по-честному! Ну как же... Чтобы все, как есть, Павел Ильич! Так?

– Так...

Пирожковский вовсе не обрадовался старому знакомцу – настроился на долгий, насколько хватит терпения, тягучий и в конечном счете бесполезный для оперативников разговор.

– Давно приехали-то? – придыхал Андрей Николаевич.

– Да только с поезда!.. Хотел кое-что посмотреть в магазине, и сразу взяли.

– Уж сразу и взяли! Вы все Ряды обошли.

– А велики ли Красные ряды, Андрей Николаевич! Ведь не ленинградский же Дом торговли...

– Ни одного отдела не пропустили! Особенно, где толкучки больше...

Допрос происходил в нашем кабинете. В процессуальном смысле допросом, конечно, назвать это было нельзя – уголовного дела не было, протокол не писали. Не предупредили и об ответственности за дачу ложных показаний. Тем не менее это был допрос. Вопросы задавала одна сторона – Андрей Николаевич, Шатров и Войт. И она же всячески старалась уличить другую. Спрашивали все, кроме меня.

Когда в разговор вступал Андрей Николаевич, рябоватый, сам чем-то похожий на уголовника Шатров и Войт умолкали. Андрей Николаевич, я понял, был не только старше по званию и должности, но и являлся как бы их учителем. Все трое работали в одной манере, и попервоначалу способы, которыми они намеревались расположить задержанного к признанию, показались мне крайне примитивными.

– Как ваша мама? – в какой-то момент неожиданно спросил Пирожковского Андрей Николаевич.– Жива?

Упоминание о родительнице не было данью вежливости – Пирожковскому дали понять, что ничего из их первого разговора, состоявшегося несколько лет назад, не забыто.

Пирожковский метнул на Андрея Николаевича острый взгляд.

– Жива.

– Как ее здоровье?

– Слава Богу,– Павел Ильич сделал вид, словно ничему не удивился, бесцеремонно положил ногу на ногу.– О ваших родителях я не спрашиваю. Вы говорили, что воспитывались в детском доме. Я помню. Жена, наверное, так все и болеет?

Андрей Николаевич закашлялся. Ненадолго они словно поменялись ролями.

– Да...

– Вы все еще капитан?

– Майор.

– Поздравляю. Я думал, так и будете в капитанах. Школу-то закончили?

– Учусь... Вот и мама ваша...– снова начал гнуть свое Андрей Николаевич, острые усики его зашевелились.– Жить бы и радоваться... Согласны?

– Вот именно. Когда мы в таком возрасте, пусть у нас всегда будет рядом хороший сын и добрый врач... И еще кто-то, кто их к нам вызовет.

– А вы опять за старое, Павел Ильич. Как в тот pаз!

– А что в тот раз, Андрей Николаевич? И что в этот? И тогда и сейчас одни только ваши предположения....

– Значит, надо все по-честному рассказать.– В аргументах Андрея Николаевича не было никакой последовательности.– Все надо рассказать, Павел Ильич.

Шатров и Войт дружно закивали.

– Да не о чем. Поймите!

– А часики?

– А что часики?! – взвился Павел Ильич.

– Швейцарские! Которые у вас изъяли! Они же с квартирной кражи. Из Костромы.

– Андрей Николаевич! – Пирожковский сбил щелчком приставшую к рукаву пыль.– Мы же не дети! – Он пристально взглянул в глаза старшему. Андрей Николаевич отвел взгляд.– При чем тут я? Когда у вас была кража?

– На прошлой неделе...

– А точнее?

– Во вторник.

– А я во вторник был в Питере. И, кстати, ходил с мамой к врачу-диетологу. Можете проверить. В какое время она совершена? Утром, днем?

– После обеда.

– Я на приеме был в семнадцать. Предположим, что часы «темные». Но на них-то не написано! Как я мог об этом знать?

Андрей Николаевич сделал вид, что согласился с его аргументами.

– А Тряпкин,– он показал на дверь,– друг ваш... Давно освободился? Как ему живется?

Пирожковский снова занервничал:

– Да я его сто лет не видел. Случайно тут встретил. Иду по вокзалу, смотрю – вроде он!

– Но Люську-то, его сожительницу, вы отлично знаете!

– Андрей Николаевич, ну что вы все «знаете, знаете...» Вообще ничего знать не хочу!

Я внимательно слушал.

– Все-таки лучше рассказать, Павел Ильич. Зачем вы приехали в Кострому? Пощипать?

– Андрей Николаевич, вы меня, по-моему, путаете с кем-то. Я вам сказал: завязал! Значит, завязал. Мне сказали, у вас здесь, в Костроме, хорошая обувь, особенно ботинки.– Он метнул невинный взгляд на Войта. Серега нервно зевнул.– Мне как раз ботинки нужны позарез. А в Ленинграде с ними затруднения...

Время от времени то по отдельности, то все вместе Андрей Николаевич, Шатров и Войт выходили за дверь. Я догадывался, что они звонят в Ленинград или здесь же, в соседних кабинетах, проверяют ответы Пирожковского через Тряпкина и его сожительницу.

Когда мы оставались вдвоем, Пирожковский хмурился, я видел, что на душе у него не так спокойно, как он старался представить.

Вернувшись из коридора в очередной раз, Андрей Николаевич и Войт смотрели на него как-то особенно. Павел Ильич сразу что-то заподозрил, замкнулся.

– Позови, пусть войдет,– кивнул Андрей Николаевич Войту.

Размашисто – в скрипучем кожане, рука в кармане широченных с кантом галифе – Войт подошел к двери:

– Пирожковская!

Маленькая, с моложавым лицом женщина, которую я видел в коридоре, вошла в кабинет.

– Скажи ему, Люся,– предложил Андрей Николаевич.

– Пашк!..– Она презрительно цыкнула зубом.– Может, хватит?

Павел Ильич не ответил, Андрей Николаевич махнул рукой:

– Хорошо. Посиди в коридоре.

Люся. Пирожковская вышла, демонстративно передернув плечами.

– Так это, оказывается, ваша сестра... Выходит, и Тряпкин ваш родственник!

– Какой родственник? – Пирожковский вздохнул.– Нашему забору телега...

– Надо все рассказать... Ночевали вы не на вокзале? А где? Устроились хорошо? – Даже я понимал, что все, о чем Андрей Николаевич спрашивает карманника, все наугад, на ощупь.– Ночевали на квартире? А Тряпкин с Люсей? В гостинице? Потом пришли на вокзал?

Кто-то позвал его, он вышел. Вернулся вместе с Шатровым. Тот сразу же молча сел в угол.

– Рассказывайте, Павел Ильич,– мягко напомнил Андрей Николаевич.– Где вы купили часы? Там, где ночевали, на квартире? Правда?

– Дались вам эти часы...– Павел Ильич сдался.– Ну правда! Маме хотел подарить, на семидесятилетие! Все! Думайте, что хотите!

– А что? «Омега» – прекрасная вещь. И ремонт не нужен. А еще вам там что-нибудь предложили? Какие-нибудь вещички? А?

– Да ничего мне не предложили!

– Квартира эта в центре? Или недалеко от вокзала? – Острые усики Андрея Николаевича топорщились, а голос ломался.– Ваша сестра сказала, что вы ночевали у какой-то Таньки. Это на Кирпичной, у Усольцевой? В самом конце улицы?..

Я понял, что ошибся. Андрей Николаевич знал все с самого начала и, видимо, вел поиск не из коридора, не от сестры Павла Ильича и мрачноватого красавца Тряпкина, а с улицы. От людей, которые обо всем знали. Не поэтому ли он появился в отделении не сразу и задержанные ждали в коридоре результата его поездки?

– Давно знаете Таньку Усольцеву? Как она сейчас? – Рисунок разговора и после этого вроде совсем не изменился.– Давно ее не видел. Красивая девчонка была, пока с Васькой Варнавиным не спуталась. Ваську-то вы знаете?

– Кто-то же послал вас к ней, Павел Ильич... Вас видели! Что ж мне этого человека сюда привезти?

Наконец Пирожковский не выдержал, шутливо поднял вверх руки.

– Не знаю я ни Варнавина, ни ее! На вокзале уборщица порекомендовала. А куда? В гостинице мест нет, в комнате отдыха тоже... Не в зале же ночевать...

– А дальше?

– Две женщины. Дочь и мать. Они в одной комнате, я в другой.

– А часы?

– Ничего. Понравились мне. Спрашиваю: «Можете продать?» – «Пожалуйста»...– Он даже не старался, чтобы мы поверили.

Андрей Николаевич подождал, поглядел на Шатрова, на Войта. Первый раз внимательно взглянул на меня. Я увидел маленькие живые зрачки, смотревшие, как мне показалось, иронически.

– Едем! – Уже поднимаясь, он добавил: – Нет. Войт останется, все запишет. Поедет новенький. Понял, Войт? Потом выдернешь на допрос Валета...

Мы спустились в дежурку. У стола стояла девушка лет семнадцати с вишнево-красным пятном на щеке – следом ожога или еще чего-то. Пятно было крупное, но не уродовало лица.

– Невеста,– сказал дежурный.– Приехала якобы с женихом на теплоходе. Он ей вчера сказал: «Жди на набережной. Я за тобой приду...» Она и ждет. И ни паспорта, ни денег.

Девушка отвернулась, провела рукой по глазам.

– В вендиспансер ее надо,– куриным голосом сказала стоявшая здесь же женщина-лейтенант, инспектор детской комнаты.– На проверку. Иначе приемник не возьмет. А без машины я ее в диспансер не повезу.

– Без справки не возьмут,– согласился дежурный.

– Откуда ты? – спросил Шатров у невесты. Старший опер держал руки глубоко в карманах брюк, отчего казался еще шпанистее и сутулее.

Она назвала пристань на Волге.

– Прописана? Проверяли?

– Да.

– Вещи есть?

– Вот...

В стареньком саквояже лежало приданое: несколько недорогих чистых платьев, ярко-синие дешевые босоножки, мешочек с семечками, аккуратно сложенные розовые дамские штанишки.

– Закрывай! Мы сейчас едем по набережной,– Шатров решил самостоятельно, и никто не попытался ему возразить.– Попросим начальника пристани: пусть посадит на теплоход. А ты, Будкевич,– он обернулся к женщине-лейтенанту,– умолкни со своим вендиспансером...

– Едем,– сказал Андрей Николаевич.

Я снова увидел улицы, по которым еще несколько часов назад мы со Смердовым пробегали в полном одиночестве. Сейчас тут толпились люди. Под колоннадой Красных рядов валила толпа – покупатели переходили из магазина в магазин. У ворот парка торговали мороженым.

Пока Шатров и Андрей Николаевич договаривались с начальником пристани, я ждал их на набережной, на месте, где утром проводилось задержание спекулянтов и перекупщиков.

«Надо выбрать момент и позвонить Мустафину,– подумал я.– «Зайдите или позвоните»,– сказал он...– Ведь не в гости меня звал. Это приказ!»

Я ни с кем не советовался, как поступить, и ни разу никого не спросил об утреннем задержании преступников. Никто из моих новых коллег тоже не задал мне ни одного лишнего вопроса. Я догадался об особой этике здешнего общежития.

Андрей Николаевич и Шатров уже возвращались, невесты с ними не было.

Усольцева и ее мать жили в одной из половин одноэтажного деревянного дома в глубине двора. Эта часть дома вместе с палисадником была отгорожена старым, повалившимся кое-где штакетником. При нашем приближении в палисаднике залаяла собака.

Андрей Николаевич вошел первым. Он оказался неловок – у калитки задел бревно, положенное снизу, чтобы преградить дорогу курам.

Усольцева – невысокая, с дерзким красивым лицом – старалась держаться спокойно, но щеки ее пылали. Чувствовалось, она вот-вот сорвется. Мать, степенная старуха в длинном платье, больше молчала. Кроме обеих женщин здесь уже находился участковый – пожилой высокий старший лейтенант.

– Понятые есть? – спросил его Андрей Николаевич.

– Во второй половине. Сейчас идут..,

Усольцева не выдержала:

– Искать-то чего? – заговорила она.– Что вы жить-то не даете? Ну была в заключении... Дайте же человеку забыться! Не напоминайте каждую минуту! – За неуклюжими словами прослеживалась логика.

– Надо, Тань...– как-то неубедительно, то и дело отводя глаза, объяснил наш старший.– Надо посмотреть. Вот... Есть сигналы.

– Плевать я на них хотела!

– Часы, понимаешь, продала... Швейцарские... Откуда они у тебя?

– Купила! Мне предложили по дешевке – я взяла...– Она отвечала с бесстрашием, хотя впереди ей снова маячила новая ходка – срок.

– У кого?

– Откуда я знаю!

– Надо сказать... Что за человек? Наш, костромской, или залетный? – Андрей Николаевич вел ту же игру.

– Откуда я знаю? Не знала и знать не хочу. Она была похожа на яростного красивого зверька – из тех, у кого на клетке пишут: «Не подходить! Не кормить из рук! Опасно для жизни!»

– ...Предложили – я взяла! А откуда они – с кражи или муж от бабы унес,– мне ни к чему.

– Но продавец-то тебя знает?

– Меня пол-Костромы знает!

У нее отстегнулся чулок, не отворачиваясь, она подняла подол, ловко поправила отстегнувшуюся пряжку.

С понятыми мы прошли в дом. Шатров зачитал постановление о производстве обыска, дал подписать. Усольцева отказалась, за нее подписала мать. Она медленно, с трудом выводила каждую букву.

После этого Шатров как-то уверенно прошел через комнату к старому комоду, выдвинул первый ящик.

– Составишь протокол,– Андрей Николаевич взглянул на меня.– Приходилось?

– Сумею.

– Мы будем показывать, что изымать.

Больше ничего от меня пока не требовалось, поскольку я не знал ни описания похищенных на кражах вещей, ни вообще преступлений, оставшихся нераскрытыми.

Обыск продолжался. Андрей Николаевич отвлекал Усольцеву, не давая гневу ее выплеснуться наружу.

– А с питерскими карманниками ты где познакомилась? С Пашкой Пирожковским? .

– Я и не слыхала такого...

– Он у нас. И часы при нем.

– А-а, этот? Так бы и говорили... На вокзале. Мы приезжали пиво пить...

– С Васькой?

– С подругой. Не буду ее называть – затаскаете. Он подходит: где можно переночевать? Посмотрела: мужик солидный, чистый. «У нас с матерью есть комната, ночуйте...»

– Ты предложила ему часы?

– Он сам увидел. Спрашивает: швейцарские?

– Вчера?

– Утром сегодня.

– Он рано ушел?

– Рано.

– А какими бумажками расплачивался?

– По двадцать пять вроде.

– Здесь они? В доме? – спросил Андрей Николаевич как бы между прочим. Голос его то и дело ломался.

– А уж нету! Разменяла.

Шатров двигался вдоль стены, вынимал вещи, складывал на широкую двухспальную кровать – блузки, отрезы материи, платья... Несколько пар часов, в том числе сломанную дамскую «Звездочку», уложил отдельно. Когда участковый взял лупу, приготовился списать номера механизмов, Усольцева рванулась к нему:

– Не дам, Петрович! Подарок!

Старший лейтенант успел прикрыть часы ладонью.

– Ты, Тань, не того?..

– Не тронь! Ты меня знаешь...