Текст книги "Реализм А. П. Чехова второй половины 80-х годов"
Автор книги: Леонид Громов
Жанры:
Языкознание
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Чехов был убежденным сторонником объективной манеры творчества. Свою точку зрения Чехов порой горячо защищал и убедительно аргументировал в спорах с писателями. Уже в начале 1887 г. Чехов категорически высказал писательнице М. Киселевой свое мнение: "Литератор должен быть также объективен, как химик; он должен отрешиться от житейской субъективности..."(Т. 13, стр. 263. ) А спустя три года в -письме к Суворину Чехов, ссылаясь на свой опыт создания рассказов, комментирует отрицательное отношение к субъективности в художественном творчестве: "... если я подбавлю субъективности, образы расплывутся и рассказ не будет так компактен, как надлежит быть всем коротеньким рассказам. Когда я пишу, я вполне рассчитываю на читателя, полагая, что недостающие в рассказе субъективные элементы он подбавит сам". 2Т. 15, стр. 51.
Наиболее полно Чехов раскрыл свою точку зрения на соотношение объективного и субъективного в литературном искусстве в переписке с писательницей Л. Авиловой. Чехов советует ей: "...когда изображаете горемык и бесталанных и хотите разжалобить читателя, то старайтесь быть холоднее – это дает чужому горю как бы фон, на котором оно вырисуется рельефнее. А то у Вас и герои плачут, и Вы вздыхаете. Да, будьте холодны" 'Т. 15, стр. 345. А когда Авилова не смогла разобраться в этом необычном, несколько парадоксальном на первый взгляд совете, Чехов разъясняет ей существо своего взгляда: "Как-то писал я Вам, что надо быть равнодушным, когда пишешь жалостные рассказы. И Вы меня не помяли. Над рассказами можно и плакать, и стенать, можно страдать заодно со своими героями, но, полагаю, нужно это делать так, чтобы читатель не заметил. Чем объективнее, тем сильнее выходит впечатление. Вот что я хотел сказать" (Т. 15, стр. 375.)
Так умел блестяще делать Чехов, передававший в спокойном, внешне равнодушном повествовании о своих горемычных и бесталанных героях глубоко сочувственное к ним отношение. Недаром Горький говорил о "глубоко человечном объективизме" Чехова. .Объективная манера у Чехова скрывала его взволнованное, порой страстное отношение к жизни. Чехов ни в коей мере не отрицал субъективного, авторского отношения писателя к изображаемому, но он считал, что субъективный элемент в художественных произведениях должен быть "скрытым"; логика образов должна привести читателя к нужным выводам без прямой подсказки автора. Чехов утверждал обязательность для писателя разговора с читателями на языке самого искусства; такой язык является наиболее эффективным в смысле воздействия на процесс восприятия произведений искусства.
Уместно здесь вспомнить ту высокую оценку, которая давалась Энгельсом "скрытой тенденциозности" в литературных произведениях; тенденция должна вытекать сама собой из системы художественных образов, без того, чтобы на нее особо указывалось.
Следует также указать на близость рассуждений Чехова о субъективности к тонким наблюдениям крупных мастеров реалистического искусства. Толстой записал в дневнике: "Самые приятные (литературные сочинения) суть те, в которых автор как будто старается скрыть свой личный взгляд и вместе с тем остается постоянно верен ему везде, где он обнаруживается" 3"Сборник Государственного толстовского музея". 1937, стр. 65.
Интересное самонаблюдение Антона Рубинштейна передает Толстой: "Мне Антон Рубинштейн говорил, что если он сам, играя, взволновался тем, что играет, – он уже не действует на слушателя. Это значит, что художественное творчество возможно только тогда, когда пережитое отстоялось в душе художника". ("Русские писатели о литературе". Т. 2. 1939, стр. 134.)
Суждения Чехова о субъективном и объективном в литературном искусстве явились обобщением особенностей его художественной манеры; писатель рассчитывал на внимательного и вдумчивого читателя, который сможет найти в "подтексте" его произведений, написанных в объективной манере, субъективный элемент, авторское отношение к героям и их жизни.
Говоря о писательской практике Чехова, надо подчеркнуть, что со второй половины 80-х годов – в силу специфических особенностей этого периода – в ней более ощутимо проявлялся субъективный элемент, чем в другие периоды творческой биографии писателя. Особенно проникнута "пафосом субъективности" повесть "Степь", отразившим горячее патриотическое чувство писателя-гражданина. Характер этой субъективности в "Степи" роднит Чехова с автором "Мертвых душ".
Отличительную особенность гоголевского произведения Белинский видел в том, что его субъективность доходит до высокого лирического пафоса; это, по определению Белинского, та субъективность, которая "не допускает его (художника– Л. Г.) с апатическим равнодушием быть чуждым миру, им рисуемому, но заставляет его проводить через свою душу живу явления внешнего мира, а через то и в них вдыхать душу живу". (В. Г. Белинский. Поли. собр. соч. Т. VI. 1955, стр. 218.)
Причем Белинский отмечает, что "пафос субъективности" в "Мертвых душах" проявляется не в одних только лирических отступлениях – он ощущается даже в гоголевском повествовании о самых прозаических предметах. Так же и. в чеховской "Степи" "пафос субъективности" проникает и одушевляет всю повесть.
* * *
Чехов, никогда не выступавший в роли «учителя жизни», резко ополчается против морализирования в произведениях искусства. В его эпистолярных высказываниях настойчиво преследуются «скучная мораль» и «дешевенькая мораль». Говоря о произведениях И. Леонтьева-Щеглова «Дачный муж» и «Горы Кавказа», Чехов критикует первое из них за то, что автор «прицепил к метлам и фартукам дешевенькую мораль», а второе ему нравится тем, что оно написано «без претензий на мораль».
Своими рассуждениями о моральном элементе в художественном творчестве Чехов примкнул к эстетическим суждениям русских революционеров-демократов, выступавших против навязчивой дидактики в произведениях искусства и отмечавших нравственную значительность творчества великих писателей, заключенную в системе художественных образов.
Чехов в своих эпистолярных комментариях к "Огням" затронул важную эстетическую проблему: может ли писатель ограничиться только постановкой вопросов жизни или он должен давать и решение этих вопросов!
Полемизируя с критиками "Огней" – с И. Леонтьевым-Щегловым, который ставит Чехову в вину отказ разобраться в сложности жизни, и с А. С. Сувориным, который упрекал писателя в том, что он не решил вопроса о пессимизме, Чехов отстаивал право художника только ставить вопросы.
Свою точку зрения Чехов исчерпывающе разъяснил в письме к А. С. Суворину от 30 мая 1888 г.: "Мне кажется, что не беллетристы должны решать такие вопросы, как бог, пессимизм и т. п. Дело беллетриста изобразить только, кто, как " при каких обстоятельствах говорили или думали о боге или пессимизме. Художник должен быть не судьею своих персонажей и того, о чем говорят они, -а только беспристрастным свидетелем. Я слышал беспорядочный, ничего не решающий разговор двух русских людей о пессимизме и должен передать' этот разговор в том самом виде, в каком слышал, а делать оценку ему будут присяжные, т. е. читатели. Мое дело только в том, чтобы быть талантливым, т. е. уметь отличать важные показания от неважных, уметь освещать фигуры и говорить их языком".
Это высказывание Чехова прежде всего свидетельствует о нечеткой, до конца не продуманной эстетической позиции. На первый взгляд может показаться, что Чехов как бы демонстративно отходит от эстетики Чернышевского, требовавшего, чтобы художник в своих произведениях не только воспроизводил явления жизни, но и произносил приговор над ними. Определенная тенденция улавливается в этом высказывании Чехова, где он считает, что писатель не должен давать оценок, не должен выступать в роли судьи, его задача – быть только беспристрастным свидетелем явлений жизни. Но, развивая эту мысль, Чехов приходит к убеждению, что писатель должен уметь отличать "важные показания от неважных" и уметь освещать фигуры. А разве в этом отборе важного от неважного не заключена оценка? Разве в таком отборе, как и в освещении действующих лиц, писатель не выступает в роли судьи?
Таким образом, Чехов не был последовательным в своей эстетической программе. Особенно разительно расхождение между теоретическими суждениями Чехова и его художественной практикой. Чехов, несмотря на свое субъективное стремление быть бесстрастным созерцателем жизненного процесса, был пристрастным судьею. В своих произведениях, в том числе и в "Огнях", писатель соответствующим отбором и освещением жизненных явлений давал им оценки, выносил им художественный приговор. Чехову, автору "Огней", кажется, что он только ставит важные вопросы жизни, а на самом деле он их и решал, и решал с передовых демократических позиций. Разве рассказ Ананьева о его встрече с Кисочкой не решает проблемы поведения человека в личной жизни, не разоблачает эгоизма и пошлости в интимных отношениях, не говорит о необходимости для каждого человека высокого нравственного кодекса? Разве не показана убедительно связь морали человека с его мировоззрением, социальной философией? Разве не осуждена философия пессимизма, ведущая человека к моральному нигилизму?
В отрицании Чеховым необходимости решения писателем вопросов жизни есть зерно истины. Чехов неправ, считая, что художник не должен отвечать на вопросы, поставленные в его произведениях. Но он в то же время и прав, если иметь в виду прямолинейность ответов. Щеглов-Леонтьев, как видно, требовал, чтобы в концовке "Огней" был "дидактический хвостик". Против таких "хвостиков" в художественных произведениях особенно воевал Добролюбов; революционно-демократические критики выступали против навязчивого, грубо тенденциозного решения вопросов. Чехов, будучи истинным художником, как раз отрицал такое навязчивое дидактическое решение. Чехов в своем письме к
А. С. Суворину не смог разграничить двух моментов в затронутой им важной эстетической проблеме: навязчиво-дидактического решения вопроса и решения чисто художественными средствами.
* * *
Для эстетики Чехова весьма характерной является идея,. что правда в искусстве – неотделима от красоты. Категория красоты – неотъемлемая и существенная часть художественных воззрений Чехова. Писатель хорошо разбирался в природе искусства. И в эпистолярных высказываниях Чехова по вопросам искусства и в эстетическом содержании его произведений мы находим глубокое понимание специфики искусства.
По мысли Чехова, красота в искусстве – это эстетическое отношение художника к действительности, понимание подлинной красоты, заложенной в окружающей человека природе, в самом человеке, в его духовном мире, в его социальной практике. У Чехова, как и у любого художника, есть свой эстетический идеал, свое художническое представление о человеческой жизни. С позиций демократического гуманизма рассматривал Чехов эстетическое содержание жизни: подлинная красота – в духовных качествах простого человека, в его творческом труде.
Но эстетический идеал Чехова, насыщенный большим демократическим содержанием, имел существенный недостаток, обусловленный ограниченностью его мировоззрения: писатель не видел красоты в социально-активном подвиге человека, в революционном преобразовании общества. В этом отношении эстетика Чехова заметно отличалась от эстетики Чернышевского и Гл. Успенского, утверждавших в искусстве идеал человека-борца за такие социальные условия жизни, которые смогли бы обеспечить ту чистую, изящную жизнь, о которой мечтал, к которой стремился Чехов.
Развивал идею красоты в искусстве, Чехов пришел к мысли, что художник, правдиво изображая действительность, должен показывать ее всесторонне – и красивее, эстетически яркое, и грязное, пошлое, порочное. Он должен, как химик, быть объективно правдивым в показе всех сторон жизни. Но писатель должен в то же время возвышать все прекрасное, подлинно красивое в жизни и в человеке. Он должен возвеличивать человека, строящего жизнь "по законам красоты" (К. Маркс). Писатель обязан показывать с высоты своего эстетического идеала и все порочное, безобразное в жизни, но не натуралистически, а с "грацией" (любимый чеховский термин).
Останавливаясь на вопросе о художественном стиле "Припадка", где раскрыта антиэстетическая сущность проституции, Чехов писал: "Описываю Соболев переулок с домами терпимости, но осторожно, не ковыряя грязи и не употребляя сильных выражений". (Т: 14, стр. 215.) Очевиден принципиальный смысл этого высказывания: в искусстве грязь жизни должна изображаться в художественно-грациозной форме. Чехов не раз обвинял писателей из "артели" восьмидесятников в том, что они, создавая свои произведения, игнорируют "грацию". Чехов требовал от писателей красоты и благородства формы.
* * *
В 1886-1889 гг. Чехова очень интересовал вопрос о сущности и особенностях литературного таланта. Об этом он часто говорит в своих письмах.
Чехов утверждал: писатель должен быть смелым, мужественным, не боящимся порывом и ошибок; талант должен давать волю своему творческому темпераменту. Только по этим признакам узнается подлинный талант. Упрекая многих писателей-современников в том, что они "держат себя на веревочке", т. е. "несвободными", Чехов постоянно подчеркивал мысль, что талант – это мужественная смелость быть оригинальным, самобытным.
Эта чеховская идея восходит к эстетике Пушкина. А. Н. Островский, говоря о пушкинской школе в русской литературе, установил: Пушкин, проявивший исключительную самобытность, дал русскому писателю образец творческой смелости.
Талант – это не только смелость, но и страсть. Чрезмерно самокритичный Чехов говорит о себе как писателе: "... Для литературы во мне не хватает страсти и, стало быть, таланта. Во мне огонь горит ровно' и вяло, без вспышек и треска" (Т. 14, стр. 355.) А любого мастера искусства характеризует не только профессиональная техника, но и "огонек". Без "огонька", по твердому убеждению Чехова, не может быть творчества. Сам он обладал таким "огоньком". Как грубо ошибались те авторы, которые упрекали Чехова в холодной объективистской манере изображения жизни! Чехов был исключительно страстным в своем творчестве, но "огонек" не всегда заметен в его произведениях, он ощущается только в глубине их "подтекстов".
Для исключительно скромного Чехова характерно и правильное наблюдение, что "истинные таланты всегда сидят в потемках, в толпе, подальше от выставки... Даже Крылов сказал, что пустую бочку слышнее, чем полную" (Т. 13, стр. 197). Подметил Чехов и другую важную сторону: "Недовольство составляет одно из коренных свойств всякого настоящего таланта" (Т. 14, стр. 309).
Чехов, проявлявший в своей литературной деятельности поразительную трудоспособность и творческое разнообразие, требовал и от других писателей этих необходимых -качеств. В письме к И. Щеглову (от 22 февраля 1888 г.) Чехов высказал мысль, что такое разнообразие может служить признаком внутреннего богатства. "Нельзя жевать все один и тот же тип, один и тот же город, один и тот же турнюр." (Т. 14, стр. 176.)
Писатель должен много писать, ибо "талант познается не только по качеству, но и количеству и,м сделанного". (Т. 14, стр. 325-326.)
Талант писателя, считал Чехов, приобретает большую силу, если он сочетается с другими качествами – знанием жизни, умом, образованностью.
Без знания жизни не может быть мастерства, творческой оригинальности, потому что где "нет знания, там нет и смелости" (Т. 14, стр. 345.)
Чехов много раз в своих письмах касался вопроса о значении ума в творческой деятельности писателя. Только художник, обладающий большим умом, может возбудить мысль воспринимающих его искусство. А возбуждение мысли читателя является одним из основных и наиболее ценных качеств литературного искусства, Чехов высоко оценил "Крейцерову сонату" Л. Толстого за то, что она "до, крайности возбуждает мысль". Эта особенность большого, содержательного искусства – возбуждать мысль – была свойственна Чехову; своим художественным лаконизмом он активизировал– мысль и воображение читателя. Вот почему Чехов, опираясь на свой художественный опыт, называл краткость "сестрой таланта" и рекомендовал "учиться писать талантливо, т. е. коротко" (Т. 14, стр. 337).
По мысли Чехова, писатель должен обладать не только талантом, но и литературным образованием. Литературно необразованный писатель, даже обладающий талантом, будет допускать в своем творчестве большие промахи эстетического порядка. Это свое суждение Чехов подтверждает отдельными примерами из жизни современной ему литературы. Так, Гиляровский, по характеристике Чехова в одном, из писем к А. Плещееву, – "человечина хороший и яе без таланта, но литературно необразованный. Ужасно ладок до общих мест, жалких слов и трескучих описаний, веруя, что без этих орнаментов не обойдется дело" (Т. 14, стр. 131.) А всяческие "орнаменты", украшательства противопоказаны искусству. В этом же письме Чехов противопоставляет "орнаменты", красивость подлинной красоте в творчестве, а красота заключается в простоте и искренности. Здесь Чехов почти дословно повторяет эстетический закон, сформулированный Белинским: простота есть красота истины.
* * *
Есть в эстетике Чехова одна оригинальная черта – установление роли научного образования в творческой практике писателя, в его методе.
Чехов, получивший солидное медицинское образование, выступал как художник – "исследователь действительности", обогатив содержание своего творчества и свой творческий метод. Чехов показал, что естественно-научные знания не могут быть в конфликте с поэтическим восприятием мира. В качестве доказательства Чехов приводил пример: "в Гете рядом с поэтом прекрасно уживался естественник!"3 Т. 14, стр. 368.
Вопрос о роли медицинского, образования в творческой практике Чехова и в его эстетике давно уже поставлен в литературе о писателе, хотя до сих пор он не получил четкого и исчерпывающего решения.
Еще в 1914 г. появилась статья Леонида Гроссмана "Натурализуя Чехова". Правильно указывая на то, что Чехов-писатель неотделим от Чехова-врача, что медицинское образование оказало влияние на его материалистическое мировоззрение и на метод художественной работы,, А. Гроссман при этом допустил ряд ошибок в понимании характера влияния. По мнению Л. Гроссмана, медицинская практика раскрыла перед Чеховым "ужас жизни, жестокость природы и беспомощность человека... Человек предстал перед ним как больное животное... С этого момента Чехов начал смотреть на мир с глубокой и подчас даже брезгливой грустью..." (Л. Гроссман. Мастера слова. М, 1928, стр. 205).
А. Гроссман считает, что в литературной школе Чехова сыграли большую роль французские писатели-натуралисты главным образом Золя. К литературной теории Золя Чехов был подготовлен своим первым учителем – Дарвином" А. Гроссману представляется значительным фактором в истории чеховского творчества то обстоятельство, что как раз в эпоху литературных дебютов Чехова "Вестник Европы" помешает статьи Золя об экспериментальном романе, Все эти суждения А. Гроссмана опровергаются как высказываниями Чехова, так и содержанием его творчества. Чехов в своих письмах не раз говорил о том, что он не любит Золя как писателя (это подтверждают и мемуаристы); Чехов оценил Золя как человека и французского патриота только после его принципиальных и смелых выступлений в связи с делом Дрейфуса.
Нельзя согласиться с мнением А. Гроссмана о том, что эстетика Чехова развивалась под влиянием теории Золя об экспериментальном романе. Внешне у Чехова и Золя есть точки соприкосновения: оба писателя признавали значение науки для художественной деятельности человека. Чехов говорил о том, какую значительную роль в его творчестве сыграло медицинское образование; он указывал также и на то, что писатель должен быть таким же объективным, как и химик. Но все эти высказывания Чехова надо понимать в том смысле, что научное образование, научный метод помогают писателю лучше, глубже разобраться в жизненных явлениях, в человеческой психологии и вырабатывают у писателя навыки "научно-художественного" мышления. Художественное творчество – это искусство, но это искусство тем ценнее, чем больше оно опирается на научные данные. Еще В. Г. Белинский подчеркивал: "Наука, живая, современная наука, сделалась теперь пестуном искусства и без нее – немощно вдохновение, бессилен талант". (В. Г. Белинский. Поли. собр. соч. Т. VI. 1955, стр. 488).
Нет искусства без науки, нет науки без искусства. Наука и искусство взаимопроникают, обогащают друг друга.
Н. А. Добролюбов говорил в "Темном царстве" о необходимости связи знания с искусством и о слиянии науки и поэзии как об идеале в искусстве, хотя сам критик понимал не только то общее, что' роднит "величие философствующего ума" и "величие поэтического' гения" (глазное – умение отличать существенные черты предмета от случайных), но отмечал и "разницу между мыслителем и художником"-в их специфической творческой деятельности.
Чехов в значительной мере приблизился к добролюбовскому идеалу слияния в искусстве научного познания предметов и их творческого обобщения, воспользовавшись в своем художественном освоении мира "мудростью научного метода" и отдельными естественно-научными и медицинскими знаниями. Но Чехов никогда не отождествлял искусства с наукой. О" прекрасно понимал специфичность этих двух видов человеческого познания.
Особенно интересным в этом отношении является письмо Чехова к Суворину от 3 ноября 1888 г., где содержится много ценных суждений, характерных для эстетики Чехова. Чехов в этом письме, как и в других случаях, выступает панегиристом науки и научного мышления: "Кто усвоил себе мудрость научного метода и кто поэтому умеет мыслить научно, тот переживает немало очаровательных искушений" 2Т. 14, стр. 216..
Чехов, высоко ценя научный метод, вместе с тем очень осторожен в "искушениях". Признавая материалистическую детерминированность явлений действительности, Чехов видит в то же время и специфические особенности отдельных проявлений жизни. Чехов говорит: "Кто владеет научным: методом, тот чует душой, что у музыкальной пьесы и у дерева есть нечто общее, что та и другое создаются по одинаково правильным, простым законам". Но Чехов считает нецелесообразным искать "физические законы творчества", те формулы, по которым "художник, чувствуя их инстинктивно, творит музыкальные пьесы, пейзажи, романы и проч.". По мнению Чехова, "физиология творчества, вероятно, существует в природе, но мечты о ней следует оборвать в самом начале. Т. 14, стр. 216.Свою точку зрения Чехов убедительно аргументирует. Он, материалистически решая вопрос о художественном творчестве (оно, как и все явления жизни, подчиняется в конечном счете общим законам лрироды), считает бесполезным разрабатывать вопросы физиологии творчества, так как открытие "клеточек" или "центров", заведующих способностью творить, не поможет разобраться в этой специфической деятельности человека. И Чехов приходит к верному выводу: "есть единственный выход – философия творчества". (Т. 14, стр. 217.) Только разработка вопросов философии творчества может раскрыть закономерности в этой специфической области.
Чехов предлагает метод разработки философии творчества: "Можно собрать в кучу все лучшее, созданное художниками во все века, и, пользуясь научным методом, уловить то общее, что делает их похожими друг на друга и что обуславливает их ценность. Это общее и будет законом. У произведений, которые зовутся бессмертными, общего очень много; если из каждого из них выкинуть это общее, то произведение утеряет свою цену и прелесть. Значит, это общее необходимо и составляет conditio sine qua non всякого произведения, претендующего на бессмертие." (Там же.)
Нельзя не согласиться с Чеховым в том, что у так называемых вечных созданий искусства, литературы есть ряд общих черт, делающих их бессмертными; определить эти общие черты, раскрывающие законы художественного творчества, – почетная задача философии. Надо к этому высказыванию Чехова добавить, что философия может успешно справиться с этой задачей, если она будет руководствоваться правильной научной методологией, а такой методологией может быть только марксизм. Буржуазная методология оказалась бессильной в решении сложных вопросов художественного творчества (известно, что буржуазный философ Риккерт заявил, что творчество – это сугубо интимная область, поэтому оно не подлежит научному изучению).
Эстетические суждения Чехова нуждаются еще в таком дополнении: в философии и психологии творчества важно выяснить не только то общее, что является характерным для творческой деятельности) вообще, но и то специфическое, что отличает отдельные виды искусства и что отличает индивидуальные особенности отдельных художников.
Есть у Чехова еще одно ценное высказывание (в письме к Россолимо от 11 октября 1899 г.), показывающее, что Чехов прекрасно понимал специфическую природу искусства и не отождествлял его с наукой: "Замечу кстати, что условия художественного творчества не всегда допускают полное согласие с научными данными; нельзя изобразить на сцене смерть от яда так, как она происходит на самом деле. Но согласие с научными данными должно чувствоваться и в этой условности, т. е. нужно, чтобы для читателя или для зрителя было ясно, что это только условность и что он имеет дело со сведущим писателем". (Т. 18, стр. 244).
Чехов понимал, что любое искусство условно, что нельзя грубо отождествлять художественную правду с правдой жизни, что нельзя в искусство прямо, непосредственно переносить явления жизни – натурализм противопоказан художественно-реалистической природе подлинного искусства. Только в самом раннем творчестве Чехов-писатель проявлял натуралистические тенденции, подчас давая в своих произведениях поверхностные зарисовки с натуры. Чехов-мастер, осознавший эстетическую природу литературного искусства, давал в своем творчестве яркие художественно-реалистические обобщения явлений действительности. Чехов, писатель-мыслитель, умел насыщать большим философским смыслом свои художественные образы.
Нужно также отметить, возвращаясь к параллели Чехов и Золя, что и знаменитый французский питатель, преодолевая свою порочную натуралистическую теорию, сумел подняться в своих лучших произведениях до больших социально-философских обобщений.
* * *
В годы перелома – в пору напряженных идейных и эстетических исканий – Чехов высказал замечательные мысли об искусстве, о литературном труде. Он глубоко продумал свой и чужой писательский опыт. В результате Чехов пришел к отдельным выводам о закономерностях в жизни искусства. Многое в этих выводах подтверждало те законы художественного творчества, которые были открыты Белинским и другими представителями революционно-демократической эстетики. Тем самым Чехов примкнул к классической эстетике русского реализма.
Но Чехов, большой художник, умный и образованный писатель, обогатил эстетику и новыми идеями. Он сумел высказать ряд оригинальных суждений о красоте в жизни и искусстве, о таланте, о соотношении объективного и субъективного в художественном творчестве, о роли научного образования в творческом методе писателя и др.
* * *
Чехов в жизни и в творчестве – это яркое олицетворение страстной жажды красоты. Любимый чеховский герой доктор Астров говорит: «Что меня еще захватывает, так это красота. Неравнодушен я к ней». В этих словах заключен автобиографический подтекст.
В письме к M. E. Чехову (18 января 1887 г.) Антон Павлович замечает: "В нас говорит чувство красоты, а красота не терпит обыденного и пошлого... Чувство красоты в человеке не знает границ и рамок" (Т. 13, стр. 259).
Тема красоты у Чехова – гуманистическая тема. Чувство красоты, по мысли писателя, – это чувство, присущее подлинному, "живому" человеку; тот, кто теряет его, лишается основного качества – человечности, он превращается в пошляка: ведь "красота не терпит обыденного и пошлого". С точки зрения этого эстетического идеала Чехов рассматривает явления окружающей его действительности и находит там источник двух жизненно важных для гуманистического содержания своего творчества тем – красоты и пошлости.
Говоря о воспитанных людях, Чехов подчеркивал, что эти люди "воспитывают в себе эстетику", "им нужны свежесть, изящество, человечность" (Т. 13, стр. 197). "Красиво-простой" Чехов (по характеристике М. Горького) в своих произведениях пропагандировал близкий ему идеал эстетически воспитанных людей.
В одном из любимых своих рассказов – "Студент" Чехов высказал мысль, что "правда и красота всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле". Два эти начала – основное содержание гуманистической философии и эстетики Чехова, его художественного стиля.
Надо сказать, что эти принципы у Чехова не просто сосуществуют, а являются диалектическим единством: правда – в красоте и красота – в правде.
Для Чехова-гуманиста особенно ценна красота души человека. А основное качество человека, по мысли писателя, – правдивость, искренность. Весьма характерно для Чехова высказывание о Сереже Киселеве: "Самое красивое в нем – это его искренность"(Т. 14, стр. 203). Правда – в красоте человечности, в подлинно человеческих чувствах, стремлениях.
Чехов сумел проникновенно показать духовную красоту простого человека-труженика, богатство его внутренней жизни, широкий размах, "окрыленность" его души. И особенно близка была Чехову духовная красота человека творческого труда: писатель показал в своих произведениях, как творческий труд развивает способности человека и обогащает его внутренний мир.
Характерная для Чехова-писателя тема красоты получила впервые всестороннее освещение в произведениях переломного периода. Чехова в эти годы особенно сильно волновала красота в природе, в искусстве, в человеке.
Красота природы с большой силой и художественно обстоятельно показана в повести "Степь", где Чехов поет восторженный гимн красоте степного пейзажа.
Теме красоты в искусстве посвящен рассказ "Святой ночью". В рассуждениях Иеронима о сочинителе акафистов Николае ощущаются мысли Чехова об искусстве и его собственный художественный опыт. В эстетическом содержании рассказа улавливается мысль: мало знать материал и правдиво его воплотить – нужна еще тщательная художественная обработка, чтобы произведение волновало читателя, эстетически его удовлетворяло. "Надо, чтоб в каждой строчечке была мягкость, ласковость и нежность, чтоб ни одного слова не было грубого, жесткого или несоответствующего". Это место рассказа перекликается с теми письмами Чехова, где он борется за художественный лаконизм и музыкальность стиля.