Текст книги "Русская литература в ХХ веке. Обретения и утраты: учебное пособие"

Автор книги: Леонид Кременцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Излюбленный приём Астафьева – символ. Енисей, осётр, цветок в тундре – за каждой деталью большое художественное пространство, предоставлявшее читателю богатые возможности для раздумий.

Немалый вклад в деревенскую прозу 80-х годов внесли публицисты. В отличие от изящной словесности и беллетристики, где отдавалось предпочтение нравственно-психологическому и философскому подходам, публицистика в основной своей части исследовала хозяйственный – земледельческий, животноводческий, экономический – и бытовой аспекты сельской темы. Многие выступления публицистов оказывались событиями в жизни общества: они откровенно и остро говорили о проблемах, измучивших страну, которая некогда кормила полмира, а теперь сама обращалась к миру с протянутой рукой. Таковы «Русская земля» И. Васильева, «Ржаной хлеб» и «Про картошку» Ю. Черниченко, «В гостях у матери» А. Стреляного.

Похоже, что публицисты на какое-то время «приостановили» тему, и в 90-е годы термин «деревенская проза» в разговорах о новых книгах стал употребляться все реже и реже, обозначая главным образом произведения конкретного времени – 70—80-х годов.

Городская темаимеет давние традиции в русской литературе и связана с именами Ф. Достоевского, А. Чехова, М. Горького, М. Булгакова и многих других известных писателей. Но, пожалуй, только в 70—80-е годы XX века произведения на эту тему могут быть объединены рубрикой «городская проза». Стоит напомнить, что определения типа деревенская, городская, военная носят условный характер. Это – не научные термины, а своеобразные метафоры, позволяющие установить самую общую тематическую классификацию литературного процесса. Филологический анализ, целью которого является изучение особенностей стилей и жанров, своеобразие психологизма, типов повествования, отличительных признаков в использовании художественного времени и пространства и, конечно же, языка прозы, предусматривает иную терминологию.

Что стало причиной возникновения городской прозы в её новом качестве? В 60—70-е годы по причинам, о которых речь шла выше, в России активизировались миграционные процессы. Городское население стало быстро увеличиваться.' Состав и интересы читательской аудитории изменялись. В те годы роль серьезной литературы в общественном сознании была значительно активнее, чем теперь. Естественно, что привычки, манера поведения, образ мыслей, вообще психология городских аборигенов привлекали к себе повышенное внимание. С другой стороны, жизнь новых горожан-переселенцев, в частности так называемых лимитчиков, предоставляла писателям широкие возможности для художественного исследования новых областей человеческого бытия.

Колумбом новой городской прозы стал Ю.В. Трифонов. Его повести 70-х годов – «Обмен», «Предварительные итоги», «Долгое прощание», «Другая жизнь», «Дом на набережной» – изображали каждодневную жизнь московской интеллигенции. Впечатление, что писатель сосредоточивался исключительно на бытовой стороне жизни, обманчиво. В его повестях действительно не происходит никаких крупных общественных событий, потрясений, трагедий. Нравственность человека испытывается в них на будничном семейном уровне, но оказывается, что выдержать подобные испытания ничуть не легче, чем экстремальные ситуации. На пути к идеалу, о котором мечтают все герои Трифонова, оказываются мелочи жизни. Выразительны в этом плане названия повестей.

В повести «Обмен»инженер Дмитриев решил обменять жилплощадь, чтобы съехаться с больной матерью. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что мать он предал. Обмен произошел прежде всего в плане духовном – герой «обменял» порядочность на подлость.

В «Предварительных итогах» исследуется распространенная психологическая ситуация, когда человек, неудовлетворенный прожитой жизнью, собирается подвести черту под прошлым и с завтрашнего дня начать всё сызнова. Но у переводчика Геннадия Сергеевича предварительные итоги, как это часто бывает, оказываются окончательными. Он сломлен жизнью, воля его парализована, бороться за свои идеалы, за себя он не в состоянии.

Не удается сразу начать «другую жизнь» и Ольге Васильевне, персонажу одноимённой повести, похоронившей сорокалетнего мужа.

В этих произведениях Трифонова особенно удачно использован прием несобственно-прямой речи, помогающий создать внутренний монолог героя, показать его духовные искания. Только через преодоление мелкой житейской суеты, «наивного эгоизма» во имя какой-то высокой цели может быть реализована мечта о другой жизни. Психологический реализм Ю. Трифонова заставляет вспомнить рассказы и повести А.П. Чехова. Творческая связь этих художников несомненна.

Во всем своем богатстве, многогранности городская тема раскрылась в произведениях Л. Петрушевской, В. Маканина, Вяч. Пьецуха, С. Довлатова, С. Каледина, М. Кураева. Она предоставила наилучшие возможности для реализации творческих принципов «другой» прозы.

В рамках городской темы обнаружил себя феномен женской прозы. Никогда еще не являлось читателю сразу столько талантливых писательниц.

В 1990 году вышел очередной сборник «Не помнящая зла», представивший творчество Т. Толстой. Л. Ванеевой, В. Нарбиковой, В. Токаревой, Н. Садур и др. Со временем к ним прибавлялись все новые и новые имена, и женская проза вышла далеко за рамки городской.

В условиях тоталитарного идеологизированного общества особое место принадлежало военной прозе. Ей отдавалось преимущество в планах литературно-художественных издательств и журналов. Она играла видную роль в системе всепроникающего военно-патриотического воспитания (школьная игра «Зарница» и т. п.) Не последнюю роль играло то обстоятельство, что в годы застоя 70 % отечественной промышленности входило в ВПК, а это миллионы и миллионы рабочих, инженеров, служащих, конструкторов, ученых, занятых изготовлением разного рода оружия, патронов и гранат, танков и БТР, ракет и боевых самолетов и т. д., и т. п. Однако не стоит только этим объяснять тиражи и широкое распространение военной прозы.

Отечественная война – незаживающая рана в памяти народа. Нет, наверное, семьи, где она не оставила бы свой страшный след. События того времени еще долго не утратят притягательной силы. Есть и еще одна, профессиональная, так сказать, причина Главным объектом изображения писателя становится внутренний мир человека, его неповторимость, его тайна. В экстремальных обстоятельствах, какие непрерывно являет война, обостряются чувства, до конца раскрываются характеры, обнажаются самые потаенные мотивы поведения, скрытые подчас даже от самого человека. Трудно представить себе более «выгодный» для художника материал.

Во второй половине XX века в военной прозе произошли серьёзные изменения. От художественно-документальной литературы первых послевоенных лет к «окопной правде» 60-х годов, от описания собственно боевых действий в толстых книгах 60—70-х годов к примечательному факту: в рассказах и повестях 70—80-х со страниц произведений постепенно стали исчезать военные реалии, все меньше описывались сражения, реже стреляли, реже грохотали разрывы бомб и снарядов – центр тяжести переместился в область психологии человека, побывавшего на войне. Такой видится эволюция военной прозы.

В повести Е. Носова «Усвятские шлемоносцы» действие происходит в деревне, услышавшей трагическую новость и снаряжавшую своих шлемоносцев на защиту Отечества. Его рассказ «Красное вино победы» рисует события в тыловом госпитале.

Одним из лучших произведений военной прозы семидесятых, безусловно, стал «Сашка» В. Кондратьева, где в центре повествования внутренние переживания героя. Тяжелые последствия войны описывал В. Распутин в повести «Живи и помни». Свой аспект в исследовании трагической триады: любовь – долг – смерть нашли Б. Васильев («А зори здесь тихие»), Е Бакланов («Навеки девятнадцатилетние»), В. Богомолов («Момент истины»),

В 80-е годы вновь активизировался читательский интерес к документальным книгам о войне: вышли в свет мемуары прославленных полководцев Отечественной войны. Подлинным событием явились книга А. Адамовича «Каратели» и «Блокадная книга», написанная им совместно с Д. Граниным. Большой общественный резонанс имела книга С. Алексиевич «У войны не женское лицо».

Значительно обогатился тематический диапазон военной прозы – появились книги об армии в мирное время («Сто дней до приказа» Ю. Полякова, «Стройбат» С. Каледина), сатирические сочинения («Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» В. Войновича).

Вернулся на родину роман «Генерал и его армия» Г. Владимова, продолжалась работа над повествованием В. Астафьева «Прокляты и убиты».

К концу периода были написаны книги о войне в Афганистане. Знаменитая книга С. Алексиевич «Цинковые мальчики», из-за чеченских событий, увы, не потеряла актуальности.

Вся история русской военной прозы в двадцатом столетии есть драматическая история поисков правды и борьбы за истину, продолжавшая традиции великого мастера батальных сцен Л.Н. Толстого.

Литературу 70–80 годов невозможно представить себе без произведений на исторические темы. Жанры исторической прозы, тесно связанные с общественно-политической ситуацией времени создания и вместе с тем сохраняющие память о традициях мирового искусства, предстали в современную эпоху как богатое и сложное явление.

Возрастание интереса к минувшему связано с актуализацией проблемы исторической памяти в общественном сознании. В условиях драматически развивающейся действительности второй половины XX века, в поисках путей в будущее человечество стремится обрести чувство «устойчивости, стабильности своего существования на земле» (Д. Лихачёв), постигая единство настоящего и прошлого.

На первый взгляд может показаться странным, что в то время как историческая наука находилась в глубоком кризисе, историческая проза переживала несомненный ренессанс. Губительные препоны, мешавшие в период «застоя» работе ученых, преодолевались в исторической прозе благодаря её специфике. Новое поколение писателей, вошедшее в литературу в «оттепельные» 50—60-е годы, ощутило потребность восстановить «оболганную историю» (А. Солженицын).

Особенностью осмысления исторических тем и сюжетов в новейшей прозе является интерес писателей к вечным, нравственным вопросам, к которым обернулась вся литература– Проблемы совести, долга, жизни и смерти, любви и ненависти приобретают особую масштабность и значимость при проекции на события, от которых зависят судьбы отдельных людей и целых народов. Избрав путь нравственно-философского постижения минувшего, Д. Балашов, В. Шукшин, Ю. Давыдов, Ю. Трифонов, Б. Окуджава и другие писатели вступили в диалог с читателем по проблемам политики и нравственности, народа и власти, личности и государства.

Современные исторические романисты в изображении минувшего оказались ближе к традициям русской классики (А. Пушкину, Л. Толстому) и копыту интеллектуального романа XX века (Т. Манну, Л. Фейхтвангеру, Д. Мережковскому, М. Алданову), нежели к своим непосредственным предшественникам по советской литературе. В центре их внимания находится человек, сложные соотношения личности с объективным историческим процессом.

Развитие исторической прозы 70—80-х годов шло по линии преодоления односторонности, эстетической узости произведений этого жанра предшествующего периода, преодоления тенденциозности в отборе фактов, отказа от политизации и непременной героизации истории, от идеализации исторических личностей.

На характер осмысления минувшего в исторической прозе, безусловно, повлиял противоречивый облик времени, отмеченный, с одной стороны, пафосом внутреннего высвобождения, а с другой – моментами торможения и застоя, возобладавшими в социально-политической, экономической, идеологической сферах.

Потребность в правде и невозможность её появления в подцензурной печати без умолчаний побуждали художников искать в истории ответы на злободневные вопросы. В условиях «застойного» времени историческая проза была для многих писателей еще и формой ухода из идеологизированной современности. Нередко история становилась своеобразным средством разрешения острейших социально-политических и нравственно-философских проблем текущей действительности.

В атмосфере нравственных и эстетических исканий 70—80-х годов сложились ведущие типы исторических повествований: собственно исторические романы, в которых исследуются переломные эпохи отечественной истории, «судьба человеческая, судьба народная» (произведения Д. Балашова, Н. Задорнова,

В. Лебедева, А. Солженицына и др.); книги, ищущие ответа на современные вопросыв прошлом (произведения В. Шукшина, Ю. Трифонова, Ю. Давыдова и др.); параболические сочинения,обращенные к вечным вопросам, конкретизированным историей (произведения Б. Окуджавы, О. Чиладзе, Ч. Амирэджиби).

Своеобразным предвестием нынешнего расцвета массовой литературы стали исторические книги В. Пикуля. Его романами «Пером и шпагой», «Слово и дело», «Битва железных канцлеров», «У последней черты», «Фаворит» увлекались читатели, отлученные от «Историй» Н. Карамзина и В. Ключевского, от произведений М. Алданова и Р. Гуля. Увлекательная интрига романов, знакомящих с фактами, недоступными прежде, атмосфера запретности и литературного скандала, сопутствующего публикациям, способствовали рождению феномена В. Пикуля. Массовый читатель, которого обременяла эрудиция Д. Балашова, оставлял равнодушным тонкий психологический рисунок Ю. Давыдова и Ю. Трифонова, не затрагивал фантастико-гротесковый изыск Б. Окуджавы, массовый читатель, всегда нуждавшийся в легком, увлекательном повествовании, любивший Дюма и Дрюона, легко прощал Пикулю то, чего прощать было нельзя: вторичность и недостоверность информации, невзыскательность вкуса, доходившую порой до откровенной пошлости, отсутствие сколько-нибудь серьезных концепций, объясняющих движение истории.

В целом же историческая проза этого времени привлекает многообразием подходов к минувшему, самостоятельностью исторических и философских концепций, неповторимостью художественных решений, а главное – поиском правды о человеке и мире.

Особое место в литературе 70—80-х годов принадлежит книгам о ГУЛАГе. Все началось с публикации осенью 1962 года в «Новом мире» рассказа А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Значительно позднее увидел свет написанный им ранее роман «В круге первом». Но главное из созданных писателем на эту тему сочинений – художественно-документальное исследование «Архипелаг ГУЛАГ», получившее Нобелевскую премию, но изданное в России только в 1990 году. Солженицын писал: «Эту книгу непосильно было создать одному человеку. Кроме всего, что я вынес с Архипелага – шкурой своей, памятью, ухом и глазом, материал для этой книги дали мне в рассказах, воспоминаниях и письмах (перечень 227 имён).

Я не выражаю им здесь личной признательности: это наш общий дружный памятник всем замученным и убитым».

Заявили о себе авторы многочисленных мемуарно-автобиографических книг о ГУЛАГе – Е. Гинзбург «Крутой маршрут», А. Жигулин «Черные камни», О. Волков «Погружение во тьму». Эти книги написаны людьми, выплеснувшими на страницы своих книг тяжелую обиду на вопиющую несправедливость, пережившими ужасающие страдания и унижения. Напоминание и предостережение – вот пафос этих книг, сохранивших звучание подлинных, исторически достоверных документов.

Свои свидетельства оставили также В. Шаламов («Колымские рассказы»), Г. Владимов («Верный Руслан»), А. Рыбаков («Дети Арбата»), Ю. Домбровский («Хранитель древностей», «Факультет ненужных вещей»).

Двадцатый век достойно продолжил традиции русской классики – «Записки из Мертвого дома» Ф.М. Достоевского, «Остров Сахалин» А.П. Чехова.

И уже в 80-е годы зазвучали голоса, утверждавшие, что тема ГУЛАГа будто бы исчерпана. Опровержением могут служить книги Евг. Федорова и В. Зубчанинова, появившиеся в 90-е годы.

Только в последней трети XX века в русскую литературу вошли художественные произведения об учёных и их работе, дающие основания утверждать, что рядом с деревенской, военной, исторической получила право на существование и проза научная. Почему этого не случилось раньше и в больших масштабах? Объяснение лежит на поверхности. Все, что связано с мало-мальски серьезными научными исследованиями, в стране было строго засекречено. Говорили иногда о результатах, сам же процесс научных поисков и всё, что ему сопутствовало, оставались за семью печатями. При том, что художественную литературу, естественно, менее всего интересовала техническая сторона научных открытий и изобретений.

Современной художественной прозе за короткий срок удалось превзойти тот уровень, который был достигнут в недавнем прошлом отдельными сочинениями на эту тему: В. Каверин «Открытая книга», Д. Гранин «Иду на грозу». Научная проза 70—80-х годов являет собой богатый в тематическом, стилевом, жанровом отношениях пласт произведений, исследующих разные аспекты бытия науки и учёных.

Во-первых, это научно-художественная проза, на современном этапе достигшая особенных успехов в биографическом жанре. Большой интерес представляют жизнеописания крупных учёных, которые позволяют войти в круг идей той или иной науки, ощутить противоборство мнений, остроту конфликтных ситуаций в большой науке. Известно, что XX век – не время гениальных одиночек. Успех в современной науке чаще всего приходит к группе, коллективу единомышленников. Однако и роль лидера огромна. Научно-художественная литература знакомит с историей того или иного открытия и воссоздает характеры руководителя и его ведомых во всей сложности их взаимоотношений. Таковы книги Д. Данина о датском физике – «Нильс Бор», Д. Гранина – «Зубр», о сложной судьбе знаменитого биолога Н.В. Тимофеева-Ресовского и его же повесть «Эта странная жизнь» о математике Любищеве. Это и вернувшееся на родину повествование М. Поповского об удивительной, трагической, многострадальной и такой типичной для XX века судьбе выдающегося человека – «Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга» (1990).

Во-вторых, это, условно говоря, бытовая проза, живописующая будни учёных и людей, их окружавших, во всем разнообразии проблем, конфликтов, характеров, интересных и острых психологических коллизий. Таковы романы И. Грековой «Кафедра» и А. Крона «Бессоница».

В-третьих, это книги, исследующие особенности технократического сознания, когда наука становится средством утверждения «сильной личности», попирающей нравственные принципы ради карьеры, привилегий, славы, власти. Таков нравственно-философский роман В. Дудинцева «Белые одежды» и книга В. Амлинского «Оправдан будет каждый час».

В годы тоталитаризма многие литературные жанры либо влачили жалкое существование, либо исчезали вообще. Так, строителям социализма оказалась ненужной сатира. Блестящие романы И. Ильфа и Е. Петрова подвергались запрету, о судьбе М. Зощенко и говорить не приходится. И только начиная с 60-х годов, постепенно, русская литература возвращала к жизни один из своих излюбленных жанров. Об её успехах свидетельствует талантливая плеяда сатирических дарований, появившаяся в 70—80-е годы: В. Войнович, Ф. Искандер, Гр. Горин, Вяч. Пьецух, И. Иртеньев, И. Ивановский и др.

Возродились жанры антиутопий – В. Аксёнов, А. Гладилин, А. Кабаков, В. Войнович, а также научной фантастики – И. Ефремов, А. и Б. Стругацкие, А. Казанцев.

Возник совершенно новый для русской литературы жанр фэнтези. Все большая роль в творческом облике литературы стала принадлежать мифам, легендам, притчам.

4

Поэтический бум 60-х годов остался да, видимо, и останется уникальным явлением в истории русской литературы. Все-таки А. Пушкин был прав: «…Поэзия не всегда ли есть наслаждение малого числа избранных, между тем как повести и романы читаются всеми и везде» ²⁶⁾. Поэтому возвращение поэтической реки после бурного половодья в обычные берега не может оцениваться как регресс.

Поэзия 70—80-х годов, лишившаяся массовой аудитории, не остановилась. Творческие поиски были продолжены, и результат говорит сам за себя.

Начало периода характеризуется преобладанием «традиционной поэзии», представленной именами Ю. Друниной и С. Орлова, А. Тарковского и Л. Мартынова, Д. Самойлова и Б. Слуцкого, К. Ваншенкина и Б. Чичибабина, В. Соколова и Е. Винокурова. Не смолкли и голоса шестидесятников – А. Вознесенского, Б. Окуджавы, Б. Ахмадулиной, Е. Евтушенко.

Ближе к сегодняшнему дню, сначала в андеграунде, а затем и открыто зазвучали голоса модернистовсамых различных ориентаций. Традиции лианозовской школы были продолжены и развиты в поэзии метареалистов(О. Седакова, И. Жданов, Е. Шварц) и концептуалистов(Л. Рубинштейн, Д. Пригов, Н. Искренно, Т. Кибиров). Нашли своего читателя создатели иронической поэзии (И. Иртеньев, В. Вишневский, И. Ивановский).

Общая для литературы 70—80-х годов тенденция взаимодействия искусств обнаружила себя в оригинальных жанрах авторской песни(А. Галич, Н. Матвеева, В. Высоцкий и др.), рок-поэзии (А. Башлачев, Б. Гребенщиков, А. Макаревич и др.), видеом (А. Вознесенский).

Оригинальным, ярким событием в поэзии конца века стало творчество И. Бродского,удостоенного Нобелевской премии.

Поэзия этого времени представляет собой органический сплав в самом широком диапазоне реалистических и модернистских тенденций. Ей равно присущи новые ритмы, размеры, рифмы и опора на уже известные, традиционные образы и приемы.

Знаменательная особенность – возрождение духовной лирики(3. Миркина, С. Аверинцев, О. Николаева, Ю. Кублановский).

Русская поэзия, несмотря на страшный урон, понесенный в годы тоталитаризма, понемногу восстанавливается. Достаточно перелистать толстые журналы за несколько последних лет: много новых и полузабытых имен, много отличных стихов. Не кажется преувеличением попытка ряда критиков и литературоведов именовать стихи последних лет «бронзовым веком» русской поэзии. Однако язык – этот надежный и точный индикатор – свидетельствует: в обществе идут разные процессы. Да, ведется борьба за культуру, за духовность, за нравственность. Но язык! Язык неопровержимо доказывает, как ещё долог будет и труден путь. Н. Заболоцкий был прав: «Душа обязана трудиться»… Здесь спасение! Живое слово должно восторжествовать!

Творчество Д. Самойлова может служить одним из примеров эволюции художника в необходимом направлении. Настроение его ранней поэзии выразилось в поэтической строке: «Война, беда, мечта и юность». Единственный из военного, «неполучившегося», как он его называл, поколения поэтов-современников, Самойлов мало писал о войне.

Его кумиром, как и большинства поэтов его времени, в молодости был В. Маяковский. С годами он ушел от него к Пушкину и Ахматовой, от узкосоциальной тематики к общечеловеческой.

Самойлов – автор целого ряда поэтических сборников и поэм. Особое внимание обращает на себя книга под пушкинским названием «Волна и камень», в которой явственно обнаружились экзистенциальные мотивы, а излюбленная историческая тема выступила в характерно самойловской интерпретации.

Самойлов воспитывает своего читателя в духе свободных ассоциаций, парадоксов, неожиданных и странных поворотов судеб своих героев. При этом он мастерски владеет стихом, всеми его видами, рифмами, строфикой. Написанная им «Книга о русской рифме» – труд, единственный в своем роде.

В итоговой книге поэта «Голоса за холмом» звучат грустные мотивы:

 
Мне выпало счастье быть русским поэтом.
Мне выпала честь прикасаться к победам.
 
 
Мне выпало горе родиться в двадцатом,
Проклятом году и в столетье проклятом.
 
 
Мне выпало всё… ²⁷⁾
 

Самойлов скоропостижно скончался на поэтическом вечере, посвященном памяти Б. Пастернака

По прошествии недолгого времени стало очевидно, что Давид Самойлов – одна из авторитетных фигур в русской поэзии второй половины XX века.