Текст книги "Русская литература в ХХ веке. Обретения и утраты: учебное пособие"

Автор книги: Леонид Кременцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В книге М. О. Чудаковой «Литература советского прошлого», в разделе, посвященном 30-м годам, есть ключевая фраза: «Укоренение темы Сталина в литературе стало одним из ограничителей, сдерживающих ее развитие» ²³⁾.

Сталин и 1937 год – два символа, в полном объеме раскрывающих судьбу русской словесности XX века во всех её аспектах: личностном, тематическом, стилевом, жанровом и т. д. Миновало несколько десятилетий прежде, чем они ушли в прошлое. Да и ушли ли?

За почти четверть века после 1917 года появилось немало новых имен и произведений. Но по гамбургскому счету лишь очень немногие из них останутся в мировой литературе. Строжайшая регламентация того, о чем и как писать, одних обрекла на творческое бесплодие, других – на сочинение заведомо нехудожественных конъюнктурных вещей.

5

Идеологические стереотипы и принципы тоталитарной пропаганды в годы Великой Отечественной войны остались без изменения. В русской советской литературе 30-х годов бросалось в глаза явное оскудение в сравнении с предшествующим периодом: сузился жанровый диапазон, сходили на нет лирика, сатира, фантастика и т. п. Изящная словесность исчезала. Страницы изданий заполонили беллетристические сочинения публицистического толка. Талант писателя, ограниченный разветвленной системой всякого рода установок и требований, утрачивал возможность свободного выражения. Поблекли изобразительные и выразительные средства поэтической речи. Страх и подозрительность, дарившие в обществе, не способствовали духовному развитию художника. Все это объясняет парадоксальное суждение Б. Пастернака о ситуации начала 40-х годов: «Трагический, тяжелый период войны был живымпериодом и в этом отношении вольным и радостным возвращением чувства общности со всеми» ²⁴⁾.

Война с фашистской Германией потребовала перестройки всех сфер жизни общества, но административно-командная система не отказалась от своих принципов управления государством в целом и литературой в частности. Еще до войны официальное искусство стало средством обработки общественного сознания.

Машина тоталитарной пропаганды, полный контроль над средствами информации, сама административно-командная система и её идеологические стереотипы сохранялись и в годы войны. Культура и искусство оставались под непосредственным контролем ЦК партии, правительства и лично Сталина. Но в начале войны всё это как-то отодвинулось на второй план. Перед лицом грозной опасности возникло «вольное и радостное» чувство общности людей разных национальностей, профессий и возрастов, сплотившихся во имя спасения отечества. Каждый искал и находил своё место в новых условиях.

Писатели и поэты приняли участие в народных ополчениях, оказались в действующей армии. Многие работали во фронтовой печати – А. Твардовский, К. Симонов, Н. Тихонов, А. Сурков, Е. Петров, А. Гайдар и др.

Произошли изменения в самой структуре художественной литературы. С одной стороны, укрепились позиции публицистики и беллетристики, с другой – сама жизнь потребовала восстановления в правах лирики и сатиры.

Одним из ведущих жанров стала лирическая песня. Поистине всенародными стали «В прифронтовом лесу», «Огонек», «На солнечной поляночке», «Землянка». Не менее значительным было влияние лирики. Стихи К. Симонова, например, были у всех на слуху, вызывали желание откликнуться. Так, появились десятки вариантов стихотворения «Жди меня». На фронте и в тылу возникали различные переложения «Катюши» и других популярных песен.

Поэты – от Д. Бедного до Б. Пастернака – откликнулись на народное горе. А.А. Ахматова создала исполненные высокого достоинства и душевной боли за судьбу родины стихи «Клятва», «Мужество», «Птицы смерти в зените стоят». Но и эпическая поэзия не сдала своих позиций. Возродился жанр баллады (К. Симонов, А. Твардовский и др.), поэмы и повести в стихах были созданы Н. Тихоновым («Киров с нами»), В. Инбер («Пулковский меридиан»), М. Алигер («Зоя»), О. Берггольц («Ленинградская поэма»). Высшим достижением в этом жанре стала воистину народная поэма А. Твардовского «Василий Теркин», единственное произведение советского времени, заслужившее высокую оценку И. Бунина,

В прозе главенствовал очерковый жанр. Публицистике отдали дань М. Шолохов и Л. Леонов, И. Эренбург и А. Толстой, многие другие прозаики. В статьях и очерках авторов говорилось об ужасах войны, вопиющей жестокости фашистов, боевой доблести и патриотических чувствах соотечественников.

Не был забыт и жанр рассказа. Из числа наиболее интересных можно назвать произведения А. Платонова, К. Паустовского и ряда других авторов. Создавались циклы рассказов – «Морская душа» Л. Соболева, «Севастопольский камень» Л. Соловьева, «Рассказы Ивана Сударева» А. Толстого.

С 1942 года стали появляться героико-патриотические повести– «Дни и ночи» К. Симонова, «Волоколамское шоссе»

А. Бека, «Взятие Великошумска» Л. Леонова, «Народ бессмертен» В. Гроссмана. Композиционным центром в них, как правило, был мужественный борец с фашизмом.

Романный жанр в годы войны не дал вершинных творений, но всплеск национального самосознания побудил писателей ради утверждения мысли о непобедимости русского народа заглянуть в прошлое в поисках исторических аналогий («Генералиссимус Суворов» Л. Раковского, «Батый» В. Яна и др.).

Наиболее популярными историческими личностями в произведениях разных родов и жанров литературы становятся Пётр

Первый и Иван Грозный. А. Толстой продолжает работу над третьей книгой романа «Пётр Первый» и пишет драматическую повесть-дилогию «Иван Грозный». В. Костылев создает роман «Иван Грозный». Иван IV оценивается в этих книгах как собиратель земли русской, ему прощается жестокость, оправдывается опричнина. Смысл этой аллюзии был очевиден: прославление вождя в эти годы не ослабевает, несмотря на тяжелые поражения в начале войны.

До сентября 1942 года в осаждённом Ленинграде работал Драматический театр, библиотеки. Событием в мировой культуре стала премьера Героической Седьмой симфонии Д. Шостаковича, посвященной защитникам города.

Война полностью владела мыслями и чувствами художников. Стихи и проза, спектакли и фильмы, песни военных лет, произведения живописи находили отклик в сердцах людей, вселяли уверенность в победе.

Тем не менее сложившаяся в 30-е годы нормативная эстетика социалистического реализма диктовала свои условия, пренебрегать которыми писатель, желавший быть опубликованным, не мог. Задача искусства и литературы виделась в иллюстрировании идеологических установок партии, доведении их до читателя в «охудожествленной» и предельно упрощенной форме. Всякий, кто не удовлетворял требованиям, подвергался проработкам, мог быть сослан или уничтожен.

Уже на следующий после начала войны день у председателя Комитета по делам искусства состоялось совещание драматургов и поэтов. Вскоре при Комитете была создана специальная репертуарная комиссия, которой было поручено отобрать лучшие произведения на патриотические темы, составить и распространить новый репертуар, следить за работой драматургов.

В августе 1942 года в газете «Правда» были опубликованы пьесы А. Корнейчука «Фронт» и К. Симонова «Русские люди». В этом же году Л. Леонов написал пьесу «Нашествие».

Особый успех имел « Фронт» А. Корнейчука. Пьеса получила личное одобрение Сталина, и её ставили во всех фронтовых и тыловых театрах. В ней говорилось о том, что на смену зазнавшимся командирам времен Гражданской войны (командующий фронтом Горлов) должно придти новое поколение военачальников (командующий армией Огнев), а справедливый представитель Военного совета, появляясь в нужный момент, вершил правый суд.

Е. Шварц в 1943 году написал пьесу «Дракон», которую известный театральный режиссер Н. П. Акимов поставил летом 1944 года. Спектакль был запрещён, хотя официально признавался антифашистским. Пьеса была опубликована уже после смерти автора. Причина заключалась в том, что в форме притчи Шварц изобразил тоталитарное общество: в стране, где долгое время правил Дракон, люди так привыкли к насилию, что оно стало казаться нормой жизни, поэтому, когда появился странствующий рыцарь Ланцелот, сразивший Дракона, народ оказался не готов к свободе.

«Антифашистской» назвал свою книгу «Перед восходом солнца» и М. Зощенко. Первая часть ее увидела свет в журнале «Октябрь» в 1943 году, затем публикация была приостановлена. Вторая часть появилась только через тридцать лет в мартовской книжке журнала «Звезда» за 1972 год. Книга Зощенко писалась в дни войны с фашизмом, который отрицал образованность и интеллигентность, будил в человеке звериные инстинкты. Как и в случае с пьесой Шварца, цензоров настораживала мысль писателя о том, что «устрашенные трусливые люди погибают скорей. Страх лишает их возможности руководить собой», а ведь именно на страхе держалась государственная система. Зощенко показал, что со страхом можно успешно бороться. Во время травли 1946 года ему припомнили эту повесть, написанную «в защиту разума и его прав» (определение автора).

Шла страшная война. Страна, ослабленная тиранией, истекала кровью. Прямо назвать причину бед, повлиявших на ход войны, художники не могли. Одни бежали в легенду, другие – в прошлые времена, третьи апеллировали к разуму современников, пытаясь укрепить их дух, но не молчали. Это было одной из форм противостояния, борьбы, возможно, не менее важной, чем на ноле боя. Зато четвертые, у кого не хватало смелости и были нелады с совестью, делали карьеры, приспосабливались к требованиям системы.

С 1943 года возобновилось планомерное идеологическое давление на писателей. Истинный смысл его тщательно скрывался под маской борьбы с пессимизмом в искусстве. К сожалению, деятельное участие в этом принимали и сами писатели. Весной этого года, в разгар войны, в Москве состоялось совещание литераторов, целью которого было «подвести первые итоги почти двухлетней работы писателей в условиях войны, обсудить главнейшие задачи литературы, путч её развития». Здесь впервые было подвергнуто резкой критике многое из того, что было создано в военное время. Н. Асеев, имея в виду те главы из поэмы А. Твардовского «Василий Тёркин», которые к тому времени были опубликованы, упрекал автора в том, что это произведение «могло относиться и ко всякой другой войне, – нет здесь особенностей нашей войны».

В. Инбер в августе 1943 года опубликовала статью «Разговор о поэзии», в которой критиковала О. Берггольц за то, что она и в 1943 году продолжала писать о своих переживаниях зимы 1941–1942 годов. Писателей упрекали в том, что они не успевают за постоянно меняющейся военно-политической обстановкой. Художники требовали от художников же отказа от свободы выбора тем, героев, событий, ориентировали на сиюминутность. В переживаниях О. Берггольц автор статьи увидела «душевное самоистязание», «жажду мученичества», «пафос страдания». Писателей предупреждали, что «из-под нашего пера могут выйти строки, не закаляющие сердца, а, наоборот, расслабляющие их».

В конце января 1945 года драматурги собрались на творческую конференцию «Тема и образ в советской драматургии». Выступавших было много, но особо следует выделить речь Вс. Вишневского, всегда учитывавшего «линию партии». Он говорил о том, что теперь «нужно заставить редакторов, цензоров и прочих уважать литературу и искусство, а не толкать художника под руку. Не надо мне мелкой опеки». Этого хотели все. Но означали ли слова Вишневского изменение политики партии в области литературы? Дальнейшие события показали, что надежды были напрасны. Уже с мая 1945 года начали раздаваться призывы к беспамятству, шла подготовка к разгромным постановлениям 1946 года.

В это же время к партии и Сталину обращались в своих многочисленных стихотворных посланиях те поэты, которых лишили возможности быть услышанными. Речь идет о творчестве узников ГУЛАГа. Среди них были и уже признанные художники, и те, кто до ареста не помышляли о литературной деятельности. Годы войны они провели за решеткой, но обиду держали не на родину, а на тех, кто лишил их права защищать её с оружием в руках.

В лагерях вынашивались сюжеты будущих книг (А. Солженицын, В. Шаламов, Д. Андреев, Л. Разгон, О. Волков и др.), писались стихи. Огромная армия «врагов» внутренне противостояла в годы войны сразу двум силам – Гитлеру и Сталину. Надеялись ли они быть услышанными? Конечно' Их лишили слова, как и Шварца, Зощенко, многих других. Но это слово было произнесено.

В годы войны не были и вряд ли могли быть созданы художественные произведения мирового значения, но будничный каждодневный подвиг русской литературы, её вклад в дело победы своего народа над смертельно опасным врагом не может быть ни переоценен, ни забыт.

6

Война оказала большое влияние на духовный климат советского общества. Сформировалось поколение, не знавшее страха, ощутившее в связи с победой чувство собственного достоинства. Люди жили надеждой на то, что с окончанием войны всё изменится к лучшему. Побывавшие в Европе воины-победители увидели совсем другую жизнь, сравнивали с собственной, довоенной. Всё это пугало правящую партийную элиту. Её существование было возможно только в атмосфере страха и подозрительности, при жестком контроле за умами, за деятельностью творческой интеллигенции.

В последние годы войны были проведены репрессии против целых народов – чеченцев, ингушей, калмыков и некоторых других, поголовно обвинённых в предательстве. Не домой, а в лагеря, в ссылку, отправлялись бывшие военнопленные и граждане, угнанные на работу в Германию. Артиллерийский офицер А. Солженицын был арестован и осужден за непочтительный отзыв о Верховном Главнокомандующем в частном письме…

Вся идеологическая работа в послевоенные годы была подчинена интересам административно-командной системы. Все средства были направлены на пропаганду исключительных успехов советской экономики и культуры, будто бы достигнутых под мудрым руководством «гениального вождя всех времен и народов». Образ процветающей державы, народ которой наслаждается благами социалистической демократии, получивший отражение в конъюнктурных книгах, картинах, фильмах, не имел ничего общего с реальностью. Правда о жизни народа, о войне с трудом пробивала себе дорогу.

Возобновилось наступление на личность, на интеллигентность, на формируемый ею тип сознания. В 40—50-е годы творческая интеллигенция представляла собой повышенную опасность для партноменклатуры. С них и началась новая волна репрессий уже послевоенного времени.

15 мая 1945 года открылся Пленум Правления Союза писателей СССР. Н. Тихонов в докладе о литературе 1944–1945 годов заявил: «Я не призываю к лихой резвости над могилами друзей, но я против облака печали, закрывающего нам путь». 26 мая в «Литературной газете» О. Берггольц ответила ему статьей «Путь к зрелости»: «Существует тенденция, представители которой всячески протестуют против изображения и запечатления тех великих испытаний, которые вынес наш народ в целом и каждый человек в отдельности. Но зачем же обесценивать народный подвиг? И зачем же преуменьшать преступления врага, заставившего наш народ испытать столько страшного и тяжкого? Враг повержен, а не прощён, поэтому ни одно из его преступлений, т. е. ни одно страдание наших людей не может быть забыто».

Через год даже такая «дискуссия» уже была невозможна. ЦК партии буквально торпедировал русское искусство четырьмя постановлениями. 14 августа 1946 гида было обнародовано постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», 26 августа – «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению», 4 сентября – о кинофильме «Большая жизнь». В 1948 году появилось постановление «Об опере В. Мурадели “Великая дружба”». «Охвачены» были основные виды искусства – литература, кино, театр, музыка Живопись получила своё позже.

В этих постановлениях деятели искусства обвинялись в пропаганде буржуазной идеологии. В них содержались декларативные призывы к творческой интеллигенции создавать высокоидейные, художественные произведения, отражающие трудовые свершения советского народа В то же время постановление о литературе, например, содержало несправедливые и оскорбительные оценки творчества и личности Ахматовой, Зощенко и других писателей. Всё это означало усиление жесткой регламентации как основного метода руководства художественным творчеством.

Клеймо гонимых ломало судьбы. Поколения людей составляли свое мнение о природе и назначении художественной литературы, об Ахматовой и Зощенко исходя из официальных оценок их творчества: постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» изучалось в школах и было отменено только сорок лет спустя! Зощенко и Ахматова были исключены из Союза писателей. Их перестали печатать, лишив заработка. Они не были отправлены в ГУЛАГ, но жить в положении отверженных, в качестве «наглядного пособия» для инакомыслящих, было невыносимо.

Почему же новая волна идеологических репрессий началась именно с этих художников? Возможно, потому, что Ахматова, которая была отлучена от читателя на два десятилетия и объявлена живым анахронизмом, в годы войны вновь обратила на себя внимание прекрасными патриотическими стихами. За её сборником 1946 года у книжных магазинов с утра выстраивались очереди, на поэтических вечерах в Москве её приветствовали стоя.

Зощенко печатали нарасхват. Его рассказы звучали по радио и с эстрады. Несмотря на то что книга «Перед восходом солнца» была раскритикована, до 1946 года он оставался одним из самых уважаемых и любимых писателей.

Жестокий удар был нанесен по киноискусству. Особо следует сказать о фильме С. Эйзенштейна. Первая серия «Ивана Грозного» вышла на экран 16 января 1945 года, в январе 1946-го фильму была присуждена Сталинская премия первой степени. Это означало, что Сталину фильм понравился. Вторую серию худсовет обсудил 7 февраля 1946 года. Все сошлись во мнении, что это шедевр. Расточались похвалы режиссеру, операторам, актерам; музыку С. Прокофьева к фильму Т. Хренников назвал гениальной. Тем не менее Сталин приказал вторую серию «Ивана Грозного» запретить. Почему? Позже один из участников обсуждения, М. И. Ромм, вспоминал, что первые зрители этой серии цепенели от ужаса за режиссера, настолько прозрачны были аллюзии.

Предполагалось, что Иван IV будет показан, как и в произведениях А. Толстого и В. Костылева, мудрым политиком, прогрессивным государственным деятелем, проливавшим кровь ради святого дела, но С. Эйзенштейн в этой серии довел до конца замысел, заложенный в сценарии, и развенчал тирана. Многие факты свидетельствуют, что режиссер с самого начала предвидел для себя трагические последствия. На предупреждение одного из друзей об опасности последних сцен фильма Эйзенштейн твердо, с несгибаемым упрямством цельного человека отвечал; «Это будет первый в истории случай самоубийства фильмом». Мнение, что Эйзенштейн задумывал просталинский фильм, а в процессе работы бессознательно сделал антисталинский, безосновательно.

Пытаясь спасти фильм и режиссера, Эйзенштейну предлагали переделать произведение. Он категорически отказался: «Какие пересъёмки?.. Я и думать о “Грозном” без боли в сердце не могу». Первый инфаркт С. М. Эйзенштейн перенёс перед самым обсуждением и запрещением второй серии. Умер он 11 февраля 1948 года – через восемнадцать дней после своего пятидесятилетия. Оказалось, чтобы убить большого художника, вовсе не обязательно ссылать его в ГУЛАГ. Достаточно отнять у него право быть самим собой (в творческой биографии Эйзенштейна история с «Иваном Грозным» была не первой). Опальная серия вышла на экраны уже в годы «оттепели».

Все эти постановления, при всей их нелепости и жестокости, не были только порождением времени или прихотью правящей верхушки. Их появление было подготовлено десятилетиями существования искусства при тоталитарном режиме. В 40-е годы порочная система репрессивного руководства культурой проявила себя наиболее наглядно.

Массированное наступление на интеллигенцию осуществлялось и в науке. В конце 40-х – начале 50-х годов были организованы дискуссии, в которых приняли участие политические руководители страны. В 1947 году прошла дискуссия по философии на основе обсуждения книги Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии», в 1950-м – дискуссия по языкознанию, в 1951-м – по политэкономии. На дискуссии по философии выступал А. Жданов, по языкознанию и политэкономии – Сталин. Уже само их участие исключало возможность свободного обсуждения проблем, ибо все их высказывания воспринимались как руководящие указания. Некомпетентное авторитарное вмешательство в науку оказывалось пагубным для её дальнейшего развития.

Некоторые крупные открытия, сделанные зарубежными учеными, объявлялись враждебными материализму. Особенно пострадали генетика и молекулярная биология. На сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 года монопольное положение в агробиологии заняла группа Т.Д. Лысенко. Его рекомендации были абсурдны, тем не менее это направление было поддержано руководством страны и признано единственно правильным, а генетика объявлена лженаукой. О том, в каких условиях приходилось работать противникам Лысенко, позже рассказал в романе «Белые одежды» В. Дудинцев.

Послевоенное десятилетие не было благоприятным для развития науки, она излишне политизировалась. Этому способствовал поворот к «холодной войне», опустился «железный занавес», что отозвалось не только в литературе конъюнктурными пьесами «Русский вопрос» К. Симонова, «Голос Америки» Б. Лавренева, «Миссурийский вальс» Н. Погодина. Было, например, раздуто «дело Клюевой – Роскина» – учёных, которые, издав на родине книгу «Биотерания злокачественных опухолей», передали рукопись американским коллегам через секретаря Академии медицинских наук СССР В. В. Парина, и академик был осуждён на 25 лет как шпион, а авторы вместе с министром здравоохранения преданы «суду чести» и объявлены «безродными космополитами».

Эта история была использована в пьесах «Чужая тень» К. Симонова, «Великая сила» Б. Ромашова, «Закон чести» А. Штейна. По последнему произведению срочно был снят фильм «Суд чести». В финале общественный обвинитель – военный хирург, академик Верейский, – обращаясь к наэлектризованному залу, обличал профессора Добротворского: «Именем Ломоносова, Сеченова и Менделеева, Пирогова и Павлова…именем Попова и Ладыгина… Именем солдата Советской Армии, освободившего поруганную и обесчещенную Европу! Именем сына профессора Добротворского, геройски погибшего за отчизну, – я обвиняю!»

Демагогический стиль и пафос обвинителя живо напомнили выступления А. Вышинского на политических процессах 30-х годов. Однако о пародировании не было и речи – такой стиль был принят повсеместно. В 1988 году Штейн по-другому оценивал свое сочинение: «…мы все, и я в том числе, несем ответственность за то, что были… в плену слепой веры и доверия к высшему партийному руководству». Ещё более резко обозначил причину появления подобных произведений в кино, литературе, живописи, скульптуре сценарист Е. Габрилович: «Я немало писал для кино. И все же, конечно, далеко не обо всём. Почему? Неужели (ведь именно так оправдываются сейчас) не видел того, что творилось? Всё видел, вполне, вплотную. Но промолчал. Причина? Ладно, скажу: не хватало духа. Мог жить и писать, но не было сил погибнуть».

Участие в подобных акциях сулило немалые выгоды. Штейн за фильм «Суд чести» получил Сталинскую премию. Официально одобренные повести, романы, пьесы, фильмы, спектакли, картины, как правило, разрушали престиж культуры в народном сознании. Этому же способствовали бесконечные проработочные кампании.

В послевоенные годы продолжалась начавшаяся еще до войны борьба с «формализмом». Она охватила литературу, музыку, изобразительное искусство. В 1948 году состоялись первый Всесоюзный съезд советских композиторов и трехдневное совещание деятелей музыки в ЦК партии. В результате советских композиторов искусственно разделили на реалистов и формалистов. При этом в формализме и антинародности обвинялись самые талантливые – Д. Шостакович, С. Прокофьев, Н. Мясковский, В. Шебалин, А. Хачатурян, произведения которых вошли в мировую классику.

В вину Д.Д. Шостаковичу, например, ставился «грубейший физиологический натурализм», будто бы проявившийся в операх «Нос» и «Леди Макбет Мценского уезда». С. Прокофьев, гордость нашей музыкальной культуры, вынужден был выслушивать на съезде невежественные окрики в свой адрес из уст дилетанта А. Жданова. В ход шли стандартные формулировки: «Подлинный художник…. если его произведение не понятно слушателям, должен… прежде всего разобраться, почему он не угодил своему народу». Естественно, приоритет отдавался бесконфликтным лакировочным произведениям, преимущественно кантатам и ораториям на хорошо проверенные и одобренные свыше тексты.

Созданная в 1947 году Академия художеств СССР с первых лет своего существования включилась в борьбу с «формализмом».

В кино и театре подобная практика привела к резкому сокращению числа новых фильмов и спектаклей. Если в 1945 году было выпущено 45 полнометражных художественных фильмов, то в 1951-м – всего девять, причем часть из них представляли снятые на пленку спектакли. Театры ставили в сезон не более двух-трех новых пьес. Установка на шедевры, выполненные по указаниям «сверху», вела к мелочной опеке над авторами. Каждый фильм или спектакль принимался и обсуждался по частям, художники вынуждены были постоянно доделывать и переделывать свои произведения в соответствии с очередными указаниями чиновников.

В литературе наступило время А. Сурова, А. Софронова, В. Кочетова, М. Бубеннова, С. Бабаевского, Н. Грибачева, П. Павленко и других авторов, произведения которых сегодня никто и не вспоминает. А в 40-е годы они находились в зените славы, награждались всяческими премиями.

В то же время продолжались репрессии. В 1949 году был арестован один из крупнейших русских религиозных философов первой половины двадцатого века – Лев Платонович Карсавин. Страдая от туберкулеза, в тюремной больнице он работал над новыми сочинениями по философии, излагая свои идеи в стихотворной форме («Венок сонетов», «Терцины»). Умер Карсавин в тюрьме в 1952 году.

В 1947 году был арестован и находился в заключении до 1957 года выдающийся русский поэт и философ Даниил Леонидович Андреев. Во Владимирской тюрьме он работал над своим трудом «Роза мира», писал стихи, свидетельствующие не только о силе его духа, но и трезвой понимании того, что происходит в стране:

 
Не заговорщик я, не бандит.
Я – вестник другого дня.
А тех, кто сегодняшнему кадит,
Достаточно без меня.
 

(1950)

Трижды арестовывали поэтессу Анну Баркову. Её стихи суровы, как и та жизнь, которую она вела столько лет:

 
Клочья мяса, пропитанные грязью,
В гнусных ямах топтала нога.
Чем вы были? Красотой? Безобразием?
Сердцем друга? Сердцем врага?..
 

(1946)

Что помогало этим людям выдержать столь жестокие испытания? Сила духа, уверенность в своей правоте – и искусство! У А.А. Ахматовой хранилась тетрадка из бересты, на которой были процарапаны её стихи. Их записала по памяти одна из сосланных «жён врагов народа». Стихи опороченного, униженного великого поэта помогли ей выстоять, не сойти с ума. А на «воле» ширилась кампания борьбы с космополитизмом. При этом в гонимые попадали не только евреи, но и армяне (например, Г. Бояджиев), русские. Космополитом оказался русский критик В. Сутырин, сказавший правду о бездарном конъюнктурном произведении А. Штейна, о кинокартине «Падение Берлина».

Президент Академии художеств СССР А. Герасимов громил А. Эфроса и М. Ромма. В Литературном институте разоблачали студентов, которые якобы следовали своим наставникам-космополитам. Появились статьи против воспитанников поэта П. Антокольского – М. Алигер, А. Межирова, С. Гудзенко.

На театральных подмостках шли бездарные пьесы типа «Зеленой улицы» А. Сурова и «Московского характера» А. Софронова. В июне 1949 года был изгнан из своего театра режиссер A. Таиров, в августе – Н. Акимов. Этому предшествовала статья в «Правде» «Об одной антипатриотической группе театральных критиков». Она была направлена, в частности, против критика И. Юзовского, известного своими работами о Горьком. Не нравилось, как он истолковывал образ Нила в «Мещанах», а главное – непочтительно отозвался о пьесе А. Сурова «Далеко от Сталинграда» и пьесе Б. Чирскова «Победители», награжденной Сталинской премией.

Композиторы в лице Т. Хренникова выявляли космополитов-музыковедов. Шла чистка в театральных коллективах и издательствах. За упадочнические настроения критиковали знаменитое стихотворение М. Исаковского «Враги сожгли родную хату», ставшее народной песней. Написанная им в 1946 году поэма «Сказка о правде» долгие годы оставалась «в столе».

Руководящая идея была сформулирована критиком В. Ермиловым, утверждавшим, что прекрасное и реальное уже воссоединились в жизни советского человека. Со страниц книг, со сцены и экрана хлынули бесконечные варианты борьбы лучшего с хорошим. Литературные издания заполонил поток бесцветных посредственных произведений. Социальные типы, модели поведения героев «положительных» и «отрицательных», набор проблем, волновавших их, – всё это кочевало из одного произведения в другое. Всячески поощрялся жанр «советского производственного романа» с характерными названиями («Сталь и шлак» B. Попова, например).

Не отставала от прозы и драматургия, наводняя театральные подмостки пьесами типа «Калиновой рощи» А. Корнейчука, в которой председатель колхоза спорит с колхозниками на важную тему: какого уровня жизни им добиваться – просто хорошего или «еще лучшего».

Энтузиастами социалистического строительства изображены герои романа В. Ажаева «Далеко от Москвы». Речь здесь идёт об ускоренном строительстве нефтепровода на Дальнем Востоке. Ажаев, сам узник ГУЛАГа, прекрасно знал, какими средствами велись подобные работы, но написал как требовалось, в результате чего произведение получило Сталинскую премию. По свидетельству В. Каверина (см. его «Эпилог»), в бригаде Ажаева был поэт Н. Заболоцкий, у которого остались иные впечатления от «ударных» зэковских строек:

 
Там в ответ не шепчется берёза,
Корневищем вправленная в лёд.
Там над нею в обруче мороза
Месяц окровавленный плывёт.
 

Надуманные сюжеты, откровенная конъюнктурность, схематизм в трактовке образов, обязательное восхваление советского образа жизни и личности Сталина – таковы отличительные черты литературы, официально пропагандируемой административно-командной системой в период 1945–1953 годов.

Ближе к 50-м годам ситуация несколько переменилась: начали критиковать бесконфликтность и лакировку действительности в искусстве. Теперь романы С. Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды» и «Свет над землей», удостоенные всяческих наград, обвинялись в приукрашивании жизни. На XIX съезде партии (1952 год) секретарь ЦК Г. Маленков заявил: «Нам нужны советские Гоголи и Щедрины, которые огнем сатиры выжигали бы из жизни всё отрицательное, прогнившее, омертвевшее, всё то, что тормозит движение вперёд». Последовали новые постановления. В «Правде» появились редакционные статьи «Преодолеть отставание в драматургии» и приуроченное к столетней годовщине со дня смерти Н.В. Гоголя обращение к художникам с призывом развивать искусство сатиры.