Текст книги "В Тайге"

Автор книги: Леонид Завадовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

4

Петче приходится одному решать вопрос, как добраться до деревни. Санча, развесив для просушки свое платье, разрядив подмоченное ружье, протирает ствол навернутой на шомпол паклей и вовсе не думает о деревне. Трусливый Гринча годен только мыть котелок и ложки.

– Мы проберемся через Красный Яр на Коврижный хребет,– говорит Петча, указывая рукой на синие горы, подковой огибающие огромный распадок,– по Коврижному на Кулёмный, а там на Брусничный, с него на речку Телячью. Завтра будем дома!

Он только издали знает эти хребты, но делает вид, что знает их, как свои пять пальцев.

В ярком утреннем блеске, приближенные прозрачным воздухом, дали обещают вполне возможный легкий и недолгий путь. Санча вскидывает решительно голову.

А сколько птицы разной, а то и сохатого убьем в хребтах!

Гринча шмыгает носом.

– Я боюсь. Давайте здесь подождем, пока вода уйдет…

– Вода уйдет-паводок придет. Две недели не просидишь здесь,– резонно отзывается Петча.

– На большинство голосов,– решает Санча и поднимает руку.– Я-за, Петча – тоже. Пошли!– Сделав лицо серьезным, он обращается к Петче:– Жеребья у меня есть, на всякий случай на тебе пару, можно прямо на дробь зарядить!

– Ладно…

Пока мальчики собираются, вода находит лазейки, бросается по низинам в озера и предательски окружает их со всех сторон.

Где еще утром Санча стрелял уток, озерки соединились в сплошное сверкающее море. Синеющий далекий лес у подножья хребта стоит по пояс в стальной воде. Приходится пробираться по покрытому льдинами берегу. Они прыгают по холодной изумрудной плотине, сквозь которую грохочущая река стремится широкими потоками в распадок.

По скользкому глинистому откосу Яра невозможно подниматься. Уклонившись по подножью, ребята, где по валежнику, где по кочкам, за полдня только попадают к хребту. По склону, поросшему сосняком, поднимаются в вершину. После неудобного тяжелого пути чащей и болотами, в просторном светлом бору хочется петь, кричать и стрелять. На сухой поляне, устланной коврами фиолетовых самсонок, первых цветов из-под снега, ребята падают на землю, лицом к теплому солнцу.

– Ничего не надо лучше, как охотничья жизнь!– восторгается Санча.

Тебе хорошо – ни матери, ни отца, у дяди живешь. А вот, как супонью надерут спину…– улыбаясь от приятной усталости, шутит Гринча.

– Ты, Гринча, вот что скажи, твой кобель на птицу будет лаять или не понимает по этой части? Он у тебя в роде охотничьего, водяного. Уши висячие, губастый. Нежная собака.

– Не знаю. Тятька купил зимусь, привез из города.

– Слыхал, как поп с попадьей на глухаря охотились? И нам с такой собакой придется в роде их!

– А ты расскажи, тогда буду знать!

– После обедни пошли поп с матушкой в поле гулять, глядь, глухарь поднялся на сосну, фунтов на пятнадцать. Жалко стало, что птица улетит, а ни собаки, ни ружья нету с собой.-Мать,-говорит поп,-ты садись на корачки, беги к дереву и лай тоненьким голоском, а я в деревню сбегаю, охотника с ружьем крикну. Пока туда-сюда, тот не идет, другой смеется, а попадья все брешет. Оглянется, нет батюшки с охотником и взлаивает. Тимофей дома был, взял ружье, идете батей.

Слышит лай, а понять не может. Да что за собака у тебя?-спрашивает у попа.-Напугался, говорит,-как увидал. Собака -не собака, что-то большое подсосной сидит. Убил Тимофей глухаря и спрашивает: да что же ты сам, батюшка, не лаял? Умаялась, поди, матушка без привычки? Да у меня,-говорит,– космы и борода большие, напугаешь– улетит. Кони иногда пугаются, не с птицей равнять.

– Это верно, глухарь не любит этого, – говорит Петча,– собаку и то не всякую допустит. Поди, пусти белую, не станет сидеть, сразу улетит!

– Ну, едем,-всегда первым вскакивает Петча,– довольно сказки рассказывать.

– Атаман наш, а мы партизаны,– говорит Гринча.

– Какие? Красные или белые?

– Известно, которые против…

– Эх ты! Тебе надо в белых…

– Не хочу в белых, хочу с вами!

– А если и мы белые?

– И я тоже!

– Чудак! Если против богатых буржуев, значит, красный партизан, а против бедных – белый.

– Я не богатый. Тятька землю пашет!

– А зачем торгует? Вот за это и ты буржуй.

До всего охотник и непоседа, Санча, вдруг прервав болтовню, замирает на месте; он слышит странный, незнакомый звук в тайге.

– Какая-то птица, не слыхал такой ни разу.

– Да куда ты, комуха!– кричит Петча,– это дятел!

– Нет, не дятел. Дятел долбит и кырчит, а этот по-иному!

– А я тебе говорю – дятел!

Из тайги доносится звук, не похожий ни на крик птицы, ни на голос зверя. Др-р-р-р… несется по лесу вибрирующий, дребезжащий звук. Ему в ответ такой же тоном ниже: др-р-р-р-р… Совсем близко звучит еще ниже: р-р-р… Санча устремляется вперед, бесшумно скользит в мягких черках меж стволов.

– Собаку подержите!

Вернувшись, он сообщает:

– Не думал, чтобы птица-дятел такая хитрая была. Сидит, проклятая, на сосновом тоненьком сучке, возле самого ствола и в кончик клювом-др-р-р, как на струне играет. Голоса своего нет, скликаться вот и придумала.

Начинается спуск с хребта. От реки казалось так просто пройти хребтами, сплошной неразрывной стеной огибающими долину, а тут вдруг неожиданный спуск.

– Куда же это?

– Спроси у него!

Чем ниже, тем гуще становился лес. Сплошная чаща преграждает путь. Вот повеяло влажным холодом. Ребята шагают под мохнатыми, лапчатыми пихтами. Не хочется ни говорить, ни оглядываться. Через несколько минут путники упираются в болото. В полуверсте за болотом, из чахлого березняка поднимается крутой хребет. Поблуждав в тщетных поисках обхода, решают итти вброд.

Скинув обувь, засучив штаны, во главе с Петчей, идут по холодной ледяной воде. Чем дальше, тем глубже; вода достигает колен.

Сосредоточенно разглядывая место, куда ступить ногой, ребята пробираются к середине. Взлетающие из зарослей утки пугают внезапным шумом крыльев и громким кряканьем.

– Ах, язви тебя в жилу! Даже вздрогнул,– говорит Петча.

– Полкан, узи! Лови их!– кричит Санча.

Но собака плетется за хозяином, не выказывая никакой охоты, бултыхаться в болоте. И только лишь, когда утки начинают срываться одна за другой, не выдерживает и начинает шарить. Поднявшаяся из-под куста матеруха падает возле самой морды, бьется в траве, как раненая.

– Утка подстреленная!– кричит Гринча.

– Пойди подбери ее,– смеется Санча,– на хвост соли насыпь!

– Собаку отводит, гнездо свила где-нибудь близко,– объясняет Петча.

Как только Полкан, вообразив подобно хозяину, что утку легко схватить, разинув пасть, пытается хапнуть добычу, она делает , ловкий взлет и снова барахтается в воде. Скоро глупая собака скрывается в чаще.

Полкан, нох! Полкан, нох!– кричит Гринча.

В ответ доносится протяжный визг разгоряченной погоней собаки. Зазевавшийся Гринча скользит с кочки и, растопорщив руки, стоит по пояс в воде, испуганно втягивая в себя воздух.

– Вылезай, тюлень неуклюжий, цепляйся за траву!

Перебравшись к хребту, ребята выжимают штаны и дружно для согрева взбираются на вершину. Им казалось, что с хребта откроется даль разлившейся реки, но их изумлению нет границ, когда вместо блестящего простора видят перед собой высокий хребет, покрытый тайгой.

Где же река?– спрашивают они друг у друга.

– За этим хребтом, наверное. Надо лезть на него, а то заблудимся, если уйдем от реки!

Примчавшийся Полкан со стороны хребта, на который они собираются взбираться, сбивает их с толку.

– Значит мы оттуда шли. Полкан по нашим следам бежал.

– Идемте по этому хребту! – решает Петча.

Доверившись собаке, они делают роковую ошибку. В погоне за уткой она обогнула подножье хребта и по слуху нашла ребят.

Полкан отряхивается и катается от радости по земле.

До вечера дети идут по хребту, который, то понижаясь, то вновь поднимаясь, уносит их на своей щетинистой спине все дальше от реки. Волны вечерних синеющих гор вздымаются вокруг, словно тучи. Дети молчат, подавленные мрачной красотой зари, полыхающей широким заревом. Сосны стоят, угрюмо затихнув, нахмурив темные брови, охраняя вход в тихую тень.

– Стой, паря,– говорит Петча,– ночевать здесь будем! Пока светло, надо за водой спуститься.

Ребята стоят на небольшой поляне. Петча морщит лоб, соображая, как могли они заблудиться, откуда вдруг вырос хребет, загородивший путь к реке.

– Ну, я за водой. Готовь костер,– говорит он, берясь за котелок.

На поляне раздается звук топора. Раскатистое горное эхо многократно повторяет треск упавшего сухого дерева.

5

Еще темно. Чуть светает. Санча подвигает обгоревшее бревно в костер и снова ложится. Петча и Гринча, не просыпаясь, отодвигаются от вспыхнувшего костра и снова сопят носами. Полкан, как полагается собаке, лежит поодаль и слушает. Иногда поднимается, сбегает куда-то вниз и снова ляжет.

Санче приходилось не раз ночевать в тайге на сенокосе и в дроворубе, но то было совсем другое. А теперь они в тайге, в настоящей, глухой и непроходимой. В душе он радуется приключению. Если бы не заблудились, еще вчера были бы дома и ничего интересного не было бы. Опасности никакой нет. Все хребты тянутся вдоль реки, стоит перейти на правый, и будет речка Телячья.

Короткая ночь прошла. Хмурые сосны отступили, повеселели и закудрявились. Стройные стволы отделились от темной стены и от этого стало светлее. Санче приходит в голову, пока ребята спят, пойти на охоту вниз; он переобувается, заряжает ружье и напряженно слушает. В безмолвной тайге ни единого звука.

Неподалеку раздается неожиданное щелканье. Сообразив, что это какая-то птица, вздрагивая охотничьей лихорадкой, он торопливо подсыпает пороху в капсюль. Щелканье сменяется бормотанием. Полкан собирается итти следом. Но мальчик, дав ему пинка и погрозив прикладом, почти бежит на звук.

Негромкие, но бьющие в самые уши звуки плывут с южной стороны хребта. Пока они слышны, охотник большими прыжками двигается вперед и вдруг замирает, стоит не дыша, лишь только звуки замолкнут. Он превратился в зверка, ему кажется, что и птица, так же, как и он, слушает биение своего сердца.

Стараясь не наступить на ветку, не издать шороха, Санча ползет на четвереньках, укрываясь за стволы. Ружье мешает, как нарочно цепляется за поросли шиповника. Где-то за хребтом взошло солнце, вершины сосен прорезал золотой луч. Тишина. Совсем близко, почти над головой раздается резкий скрежещущий звук, как будто по тонкому лезвию косы дернули шершавым брусом. Санча вздрагивает всем телом и впивается глазами в ветвистую сосну. На длинном толстом суку замерла огромная птица; черный распущенный над головой хвост, как веер, медленно собирается, стальная грудь мерцает зеленью.

– Глухарь! – проносится в голове охотника.

Птица снова затоковала. Движения ее становятся беспокойными, она бегает по суку взад и вперед, топчется, повертывается на одном месте и снова, но уже отрывисто, дергает брусом по косе. В неудобной позе сидит Санча, и, сам того не замечая, тянет ружье, на котором стоит коленом. Сухая ветка, сломанная плечом, трещит, и мальчик холодеет, но птица ничего не слышит.

На другой сосне рядом раздается удар крыльев. Первый глухарь падает на землю, взъерошив перья, ждет противника. Через секунду две птицы бегают меж стволами попеременно одна за другой. То одна, то другая приостанавливается, задорно, боком ждет врага и вступает в бой. Птицы сделались огромными, перья стоят торчком; высоко поднимая головы, они бьют друг друга по чем попало. Слышатся тяжелые удары по крыльям. В азарте птицы приближаются к

Санче. Он видит разинутые клювы. От сильного удара по темени одна из птиц садится на хвост и сидит, вобрав голову в плечи. Нажав скобу, чтобы не щелкнуть пружиной, он взводит курок. От мысли, что сейчас убьет двух глухарей, мальчик дрожит… Приложив танцующее в руках ружье к стволу сосны, ищет мушку, затерявшуюся в кусте, но в этот миг раздается оглушительный лай Полкана. Словно брошенные огромные хвостатые мячи, птицы катятся с хребта. Довольный, что разогнал дерущихся птиц, мотая хвостом, пес несется к Санче, но получив увесистый удар по голове, мгновенно поджимает хвост. С неприятным криком пролетает дятел. Верхушки сосен горят в лучах солнца. Издали доносится голос Петчи:

– Санча-а-а! Э-о-э!

Чуть не плача, Санча медленно возвращается к костру. Ему холодно. Утренний иней покрыл поляны внизу серебристым ковром.

– Где же ты был?-встречают его ребята.

Усевшись к самому огню, угрюмо отвечает:

Ходил посмотреть как сосны растут.

– Ну, и видел?

– Видел… Корнем книзу…

Хочется рассказать про глухарей, но стыдно, что упустил добычу. На Полкана он не может равнодушно глядеть, и когда тот приближается, бьет его ногой.

– Пошла ты, падина проклятая!

Гринча робко поглядывает на товарищей, не решаясь спросить, куда теперь они пойдут. Он собирает чашки, куски хлеба и завернув в чистую белую тряпку, прячет в сумку.

Ребята молча следуют за Петчей, который решительно спускается с хребта.

– Это куда же ты?– спрашивает Санча.

– В деревню, а куда вы-не знаю,– сердится Петча, неуверенный и теперь, что правильно берет курс.

Ему показалось, когда он обдумывал ночью, что очень просто исправить ошибку, но теперь снова растерялся. Подошва хребта упирается в поляну, поросшую чахлым березняком. Он круто берет влево по скату, решив, что хребты пошли рядом и где-нибудь сойдутся настолько, чтобы перебраться по сухому.

Но это была только надежда. Ребята идут, а хребты вдали, торы слева, болота внизу все тянутся, словно за все утро не сделали ни одного шага вперед. Не раз пытаются перебраться через низину, но кривые, редкие, с ржавой корой до верхушек березы, широкие разливы болота не обещают успеха, и они снова идут у подножия. Когда хребет круто поворачивает влево, притихшие ребята совещаются.

Утомленный Гринча пользуется случаем и опускается на прохладный цветной мох, Петча сурово хмурится, только Санча не унывает; он уверен, что все кончится хорошо.

– Хлеба хватит, рябчиков в тайге много, дров не пожжем, воду не выпьем,– говорит он беззаботно,– гуляй себе!

– Помолчи, зубы щерить не время,– останавливает Петча,-все по сторонам глядишь, а дорогу искать на одного навалили!

– Мне не нужна дорога,– задорно отвечает Санча.– Я еще три дня ходить буду, не заплачу, как вы с Гринчей!Помолчав, он говорит:– Давайте решать все вместе. По-моему надо переходить болота.

– Давай переходить. Я тоже не забоюсь, не думай!

– А ты, Гринча, что молчишь? За тебя языка у нас нет.

– Я не знаю…

Вид Гринчи вызывает досаду.

– Эх ты… Сидел бы ты у матери под юбкой, как цыпленок!

– А зачем звали?

– Замолчи, а то вот как дам с правой! Иди вперед!– берет на испуг Санча.

– Ну, итти, так итти,– говорит Петча,– только уговор, не вертаться назад. Поплывем, а до хребта дойдем. Согласны?

– Вали!

– Ну, я вперед!

– Нет, я вперед!– кричит Санча и бегом спускается к болоту.

Он смело идет впереди, сначала по влажному глубокому мху, словно по перине, местами мерзлому и жесткому, потом осторожнее и медленнее по щиколку в воде.

В зарослях трудно двигаться, но вода мельче. Хребет, с которого спустились, удалился и спокойно дремлет в полуденном солнце.

– Теперь плыть, да быть,– весело кричит Санча впереди,– кончилась вода!

Ребята радостно любуются поляной, совершенно сухой и ровной.

– Боялись ни весть чего, вот…– и Петча, не договорив, опускается в разорвавшийся мох.

– Зыбун, ребята, до дна не достаю!– испуганно шепчет он,– давай руку!

Подбежавший Санча опускается в медленно оседающий мох. Под ногами зыбится тонкая пленка, словно натянутый войлок. Показывается вода. Бросившись обратно,, он одной ногой просекается в зыбун. Из дыры с шипящим звуком вздуваются пузыри.

– Давай палку длинную, язви вас! – кричит Петча, тщетно стараясь выбраться.

Под его руками слабый травяной и моховый покров разрывается и сыплется, как край гнилой дерюги. Дыра становится большая, он уже может держаться только на плыву.

– Давай жердь!– кричит он,– жердь давай скорей!

Осторожно ступая, Санча придвигает Петче две жерди, потом набрасывает веток, по которым тот с трудом выбирается наверх. Разорванный мох сходится, сближается-и дыры словно не было. Ребята стоят ошеломленные. Путь до хребта по зыбуну, где на каждом шагу ждет предательская ловушка, уже представляется невозможным.

– Нет уж, взад пятками не повернем,– говорит Санча,– уговор был.– Петча и Гринча молчат.

– Как по льду шли-с палками надо итти, в обе руки взять, тогда удержит, если и прорвется.

– Нет,– наконец, прерывает молчание Петча.– Будем настил делать.

– А по-моему, и не так,– соображает Санча,– по одним жердям пройдем, будем стоять на них, а другие наперед продвигать будем, потом на тех будем стоять, а эти продвигать.

– Верно! По пятку довольно, десять штук надо! Айда, ребята, рубить жерди! Ум хорошо, а два лучше!

6

Снова ребята ошиблись в расчете. Пустынное море тайги встретило их щетинистыми волнами хребтов.

Вечереет. Словно грозовые тучи громоздятся горы. Заходящее солнце бросает тяжелые тени в долины, и они кажутся ущельями и бездонными пропастями.

– Заблудились,– тихо говорит Петча.

Это слово в первый раз произносится вслух. И почему-то сразу становится ясным безвыходность и страшная правда. Маленькими шажками, заплетаясь ногами, бредут ребята под огромными соснами. У Санчи за поясом болтаются рябчики, убитые на ручье. Но ни дичь, ни приключения не радуют уже. Гринча торопливо спешит за товарищами и считает себя погибшим. Несколько раз с утра он начинал плакать, но Санча пригрозил кулаком:

– Я тебе завою! Что собака, что хозяин! Та выла всю ночь, а этот-днем!

Торопливое солнце расплылось в ущелье, как блин, и вот-вот погаснет теплый дневной свет. Острые вершины расплавились в огне.

Ночевать под открытым небом уже жутко. Тайга кажется таинственной и злой.

– Огонь надо большой разводить нынче ночью,– говорит Петча,– тут всякий зверь может случиться. Ишь какая тайга!

Как сговорившись, к вечеру хребты сошлись в тесный круг, наерошились рваной и щипаной тайгой. Сухие лиственницы, возвышаясь над зеленой толпой, как зубья грабель, торчат там и сям. На крутой горе погас последний луч.

– Гляди, ребята, как листвень сухая будет, так ночевку надо делать, чтобы дрова были.

Вдруг Гринча указывает рукой вниз. Его лицо светлеет, будто он увидал родную деревню.

– Изба!

– Не ври, где?!

– Не изба, а зимовье!

Ребята бегут вниз. Ветхое зимовьишко видно давно-давно было стяпано охотниками на живую руку, заросло кустами и позеленело от мха. Но и это человеческое жилье кажется верхом счастья.

Ребята живо выкидывают лед из зимовья, набрасывают веток на сырой холодный пол и перед входом разводят костер.

Вид стен и кровли успокаивает. После ужина ребята растягиваются на мягких кедровых ветках, беседуют в первый раз за весь день.

– Ох, и зверя людно здесь, однако. Видать по лесу…– говорит Санча, в котором быстро просыпается охотник,– вот куда на промысел ходить.

– А может быть, и нет никого!

– А как ты, Петча, ухнул в зыбун-то!– вспоминает Гринча.

– Теперь все по разу были в бане,– говорит Петча,– Санча в реке, я в зыбуне, Гринча в болоте. Сравнялись.

– Да, сравнялись!– обижается Санча.– Если бы Гринчу туда, где я был, помер бы с одного страху, не Петча – ты бы тоже не вылез!

Петча солидно мирит товарищей:

– Одному без другого никому бы не видать света. Попади один в реку ли, в зыбун ли-все равно аминь! Недаром говорится: все за одного, один за всех. Двое попадут в беду, один останется, пока третий будет пропадать, какой-нибудь опять вылезет. Троих – трудов стоит взять.

Полкан, перешагнув порог, виляет хвостом, потом устраивается у ног Гринчи. Санча не может простить ему глухарей, кричит:

– Да што она, упадь, лезет в избу!

Собака нехотя выползает.

– Собаку взяли, лучше бы задавило ее, такую падлу!

– А кто ее брал? Сама привязалась!

– Ну, все-таки, говорит солидно Пегча,– какая ни какая собака, а все посторожит от зверя, скажет. Вот у Кривого какая собака, в субботу сто лет будет, а осенись – он сам рассказывал-ночевали вот так же как мы вчера на хребте, она и вякни. Раз, другой. Думали так себе. Потом как поднялась, поднялась! Шерсть торчком так и стоит, как на кошке, и все в кусты лает. С Кривым был Степаныч: «Дай,-говорит,-погляжу, что она там почуяла . Пошел. Кривой сидит, уголек в трубку положил, раскуривает. Как закричит Степаныч из кустов не своим голосом. Как хон рявкнет за ним следом.

– Кто?!

– «Он»-кто же больше? Ты в лесу не спрашивай, кто, не имей привычки,– дрогнувшим голосом вмешивается Санча.– Ну?

– Кривой тут и оробел. Туда-сюда, ружье потерял, забыл, куда положил. От огня темь, не видать ничего. А Степаныч все кричит, и «он» ревет. Выхватил Кривой головешку с огнем и туда. А они у листвени крутятся. Степаныч кружит, а «он» за ним и цапает лапами через деревину. Рукава все изодрал и руки повредил. Огнем только и взяли. Плевался-сказывает– через огонь. Долго не уходил.

После минутного молчания Санча спрашивает:

– А почему не стрелял Кривой?

Потому что нельзя было. Ловушки они делать ходили. На рябков ружья были заряжены.

А тятька сказывал,– начинает Гринча. не желая отстать,– «он» летом смирный. Они с почтой ехали, видали. Ягоду собирал в пригоршни и сосункам давал.

– Летом! Сейчас небось не лето. Встанет из берлоги голодный, ничего не растет, мерзлота везде, вода!

Ребята молчат. Расширенные глаза поглядывают на выход. Полкан уже опять забрался в избу и грустно сидит, освещенный прогорающим огнем костра.

Санча кричит на собаку:

– Мошка ее, что ли, жгет! Пошел отсюда!

Но Полкан, поджав лапу, прижимается к стенке и не хочет уходить. Глаза его, поблескивая от огня, трусливо бегают. Петча гонит собаку палкой, чтобы поглядеть, что будет. Он уже обратил внимание на ее странное поведение. Поджав хвост, поставив лапы на порог, она оглядывается то на палку, то, высунув морду, куда-то вверх на хребет.

– Да что за притча там такая?

Все поднимаются, переглядываются молча; Санча хватается за ружье.

– Жеребий надо,– шепчет он.

– Давай заряжать. Не иначе «он» ходит,– отвечает Петча.

Они достают из мешочка куски свинца и забивают в ружья.

– Тише надо сидеть.

– Через огонь не пойдет!

– Ему не загородишь огнем дорогу. Придет мокрый, отряхнется на костер и загасит.

На цыпочках ребята подкрадываются к выходу и слушают. За зимовьем притаившаяся тишина. Над хребтом, круто поднявшимся от самого зимовья, мерцают звезды.

Усталости как не бывало. Боясь выйти наружу, кидают ветки в огонь, и когда он ярко вспыхивает, Петча, выскочив за дверь, валит в костер приготовленные на ночь дрова.