Текст книги "Садовники Солнца (сборник)"
Автор книги: Леонид Панасенко
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Леонид Панасенко
САДОВНИКИ СОЛНЦА (сборник)
САДОВНИКИ СОЛНЦА
И будущее в нас дрожит светло и страстно:
В нас брезжит человек из завтрашнего дня!
Верхарн
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРОСТО ЖИТЬ
– Ну? – Юджин Гарт поощрительно улыбнулся. – Как наш «ящик»?
Четверка друзей сидела на серой с красными прожилками глыбе камня и угрюмо молчала. Это и был злополучный «черный ящик», или, как назвал его Илья Ефремов, «камень, в котором что-то есть».
– Понимаю, – в улыбке руководителя Школы мелькнула тень удивления. – Что, никаких предположений?
– Никаких, – подтвердил Егор.
– Может, догадки, эмоции? – упорствовал Юджин. – Все-таки четыре почти сформированных Садовника и элементарный «черный ящик», вещь со скрытым смыслом. Слава, ты защищал реферат о пользе коллективного мышления. Где же плоды теории?
– Внутри камня что-то стучит, – сказал Славик. – Ритмично.
– А что подсказывает интуиция? – Юджин обвел друзей насмешливым взглядом. – Какое настроение вызывает у вас «ящик»? Может, есть какие ассоциации?
– Глушь, мрак, тупик и могила, – тут же выдал Славик.
– Чересчур отвлеченно, – поморщился Юджин.
– Музыкальная шкатулка, – буркнул Илья.
– Понимаю, – руководитель Школы покачал головой. – И это лучшая группа! Смех и грех!
Илья, как он хвастался на занятиях по физиогномике,[1]1
Учение о выражении человека в чертах лица и формах тела.
[Закрыть] различал двадцать шесть оттенков юджинской улыбки. Это была, пожалуй, двадцать седьмая ее разновидность – на лице Гарта одновременно отразились недоумение и насмешка.
– Тогда так, – сказал он. – Раз не можете постичь секрет, похороните свой «черный ящик». Заройте в землю, бросьте в озеро. Что угодно… Вы сегодня разъезжаетесь, а хранить его негде да и незачем. Будем считать процедуру захоронения «черных ящиков» новым обрядом. Для таких могучих групп, как ваша. Ступайте. Но только без штучек. Чтоб никакой там гравитации. Ручками все, ручками. Как говорится в древней книге, – в поте лица своего.
– Мне на комиссию, – напомнил Антуан. – За назначением.
– Обойдемся и втроем, – хмуро бросил Илья. – Пошли, ребята.
«Черный ящик», то есть загадка, или, как еще говорят, система, конструкция и принципы работы которой неизвестны, полагался по традиции. Каждой группе за неделю до отъезда из Школы вручали «нечто». Это был шуточный неофициальный экзамен: будущим Садовникам предлагалось узнать, что в «ящике» заключено.
Девятой группе удача на сей раз изменила. Их «нечто» оказалось обычной глыбой камня. Друзья всячески исследовали свой «черный ящик», но, кроме тихих ритмичных толчков, исходивших из толщи камня, других поводов к размышлениям не нашли. Содержимое глыбы оставалось тайной.
– «Черные ящики» тоже надо снабжать ручками, – недовольно проворчал Егор, когда они свернули с широкой аллеи парка на тропинку, ведущую к озеру. – Из рук выскальзывает, чертова каменюка.
– Опозорились мы, братцы, – вздохнул Славик. И тут же предложил: – Давайте передохнем, сил нет.
– Раз, два, бросили! – скомандовал Егор. Двухсоткилограммовая глыба глухо долбанулась о землю.
Илья на всякий случай наклонился, приник ухом к шершавому камню. Звук то пропадал, то возвращался. Глухой, ритмичный, неистребимый.
– Не вижу смысла, – сказал Илья. – Мы любим традиции, обряды. Охотно создаем их… Но к чему нагромождение загадок? Мало того, что сдаем сложнейшие экзамены, так еще ломай голову над «черными ящиками».
– Ломать голову еще можно, – возразил Егор. – Хоронить их тяжело. Тебе что, ты здоровый. Культурист. А я щуплый.
Илья засмеялся.
– С глаз долой, из сердца вон! – решительно заявил он. – Потащили!
Озеро предстало таким, как всегда: неухоженным, с топкими берегами и широким кольцом камыша, охранявшим проталину воды. Над высокой травой то и дело зависали стрекозы, а под зыбким слоем дерна вызревал торф, пахнущий тиной и лепехой. Мостик для купания и скамейки на берегу были угловато-древние, деревянные, хотя дотошный Антуан как-то уверял друзей, что это пластиковая имитация.
Девятая группа молча втащила свою «вещь со смыслом» на мостик, поднатужилась.
«Черный ящик» безропотно плюхнулся в воду.
– И волны скрыли тайны лик, – продекламировал Егор.
Ребята вымыли руки, вернулись на берег и стали поджидать Антуана.
– Вы когда улетаете? – спросил Илья у Егора и Славика. Он знал, что друзья получили направление в одну экспериментальную лабораторию, в Днепропетровск.
– После обеда, – Егор свел белесые брови и посмотрел на товарища так, будто и в самом деле был виновен, что они со Славиком улетают, а Илья остается.
– Чудак-человек, – проворчал тот и опустился на зеленый ковер травы. – Что вы меня жалеете? Без экзамена из Школы не выпустят, а чем плохо позагорать пару лишних денечков?
И в это время на них обрушился торжествующий крик:
– Р-ре-бята! Мне спорить с богами… Я – Зевс, я – Громовержец!
Антуан прилетел на гравипоясе. Он лихо спикировал на середину озерца, помчался к друзьям, вздымая тучи брызг, но, по-видимому, слишком рано выключил поле и ухнул в десяти шагах от берега в предательскую трясину. Ухнул хорошо, чуть ли не по уши. Тут же, под дружный хохот, взлетел опять и через мгновение уже отряхивался, срывая с себя зеленые космы тины.
– Ну и Громовержец, ну и учудил, – смеялся Славик. Его широкое смуглое лицо с чуть раскосыми глазами выражало такое веселье, что Антуан тоже заулыбался.
– Какой ты Зевс, – сказал Егор, деловито снимая с его плеч мокрые путы. – Болотный леший – еще куда ни шло.
– С богоподобными… – защищался Антуан.
– Лети лучше выкупайся, – посоветовал Илья, не поднимая головы. Узкие листики травы щекотали ему лицо. Непонятно – то ли плакать хочется, то ли дальше дурачиться.
– Нет, я серьезно, ребята, – Антуану, по-видимому, не терпелось поделиться своей радостью. – Мне поручили проверить состоятельность протеста Парандовского.
– Ого! – воскликнул Егор. – Чему же ты радуешься? Спорить с таким философом…
– Почему обязательно спорить? – удивился Илья, приглядываясь к большой стрекозе, сновавшей рядом с людьми. – Возможно, Парандовский прав. Скорее всего, прав.
– Не знаю, – Антуан развел руками. – Честно говоря, ничего не знаю. Протест не публиковался… А то, что он связан с изучением Геи, вам известно не хуже меня.
Илья вдруг вскочил.
– Братцы, подождите. Чуть не забыл. У меня для вас сюрприз.
Он достал из куртки бумажный свиток, развернул его. С левого угла плотного листа на красном шнуре свисала сургучная печать.
– Все по закону, – сказал Ефремов, заметив, что друзья смотрят на печать. – Юджин приложился. Знак Солнца, как и полагается. Слушайте! Полдня вчера сочинял…
Он откашлялся и уже вполне серьезно продолжил:
– Кодекс Садовников… Получив в свое распоряжение все земные блага, достигнув полного изобилия, объединенное человечество не имеет теперь более высокой цели, чем забота о счастье и духовной гармонии каждого. Служба Солнца – это союз добротворцев и сеятелей положительных эмоций, союз хранителей коллективной морали общества… Помни, Садовник: нет краше сада, чем сад души, и пусть всегда в нем будет солнечно… Все для духовного блага человека, все во имя его… В мире нет чужой боли!.. Свято чти третью заповедь, но бойся оказаться назойливым… Всякое истинно доброе желание достойно того, чтобы быть исполненным… Будь бережен. Звание Садовника человеческих душ навсегда отнимает у тебя право на ошибку… Помни, наконец, главную заповедь: счастье должно стать неизбежностью.
– Здорово! – Егор пожал Илье руку. – Настоящий меморандум. Однако меня смущает последняя заповедь. Чересчур категорично. Счастье нельзя навязывать, Илья. Ты обрекаешь людей на неизбежное счастье. Мне видится здесь принуждение, а посему эта заповедь имеет крупный заряд дискуссионной энергии.
– Кодекс – не догма, – вступился Антуан. – Объясни там, Илья, что мы не заставляем, а учим человека быть счастливым.
– А я бы еще добавил к определению Службы Солнца, – Славик на миг запнулся. – Словом, что это организация, которая приумножает сумму человеческого счастья в коммунистическом мире.
– Все это хорошо, даже замечательно. – «Егор опять свел брови, подумал. – Но не для нас, горемык от науки. То есть, я хотел сказать, что Кодекс Ильи глобален. Пусть он отдаст его Юджину или даже в совет Мира…
Егор взглянул на друзей, на тихую заводь лесного озера.
– А нам, ребята, нужно что-то свое… Сегодня день Прощания. Нам нужно что-то маленькое, но обязательно свое. Для четырех. Как знак, как уговор… Что-нибудь такое… Например…
Тут он вдруг ловко подпрыгнул – вперед и в сторону, взмахнул рукой.
– Какая красавица, – прошептал Егор, осторожно придерживая стрекозу за брюшко. Та свела прозрачные лепестки крылышек, и в них зажглись радужные разводы, затеплились искорки света. – Это и будет наш знак, ребята. Знак Стрекозы! Нас четверо… И судьбы наши соединены так же естественно, как крылья этого маленького создания… Жизнь, конечно, разбросает нас. Но в горе и в радости – Знак Стрекозы!
– В горе и в радости! – повторили друзья.
ЭКЗАМЕНМетров через триста лето кончилось. Исчезла зелень, меньше стало птиц. Среди камней лежали пласты подтаявшего снега. Еще через десять минут быстрой ходьбы Илья стал проваливаться в белое зыбучее крошево выше колен. Вот он – заповедник Зимы.
«Пора», – решил Ефремов.
Он попробовал сломать лыжу о колено. Упругое дерево гнулось, пружинило. Тогда Илья примерился и изо всей силы ударил лыжей по стволу ближайшей сосны. Сверкнуло бело и холодно, сбило с ног. Смеясь, Илья выбрался из снежного сугроба, который откуда-то из поднебесья сбросило на него дерево. Отфыркался. Лыжа, как и следовало ожидать, треснула пополам.
«Отлично, – подумал Илья. – Теперь еще надо выбросить браслет связи. Где это видано, чтобы настоящий турист брал с собой браслет связи? Что еще? Ага, рванем здесь куртку – для пущей убедительности. Раз лыжу сломал, значит, падал. Готово. Сейчас будем напрашиваться в гости…»
Горы и сосны. Они стояли вокруг торжественные, занесенные нетронутыми снегами. Над дальним ельником падало вечернее солнце и никак не могло упасть. Оно расцветило снег – румяный наст полян чередовался с четкими голубыми тенями деревьев и скал.
«Какой великолепный пейзаж с соснами, – подумал Илья, оглядываясь. – Жаль, что я уже сделал фильм о соснах. А ради двух-трех кадров нарушать сюжет не стоит. Тем более летний сюжет – пыльца, живица, золотистый свет, отсвет, отзвук… Эх…»
Вот и коттедж Анатоля. Стандартный двухкомнатный модуль с красной башенкой энергоприемника. Ничего необычного, правда, вон поленница возле стены. Энергоприемник и дрова?.. Интересно, чем сейчас занят отшельник? Илья вспомнил автопортрет Анатоля. Узкое лицо, шишковатый лоб. Рот улыбчивый, а глаза грустные. Как у больного щенка… Мальчишка, словом.
– Эй! – крикнул Илья, выйдя на тропинку. – Есть кто живой?
Анатоль на самом деле оказался крепче, чем тот парнишка, который на холсте выглядывал из усеянного дождинками окна. Рослый, загорелый, в коричневом свитере. «Мне бы так повольничать, – подумал Илья, когда знакомились. – Карпаты. Вечные снега. Климатологи постоянно поддерживают минус семь. Тишина… О чем я, чудак? Да от такой тишины и глохнут сердца».
На лыжу Анатоль даже не глянул.
– Пустяк. У меня такого добра…
В доме пахло сушеными травами, в камине теплился огонь. На полках какие-то черные, замысловатой формы корни, потешные фигурки зверей, камни. Во второй комнате мольберт, несколько подрамников, кисти. Не орудия вдохновенного труда, а просто вещи – сразу видно, что ими давно не пользовались.
– Вы кстати сломали лыжу, – Анатоль методично собирал на стол. – А то я здесь немного одичал. Года два назад приглянулось это местечко. Написал несколько этюдов, дом заказал – привезли. А потом застопорило… Уезжать не хочется – не тянет в город, и одиночество заедает… Странная ситуация.
«Это хорошо, если заедает, – отметил про себя Илья. – Очень даже хорошо».
Он присел на пень, приспособленный под стул, и на минуту вернулся в день вчерашний.
Ефремов с утра маялся. Все однокашники давно получили экзаменационные задания, их уже с полным правом можно называть Садовниками, а он слоняется по Школе и нет никому до него дела. Вон Егор со Славиком почти месяц на своей станции работают, Антуан «и того раньше – за три дня решил судьбу протеста Парандовского, а он…
Чтобы не бередить душу, Илья забрался в бассейн. Отрабатывал «форсаж» – так кто-то назвал способ скоростного плаванья, когда за тобой, словно за мощным катером, вскипает бурунный след, когда кажется, что ты не плывешь, а бежишь по воде. Здесь и нашел его наставник.
– Вот тебе еще один «черный ящик». Еле уговорил комиссию, чтобы поручили. – Иван Антонович постучал в прозрачную стенку сушилки карточкой экзаменационного задания, и Илья буквально обмер от радости: карточку пересекала красная полоса – «угроза для жизни».
– Иван Антонович… – Илья не находил слов. – Как же так? Жизнь охраняют только опытные Садовники.
– Не радуйся особенно, – сказал наставник, – это сложное дело. А опыт… Кто знает его истинную цену? Да еще в нашей работе. Садовником родиться надо… Читай.
Илья мгновенно пробежал глазами скупой текст экзаменационного задания:
«Анатоль Жданов. Живописец, спортсмен. Поражен депрессией без ярко выраженных причин. Пассивен, чуждается людей. Продолжительность аномалии десять-одиннадцать месяцев. Творчеством все это время не занят. Живет в Карпатах, в климатическом заповеднике Зимы. Один…»
– Кстати, Жданов недавно пытался покончить с собой, – взгляд наставника стал строгим. – Возвращался домой на гравилете и вывел из строя автопилот. Естественно, сработали перехватчики, а он потом все твердил, что ненарочно вышло. Мол, аппарат толкнуло, и он, ухватившись за пульт, случайно отключил автопилот… Ложь, причем довольно неуклюжая.
– И я должен… – начал Илья, не понимая до конца, в чем будет заключаться его задача.
– Ты должен выяснить причину его депрессии. Помочь Анатолю разобраться в самом себе. Неназойливо, бережно. А чтобы он не замкнулся, не затаился, постарайся познакомиться как бы случайно. Придумай какой-нибудь ход.
Илья насторожился.
– Иван Антонович, это же хитрость… обман. Я не собираюсь пользоваться такими методами. Я понимаю, в исключительных случаях…
– Ничего ты не понимаешь. Угроза для жизни – разве это не исключительный случай? Тем более, что заключение психиатров двухгодичной давности. Визит «в лоб» вообще может все испортить.
…Дрова в камине разгорелись – автоматика выключила свет. В окно постукивал ветер, и сумерки, подсвеченные сиянием снежных склонов, так и не смогли сгуститься. Оказывается, отметил Ефремов, и в горах бывают белые ночи.
Илья улыбнулся молчаливому хозяину дома.
– Я тоже рад, что попал к вам в гости. От скуки, конечно, не умирают (сейчас самое время, – подумал он, включая карманный контур поливита, – мыслей его, конечно, не прочтешь, но эмоции и отдельные яркие образы уловить можно), но я вам, честно говоря, не завидую. В такой глухомани волком завоешь…
И в это мгновение пришел контакт:
«Вокруг снега. Холодные, будто тоска в пустом доме… Ирина машет рукавичкой с соседнего холма, резко отталкивается палками. Двое лыжников среди сосен. Летят навстречу друг другу. Ирина что-то весело кричит, делает крутой вираж, чтоб избежать столкновения. А я нарочно – наперерез. Падаем. Ловлю ее неспокойные губы. Каштановые волосы рассыпались на снегу. Горячее дыхание. Безумные руки… «Нет», – заледенела вдруг, высвободилась. «Когда мы будем вместе? Когда женой мне станешь?» – «Чудак ты, Толь. Мне с тобой скучно. По-ни-ма-ешь? Ты ищешь во мне не огонь, а покой. А мне ненавистен покой»… Мне, мне, мне. Как больно слушать. Хочу – мы, нас. И не обманывай себя. Она никогда не любила тебя, по-ни-ма-ешь! Иначе не леденела бы всякий раз. Иначе тело ее не пахло бы снегами… Ты для нее каприз, прихоть, зигзаг женской логики…»
– Устали с дороги? – спросил Анатоль. – В Карпатах сейчас и на лыжах нелегко – снега глубокие, мокрые. Все-таки лето сказывается… Нажмите рычажок в подлокотнике. Это славное кресло – превращается в удобную тахту.
– Спасибо, не беспокойтесь, – поспешно ответил Илья.
Он благодарил Анатоля не за предложение – обыкновенный рефлекс гостеприимства, – а за его неназойливость или равнодушие, все равно как назвать. Стал бы расспрашивать, как давно он занимается туризмом да как умудрился сломать сверхгибкую лыжу – пришлось бы сочинять «версию», вернее, повторять уже заготовленные слова, а если называть вещи своими именами, то попросту лгать. Лгать очень не хотелось.
«Что касается Анатоля, – подумал он, – то случай просто-таки классический для Службы Солнца. Неразделенную любовь пытались лечить еще античные философы. Правда, они пользовались только словесным бальзамом, а наш арсенал в десять раз богаче, однако… Во времена Гомера статистику «выздоровлений» от несчастной любви не вели. А мы имеем конкретного человека, которому нужно конкретно помочь.
Ефремов посмотрел в сторону камина. Пламя плясало и радовалось.
«Итак, как же развернутся события? – опять подумал он. – Для начала, конечно, бедой Анатоля займется «советчик» – просчитает вероятность взаимности. Если и машина предскажет этой любви летальный исход, предлагаются химиотерапия, сеансы внушения, трудотерапия… А потом? Потом подопечный возьмет и объявит Службе Солнца свое вето.[2]2
Запрещение (лат.); в данном случае запрет любых вмешательств в личную жизнь человека.
[Закрыть] Объявит и может страдать дальше. Всласть… Однако случай с Анатолем серьезный. Попытка самоубийства! Никакое «вето» здесь не поможет. Значит, придется искать лекарство от любви. Безнадежное занятие».
– Я видел ваши работы, – сказал Илья. – Некоторые понравились. Особенно автопортрет. Не каноничный и поэтому трогательный. Дождь… Желобки воды на оконном стекле. Сквозь них проглядывает лицо. Лицо одинокого человека.
Илья забыл выключить контур поливита, и вспышка эмоционального фона, калейдоскоп ассоциаций чужого мозга поразили, ошеломили его:
«Лицо одинокого человека. Одинокий – значит ненужный. Несостоявшийся. Несколько десятков картин, выставка, о которой сказали две фразы по системе «Инфор»… Несостоявшийся! Бесславное выступление, на Олимпийских играх… Несостоявшийся! Пробовал заняться архитектурой – скучно. Снова несостоявшийся! И, наконец, слова Ирины – «мне с тобой скучно!» Скучно! Скуч-но! Значит, серый я. И в этом слове весь приговор… Гость? Его слова? Глупости все это. Тебе жизнь доказала, что ты не состоялся как личность. Что ты серый… Смирись с этим. Толь. Ведь таких, как ты, очень много. Обыкновенных, нормальных. Не гениев… Господи, какое страшное несовпадение желаний и возможностей… Так смирись, Анатоль. Серый цвет тоже бывает к лицу».
– Я серьезно, – повторил Илья. – Великолепный портрет. Искренний, откровенный.
– Спасибо, – равнодушно улыбнулся Анатоль. – Вы не просто гость. Вы еще и щедрый гость. С вами даже ветер в наших краях появился. Слышите, сосны расшумелись.
Наутро Илья поспешно засобирался. Он чувствовал себя двойственно и поэтому муторно. С одной стороны, хотелось еще побыть у Анатоля – милый ведь парнишка, только душу себе истерзал, а с другой – Илью тяготила собственная неискренность. Пусть необходимая, оправданная, но все же неискренность. Неестественное состояние ума и сердца.
Обжигаясь, проглотил за завтраком несколько печеных картошек, заедая их розовыми кубиками мороженого сала, выпил две чашки кофе. Поблагодарил Анатоля за угощение и новенькие лыжи, которые уже стояли у порога.
– Заходите ко мне, – начал было Илья и тут же засмеялся, махнул рукой: – Впрочем, меня трудно застать дома. Браслет связи – надежнее. Мой индекс запоминается так…
Он скользил между сосен, иногда оглядывался и еще несколько раз видел неподвижную фигурку человека в коричневом старом свитере, прислонившегося к распахнутой двери своего одинокого жилища. Анатоль ничего не сказал на прощанье, даже рукой не помахал. Просто стоял и смотрел вослед. У Ильи перехватило дыхание, сердце сжала непонятная боль. Будто он не выполнил свой долг. Будто бросил больного. Одного. Среди мертвых снегов заповедника.
– Пошел вон! – замахнулся он лыжной палкой на гравилет, который вырулил к нему из-за деревьев.
Илья прибавил ходу. Он использовал каждый спуск, резко и сильно отталкиваясь палками, набирал все большую скорость. Уже ветер свистел в ушах, жгло в груди, а послушная серая тень гравилета все опережала его, как бы приглашая в кабину, пока Илья не сдался и не остановился.
Он выпрыгнул из гравилета, и тот, мигнув красными блюдцами бортовых огней, беззвучно взмыл вверх. Илья прищурился: после величия «зимних» Карпат, после адовых глубин человеческого одиночества дремотная тишина аллей, синь бассейна и сияние солнца в стеклах верхних ярусов здания Школы показались нереальными и даже оскорбительными.
«Сердись на себя, неудачник, – подумал Илья, ускоряя шаг. – Когда ты был врачом, пусть обычным, но все-таки толковым хирургом, ты ни разу не терялся за операционным столом. А тут первый попавшийся эмоциональный всплеск чужой психики посчитал за причину депрессии. Все гораздо сложнее, мой мальчик. У Анатоля острый комплекс неполноценности. Несколько неудач плюс повышенная требовательность к себе, мнительность, а отсюда неверие в свои силы. Букетик, одним словом».
Он толково и четко рассказал обо всем Ивану Антоновичу, которого нашел в глухом уголке лесопарка. Здесь росло несколько кустов медейского кактуса, и наставник ежедневно засыпал молодые побеги песком и гравием – создавал привычные для растения жизненные трудности. По мере того, как рассказ Ильи близился к концу, старик все больше хмурился. Его морщинистое, бледноватое для южанина лицо налилось внутренним холодом и как бы застыло. Он отбросил лопату, тщательно вытер руки.
– Я ждал, что ты вернешься не раньше, чем через две-три недели, – наконец сказал он и добавил, глядя Илье в глаза: – В лучшем случае.
– Иван Антонович, – Илья не мог понять, что рассердило наставника. – Ведь я выяснил причины духовной аномалии Анатоля. Пусть в общих чертах… Главное, мы теперь знаем «болевые центры» депрессии.
– И что дальше?
Вопрос был сложный, но Илья ответил уверенно и быстро:
– В принципе дозволено все: угроза для жизни… Однако мне не хотелось бы прибегать к радикальным методам лечения. Это может оскорбить, унизить Анатоля. Он сейчас особенно раним.
– Наконец-то ты подумал о методе, – Иван Антонович укоризненно покачал головой. – А когда брал с собой контур поливита, когда вскрывал чужую душу – тайком, без позволения, бесцеремонно, почему тогда не подумал о методе? О наших методах! Разве ты не знаешь, что зондирование сознания может разрешить только совет Морали? И только в исключительных случаях.
– Вы же сами говорили, что это особый случай, – угрюмо заметил Илья. – От Анатоля можно всего ждать. Он совсем запутался.
Старик поднял лопату.
– Не понимаю, – устало сказал он. – Не могу понять, как в тебе уживаются такие полярные качества. С одной стороны – блестящий ум, чуткое сердце, не сердце, а волшебный камертон, настроенный на все боли мира. С другой – нетерпение в мыслях и действиях, безрассудность и даже авантюризм. Вспомни, как ты доказывал «научность» телекинеза. А идея вещания снов?! Да что говорить… Мог бы хоть Школу закончить без фокусов…
Илья подумал, что улететь лучше сегодня. Вечером или даже ночью. Но только не к ребятам. Им и без того нелегко – экзамены дело серьезное. Да и кто, собственно, виноват, что стрекоза потеряла одно крыло? Глупое, норовистое крыло… Дружба наша, конечно, проживет долго, но не будет, не будет отныне общей цели, а это означает разобщение душ. Это значит – прощай, Стрекоза! Прощай… Что же делать? Может, поехать к сестре? Нет, она не поймет. Не поймет потери, не заметит крушения. Светлана – натура сильная, для нее Служба Солнца так и осталась студенческой игрой. Вы, говорит, вроде опекунов: неврастеников обхаживаете да детям сопли утираете… Нет, лучше я в путешествие отправлюсь. К своим секвойям. Расстыкую модуль и – вперед. Над городами и весями…
– Я все понял, Иван Антонович, – сказал Илья и не узнал свой голос. – Значит, не суждено мне быть Садовником. Хорошо хоть, что инструменты сохранил. У меня и тут закавыка – люблю работать своим инструментом.
– Вот-вот. Тебе до сих пор мешают замашки хирурга. Поливит – еще полбеды, вы все им чересчур увлеклись. Славик, правда, светлая голова, учуял подвох в этой машинке, но мы сейчас не об этом… Беда в том, что ты и не искал других путей. Не пытался искать. Раз чужая душа – потемки, то ты решил и не утруждать себя особо. А теперь, я так понимаю, и вовсе умываешь руки?
– Иван Антонович, – взмолился Илья. – Ну, провалил я свой экзамен – факт. Так что ж теперь – всю жизнь терзаться, что ли?
– Да, да, терзаться! – рассердился старик. – Ты думаешь, я отчислю тебя из Школы? Нет уж! Даю тебе, Ефремов, год. Иди и совершай подвиги, – старик хмыкнул. – Тоже мне Геракл.
Слова эти – неожиданные и радостные – озадачили Илью: наставник мало чтил современный способ общения, где владыкой была строгая логика и предельная ясность мысли. Речь его чаще всего напоминала овеществленный в словах поток сознания со всей его непоследовательностью и метафоричностью, запутанными улочками ассоциаций и кажущимися логическими тупиками. Тем не менее за изобразительными атрибутами, которыми охотно пользовался Иван Антонович, всегда чувствовалась прозрачная струя мысли. «Все ли я правильно понял?» – подумал Илья.
– Мне что – сознательно искать эти самые… подвиги? – поинтересовался он.
Впервые за время тягостного разговора на лице старика мелькнула улыбка, и оно как бы немножко подтаяло.»
– Нет, конечно, – проворчал он. – Я пошутил. Что тебе делать весь год?.. Просто жить.
Над лесопарком разлилась знакомая мелодия.
– Сигнал ужина? – удивился наставник. – Заговорились мы. Недаром еще древние приметили, что неприятные разговоры длятся гораздо дольше приятных. Так что? Поужинаем позже вдвоем или не будем терять удовольствие?
– Общий стол. Конечно же, общий, – поспешно сказал Илья. Его потянуло к людям. Там уютный зал столовой, там неполированное светлое дерево и непридуманные улыбки.
– Тогда побежали.
Они бежали сначала по сумеречным тропинкам, потом по широким аллеям, посыпанным зернистым, будто крупная соль, песком, и вовсе не думали о том, что уже тысячи лет назад, на заре своей цивилизации, человек сделал удивительное открытие: вместе сеять хлеб легче, а есть – слаще.
