Текст книги "До и после смерти Сталина"

Автор книги: Леонид Млечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Политбюро поручило наркомату внутренних дел «произвести тщательную проверку всех материалов, касающихся тов. Жемчужиной». Умелые люди в НКВД немедленно состряпали показания о ее причастности к «вредительской и шпионской работе» и представили в ЦК. Но Сталин на тот момент удовлетворился малым. Он не спешил. Сделанного достаточно: жена Молотова уже скомпрометирована связью с врагами.

24 октября политбюро решило:

«Считать показания некоторых арестованных о причастности т. Жемчужиной к вредительской и шпионской работе, равно как их заявления о необъективности ведения следствия, клеветническими».

Иначе говоря, арестованные, которых допрашивали в НКВД, клеветали на жену Молотова. Но делали они это по собственной воле, а не потому что их избивали…

Полину Жемчужину сняли с поста наркома рыбной промышленности и с большим понижением перевели в республиканский наркомат местной промышленности начальником главка текстильной промышленности. В феврале 1941 года на ХVIII конференции ВКП(б) Жемчужина лишилась высокого партийного звания кандидата в члены ЦК – «как не обеспечившая выполнения обязанностей кандидатов в члены ЦК»… Этот эпизод описал в дневнике генеральный секретарь исполкома Коминтерна Георгий Димитров:

«Вечернее заседание – закрытое. Вывели из состава членов и кандидатов ЦК и ревизионной комиссии ряд людей. Особое впечатление произвел случай с Жемчужиной. Она выступала неплохо: «Партия меня награждала, поощряла за хорошую работу. Но я увлеклась, мой заместитель (как наркома рыбной промышленности) оказался шпионом, моя приятельница – шпионка. Не проявила элементарной бдительности. Извлекла уроки из всего этого. Заявляю, что буду работать до последних своих дней честно, по-большевистски».

Аппарат Берии собирал материалы на всех руководителей страны. Высокая должность не защищала. Никто не знал, кто завтра попадет в немилость. В 1953 году бывший министр госбезопасности Меркулов рассказал на допросе:

– В 1938–1940 годах по указанию Берии велась проверка биографических данных некоторых руководителей партии и правительства. Эту работу проводил сотрудник Секретно-политического отдела Финкельберг, выезжавший с этой целью на места.

Григорий Павлович Финкельберг был заместителем начальника 3-го отделения 2-го отдела Главного управления госбезопасности. Дослужился до полковника.

Материалы на ответственных работников в отделе «А» (учетно-регистрационном) держали отдельно в мешках с надписью «Личный архив наркома Государственной безопасности Меркулова». Меркулов запретил их кому-либо выдавать. В начале войны спецархив эвакуировали в Куйбышев, потом перевезли в Свердловск. В 1944 году вернули в Москву. Здесь все дела внимательно просмотрел Богдан Кобулов. Меньше половины вернул на хранение в отдел «А». Остальные материалы оставил у себя.

После войны вождь вновь взялся за Молотова. Жемчужину лишили работы и перевели в резерв Министерства легкой промышленности. Теперь Сталин еще и стал винить Полину Семеновну в том, что она «плохо влияла» на Надежду Аллилуеву. Может быть, косвенно виновна в ее самоубийстве…

На жену Молотова завели новое дело. Предъявили новые обвинения – в духе веяний тех лет. 27 декабря 1948 года министр госбезопасности Виктор Семенович Абакумов и заместитель председателя Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП/б/ Матвей Федорович Шкирятов подписали записку на имя Сталина о «политически недостойном поведении» Жемчужиной: «В течение продолжительного времени вокруг нее группировались еврейские националисты, и она, пользуясь своим положением, покровительственно относилась к ним, являлась, по их заявлениям, советником и заступником их».

29 декабря Абакумов и Шкирятов весь набор обвинений изложили на заседании политбюро. В решении записали:

«1. Проверкой Комиссии Партийного Контроля установлено, что Жемчужина П.С. в течение длительного времени поддерживала связь и близкие отношения с еврейскими националистами, не заслуживающими политического доверия и подозреваемыми в шпионаже; участвовала в похоронах руководителя еврейских националистов Михоэлса и своим разговором об обстоятельствах его смерти с еврейским националистом Зускиным (народный артист РСФСР, лауреат сталинской премии Вениамин Львович Зускин играл в Государственном еврейском театре, в 1952 году его расстреляют. – Авт.) дала повод враждебным лицам к распространению антисоветских провокационных слухов о смерти Михоэлса; участвовала 14 марта 1945 года в религиозном обряде в Московской синагоге.

2. Несмотря на сделанные П.С. Жемчужиной в 1939 году Центральным Комитетом ВКП/б/ предупреждения по поводу проявленной ею неразборчивости в своих отношениях с лицами, не заслуживающими политического доверия, она нарушила это решение партии и в дальнейшем продолжала вести себя политически недостойно.

В связи с изложенным – исключить Жемчужину П.С. из членов ВКП/б/».

Итак, ее обвинили в том, что, во-первых, она сказала правду об убийстве Михоэлса, а, во-вторых, присутствовала в синагоге, где в тот мартовский день победного года проводили траурное богослужение в память о погибших во Вторую мировую войну.

И все это произносилось в присутствии Молотова. Вячеслав Михайлович не посмел и слова сказать в защиту жены. Лишь при голосовании позволил себе воздержаться. Этот естественный поступок ему еще и поставят в вину. Некоторые другие партийные лидеры в подобной ситуации умоляли позволить им своими руками уничтожить родных, объявленных врагами народа!

Исключение из партии было предвестием скорого ареста.

Сталин бросил Молотову:

– Тебе нужно разойтись с женой.

Молотов всю жизнь страстно любил Полину Семеновну. Он вернулся домой и пересказал жене разговор со Сталиным. Полина Семеновна твердо сказала:

– Раз это нужно для партии, значит, мы разойдемся.

Характера ей было не занимать. Она собрала вещи и переехала к родственнице – это был как бы развод с Молотовым. Вячеслав Михайлович, пытаясь спастись, написал вождю покаянное письмо:

«При голосовании в ЦК предложения об исключении из партии П.С. Жемчужиной я воздержался, что признаю политически ошибочным. Заявляю, что, продумав этот вопрос, я голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности. Кроме того, признаю тяжелую вину, что вовремя не удержал Жемчужину, близкого мне человека, от ложных шагов и связей с антисоветскими еврейскими националистами, вроде Михоэлса».

Письмо Молотова – предел человеческого унижения, до которого доводила человека система. Самые простые человеческие чувства, как любовь к жене и желание ее защитить, рассматривались как тяжкое политическое преступление.

26 января 1949 года Полину Жемчужину арестовали. Министр Абакумов получил от Сталина санкцию на полную ее изоляцию. Ей запретили встречи с родственниками, чтобы она не передала Молотову «содержание ее дела и о чем ее допрашивали».

Арестовали десять человек – родственников (сестру брата, племянников) и бывших сослуживцев, из которых выбивали показания на Жемчужину. Сестра (домохозяйка) и брат (пенсионер) умерли в тюрьме.

Вождь распорядился разослать членам ЦК материалы из ее дела. Там было много гнусных подробностей, придуманных следователями с явным желанием выставить Молотова на посмешище. В материалах МГБ утверждалось, что Жемчужина была неверна мужу, и даже назывались имена ее мнимых любовников.

Генеральный секретарь ЦК Компартии Израиля в 1955 году встретил Молотова в больнице и возмущенно спросил:

– Почему вы, член политбюро, позволили арестовать вашу жену?

На лице Молотова не дрогнул ни один мускул.

– Потому что я член политбюро и должен был подчиняться партийной дисциплине. Я подчинился.

Дисциплина здесь была ни при чем. Арест жены явился для него колоссальной трагедией, но Вячеслав Михайлович не посмел возразить Сталину, иначе сразу отправился бы вслед за ней.

Многие сталинские соратники чуть-чуть не дожили до ста лет. Помимо природного здоровья от всех испытаний их спасала устойчивая нервная система и полная безжалостность. Ни самоубийство брата, ни ссылка жены, ни арест сына не могли ни нарушить их олимпийского спокойствия, ни поколебать готовности служить вождю.

Зачем геронтологи ездят на Кавказ и просят горцев поделиться секретами своего долголетия? Надо понять, как эти люди чуть-чуть не дотянули до ста – Молотов, Маленков, Ворошилов, Каганович?.. Ночные бдения, переменчивый нрав хозяина, низвержение с Олимпа, страх ареста – как они все переносили? Спасало полное отсутствие совести, чести, сострадания к чужим несчастьям и чувства собственного достоинства?.. На трибуне Мавзолея лица вождей казались такими значительными, жесты – исполненными особого смысла. При ближайшем рассмотрении эти люди – тусклы и жалки. И это многое объясняет в судьбе нашей страны.

Несколько десятилетий существования советской системы дали результаты. В обществе не осталось никаких защитных механизмов. Суд включили в систему подавления. Мораль и нравственность были раздавлены тотальным лицемерием. Расстреливали без вины. Жен казненных сажали. И даже детей ждала печальная судьба: тех, кто постарше, отправляли в исправительно-трудовые колонии, маленьких отдавали в детские дома.

Впоследствии Молотова, который был тогда главой правительства, спрашивали: почему репрессии распространялись на женщин и детей?

– Что значит – почему? – удивился наивному вопросу Вячеслав Михайлович. – Они должны быть в какой-то мере изолированы. А так, конечно, они были бы распространителями жалоб всяких… И разложения в известной степени.

Не хотели, чтобы жены и дети репрессированных, оставаясь на свободе, жаловались соседям и коллегам, рассказывали, что их мужья и отцы невиновны. Сеяли сомнения в правильности сталинских решений.

Особенность Большого террора состояла в его неизбирательном характере. В лагерь или на тот свет отправлялись и самые преданные слуги режима, обожествлявшие вождя. Когда за ними захлопывалась дверь камеры, им казалось, что это ошибка или козни обманывающей хозяина свиты. Но такова была система.

Смысл репрессий, всесоюзной зачистки, говоря современным языком, заключался в тотальности. Никаких исключений! Дела заводятся на всех, в любой момент каждый может быть арестован. И никто не мог знать, кто станет следующим. То, что начиналось как ликвидация давних оппонентов, превратилось в политику «сплошной ликвидации». Она достигла невероятных масштабов. И проводилась с особой жестокостью.

Арестованные не выдерживали пыток, даже такие крепкие, как бывший балтийский матрос Павел Ефимович Дыбенко или маршал Василий Константинович Блюхер, умерший в камере от избиений. Допросы с пристрастием и пытки вождь считал необходимым делом. Нарком внутренних дел эпохи большого террора Николай Иванович Ежов понравился Сталину тем, что не гнушался черновой работы. Один из следователей секретнополитического отдела НКВД рассказывал товарищам, как к нему в кабинет зашел нарком. Спросил, признается ли подследственный?

– Когда я сказал, что нет, Николай Иванович как развернется и бац его по физиономии. И разъяснил: «Вот как их надо допрашивать!»

Ежов приехал в ЦК с Лубянки. Один из членов политбюро заметил у него на гимнастерке пятна крови:

– Что случилось?

– Такими пятнами можно гордиться, – ответил Ежов. – Это кровь врагов революции.

Пытали не всех. Высокопоставленным арестованным объясняли, что надо помочь следствию, тогда появится шанс на снисхождение. Арестованные искали объяснения происходящему и, видимо, приходили к выводу, что Сталину в силу высших государственных интересов понадобился показательный процесс. В таком случае нужно выполнить его волю. Потом их помилуют.

Недавний замнаркома внутренних дел Георгий Евгеньевич Прокофьев отказался подписать показания, сочиненные следователем. На допрос пришел Ежов. Прокофьев по привычке вскочил и вытянулся в струнку. Ежов по-свойски сказал ему:

– Надо дать показания.

Бывший заместитель наркома щелкнул каблуками:

– Так точно!

И подписал невероятные выдумки. Поверил, что Ежов его помилует. А Николай Иванович обманул: Прокофьева расстреляли вместе с теми, кого он еще недавно сажал.

Наследники Ежова тоже старались. Зная, что Сталин это ценит, Меркулов летом 1941 года сам избивал недавнего начальника генерального штаба Кирилла Афанасьевича Мерецкова и наркома вооружения Бориса Львовича Ванникова. В 1953-м признал:

– Избивали их беспощадно. Это была настоящая мясорубка. Таким путем вымогались показания.

В те первые недели войны, когда, казалось бы, все силы должны быть брошены на сопротивление врагу, в НКВД фабриковали дело о мнимом подпольном правительстве, которое, дескать, ждало прихода Гитлера… Но в данном случае Меркулов напрасно старался. Его жертвам невероятно повезло – оба арестованных понадобились Сталину. Борис Ванников провел за решеткой полтора месяца и был назначен заместителем наркома, после войны он станет одним из руководителей атомного проекта. Кирилл Мерецков просидел два с половиной месяца, вышел, воевал, получил маршальские погоны.

Массовый террор, последовавший за убийством Сергея Мироновича Кирова 1 декабря 1934 года, напоминал сход лавины. Она-то не выбирает жертв, а просто давит все живое. Поэтому жертвами большого террора стали и люди, невероятно далекие от политической и общественной жизни, – рабочие, крестьяне, мелкие служащие, и сами чекисты, которые отправлялись в топку вслед за своими жертвами.

И вот главный вопрос: зачем Сталин все это затеял?

Такая система живет по своим законам. Периоды умеренности – вынужденные и очень короткие. Вождю нужно было вселить во всех страх, укрепить свою власть и сплотить народ. Без страха система не работала. Террор – самый действенный инструмент удержания страны в повиновении.

Страх выявил все дурное, что есть в человеке. Стало казаться, что удельный вес негодяев – выше обычного. Устоять было трудно потому, что перед человеком разверзлась пропасть. Результатом явился паралич всякой инициативы и нежелание брать на себя ответственность. Страх и недоверие сделались в советском обществе главными движущими силами.

В годы Большого террора высшая номенклатура сменилась на девять десятых. Молодые люди без образования и особых достоинств добивались головокружительного карьерного роста. Конечно, они поддерживали репрессии! Всем обязанные Сталину, они спешили доказать свою верность вождю. Им ничего не надо было объяснять. Они не выражали сомнений и легко приспосабливались к любому повороту событий, уготованному вождем.

Члены политбюро превратились просто в подручных. У Сталина исчезла необходимость ладить с товарищами по партийному руководству, убеждать их в своей правоте. Не надо было завоевывать ничьи сердца. Достаточно держать всех в страхе, сажая их жен или помощников. Зачем быть веселым и привлекательным? Единоличный хозяин страны мог позволить себе оставаться таким, каков он на самом деле.

И страна стала другой.

Телевидение еще не появилось. Главный метод пропагандистских кампаний – митинги и собрания, на которых градус эмоций поднимали так, что люди сами начинали требовать крови. И выходило, что уничтожение врагов – воля народа. Целые поколения воспитывались в атмосфере ненависти и неустанного выявления пятой колонны.

Это были катастрофические годы для экономики страны, для науки и искусства. Высказать даже малую толику того, что чувствовали и ощущали думающие люди, было смертельно опасно. Мы плохо представляем себе, сколько людей пожелало принять участие в уничтожении несуществующего внутреннего врага! Кто-то надеялся, столкнув другого в пропасть, спастись сам. Кто-то увидел, что репрессии открывают дорогу наверх и спешил отличиться…

4 марта 1949 года Молотов лишился поста министра иностранных дел. Он оставался заместителем главы правительства, но председательствовать на заседаниях Совета министров Сталин ему больше не поручал.

Полину Семеновну допрашивали на Лубянке. Каждый день Молотов проезжал мимо здания Министерства госбезопасности в черном лимузине с охраной. Но он не решался даже спросить о ее судьбе. Она, правда, была избавлена от побоев – ведь судьба мужа еще не была окончательно решена.

Жемчужиной предъявили обвинение по печально известной 58-й статье, по которой расстреливали или сажали всех политических заключенных. 58-я статья состояла из множества пунктов. Комбинация обвинений позволяла вынести любой приговор – от ссылки до расстрела.

Следователи составили для нее такой букет:

58-1«а» – покушение на измену Родине, совершенное не военнослужащим;

58-10 – антисоветская пропаганда и агитация;

58-11 – организационная деятельность, направленная на подготовку или совершение контрреволюционных преступлений.

29 декабря 1949 года Особое совещание при Министерстве госбезопасности приговорило ее к пяти годам ссылки. Ее отправили в Кустанайскую область Казахстана.

Лаврентий Павлович Берия иногда шептал на ухо Молотову:

– Полина жива.

Вячеслав Михайлович продолжал жить в Кремле. После того как Жемчужину посадили, Вячеслав Михайлович остался один. Его дочь Светлана обосновалась в городе, там она чувствовала себя свободнее, чем в Кремле. Отец и дочь практически не общались. Если Светлана приезжала к нему, у въезда в арку Боровицких ворот офицеры Главного управления охраны Министерства госбезопасности проверяли ее документы и докладывали дежурному. У жен и детей членов политбюро были специальные пропуска, которые выдавал комендант Кремля.

Молотов еще оставался членом политбюро, и в народе его по-прежнему воспринимали как самого близкого к вождю человека. Его портреты носили на демонстрации. Его имя было присвоено городам и колхозам. Он целый день сидел в своем огромном кабинете, читал газеты и тассовские информационные сводки, уезжал домой обедать, возвращался в свой кабинет. Настоящих дел у него не было.

Сталин расправился с ним на съезде партии.

Съезды партии не собирали много лет, нарушая тем самым Устав КПСС. Предыдущий, ХVIII съезд, состоялся в марте 1939 года. ХIХ съезд открылся 5 октября 1952 года, в воскресенье, в семь часов вечера. Вступительную речь произнес Вячеслав Михайлович Молотов, которого не слишком осведомленное население страны по-прежнему считало ближайшим соратником Сталина. Молотов и предположить не мог, какой неприятный сюрприз ожидает его после съезда.

Вячеслав Михайлович попросил почтить память умерших товарищей. Напомнил о враждебном капиталистическом окружении, о том, что империалистический лагерь готовит новую мировую войну, но успокоил делегатов:

– Наша партия пришла к ХIХ съезду могучей и сплоченной, как никогда.

И закончил бравурно:

– Да живет и здравствует многие годы наш родной, великий Сталин!

Здравицами вождю заканчивались все выступления на съезде. Делегаты автоматически вставали и аплодировали. Все речи были на редкость серыми и скучными, ни одного живого слова. Сидевшие в зале следили, кому и когда предоставляют слово (это свидетельствовало о положении в иерархии власти), кого критикуют и кого хвалят.

Сталин был уже слаб и отказался делать основной доклад. Отчет ЦК вместо него прочитал Георгий Максимилианович Маленков. Он был одновременно и секретарем ЦК, и заместителем председателя Совета министров, в аппарате воспринимался как заместитель Сталина. Он подчеркнул возрастающую опасность со стороны Запада:

– Мы оказались бы безоружными перед лицом врагов и перед опасностью разгрома, если бы не укрепляли наше государство, нашу армию, наши карательные и разведывательные органы.

Маленков говорил не только о фантастических успехах родной страны, но и о бедственном положении Запада, об обнищании американских трудящихся, о падении покупательной способности доллара, о росте цен и одновременном снижении заработной платы.

Растущий по карьерной лестнице партийный идеолог Михаил Андреевич Суслов порадовался успехам народного образования в Советском Союзе и информировал делегатов о глубоком кризисе просвещения за океаном, где трудящихся держат в «темноте и невежестве»:

– В Соединенных Штатах Америки насчитывается свыше десяти миллионов неграмотных; около одной трети детей школьного возраста не учится. Что касается среднего и в особенности высшего образования, то оно является монополией правящих классов и недоступно детям трудящихся.

Сталин все-таки выступил – коротко – в последний день съезда, на вечернем заседании 14 октября, уже после выборов нового состава ЦК и Центральной ревизионной комиссии.

Полковник Николай Петрович Новик, заместитель начальника управления охраны МГБ, вспоминал:

«Находясь за сценой, я стал случайным свидетелем, можно сказать, комической сценки. Маленков, Берия, Каганович, Молотов, Микоян окружили помощника Сталина Поскребышева и буквально допрашивали его, будет ли Сталин выступать на съезде и какие материалы он ему готовил. Поскребышев отвечал, что он об этом ничего не знает, материалов не готовил.

Сталин выступил в конце съезда с короткой речью, имея в руках маленькую четвертушку листа, на котором было что-то написано от руки. Я увидел, что у Сталина нет слаженной команды: насколько же он не доверял своим соратникам, если даже не информировал их, будет ли выступать на съезде и о чем намерен говорить!»

Вождь поблагодарил братские партии за поддержку и обещал, в свою очередь, помогать им в дальнейшей «борьбе за освобождение».

Сидевший в зале офицер госбезопасности, которому досталось место рядом с народным артистом СССР Николаем Константиновичем Черкасовым, рассказывал:

«Нашему взору предстало световое сияние над головой И.В. Сталина во время его выступления. Не сговариваясь, мы одновременно произнесли: «Нимб». В зале не было другого яркого источника света, кроме ореола над головой И.В. Сталина. Такое явление возникает, по всей видимости, при большой силе эмоционального напряжения. Все это продолжалось несколько секунд в момент, когда И.В. Сталин произносил с подъемом слова призыва – поднять знамя национально-освободительного движения народов».

После съезда в Кремле был устроен прием. Иностранных гостей приветствовал маршал Климент Ефремович Ворошилов. Он провозглашал все тосты. Сталин пребывал в прекрасном расположении духа.

16 октября провели традиционный после съезда первый пленум нового состава ЦК, на котором предстояло всего лишь избрать руководящие органы – президиум и секретариат. Ничто не предвещало бури, которая внезапно разразится на пленуме. Стенограмма, к сожалению, не велась. О том, что в тот день происходило в Свердловском зале Кремля, известно лишь по записям участников пленума. В деталях они расходятся, но главное излагают одинаково.

Перед началом пленума члены высшего руководства собирались в комнате президиума рядом со Свердловским залом. Обыкновенно Сталин приходил за десять – пятнадцать минут до начала и предупреждал своих соратников о намерении кого-то снять или назначить. На сей раз Сталин пришел к самому открытию, заглянул в комнату президиума и, не присаживаясь, распорядился:

– Пойдемте на пленум.

Все, что происходило потом, стало сюрпризом даже для его близких соратников.

Начало пленума не предвещало никаких неожиданностей. Новенькие члены ЦК встали и зааплодировали. Сталин махнул рукой и буркнул:

– Здесь этого никогда не делайте.

Алексей Матвеевич Румянцев летом 1952 года стал заведовать в аппарате ЦК отделом экономических и исторических наук и высших учебных заведений. На ХIХ съезде его избрали членом ЦК, поэтому он присутствовал на пленуме. Судя по его воспоминаниям, вождь пришел в отвратительном настроении, сумрачный и угрюмый. Посмотрел в зал желтыми немигающими глазами.

– Чего расхлопались? – спросил глухо и неприязненно. – Что вам тут, сессия Верховного Совета или митинг в защиту мира?!

Члены ЦК растерялись.

– Садитесь! – повелительно произнес Сталин. – Собрались решать важные партийные дела, а тут устраивают спектакль.

На пленумы ЦК обычные ритуалы не распространялись, о чем новички не подозревали. Маленков сразу же предоставил слово вождю. Сталин в сером френче из тонкого коверкота прохаживался вдоль стола президиума и говорил:

– Итак, мы провели съезд партии. Он прошел хорошо, и многим может показаться, что у нас существует единство. Однако у нас нет такого единства. В партии глубокий раскол. Я должен доложить пленуму, что в нашем политбюро раскол. Антиленинские позиции занимает Молотов. Ошибки троцкистского характера совершает Микоян… Спрашивают, для чего мы значительно расширили состав Центрального комитета? Мы, старики, все перемрем, но нужно подумать, кому, в чьи руки передадим эстафету нашего великого дела. Для этого нужны более молодые, преданные люди, политические деятели. Потребуется десять, нет, все пятнадцать лет, чтобы воспитать государственного деятеля. Вот почему мы расширили состав ЦК…

Спрашивают, почему видных партийных и государственных деятелей мы освободили от важных постов министров? Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова и других, и заменили новыми работниками. Почему? На каком основании? Работа министра – это мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных работников. Они молодые люди, полны сил и энергии. Что касается самых видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными деятелями. Мы их перевели на работу заместителями председателя Совета министров. Так что я не знаю, сколько у меня теперь заместителей…

Его слова прозвучали откровенной издевкой над старой гвардией. Но это было лишь вступление. Вождь неожиданно обрушился на своих ближайших соратников Молотова и Микояна. У сидевших в зале был шок, хотя Вячеслав Михайлович и Анастас Иванович должны были ожидать чего-то подобного:

– Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших рядах. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна.

Зал замер. Такого никто не ожидал. Новенькие и не предполагали, что вождь так относится к людям, чьи портреты десятилетиями носили по Красной площади. Сталин предъявил своим соратникам обвинения, тянувшие на высшую меру наказания:

– Молотов – преданный нашему делу человек. Не сомневаясь, не колеблясь, он отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь «под шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. На каком основании? Разве не ясно, что буржуазия – наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей – это, кроме вреда, ничего не принесет.

Это первая политическая ошибка товарища Молотова. А чего стоит предложение Молотова передать Крым евреям? Это грубая ошибка товарища Молотова. На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта автономия. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских притязаний на Советский Крым. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член политбюро.

«Ощущение было такое, будто на сердце мне положили кусок льда, – вспоминал сидевший в Свердловском зале Кремля главный редактор «Правды» Дмитрий Трофимович Шепилов. – Молотов сидел неподвижно за столом президиума. Он молчал, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Через стекла пенсне он смотрел прямо в зал и лишь изредка делал тремя пальцами правой руки такие движения по сукну стола, словно мял мякиш хлеба».

– Товарищ Молотов, – говорил Сталин, – так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится достоянием товарища Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет политбюро с супругой Молотова и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена политбюро недопустимо.

Писатель Константин Михайлович Симонов, присутствовавший на пленуме, – его избрали кандидатом в члены ЦК, вспоминал:

«Сталин бил по представлению о том, что Молотов самый твердый, самый несгибаемый последователь Сталина. Бил предательски и целенаправленно, бил, вышибая из строя своих возможных преемников… Он не желал, чтобы Молотов после него, случись что-то с ним, остался первой фигурой в государстве и в партии. И речь его окончательно исключала такую возможность».

– Теперь о товарище Микояне, – Сталин обрушился на другого своего верного соратника. – Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами землю навечно. И они должны отдавать положенный долг государству, поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна.

В зале стояла мертвая тишина. Ничего подобного давно не звучало в Кремле – со времен предвоенных массовых репрессий. Вождь выступал почти полтора часа, а весь пленум продолжался два часа с небольшим. Когда вождь закончил речь, Микоян поспешно спустился к трибуне и стал оправдываться, ссылаясь на экономические расчеты. Сталин оборвал его и, погрозив указательным пальцем, угрожающе произнес:

– Видите, сам путается и нас хочет запутать в этом ясном, принципиальном вопросе.

Анастас Иванович пробормотал:

– Товарищи, признаю, что и у меня были ошибки, но непреднамеренные…

Сталин махнул рукой, и зал послушно отреагировал:

– Хватит заниматься самооправданием! Знаем вас, товарищ Микоян! Не пытайтесь ввести ЦК в заблуждение!

Ошеломленный Микоян замолчал и покинул трибуну. Молотов тоже признавал свои ошибки, оправдывался, говорил, что он был и остается верным учеником товарища Сталина. Тот резко оборвал Молотова:

– Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина.

Иначе говоря, вождь даже не захотел выслушивать оправдания. Это был плохой признак. Иногда раскаяние спасало от кары. Сталин часто устраивал такие провокации и внимательно смотрел, как реагирует обвиняемый. Он считал, что, если человек в чем-то виноват, то обязательно себя выдаст. Главное – застать его врасплох.

Но тут стало ясно, что вождь миловать не намерен.

Члены ЦК поняли: карьера Молотова подошла к концу.

Разделавшись с соратниками, Сталин сказал, что нужно решить организационные вопросы, избрать руководящие органы партии. Достал из кармана френча собственноручно написанную бумагу и сказал: