Текст книги "Запасной вариант"

Автор книги: Леонид Тамаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

2

Над причинами провала Барсука ломал голову не только он сам, но и все, кто направлял его работу. И прежде всего шеф филиала ЦРУ в Западном Берлине полковник Мартин Лаут.

Собственно, для Лаута вопрос был не в самом Барсуке, который потерпел провал: рано или поздно проваливались почти все его агенты, засылаемые в Советский Союз, – таков удел разведчиков, действующих на самом остром участке невидимого фронта. Тут было иное. Дело, по которому Барсук работал и которое загубил, было особое, незаурядное, и поэтому провал его не мог быть причислен к разряду обычных.

Кроме прочего, случившееся в Ченске вызвало дипломатические осложнения с русскими. И это, пожалуй, было хуже всего. Три дня тому назад во всех центральных советских газетах было опубликовано сообщение, которое совсем вышибло Лаута из колеи:

«…Как стало известно Министерству иностранных дел СССР, советскими органами госбезопасности был пойман с поличным сотрудник посольства США Гарри Ричард Ванджей в момент изъятия им шпионских материалов из тайника… Характер обнаруженных при Ванджее материалов не оставляет сомнения, что он осуществлял конспиративную связь с находящимся на территории СССР шпионом.

Министерство иностранных дел СССР заявляет указанному посольству протест по поводу подобных недопустимых действий со стороны дипломатических сотрудников посольства и ожидает, что Гарри Ричард Ванджей немедленно покинет пределы Советского Союза, так как его деятельность несовместима со статусом дипломатического работника…»

За несколько дней до опубликования советского протеста в Берлин приезжала специальная комиссия ЦРУ в составе трех полковников для расследования причин провала Ченского дела. Из Берлина полковники под видом финансовых ревизоров госдепартамента вылетели в Москву и, обосновавшись в посольстве, на месте изучали обстановку работы Ванджея с Барсуком. На обратном пути из России комиссия в берлинский филиал не заехала, и в этом Лаут усматривал дурной для себя признак.

Если судить объективно, Ченское дело было задумано тонко и с далеким прицелом, несмотря на трудность обстоятельств, в которых оно возникло. В тот момент для шефа западноберлинского филиала создалось почти безвыходное положение. На Урале провалился Лазаревич, знавший о факте заброски агента ЦРУ в Ченск. Понимая, что чекисты должны искать этого агента, Лаут сам пошел им навстречу: выдал бездействующего и к тому же задумавшего выйти с повинной Никольчука, тем самым расчистив путь специально завербованному для этого дела Барсуку.

Но этим план Лаута не исчерпывался. Тщательно подготовленное Файн с помощью сотрудников посольской резидентуры «разоблачение» Никольчука Рубцовым (который перед его вербовкой изучался тоже через этих американских «дипломатов») преследовало важную цель внедрения Барсука в систему советских органов безопасности.

Такая задача руководством ЦРУ Лауту вначале не ставилась. Он сам предложил ее, и она была утверждена. Сделал же это Лаут с умыслом. Понимая исключительную сложность создавшейся ситуации, полковник начал заранее возводить позиции для своей реабилитации на случай возможной неудачи. При этом Лаут рассуждал так: если к назначенному сроку информация о новом ракетном топливе русских не попадет на стол директора ЦРУ, он, Лаут, хотя бы частично оправдается тем, что за это время сумел кое-что сделать для внедрения Барсука в систему русской контрразведки…

В общем предусмотрено было все до последней детали. И тем не менее дело потерпело крах. Не удалось осуществить ни одной из поставленных задач. (Отрывочная, поверхностная информация Барсука о некоторых оборонных объектах в пригородах Ченска не в счет.) Здание, возводимое с таким трудом в течение нескольких месяцев, рухнуло в один миг. Почему?

Лаут много раз за последние дни задавал себе этот мучительный вопрос. И сейчас, сидя за рулем своего «форда», он опять спросил себя об этом: почему? Почему?

День стоял жаркий. В окна автомобиля врывался с ветром запах разогретого асфальта и бензиновой гари. Побаливала голова. Но Лаут, пересиливая усталость, напрягая мозг, продолжал искать и искать ответ на свое неотвязное: «Почему?»

На перекрестке движение транспорта неожиданно перекрыли. Лаут резко нажал тормоз, высунулся из машины, привлеченный странным зрелищем.

Улицу пересекала, направляясь в сторону Бранденбургских ворот, шумная толпа людей. Их было, наверное, человек сто, в большинстве молодежь. Они кричали, размахивали, кому-то угрожая, кулаками, свистели, заложив в рот пальцы. Лаут не мог понять, что это за публика. Над головами качались плакаты: «Лучше умереть – чем стать красным!», «Не говорить, а действовать!» Вокруг толпы сновали репортеры, беспрестанно щелкали камерами.

«Черт знает что, – подумал Лаут. – Какая-то манифестация… Или что-нибудь серьезное произошло в городе? Вроде не похоже. Кроме этой толпы полупьяных крикунов, на улицах ничего необычного»…

Дали зеленый свет. Лаут тронул машину и тут же забыл о толпе. Опять ожили беспокойные мысли, связанные с неудачей в Ченске. И Лаут, весь поглощенный ими, вел автомобиль почти машинально.

И вдруг его словно осенило. Он сам не понимал, как это произошло, почему у него возникло столь странное предположение. Случайно? Или потому, что в эту минуту он увидел на улице дом, очень похожий на тот памятный особняк на Дрезденштрассе, во дворе которого они недавно искали клад?

Ведь сообщение об этом кладе было получено от Барсука. Но никакого клада не оказалось… А что, если клада вообще не было? Что, если…

Лаут не успел додумать до конца: он услышал оглушающий рев автомобильных сирен. Высунувшись из окна, полковник увидел позади с десяток вынужденно остановившихся машин, а в ближней из них – побагровевшее от гнева лицо шофера и выставленный из кабины кулак.

Лаут понял, что он создал тупик. А между тем он совсем не помнил, когда остановил свой автомобиль. И даже мотор выключил. Как это произошло?.. Но раздумывать было некогда. Надо было скорее ехать, чтобы рассосалась пробка на узкой улице: половину мостовой рассекал свежий канализационный ров.

Всю оставшуюся до служебного особняка дорогу Лаут думал о злополучном кладе. И все больше склонялся к мысли, что сведения о нем, присланные из Ченска, возможно, были стопроцентной липой, которую чекисты сумели подсунуть Барсуку.

Когда полковник подъехал к своей «конторе по торговым делам», его напряженные раздумья завершились выводом: «Все это вполне допустимо, хотя бы как предположение. И это предположение надо немедленно проверить. Поднять все материалы, связанные с кладом…»

Он не стал загонять автомобиль в гараж, оставил его у тротуара. А сам стремительно прошагал в особняк.

Едва войдя в кабинет, он тут же вызвал к себе Файн и коротко объяснил ей, в чем дело.

– Я решил еще раз обследовать место клада, – сказал он нетерпеливо.

– Каким образом, шеф?

– Немедленно поехать туда, на Дрезденштрассе.

– Но это же в Восточном секторе.

– Мне это известно, – он все более раздражался.

Файн удивленно повела плечами.

– По-моему, сейчас не особенно подходящее время для поездки туда.

– Вы хотите сказать, что лучше ехать ночью?

– Нет, я имею в виду другое.

– Что же?

– Происходящие в городе события…

Лаут непонимающе посмотрел на нее.

– Разве вы еще не читали сегодняшних газет? – сказала Файн. – Красные закрыли границу в Берлине…

Так вот оно что! Теперь понятно, о чем орала на улице эта толпа купленных за деньги шалопаев… Но ему в конце концов нет дела до этого! Он должен выполнять свою работу, ему без Восточного Берлина не обойтись! Там десятки явок, десятки людей… Ему самому, наконец, надо немедленно быть там, на этой Дрезденштрассе!

Когда он выпалил все это, в возбуждении расхаживая по кабинету, Файн с мрачным спокойствием сказала:

– Мы опоздали, шеф…

Лаут тяжело опустился в кресло. С минуту сидел молча, нервно выстукивая пальцами по резному подлокотнику. Потом схватил газету из кипы, лежавшей на столе, впился в нее глазами. «Постановление Совета Министров Германской Демократической Республики от 12 августа 1961 года». Речь шла о введении твердого контроля и порядка в городе, о решении правительства ГДР применить пропускную систему и приступить к возведению в Берлине пограничных сооружений.

В конце постановления говорилось:

«…Эти мероприятия необходимы для того, чтобы воспрепятствовать исходящей из Западного Берлина подрывной и шпионской деятельности против Германской Демократической Республики и других социалистических стран и предотвратить политическую и военную агрессию против ГДР, запланированную Западной Германией…»

– Сто чертей в печень! – выдохнул Лаут. Его душил гнев. Вскочив с кресла, он опять заходил по комнате.

3

Развязка наступила через четыре дня.

Потом, как в угаре, прошло еще два дня. Седьмой день был воскресенье. Лаут, не зная, как убить медленно тянувшееся время, слонялся по городу. Моросил дождь. Но Лаут словно не замечал его. Надвинув по самые глаза капюшон плаща, он с хлюпаньем шагал, не разбирая дороги. Больше ему ничего не оставалось, как шляться по улицам – без цели, без направления, пока не выдохнешься вконец. После этого можно хватить добрую порцию виски и под шум дождя завалиться спать…

Как ни приготовлял себя Лаут к «худшей развязке», она сверх ожиданий оказалась на редкость болезненной и оскорбительной. Как удар бичом по лицу.

Это произошло в минувший четверг, ровно в двенадцать. Лаут просматривал принесенные секретаршей бумаги. И вдруг – телефонный звонок. У полковника тревожно заныло сердце. Он по звуку определил, что звонил аппарат красного цвета – для связи с штаб-квартирой ЦРУ. Такой телефон в филиале был один, и пользоваться им мог только шеф.

Лаут поспешно снял трубку. Говорил Кейбелл – первый заместитель Даллеса. Разговор был тихий и недолгий. Сперва – об усложнившихся условиях работы в Берлине, о необходимости «наращивания усилий, несмотря ни на что». А о провале в Ченске – ни слова. У Лаута затеплилась в душе надежда: быть может, все обойдется с минимальными потерями. И вдруг как ледяной душ! Даже перехватило дыхание, и солоно стало во рту. Лаут едва разомкнул дрожавшие губы, чтобы ответить:

– Да, сэр, я понял. Я должен подать в отставку…

Лаут еще долго держал в руке красную трубку. Но из нее доносились лишь отрывистые, скрипуче-металлические гудки. Полковник подумал, что он не заслужил такого к себе отношения, обижен несправедливо. Душевно подавленный, разбитый, он передал секретарше не просмотренную до конца почту и, сев в автомобиль, уехал домой.

На службу Лаут вернулся только в субботу, после приглашения прилетевшего накануне в Берлин Мак-Стенли – своего преемника по филиалу. С «оголтелым Маком», как именовали его в кругах даллесовской разведки, он был знаком давно. Однако встретились они не так, как встречаются старые знакомые. Видимо, соответственно настроенный свыше, Мак-Стенли при приемке дел филиала был беспощадно ретив, придирался по пустякам. К тому же, верный своей развязной манере, он с Лаутом держался бесцеремонно, хотя был моложе его почти на десять лет. Эти бесило самолюбивого, надменного полковника, еще больше растравляло его душевную рану…

Но все, как известно, проходит. Сегодня с утра, на свежую голову, Лаут впервые почувствовал себя в состоянии оценить случившееся с ним всесторонне, с объективной полнотой. Не кривя душой, он мог сказать себе, что отставка породила в нем двоякое чувство: горести и облегчения. Горести оттого, что с увольнением он терял хорошо оплачиваемое место – источник дохода, материального обеспечения своей большой семьи. Облегчения потому, что сравнительно легко вышел из этой грязной, дьявольской игры, именуемой разведкой. Его отправляли в отставку, не лишая права на пенсию. Могло случиться и хуже…

Дождь, наконец, перестал. Между облаков показалось солнце. Было душно, парило. Лауту захотелось пить. Сняв плащ и перебросив его через руку, он направился к павильону с прохладительными напитками.

Его путь лежал мимо контрольно-пропускного пункта – одного из тринадцати, установленных на вновь возведенной границе, протянувшейся между Западным и Восточным Берлином почти на сорок пять километров. Возле временного дощатого помещения КПП собралась небольшая толпа любопытных жителей. Тут же сновали с фото– и киноаппаратами западноберлинские корреспонденты. Они ждали сенсаций, скандалов, стычек. Но у Бранденбургских ворот, как и везде вдоль границы, в эти дни было тихо. По всему чувствовалось, что народ Берлина воспринимает происходящее спокойно.

Выпив в павильоне стакан апельсинового сока, Лаут расплатился и вышел. Опять зашагал по улице куда выведут ноги. Возвращаться домой, в осточертевшую бобылью квартиру не хотелось: с отъездом семьи на лето в Штаты в ней было пустынно и неуютно.

Миновав площадь, Лаут остановился возле многоэтажного дома. Прочитал название улицы и удивленно присвистнул: он, оказывается, вышел к месту, где жила Элен Файн.

Решение зайти к ней созрело мгновенно. Ведь Элен не однажды приглашала его к себе: на свой день рождения и еще по случаю каких-то праздников. Однако он все отказывался, находил для этого благовидные предлоги. Но истинная причина крылась в другом: Лаут опасался, что интимная близость с этой видавшей виды женщиной может скомпрометировать его, отразиться на карьере. Теперь подобные соображения отошли в сторону. Его карьера испорчена настолько, что больше ее испортить нельзя. А перестав бояться за себя, он мог не опасаться и хищной красоты Элен.

Лаут был уверен, что она примет его наилучшим образом: считая ее прекрасной разведчицей, он все время ей покровительствовал. К сожалению, карьера Файн тоже поставлена под угрозу из-за провала в Ченске. Но поддержать ее сейчас уже некому…

Однако, как оказалось, Элен вовсе не была удручена случившимся. И, похоже, не особенно тужила по поводу кончившегося покровительства своего бывшего шефа.

В длинном цветастом халате, перетянутом на гибкой талии поясом, она встретила его на пороге возгласом холодного удивления:

– Мистер Лаут? Каким ветром вас занесло?

Вместо ответа полковник галантно взял ее руку, поднес к своим губам.

– Вы весьма любезны… сегодня. – В голосе Файн слышалась ирония. Раньше она не разговаривала с ним подобным тоном.

Пройдя вслед за хозяйкой в комнату, Лаут обнаружил, что она ходит по ковру, устилавшему почти весь пол, босая. Элен, перехватив его взгляд, нимало не смутилась:

– У меня только что была педикюрша.

Через несколько минут пустой болтовни Файн, извинившись, вышла переодеться.

Когда она вернулась, на ней было глубоко декольтированное вечернее платье.

– Я к вашим услугам, мистер Лаут. – Она села в кресло напротив гостя.

– «Мистер Лаут». Зачем так строго, официально? – улыбнулся полковник. – Вашему лицу не пристало выражение беспощадности.

Но Элен не приняла шутливого тона, ответила с серьезной назидательностью:

– Беспощадность в наше время – качество не лишнее… – Закурила из пачки, лежавшей на столе. – Кстати, думая о случившемся, я прихожу к выводу, что, быть может, именно отсутствие в вас этой самой беспощадности и привело к столь плачевному финалу.

– Как это понимать?

– На мой взгляд, причина вашей отставки не в провале Барсука. От чекистских контрударов вы бывали в нокауте не раз. И не только вы. В схватках с такой контрразведкой, как советская, неудачи неизбежны. Поэтому крах Ченского дела не причина, а только повод к вашей отставке в изменившихся, новых условиях.

– Интересно!

– Истинная причина, по-моему, кроется в том, что вы не обладали необходимой в нынешние дни железной хваткой.

– Ну, ну, продолжайте.

– Я, собственно, все сказала… И в этой оценке я не одинока.

– Вот как?!

– Наш новый шеф Мак-Стенли вчера на совещании сказал весьма определенно: «Лаут был слишком либерален, он распустил вас».

– Для начала неплохо! Ну, а его деловые планы, если не секрет?

– Мак считает, что демократический Берлин – это ручка, которой можно открыть дверь на Восток. И если нас туда не хотят пустить по земле, мы будем действовать под землей, но своего добьемся.

– Я смотрю, вы совсем очарованы новым шефом.

– У него я начинала свою карьеру разведчицы. – Файн пустила к потолку синее табачное колечко. – И этим могу гордиться: Мак из тех, кто всегда знает, что ему надо.

– А, бросьте! – раздраженно сказал Лаут. – Ваш оголтелый Мак, как и все мы, не имеет ничего святого за душой, обыкновенный корыстолюбец.

– Что ж, если вам угодно прослыть бессребреником, можете, например, считать, что вы здесь защищаете свою отчизну.

– «Можете считать» – лучше не скажешь! – Лаут саркастически усмехнулся. – Действительно, никто из нас всерьез и не думает, что здесь, в Берлине, мы обороняем родную страну, находясь от нее за тысячи километров.

– Ну, это дело большой политики…

– Разумеется… – Лаут немного помолчал. – А вы никогда не задумывались над таким вопросом: почему мы так часто терпим неудачи?.. Может быть, мы хуже русских знаем ремесло разведки?

– Не думаю.

– Наша беда в том, – продолжал полковник, – что нам нечего противопоставить фанатизму красных. Они одержимо верят в свою идею и самоотверженно ее защищают. А мы?.. На кого мы опираемся в разведке, кого вербуем? Наши агенты, как правило, – второсортный человеческий материал. Каждый из них руководствуется лишь расчетом: сколько перепадет в карман за очередную операцию…

Лаут вдруг умолк.

– Кстати, о деньгах, – сказал он минуту спустя. – Сколько вы положили для Никольчука денег в тот тайник на кладбище?

– Что?.. – переспросила Файн от неожиданности. – Тайник для Никольчука снаряжал Рубцов. Для этих целей я оставила ему денег ровно столько, сколько вы приказывали… А почему вы об этом спрашиваете?

– Мне вот что сейчас взбрело в голову: не мало ли денег мы оставили в тайнике? Несоответствие денежной суммы и задачи, поставленной перед агентом, могло вызвать у чекистов подозрение. Наше дезозадание Никольчуку по Зеленогорску могло показаться им в какой-то степени липой, если там мало было денег… Впрочем, это безответный вопрос. Один из тех, которые я без конца задаю себе в эти дни.

На это Файн ничего не сказала. Она переменила тему – опять заговорила о своем новом шефе. Лаут почувствовал себя как сом на мели: ему был неприятен разговор о Мак-Стенли. К тому же он понял, что Элен по-видимому кого-то ждет: через неприкрытую дверь в смежной комнате был виден по-праздничному накрытый стол. Лаут подумал, что он здесь «персона нон грата». И поэтому поспешил ретироваться. И, как оказалось, сделал это вовремя.

Едва захлопнув за собой тяжелую дверь квартиры Файн, полковник на площадке в упор столкнулся с высоким, сильным, багроволицым человеком, вышедшим из кабины лифта.

– Лаут?! Что вы здесь делаете?

– Что я здесь делаю?.. – Лаут в одно мгновение понял, кого ждет Элен, для кого накрыт праздничный стол и наведен педикюр на красивых ногах. И он не удержался, чтобы не съязвить: – Как и по службе, Мак, я здесь уступаю вам свое место.

Но «оголтелый Мак» был не из щепетильных. Он трубно захохотал, потом подмигнул Лауту:

– У, старый гриб, знал, где присосаться.

Лаут, надменно поджав губы, стал спускаться по лестнице вниз.

ГЛАВА XI
Следствие продолжается

1

Следствие по делу Рубцова продолжалось. Постепенно вскрывались все новые обстоятельства преступления этого «простака», «рубахи-парня», который всех знал и со всеми умел поладить, в подходящий момент рассказать веселую байку, выпить крепко и гульнуть. В таком обличье ему легко было делать свое дело: вползать в душу к доверчивым людям, выуживать по крупицам нужную информацию у простаков и болтливых, запугивать и держать в страхе робких и слабовольных.

К последним можно было отнести и Ирину Булавину. Женщина предельно впечатлительная, она легко подпала под влияние Рубцова и в полной мере испытала на себе его хватку. Страх, который сумел вселить в ее душу этот беспощадный человек, был так силен, что Ирина не могла освободиться от него даже тогда, когда ей сказали об аресте Рубцова.

Это была какая-то инерция страха, его затянувшаяся реакция. У Маясова даже возникло опасение: не повлияла ли вся эта «психическая атака» Рубцова на душевное здоровье женщины. Поэтому они с Деминым решились на ее последний допрос только после консультации с психиатром.

Но когда начался этот допрос, у Маясова вновь возникли опасения за Булавину. До нее не всегда сразу доходил смысл того, что ей говорили. Маясов старался ее успокоить:

– Я вам, Ирина Александровна, еще раз повторяю: выслушайте меня внимательно. За отца вам отвечать не нужно. Более того, вы можете гордиться своим отцом…

Она удивленно посмотрела на майора.

– Ваш отец, Александр Букреев, был замучен в Борисинском лагере военнопленных, – сказал Маясов. – Он умер как настоящий солдат.

– Я не понимаю… – прошептала Ирина.

– Это установлено точно.

Она была совсем растерянна.

– Но как же отцовы письма? Его обещание приехать?

– Все это неправда, фальшивка.

– Но ведь письма написаны его рукой, я знаю…

– Оба письма, что вы получили, были сфабрикованы в разведцентре, по заданию которого действовал Рубцов.

– Мне трудно это представить, – сказала Ирина. – Разве можно подделать стиль письма, отцовские слова? Например, Ири… Только он звал меня так.

– К сожалению, Ирина Александровна, и это возможно: Рубцов знал вашего отца несколько лет, работали вместе, вместе пошли на фронт… Что касается оригинала, с которого были сделаны фальшивки, у Рубцова сохранилось письмо Александра Букреева к жене, вашей матери. Письмо было написано за несколько дней до того, как полк, в котором он служил, попал в окружение.

– А портсигар? – вдруг спросила Ирина. – Портсигар, выходит, тоже поддельный?

– Нет, вот портсигар как раз не поддельный, – сказал Маясов. – Все, что принадлежало при жизни вашему отцу, в том числе письмо и портсигар, после смерти Букреева присвоил себе его «друг».

– Рубцов?

– Да, Рубцов, по доносу которого в Борисинском лагере и был повешен коммунист Букреев. – Маясов помедлил, потом негромко продолжал: – Через девятнадцать лет письмо, принадлежавшее вашему отцу, было пущено в ход против вас… Надеюсь, вы теперь, Ирина Александровна, понимаете, для чего все это Рубцову понадобилось?

– Смутно.

– Для того, чтобы запугать вас, держать в постоянном страхе возможного разоблачения, как дочь изменника Родины и шпиона.

– Но какая ему от меня польза? – в полном недоумении спросила Ирина.

В разговор вступил Демин:

– Рубцов знал о ваших отношениях с Игорем Савеловым. Знал, что Игорь очень любит вас. С вашей помощью он хотел обработать Савелова и завербовать.

– Подлец, боже, какой подлец… – шептала Ирина и не могла сдержать слез.

– Возьмите себя в руки, Ирина Александровна. Что же делать? Игоря не вернешь, но в наших силах очистить от грязи память о нем. – Демин полистал бумаги в папке, нашел нужную страницу. – Следствием установлено, что накануне трагического происшествия Савелов после свидания в баре с Косачом, которому он продал охотничье ружье, вечером был у вас дома. Там же был и Рубцов. Почему вы промолчали об этом?

– Рубцов просил не упоминать о нем. К убийству он отношения не имеет, а кому приятны все эти вызовы, допросы, протоколы…

– Гм… А чем объяснить, что Савелов и Рубцов оказались у вас в одно и то же время?

– Рубцов давно хотел, чтобы я познакомила его с Игорем… Я это сделала… Но получилось не совсем удачно: они поссорились в тот же вечер.

– Поссорились?.. А как это случилось?

– Знаете, я так толком ничего и не поняла.

– Постарайтесь вспомнить. Расскажите нам все, как было. И с самого начала…

В тот день Игорь пришел к ней под вечер.

– Я ненадолго, – сказал он. – Мне скоро на вокзал, мать провожать.

Ирина усмехнулась.

– Ты как будто оправдываешься… Что с тобой? Избегаешь меня в последнее время.

Он ответил не сразу, раскурил сигарету, потом взял Ирину за руки:

– Нам нельзя, как прежде, пойми! Надо что-то придумать. Упорядочить отношения…

– Словечко-то какое – «упорядочить». – Ирина громко засмеялась.

– Перестань! – крикнул Игорь. – Мне надоело прятаться. Вот так, урывками, тайно…

Ирина ласково сказала:

– Ведь ты же, дурачок, знаешь: сына я не оставлю. Что мы будем делать, как жить?

После короткой паузы она вдруг спросила:

– Я слышала, тебя хотели уволить?

– Хотели. Только руки коротки у одного ретивого.

– Кто это?

– Наш директор… Как бы сам скоро не загремел.

– Снимают его?

– Ходят такие слухи…

– Ну, а ты, значит, отделался легким испугом?

– Не сказал бы. На собрании стружку с меня снимали здорово…

Не дослушав его, Ирина предложила:

– Ну ладно, раздевайся… Арсений Павлович уже ждет.

– Только за этим и пригласила? – улыбнулся Игорь, снимая плащ.

– Не только – в тон ему ответила Ирина. – Идем.

В гостиной навстречу Савелову поднялся Рубцов, протянул руку.

– Здравствуй, здравствуй… Садись. Что так поздно?

– Да так… побегать пришлось. Как говорится, волка ноги кормят.

– Ну и набегал?

– Полтораста целковых.

– Ого! Где ж это так платят?

– Да нет… Ружье продал.

– И хорошее?

– «Зауэр».

– Жаль.

– Конечно жаль. Да деньги нужны. На мотоцикл собираю.

– Иришка, ты чего же это молчала, что дружку твоему деньги нужны?!

– Я вижу, вы просто жаждете дать мне в долг, – усмехнулся Игорь.

– Не жажду, но могу. Тратить особенно некуда, а Ирина мне что дочь.

– Арсений Павлович, вы меня уговорили, – полушутливо сказал Савелов и придвинул к себе лист бумаги. – На какую сумму писать расписку?

– А сколько стоит твой мотоцикл?

– Шестьсот пятьдесят. Полтораста уже имею.

– Значит, остается всего пятьсот?

– Всего, Арсений Павлович, – рассмеялся Игорь. – В математике вы прямо Софья Ковалевская!

– Ну, раз Софья… Получи.

Рубцов достал из кармана бумажник, небрежно отсчитал пять сотенных купюр и положил их перед Савеловым.

Игорь посмотрел на деньги, на Рубцова, потом на Ирину, снова на Рубцова и недоуменно переспросил:

– Вы что – серьезно?

– Для таких шуток я стар. Да и почему бы вам молодым, не помочь?!

– Ирина, – воскликнул Игорь, – и где ты только находишь таких друзей!

– Там же, где и ты.

– Ха! Я со своими друзьями на троих еле-еле два восемьдесят семь наскребаю. Вот, пожалуйста. – Игорь придвинул Рубцову расписку. – Предупреждаю: в артели я не работаю, так что отдавать буду частями.

Рубцов взял расписку, повертел ее в пальцах, удовлетворенно кивнул:

– Красивый почерк. – Поднял рюмку и чокнулся с молодыми: – Ну-с, за мотоцикл!

Закусив, он снова заговорил с Савеловым.

– Ирина рассказывала, будто ты на экспериментальном работаешь?

– Угу, – кивнул Игорь, прожевывая кусок ветчины.

– В лаборатории?

– Угу.

– Нравится?

– Нет. Скоро уйду.

– Напрасно.

– Платят там, как кот наплакал.

– Платят мало? Ну это не беда… Иришка, сваргань-ка мне чашечку кофейку.

Ирина поднялась и ушла в кухню. Минуту спустя туда же вошел Рубцов.

– Где тут у тебя спички? – сказал он и, понизив голос, добавил: – Ты не торопись с кофеем. У меня с дружком твоим разговор есть…

Ирина занялась приготовлением кофе. Сначала до нее доносились из комнаты отрывки фраз, потом там включили приемник, и говор утонул в громкой, бравурной мелодии.

Но вот сквозь музыкальную ткань вдруг прорвался резкий, раздраженный возглас Игоря, сменившийся звоном разбитой посуды.

Ирина составила с плиты кофейник и бросилась в комнату.

Рубцов и Савелов стояли у сдвинутого с места стола в позах людей, застигнутых в момент драки.

Ирина испуганно спросила:

– Что случилось?

– Да так… Ничего особенного. – Рубцов перевел дыхание, поправил пиджак и нагнулся к черепкам разбитой тарелки. – Вот только, извини, тарелочка…

– Уходите, – угрожающе прохрипел Игорь.

– Не торопи. Уйду, – криво усмехнулся Рубцов и не спеша зашагал к двери.

– Игорь!.. Арсений Павлович! – взмолилась Ирина, в замешательстве переводя взгляд с одного на другого.

– Пусть он уйдет! – крикнул Игорь.

– Ничего не понимаю…

– Горячится твой дружок, – силясь улыбнуться, проговорил Рубцов и натянул пыльник. – Извини, Ириша. До свидания.

– Погодите! Вот ваши деньги. – Игорь сорвал с вешалки шляпу Рубцова, бросил в нее пять смятых купюр и сунул головной убор его хозяину.

– Ну, ну… – неопределенно пробормотал Рубцов и осторожно прикрыл за собой дверь.

Ирина и Савелов остались одни.

– Что здесь произошло?

– Не важно. – Игорь поправил волосы и сунул в рот сигарету. – Важно, чтобы этот тип и на порог не ступал.

– Игорь, ты понимаешь, что говоришь! Он же друг моего отца, друг семьи нашей…

– А ты знаешь, что предложил мне друг семьи вашей?

– Понятия не имею.

– Он мне прозрачно намекнул на одну доходную работенку…

Больше Игорь ничего не сказал. Он посмотрел на часы и начал торопливо надевать плащ. Ушел он около одиннадцати. А на рассвете, как Ирине стало известно потом, его нашли уже мертвым…

Когда Демин и Маясов закончили допрос Булавиной и отпустили ее домой, они с минуту в задумчивости молчали. Показания Булавиной полностью подтверждали вывод следствия о том, что Рубцов начал ее «обрабатывать» уже после того, как Никольчук был арестован. Таким образом, Савелов, на которого пало тяжкое подозрение в пособничестве шпиону, в то время не имел никакой связи с Рубцовым.

Это был очень важный вывод. Он снимал все сомнения следствия насчет роли Савелова в этом деле. А одновременно окончательно реабилитировал тех, кто прежде вел это дело, и, в частности, начальника Ченского отдела госбезопасности.

Демин поднялся из-за стола, подошел к курившему у окна Маясову.

– Как гора с плеч… С чем тебя, Владимир Петрович, и поздравляю.

– Спасибо, – сказал Маясов. – Хотя утешение маленькое: парня-то в живых нет.

– Да-а… И, похоже, настоящего парня.