Текст книги "Странные сближения (СИ)"

Автор книги: Леонид Поторак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Вот! Хороший человек! Большого вам… э-э… улова.

– Ик, – согласился хороший человек.

Тогда Александр наклонился к самому его уху и шепнул:

– Вы – Аркадий Вафиадис? Я к вам от Броневского.

– Правда? – не поверил Аркадий.

И тут над ними нависла расплывающаяся фигура, схватила Аркадия за воротник, подняла и, обернув к себе лицом, произнесла:

– Пора платить.

Зюден? Нашёл? Стоп-стоп-стоп, два помножить на три – шесть, in vino veritas, epistola non erubescit, очнулся русский, перед ним, с приветом нежным и немым стоит черкешенка младая. Cogito, ergo sum. С него просто требуют денег.

– Я – Аркадий!.. – отчаянно, как перед казнью, взглянув на Пушкина, произнес рыбак, затем вырвался из рук трактирщика и кинулся к выходу. Налетел на скамью, упал и тут же был схвачен.

– Пустите его, – попросил Пушкин, видя, как двое половых обшарили Аркадия, денег не нашли и приготовились бить.

– Он не платит третий день, в долг ему больше не дают.

– Он честный человек!

– Шли бы вы, господин хороший.

– Я заплачу за него, – и Пушкин, кинув половым деньги, подтолкнул Аркадия к выходу.

Аркадий обернулся, обратив на Пушкина взор, исполненный неизъяснимой печали, закрыл глаза и уснул.

Воскрешение Аркадия – в Петербурге – всё напрасно! – письмо – новые помощники

Голова ль моя, головушка,

Голова ли молодецкая,

Что болишь ты, что ты клонишься…

А.А.Дельвиг

Всю вину брал на себя, и ему, к счастью, поверили; генерал Раевский хорошо знал сына и в достаточной мере – Пушкина, чтобы определить инициатора попойки. Скандала не случилось, ибо старый Раевский понимал: юноши тоскуют вдали от света и находят развлечение в том, что доступно.

Аркадий был, при содействии Никиты, спрятан на конюшне.

В пять утра настигло наказание за грехи минувшего дня. Николай Николаевич-старший разбудил Николая Николаевича-младшего и Пушкина и заставил их купаться. Вернувшись с моря, Пушкин выпил полстаканчика рому от головной боли; это не помогло. Скрипя зубами, Француз поплелся в конюшню. Там его встретили Никита и безмятежно спящий Вафиадис.

– Просыпался? – тихо, чтобы не усилилась боль в голове, спросил Пушкин.

– На минуточку.

– Аркадий, вставай. Проснись, полно дрыхнуть… – Александр потряс рыбака за плечо. Тот приоткрыл мутный глаз, сказал «э-э» и снова отключился.

– Что? Он, что ли, опять пил?!

– Стаканчик, барин. Я ему с утреца принёс, он просил оченно, опохмелиться…

Пушкин застонал и повалился на солому рядом с пьяным.

На завтрак ни Пушкин, ни Николя не явились, сказавшись больными.

– Я уже наверно никогда не буду пить, – убежденно сказал Николя, когда Александр заглянул к нему.

– Бог с тобой, хотя бы покурить хочешь?

– Заклинаю, ни слова больше. А что вчера было вообще?

Пушкин рассказал всё, за исключением вызволения из трактира пьяницы-Аркадия; Николя потер виски и сообщил, что не помнит ничего с того момента, как выпил первый стакан. Александр посоветовал ему впредь не понижать градус, но Николя вяло замахал и напомнил, что отныне он трезвенник.

* * *

Позволим себе взлететь над Крымом, сквозь пыльную крону кипариса – вверх; обернувшись к земле, обнаружить, что более нет под нами Тавриды, а стоит в тумане Петербург, куда нельзя возвращаться Пушкину, но можно нам; упадем на его улицы, и – не стоять, только вперед! – сквозь кружевной веер дамы в пролетке, над площадью, вспугнув голубей; над Невою – в окно, где – лучшее мы уже видели, пропадать не жаль – разбиться о лоб Иоанна Каподистрии.

Каподистрия затворил окно и вернулся к столу.

– Штабс-капитан Рыул должен бы уж доехать до Юрзуфа, – говорил Капитонов. Черницкий с Рыжовым сидели по обе стороны он него и глядели на карту, лежащую посреди стола.

– Думаете, Француз с ним встретится?

– Не знаю, ваше превосходительство. Но полагаю, такое возможно.

Каподистрия привычно потёр подбородок. Он не знал Рыула и не возлагал на людей Ипсиланти особенных надежд, но кроме Ипсиланти всего один человек мог возглавить будущее восстание, и этим человеком был сам отец-создатель братства «Филики Этерия», статс-секретарь Иоанн Каподистрия. Александр Ипсиланти не блистал умом, и министр понимал – появись возможность поднять русских греков и требовать поддержки императора, Ипсиланти так и поступит, не задумываясь о возможной войне, в коей ни ему, ни людям покрупнее не перепадет ничего, кроме бед. А уж если турецкий шпион затеял провокацию, итогом которой будет война, Ипсиланти этому не только не помешает, но даже и поможет.

Будь наша повесть чуть менее правдивой, можно было бы сказать, что у Каподистрии имелся свой тайный план; но нет – он просто любил свою Грецию и желал ей свободы, а ещё любил службу, и желал себе оставаться «превосходительством» и впредь. Ситуация его вполне устраивала, зане можно было скрыто поддержать Этеристов и открыто поиздеваться над коллегами. Ипсиланти тоже неплохо развлекал своими импровизациями.

– Цели Рыула понятны, он, видно, собрался встретиться с кем-нибудь важным в греческом обществе, – сказал Каподистрия. – Хотелось бы понять, господа, есть ли в этом интерес для Зюдена.

– Навряд ли сама встреча будет для него важна, ваше превосходительство, – задумчиво произнес Черницкий. – Француз пишет, Зюден направился в Крым, вероятно, поднимать греков на восстание. Значит, ему довольно будет убедить греков сделаться членами «Этерии».

– Из сего следует, что Зюден где-то среди них, – заключил Капитонов.

– Предупредить Француза?..

– Не успеем, господа, – Каподистрия покачал головой. – Француз не дурак, разберётся сам. Проясните-ка лучше, не окажется ли сам Рыул османским агентом?

– Это может быть, – поднял голову Рыжов. – Но тогда и Зюдену нечего делать…

– «Ужасный край чудес», – сказал Черницкий.

Все обернулись к нему.

– Что?

– «Там жаркие ручьи кипят в утесах раскаленных», – пояснил Черницкий.

Каподистрия усмехнулся.

– Вы питаете склонность к отчетам господина Француза?

– Не очень… Голова уже болит от них – думаю: что бы это значило…

– Постойте, – Капитонов вдруг хлопнул по столу и, смутясь дерзкого жеста, закашлял в кулак.

– Мы слушаем вас, камергер.

– Господин Рыжов, по-моему, сказал занятную фразу; повторите, прошу вас.

– Да? – удивился Рыжов, смешно теребя светлый чубчик. – Дайте-ка вспомнить.

– Господин Рыжов говорил, что, если Рыул – турецкий шпион, Зюдену делать уже нечего, – Каподистрия, по своему обыкновению, подпер щеку ладонью и прикрыл глаза. – Интересная, кстати, мысль, господа.

– Уж не хотите ли вы сказать…

– Почему нет? – воскликнул вдруг Рыжов. – Предположим, что штабс-капитан Рыул…

– …И есть Зюден, – закончил Каподистрия.

– Нужно, не медля, предостеречь Француза.

– Этого не нужно, – статс-секретарь открыл глаза и строго взглянул на Капитонова. – Француз там видит и думает, а мы со своими советами только собьём его с толку. А вот что мы сделаем – запросим у Ипсиланти подробное описание Рыула и выясним, таков ли человек, въехавший в Юрзуф.

– Ваше превосходительство, не успеем. Все может разрешиться прежде, чем наше письмо дойдёт до Ипсиланти.

– Да ведь тогда мы с вами, господа, бесполезны, – заметил Каподистрия. – И всё, что мы можем, – сидеть и ждать вестей из Крыма, а Француз, может быть, уже убит.

– «Благословенные струи! – проникновенно сказал Черницкий. – Надежда верная болезнью изнуренных. Мой взор встречал близ дивных берегов увядших юношей… отступников пиров…»

* * *

Аркадию снилось, что он умер, и его тело бросили где-то на берегу. Запертый в безжизненной оболочке ум понимал, что сейчас налетят чайки и начнут клевать мертвеца, но чаек пока что не было, а был прибой. Вода накатывала шумной волною, обливала Аркадия, затекала в нос и уши и отступала лишь затем, чтобы снова набежать.

Он очнулся и увидел, что сон почти вещий: Аркадий лежал на желтоватой земле, большей частью состоявшей из песка, правда, моря поблизости не было видно, зато вода, действительно, накатывала. Это страшный темнолицый волосатый человек, стоя над Аркадием, лил на него из ведра.

– Жив, – констатировал Пушкин и протянул Аркадию крынку рассола.

– Ох… а-а-ыэ, – Аркадий помотал головой, опустошив крынку. – Благодарствую, – и он выдавил нечто, долженствующее означать то ли «ваше благородие», то ли «ваше сиятельство», то ли вообще «ваше преосвященство». Звучало это более всего похоже на «вашбл…дь».

Пушкин хмыкнул и спросил у стоящего за спиной Никиты:

– Как думаешь, он уже в порядке?

– Разуметь бы уж должен, барин, – сказал Никита. – Разве только слабоумный…

– Кто? – расширил глаза Аркадий. – Я не слабоумный. А вы, вашбл…дь, кто?

– Я от Семёна Михайловича, – тихо сказал Александр.

– От когось?..

– Броневского.

– Кто это?

– Тебя зовут Аркадий Вафиадис?

– Нет, – озадаченно почесал ухо Аркадий. – Я Аркаша-башмачник. То есть, ик, Стеклов я.

– … твою мать в ухо через… и три…, и всю твою… семью и жизнь твою, и душу твою…!!! – сказал Пушкин. – Не тот!!!

Он в сердцах пнул ведро, и оно с грохотом покатилось по песку. Аркадий проводил его взглядом и, когда ведро остановилось у дощатой стены, огляделся. Он сидел на земле между каким-то сараем и колодцем. Других людей, кроме страшного господина и его слуги поблизости не было; только куры клевали мелкий сор на земле.

Пушкин посмотрел на Аркадия, сидящего с жалким видом, обхватившего руками колени и ничего не понимающего.

– Я непьющий, – бормотал Аркаша-башмачник. – По случайности вышло… Вашбл…дь, а на что я вам?..

– Вафиадиса знаешь?

Стеклов помотал головой.

– Всё напрасно, – Пушкин нервно забегал вдоль сарая.

– Отпустить его надобно, барин, – заметил Никита. – Коль он вам не нужён.

– Всё напрасно! Разумеется, отпустить, – Пушкин поставил Аркадия Стеклова на ноги. – Иди, и если кому проболтаешься -

– Не-не, никому, ни… – торопливо сказал Аркадий. – А могу спросить, вашбл…дь, сколько я спал?

– Больше суток, – мрачно откликнулся Пушкин.

– А-а, эта… жена моя. Будет серчать. Может, копеечку пожалуете? За беспокойство.

– Что?! – поперхнулся Пушкин. – Скажи спасибо, что мы с тебя долг не требуем. На! – кинул Аркадию его мятый картуз. – Иди…

Аркадий нахлобучил картуз, поклонился и побежал прочь.

– Разболтать может, барин, – с сомнением произнёс Никита. – Башмачник… может, правда ему заплатите, чтоб молчал?

Уже успев отойти шагов на пятнадцать, Аркадий услыхал за спиной крик: «Стой! Остановись!». Обернулся и увидел бегущего к нему страшного господина. В ужасе Аркадий перепрыгнул через низенький плетень и кинулся по улице, спасаясь от погони. Но страшный бегал быстро. Через полминуты он нагнал Аркадия, припёр к стене ближайшей хаты и стал угрожающе сопеть, раздувая ноздри.

– Держи, – Пушкин вложил в руку Стеклову монету. – И если будут спрашивать, кто заплатил за тебя в трактире, скажешь, добрые господа, которым ты давеча сапоги починял. Понял?

– Понял, – обрадовался Аркадий. – Благодарствую, премного благодарствую, вашбл…дь.

* * *

На поиски Вафиадиса ушли три мучительных дня метания по городу, вопросов, попыток конспирации. Француз решился даже посвятить в часть тайны Николя. О шпионе, разумеется, умолчал, но объяснил, что миссия требует сыскать одного человечка; в обстановке строжайшей секретности, естественно. Мог не рассказывать; нашёл в итоге всё равно сам.

В пятом по счёту кабаке ему подсказали дом Вафиадиса. На пороге указанного дома, больше похожего на шалаш, объявилась крепкая молодая баба. За ней мелькали дети – пятеро или шестеро.

– Помер Аркадий, – сказала баба. – Два месяца тому. Горячкою помер.

Отчаяние накрыло Александра; он провалит дело, не справится, не сможет найти Зюдена. Вечером он сидел с трубкою на подоконнике (поза, ставшая им любимой) и продумывал ход казни, которую над ним, несомненно, учинит Нессельроде; и поделом: упустить опаснейшего шпиона в городе, где тот, по-видимому, и планирует осуществить свои главные замыслы, – это ли не худшее из возможного.

В комнату вошла Мари.

– Все мужчины вкруг меня курят. Отец, Александр, даже Николай иногда. Теперь и ты.

Пушкин обнял её и зарылся носом в пахнущие лавандой волосы.

– Qu'est-ce qui ne va pas? – Мария отстранилась и тревожно посмотрела в глаза.

– Non, rien d'important, – улыбнулся и подумал, что, может быть, и правда – ничего, ведь скоро всё, как говорит Софья Алексеевна, рухнет; остаётся «ловить день» с Марией.

Объятия стали крепче и откровенней. Когда руки окончательно нарушили границу дозволенного, там, за границей, обнаружилось нечто непонятное, бумажное.

– Ах, – спохватилась Мари, вынимая спрятанный на груди конверт. – Это же тебе привезли письмо от Александра.

Письмо нужно было немедленно вскрыть и прочесть, но там, скорее всего, был шифр, который Мария могла случайно увидеть. Поэтому конверт Пушкин уронил, а сам продолжил начатое, и больше ничто их не отвлекло.

Когда Мари ушла, он лихорадочно разорвал пакет и прочитал:

«Уважаемый коллега Александр (Француз),

Сведения, собранные в Феодосии, скудны. Если в ближайшее время не удастся установить ничего важного, я намерен без промедления отправиться к Вам морем. Размышления мои навели меня на мысль: ш. – кап. Р., выехавший из Бессарабии, и он же, прибывающий (возм. прибывший) в Юрзуф, могут быть разными людьми. То есть, если предположить, что З. стремиться лично участвовать в происходящем в Крыму, можно ожидать от него такого маскерада. Предупреждаю Вас о моих подозрениях, однако, не настаиваю на их правдивости. Поступайте так, как считаете верным. Прошу ответить, удалось ли получить что-либо ценное от А.Вафиадиса.

Искренне Ваш,

А.Р.

P.S. Возможно, Вам потребуется исполнитель мелких поручений, – доверьтесь Николаю. Но, если Вам вздумается подвергнуть его жизнь опасности, ответите передо мной.»

Пушкин вскочил и завертелся по комнате, охваченный жаром. Письмо подстегнуло его сдавшийся уж было разум, и, пока Александр сжигал послание, план созрел. Это был не лучший план, но, в отсутствие иных, он выглядел спасительным.

Сразу бежать и действовать он себе запретил: нужно сперва обдумать. Чтобы заполнить время, отведенное на оценку плана, отправился безо всяких надежд просить у Николая Раевского-старшего руки Марии.

В ответ было сказано:

– Вы бедны, Саша. Вы прекрасный человек, я думаю, один из достойнейших людей нашего времени. Ну-ну, я всерьёз так считаю. Но отчего-то мне кажется, что в вашем большом будущем будет немного денег, а я бы желал, чтобы моя дочь была обеспечена.

– Я сотрудник Коллегии иностранных дел!

– Ну, вы всего лишь коллежский секретарь, переводчик. А ваши литературные заслуги, которые я, кстати, считаю выдающимися… они тоже не слишком прибыльны, Саша.

(Пора бы написать графу подробный отчёт, – подумал Александр. – До сих пор не удосужился сесть за серьёзное письмо, все стишки отправляю; скверная шутка. Ох и злятся в Петербурге на мои литературные послания. Решено, нынче же сяду писать…)

– …Так что простите, Саша, но Машеньку вам в жёны я не отдам.

Другого он и не ждал.

* * *

Аркаша Стеклов работал умело, быстро. С тринадцати лет он помогал отцу, а когда отец утонул, стал сапожником сам. И обувка из-под рук Стеклова выходила годная; крепкая, как раз для Крымских дорог. И люди часто заходили к Аркадию починять сапоги: справлялся Стеклов быстрее многих. Мешал иногда чёртов зелёный змий – пить Аркадий не умел и не любил, но если прихватывало – валился на несколько дней, и кабы не жена его, Даша, давно окочурился – до такого состояния доходил. Хорошо, случалось подобное редко.

Он работал, как раз прибивал подошву, когда увидел подходящего к лавке страшного господина с бакенбардами и в цилиндре. Господин шёл, помахивая тростью, с намерением стребовать денег, которыми, обознавшись, расплатился за Аркадия в «Русалке».

Думать Аркадий не слишком любил; за него обычно думали руки. Споро хватающие нитку, держащие молоток и гвозди, ловкие, порезанные Бог весть сколько раз, и оттого осторожные – руки были источником его дохода. Голова же использовалась по мере необходимости: вспомнить, куда что положил.

Сейчас, однако, за него приняли решение ноги.

Когда Аркадий был трезв и напуган, бегал он хорошо.

Пушкин не отставал, но и догнать сапожника пока не удавалось. В конце концов, бежать за Стекловым дальше, рискуя оказаться у всех на виду, было слишком опасно. Александр с ходу запрыгнул на забор, пробежал, как по канату, по торцам досок и оттуда, сверху, прыгнул Аркадию на спину.

Они вместе упали в пыль; Аркадий завопил: «Не бейте! Потратил! Не могу сейчас вернуть!», вывернулся и снова побежал. У Стеклова были шансы уйти, но – случай вмешивается нежданно, занимая место в расположении вещей как часть чьего-то более совершенного плана, нежели наш; это мы и называем судьбою, – навстречу Аркадию из переулка выходил, ведя под уздцы кобылу, Николай Раевский-младший.

Пушкин крикнул на бегу:

– Лови-и!

Николя, увидев бегущего к нему испуганного человека и гонящегося за ним Пушкина, подумал: вор. Тогда он широко расставил руки, и Аркаша-башмачник, не успев изменить курс, влетел прямиком в его объятия.

Пушкин, подбежав, схватил сапожника за шею (чуть не придушил) и прошипел на ухо:

– Тихо, идиот, я дам тебе ещё денег.

Стеклов изумлённо заморгал.

– Мне помощь твоя нужна, – сказал Александр.

Теперь предстояло разбираться с Николя. Вовремя он появился на улице. Хорошо, что не Мария, – подумал Пушкин.

«Возможно, Вам потребуется исполнитель мелких поручений, – доверьтесь Николаю». Ай да… Впрочем, поблагодарить А.Р. можно будет и после.

– Послушай, – Пушкин взял Николя за плечо, – Это, что сейчас произошло, – думаю, ты понимаешь, что я исполняю mission secrète?

– Знаю от брата.

(Аркадий моргал и кашлял, болтаясь в руках опешившего Николая).

– И я могу попросить тебя помочь в исполнении нескольких поручений?

– Всё, что в моих силах. А этот…

– Отныне ты мой тайный сотрудник, – торжественным шёпотом объявил Пушкин. – А этот человек – новый agent secret на службе Его Величества.

Аркадий с такой силою вдохнул, что в груди его что-то свистнуло.

– Послушай, дружище, – Пушкин похлопал теряющего сознание Аркадия по щекам. – Живи, живи. Если ты мне поможешь, я дам тебе денег.

Аркадий собрал разбежавшиеся зрачки и посмотрел внимательнее.

– А если будешь держать язык за зубами, получишь двадцать рублей.

– Сколько?! – воскликнул Николя.

Аркадий снова начал умирать.

– Двадцать рублей за небольшую услугу и полную секретность. Понял?

Аркадий закивал.

– А если ты кому-то проболтаешься обо мне и об этом человеке – я тебя зарежу, – и Пушкин на секунду показал Стеклову кончик ножа, спрятанного в рукаве. Николай охнул:

– Саша, я, конечно, знал, что ты не прост…

Аркадий вжал голову в плечи и зашептал:

– Никому, что вы, вашбл…дь, никогда, вашбл…дь, я слова никому не!

– Ты со многими знаком в городе? – спросил его Пушкин.

– Да почти с каждым.

– Мне нужны слухи. Сплетни. Всё, что услышишь, передавай мне и этому господину. Внимания к себе не привлекай, а то тебя могут убить люди пострашнее меня. Но если будешь тихонько слушать разговоры, и после передавать нам – будешь цел и получишь двадцать рублей.

Сказочное богатство плыло перед глазами Аркадия Стеклова. Он представил, как заживет на немыслимые двадцать рублей.

– Чтоб ты мне верил, пять рублей держи сейчас, – Пушкин сунул Аркадию деньги, тот немедленно спрятал их за пазуху. – Мне нужно, чтобы ты выяснил: не появился ли в Юрзуфе штабс-капитан Рыул из Бессарабской губернии. Рыул, запомнил?

Аркадий закивал.

– Чем больше сможешь о нём узнать, тем лучше. Если сумеешь разведать, куда он ходит и с кем встречается, получишь ещё пять рублей сверх двадцати, – (Аркадий уже ничему не удивлялся). – Обо всём, что узнаешь, информируй меня и моего помощника, – (при этих словах Николя приосанился). – Общаться будем в письменной форме, передавать записки…

– Я читать не знаю, – выдавил Аркадий.

– А писать? – глупо спросил Николя.

– Чёрт… – Пушкин закатил глаза. – Хорошо, тогда слушай. Мы будем по очереди приходить к тебе чинить туфли. Тогда и сможешь рассказать всё, что узнаешь в городе. Понял?

– Понял, вашбл…дь!

– Меня можешь звать, хм, – вспомнил давнее прозвище, – Сверчком. А его…

– Чайльд-Гарольдом, – сказал Николя.

– …Тюльпаном.

Николя закашлялся.

– Понял, господин Сверчок.

(«Я всю жизнь этого ждал, – подумал Аркадий. – Что явятся ко мне непонятные люди, которым я сгожусь таким, каков есть, и сделают меня богатым»).

– Главное условие: не пить и не болтать. Ни жене, ни друзьям, – если проболтаешься, погибнешь. А как всё исполнишь, получишь ещё денег.

Аркадий уже всё понял.

– Тогда иди.

* * *

– Тюльпан, значит? – уныло поинтересовался Николя, когда ехали домой (оба на одной его лошади).

– Для прикрытия.

Раевский-младший вздохнул и более не спорил.