355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Леонид Млечин » Как Брежнев сменил Хрущева. Тайная история дворцового переворота » Текст книги (страница 8)
Как Брежнев сменил Хрущева. Тайная история дворцового переворота
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 18:29

Текст книги "Как Брежнев сменил Хрущева. Тайная история дворцового переворота"


Автор книги: Леонид Млечин


Жанры:

   

Политика

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Политическая охота

Твердый голос Жукова и мощь стоявшей за ним армии были в 1957 году лучшей поддержкой Хрущеву. Расправившись с антипартийной группой, Никита Сергеевич сделал Георгия Константиновича членом президиума ЦК. Но Жуков одновременно и пугал Хрущева.

Жуков поддержал Хрущева, но на заседании президиума ЦК заметил: а не следует ли обдумать вопрос о том, чтобы, может быть, вместо первого секретаря иметь секретаря ЦК по общим вопросам? Жуков даже написал записку на эту тему и отдал ее Булганину.

Шепилов предупредил Георгия Константиновича:

– Георгий Константинович, имей в виду: следующим будешь ты!

И как в воду смотрел. На Жукова стали собирать материалы, и через четыре месяца маршал был отправлен в отставку.

Устранив основных политических соперников, Хрущев опасался теперь одного лишь Георгия Константиновича.

А были основания подозревать маршала в бонапартизме?

Любопытно, что 30 июля 1957 года поэт Давид Самойлов записал в дневнике: «Последние события выдвинули на первый план фигуру Жукова. Он решил дело. В нем растет будущий диктатор России».

Хрущева раздражали какие-то демарши и заявления Жукова, вспоминал зять Никиты Сергеевича главный редактор «Известий» Алексей Иванович Аджубей. Поговаривали о самовластии Жукова. О том, что он, посмотрев готовый к показу фильм о Параде Победы, приказал переснять эпизод своего выезда на белом коне из Спасской башни Кремля. Сильный человек со склонностью к гипертрофированному самомнению, полагал Аджубей, беспокоил руководство ЦК.

Хрущев воспринимал Жукова как вероятного политического соперника. Жесткий характер маршала, его самоуверенность пугали Никиту Сергеевича. Но неверно представлять себе происшедшее личным столкновением Хрущева и Жукова.

Министр обороны имел собственные представления о том, как нужно строить современную армию. Неграмотные в военном деле партийные руководители ему мешали. Партийные секретари удивлялись Жукову. Они ему говорили: неужели ты не понимаешь, что армия – это инструмент партии и важнее всего удержать власть? Жуков считал, что задача армии – защищать государство от внешнего врага.

Георгий Константинович возражал против отвлечения армии от своего непосредственного дела. Брежнев попросил вооруженные силы выделить для работы в народном хозяйстве семьдесят пять тысяч автомашин, сто пятьдесят тысяч шоферов и триста тысяч солдат. Жуков ответил, что у него нет свободных машин и ничем не занятых солдат. Попросил президиум ЦК «отклонить предложение тов. Брежнева».

Партийные секретари привыкли использовать бесплатную и бессловесную рабочую силу для уборки урожая. Министр обороны своим отказом (ни один другой министр, кроме Жукова, не позволял себе такого!) ставил их в трудное положение.

В марте 1956 года на совещании командного состава вооруженных сил обсуждался вопрос о дисциплине в войсках. 12 мая Жуков подписал приказ № 0090 «О состоянии воинской дисциплины в Советской Армии и Военно-Морском Флоте и мерах по ее укреплению».

Приказ отразил бедственное положение в войсках: «В армии так же, как и на флоте, совершается большое количество преступлений и чрезвычайных происшествий, из которых наиболее серьезную опасность представляют: случаи неповиновения командирам и особенно недопустимые в армии проявления оскорблений своих начальников; бесчинства военнослужащих по отношению к местному населению, дезертирство и самовольные отлучки военнослужащих, аварии и катастрофы автотранспорта, самолетов и кораблей. Широкие размеры в армии и на флоте получило пьянство среди военнослужащих, в том числе среди офицеров…»

Жуков считал, что подрывается авторитет командира-единоначальника: «Среди некоторой части офицеров и особенно офицеров-политработников имеют место неправильные настроения по вопросу о роли командира-единоначальника и даже выступления с критикой служебной деятельности командиров на партийных и комсомольских собраниях, на партийных конференциях. Такие выступления ведут к подрыву авторитета командиров-единоначальников, к снижению их требовательности к подчиненным, а следовательно, к ослаблению воинской дисциплины».

Министр подверг критике Главное политическое управление и политорганы на местах. Распорядился запретить ужины и вечера с выпивкой, прекратить продажу спиртных напитков в столовых, буфетах, в Домах офицеров и на территории военных городков. Потребовал: «Всякие попытки критики служебной деятельности и подрыва авторитета командира-единоначальника решительно и немедленно пресекать».

Жуков напугал членов ЦК, когда заговорил о массовых репрессиях и о том, что в них виновны все лидеры партии. Маршал прямо сказал, что все члены высшего партийного руководства виновны в убийстве невинных людей. Каганович возразил Жукову: это политическое дело. Раз политическое, значит, они неподсудны. Жуков резко ответил: нет, это уголовное преступление!

Из его слов следовало, что члены партийного руководства могут быть привлечены не только к политической, но и к уголовной ответственности. Эту угрозу они запомнили. Маршал и не понял, что противопоставил себя всему партийному аппарату.

После июня пятьдесят седьмого Никита Сергеевич подчеркнуто демонстрирует свою дружбу с прославленным маршалом, никуда его от себя не отпускает, даже отдыхают они вместе. Жукову в голову не приходит, что против него организован настоящий заговор, что он и пяти месяцев не просидит на своем месте.

Хрущев уже на пенсии вспоминал: «Члены президиума ЦК не раз высказывали мнение, что Жуков движется в направлении военного переворота, захвата им личной власти. Такие сведения мы получали и от ряда военных, которые говорили о бонапартистских устремлениях Жукова. Постепенно накопились факты, которые нельзя было игнорировать без опасения подвергнуть страну перевороту типа тех, которые совершаются в Латинской Америке. Мы вынуждены были пойти на отстранение Жукова от его постов. Мне это решение далось с трудом, но деваться было некуда».

4 октября 1957 года министр обороны Жуков вылетел в Севастополь, а оттуда на крейсере «Куйбышев» в сопровождении эсминцев «Блестящий» и «Бывалый» отправился с официальным визитом в Югославию и Албанию.

А Хрущев поехал в Киевский военный округ на учения, которые проводил главнокомандующий сухопутными войсками маршал Родион Яковлевич Малиновский. Никита Сергеевич разговаривал с генералами, прощупывал настроения. Потом Хрущев скажет:

– Вы думаете, я там охотился на оленей? У меня там была политическая охота на крупную дичь…

На пленуме ЦК Хрущев обвинит Жукова в лицемерии и вероломстве, хотя все было наоборот. Пока министр обороны находился за границей, Никита Сергеевич провел большую подготовительную работу. Маршал, уезжая, думал, что он в Москве друга оставил. А Хрущев за его спиной беседовал с командующими округами, объяснял им ситуацию – словом, заручился поддержкой генералитета.

17 октября 1957 года на президиум ЦК пригласили заместителей министра обороны маршалов Малиновского и Конева, а также начальника Главного политуправления генерал-полковника Желтова. Начальник ГлавПУРа пожаловался на то, что политработа в армии по вине министра обороны принижена:

– Товарищ Жуков говорил, что, если политработникам рыжие бороды привесить и кинжалы дать, они всех бы командиров перерезали. Мне, начальнику ПУРа, не позволено выезжать в войска без разрешения. Министр товарищ Жуков неприязненно относится ко мне. Из-за чего? Из-за того, что я будто был против назначения его министром и возражаю против его возвеличивания…

Желтов жаловался: маршал недооценивает значение политорганов, слишком амбициозен, не сделал для себя выводов из прошлого. Малиновский и Конев вяло возражали: они не согласны с такой оценкой состояния политработы в армии.

Пока Жуков находится за границей, президиум ЦК принимает постановление «Об улучшении партийно-политической работы в Советской Армии и Флоте». По всей стране проходят партийные собрания, где резко критикуется министр обороны. Жуков об этом не подозревает, хотя ему доложили, что связь с Москвой внезапно прервалась. Опытный человек, мог бы сообразить, что это означает…

Вместе с министром обороны в Югославию отправили специального корреспондента «Красной звезды». Первые два его репортажа газета опубликовала. А потом помещала только короткие сообщения ТАСС. Жукова сопровождал заместитель начальника ГлавПУРа генерал-полковник Федор Петрович Степченко. Он тоже не понимал, почему орган Министерства обороны не освещает визит Жукова, запрашивал Москву. Главный редактор «Красной звезды» Николай Иванович Макеев, получивший соответствующие указания, оправдывался:

– В газете не хватает места. Вот спутник запустили…

Рассказы о том, что начальник Главного разведывательного управления Генерального штаба генерал Сергей Матвеевич Штеменко обо всем сообщил министру по своим каналам, за что и пострадал, – миф. Когда Жуков вернулся в Москву, он не знал, что его ждет. Штеменко был лишен возможности о чем-либо доложить министру.

В первый раз Сергея Штеменко наказали после ареста Берии – сняли с должности и понизили в воинском звании на две ступени с генерала армии до генерал-лейтенанта. Обвинили его в том, что Штеменко через Берию передавал Сталину «разные сплетни на некоторых руководящих военных лиц»…

В 1957 году Жуков еще находился за границей, кампания против него только начиналась, а Штеменко опять сняли с должности начальника Главного разведывательного управления.

В аэропорту в Москве Жукова встречали его первый заместитель маршал Конев и родные. Конев сказал Георгию Константиновичу:

– Вас просили сразу ехать на заседание президиума в Кремль, вас ждут.

Впоследствии Иван Степанович каялся:

– Я, конечно, виноват, был его первым замом и не поставил в известность о грядущем заговоре. Но что я мог поделать? Обстоятельства сложились так, что ни назад, ни вперед, ни вправо, ни влево – кругом красные флажки: выполняй решения, партийная дисциплина, партийный долг. А вот теперь казню себя.

Жена и дочери уговорили Жукова заехать домой, попить чаю. Конев вынужден был согласиться. Родные рассказали маршалу то, о чем промолчал его первый заместитель.

В Кремле на него обрушился поток обвинений. Жуков пытался опровергать обвинения, называл их дикими. Говорил: мне надо посмотреть документы, чтобы вам ответить. Но в Министерство обороны его больше не пустят…

На заседании президиума ЦК маршала сразу освободили от должности, чтобы лишить его возможности контригры. Охранник ожидал Жукова в кремлевской раздевалке. Вспоминал через много лет:

– Появился Георгий Константинович. Таким я его никогда не видел – ни в годы войны, ни после. На лице сине-красные пятна, оно словно окаменело. Но держался прямо, с достоинством. Прибыли домой, на улицу Грановского. После томительной паузы: «Сегодня вечером по радио объявят о моем освобождении с поста министра обороны». Не знаю, как он, но я почувствовал себя раздавленным. Позвонил своему руководству: «Какие будут указания?» Мне ответили: «Дежурьте, как прежде!»

На следующий день, 27 октября, газеты сообщили, что новым министром обороны назначен маршал Малиновский. Собрали пленум ЦК, посвященный партийно-политической работе в армии. В реальности бичевали Жукова. На него навалилась уже вся партийная верхушка. Георгия Константиновича буквально топтали ногами.

Жуков даже не понял, что он противопоставил себя всей партийной власти. Уж очень он был уверен в себе. Недоуменно говорил:

– Три недели назад, когда я уезжал, вы все со мной так душевно прощались, а теперь… Что же произошло за три недели?

Его обвиняли в том, что он пытается вывести армию из-под контроля ЦК, сократил политорганы, запретил политработникам сообщать в ЦК о ситуации в армии и даже не разрешал командующим округами встречать партийно-правительственные делегации. Говорили, что Жуков все решал сам, был груб и жесток. Особенно прицепились к созданию разведшколы без ведома ЦК.

Насколько реальны эти обвинения?

Когда шло сокращение армии, Жуков старался сохранить побольше строевых командиров, увольнял тыловиков и политработников. В реформируемой армии нелюбовь к прохлаждающимся политработникам была очевидной. Строевые офицеры целый день в поле на учениях, а политработники в клубе газеты читают, к лекции готовятся… Жуков считал их бездельниками.

Это отношение к политработникам сыграло свою роль при обсуждении на пленуме вопроса о Жукове. Ведь в зале сидели такие же политработники, только в штатском.

– Я думаю, – подвел итог Хрущев, – что надо принять решительные меры в отношении товарища Жукова. Мы должны принять такое решение, которое было бы предупреждением для каждого, кто захочет свое «я», какое громкое бы оно ни было, поставить над партией. Любого, кто не считается с интересами нашей партии, партия не пощадит, невзирая на заслуги… Это должно быть законом жизни партии.

На пленуме Георгия Константиновича вывели из президиума ЦК и из состава Центрального комитета. Это происходило уже во второй раз в его жизни. После голосования прославленному маршалу пришлось выйти из зала.

31 октября 1957 года секретарь ЦК Фурцева провела актив Московской городской организации КПСС:

– В Советской армии стал насаждаться культ личности товарища Жукова при его личном активном участии. Угодники и подхалимы стали превозносить товарища Жукова в лекциях, докладах, в статьях, кинофильмах, брошюрах, непомерно возвеличивая его персону, его роль в Великой Отечественной войне. В угоду Жукову искажалась подлинная история войны, извращалось фактическое положение дел…

Екатерина Алексеевна привела в пример подготовленное военным издательством «Учебное пособие по политзанятиям для солдат и матросов».

– Там раздел об обороне Ленинграда, – рассказала Фурцева. – В этом разделе было написано, что товарищ Ворошилов в первый период войны был на этом фронте и руководил операциями. Эта формулировка перечеркивается и пишется: «Чепуха. Ворошилов был снят, назначен Жуков». Дальше пишется, что под руководством товарища Жданова большевики организовали оборону и так далее. Но все это перечеркивается и пишется: «Жданов никакой обороны не организовывал, он не руководил обороной»…

В зале, наверное, были люди, которые знали, что относительно истории обороны Ленинграда Жуков был прав. Командовать Ленинградским фронтом Ворошилову оказалось не под силу – не хватало ни военного образования, ни организаторских способностей. Маршал не понимал, как надо воевать. Смертельно боялся самостоятельно принимать решения. Подчиненные не могли добиться от него внятного ответа. Ворошилов командовал фронтом всего неделю. За эту неделю немцы окончательно блокировали Ленинград… Что касается партийного руководителя города члена политбюро Жданова, то в решающие дни обороны Андрей Александрович, питавший пристрастие к горячительным напиткам, вышел из строя. Он не мог работать, ему нельзя было появляться на людях. Поэтому в Ленинград и отправили Жукова…

3 ноября 1957 года в «Правде» появилась статья маршала Конева «Сила Советской Армии – в руководстве партии, в неразрывной связи с народом». В статье говорилось, что Жуков «неправильно, не по-партийному» руководил армией, «вел линию на свертывание работы партийных организаций, политорганов и военных советов», стремился все вопросы «решать единолично, не выслушивая мнений других и полностью эти мнения игнорируя».

Теперь Жукову поставили в вину и «неудачи на фронтах». На него возложили ответственность за то, что в сорок первом войска приграничных округов оказались застигнутыми врасплох. Жуков очень обиделся на Конева, которого в октябре сорок первого спас от расстрела.

27 февраля 1958 года решением ЦК Жукова уволили в отставку с правом ношения военной формы. Ему установили денежное содержание в размере 5,5 тысячи рублей (плюс доплата за воинское звание и процентная надбавка за выслугу лет), сохранили за ним право на медицинское обслуживание, квартиру и старый ЗИС.

Почему Жукова не восстановили после падения Хрущева? Потому что руководство армии и политорганов было настроено против маршала. Жуков возражал против отхода от антисталинского курса, считал, что нельзя не говорить о причинах катастрофы сорок первого, а ГлавПУР и ЦК категорически возражали против этого. Генералы брали курс на восстановление культа личности Сталина. Жуков им мешал.

Сохранилась непроизнесенная речь маршала о Сталине. Он подготовил ее к пленуму ЦК, который в 1956 году на волне ХХ съезда должен был осудить культ личности. Речь Жукова – это обвинительный акт Сталину. Он назвал неподготовленность к войне «решающей причиной тех крупных военных поражений и огромных жертв, которые понесла наша Родина в первый период войны…».

«Никакой внезапности нападения гитлеровских войск не было, – считал Жуков. – О готовящемся нападении было известно, а внезапность была придумана Сталиным, чтобы оправдать свои просчеты… С первых минут войны в верховном руководстве страной в лице Сталина проявилась полная растерянность в управлении обороной страны, использовав которую противник прочно захватил инициативу…

У нас не было полноценного Верховного командования. Генеральный штаб, Наркомат обороны с самого начала были дезорганизованы Сталиным… Он, не зная в деталях положения на фронтах и будучи недостаточно грамотным в оперативных вопросах, давал неквалифицированные указания… Сталин принуждал представителей Ставки Верховного Главнокомандования и командующих фронтами проводить наспех организованные операции, без достаточного материального и технического их обеспечения, что приводило к чрезмерно большим потерям… Можно привести еще немало отрицательных фактов из оперативного творчества Сталина, чтобы оценить, чего стоят на самом деле его полководческие качества и «военный гений».

Когда Фурцева станет министром культуры, ее подчиненные станут вырезать кадры с Жуковым из всех документальных фильмов. Гвардии полковник в отставке Савелий Кононович Храбровицкий написал в ЦК:

«9 мая, в День Победы, демонстрировались по телевидению хроникально-документальные фильмы. Я был поражен, когда увидел, что сделали деятели кино с историческими документами об истории Великой Отечественной войны.

Вы, конечно, помните кинохронику, запечатлевшую для истории момент капитуляции немецко-фашистской армии и подписание акта о капитуляции. Маршал Жуков приказывает ввести командование немецко-фашистской армии во главе с Кейтелем, зачитывает им акт о безоговорочной капитуляции, затем приказывает увести Кейтеля. Акт о капитуляции утверждает маршал Жуков, а англо-американские представители скрепляют акт своими подписями.

Что же сделали деятели кино с этим историческим кино документом? Вырезали из фильма кадры, в которых показано советское командование, и получилось невероятное: капитуляцию приняла не Советская армия, а англо-американцы, ибо советской делегации в этом фильме нет, ее просто выкинули, вероятно, потому, что ее возглавлял Г. К. Жуков».

Вынос тела

XXII съезд в 1961 году запомнился стране принятием новой программы партии, в которой ставилась задача построить за двадцать лет коммунизм. Причем глава партии считал задачу вполне достижимой.

Конечно, Никита Сергеевич слишком давно состоял в высшем эшелоне власти и отдалился от реальной жизни. Он, собственно, и денег давно в руках не держал.

Когда он пригласил югославского лидера Йосипа Броз Тито в Москву, то во время переговоров предложил прогуляться по городу. Начальник 9-го управления КГБ генерал Николай Степанович Захаров приказал перекрыть движение автотранспорта на улице Горького и расставил своих людей. Во время прогулки высокие гости зашли в кафе-мороженое. Угостились, и Хрущев обратился к начальнику охраны:

– Захаров, у тебя есть деньги? Расплатись, пожалуйста, а то у меня денег нет.

Тем не менее Никита Сергеевич представлял себе, как скудно живут люди, которые сами за себя расплачиваются.

– Я был лучше обеспечен в дореволюционное время, работая простым слесарем, – вспоминал Никита Сергеевич. – Зарабатывал сорок пять рублей при ценах на черный хлеб две копейки, на белый – четыре копейки, на фунт сала – двадцать две копейки, яйцо стоило копейку, ботинки, самые лучшие «Скороходовские», – до семи рублей. Чего уж тут сравнивать? Когда я вел партработу в Москве, то и половины того не имел, хотя занимал довольно высокое место в общественно-политической сфере. Другие люди были обеспечены еще хуже, чем я. Но мы смотрели в будущее, и наша фантазия в этом отношении не имела границ, она вдохновляла нас, звала вперед, на борьбу за переустройство жизни…

Когда речь шла о практических делах, он не витал в облаках. Говорил с горечью:

– Люди живут в подвалах, а некоторые даже и без подвалов, неизвестно, где они ютятся, а мы уже говорим о том, что надо строить, учитывая будущее коммунистическое общество. Черт его знает, как мы тогда будем строить, я сейчас еще не знаю.

Но веру в возможность переустройства жизни на более справедливых началах он сохранил и в конце жизни, когда рядом с ним остались только прожженные циники.

Невестка Микояна, Нами Микоян, вспоминала, как к Анастасу Ивановичу приезжал его свояк – академик Арзуманян. Экономист Анушаван Агафонович Арзуманян стал первым директором Института мировой экономики и международных отношений, созданного в 1956 году. Нами спросила академика, действительно ли к восьмидесятому году будет построен коммунизм?

Арзуманян честно ответил:

– Конечно нет, это нереально. Но Хрущев не хочет слушать, и мы вынуждены писать так, как он хочет.

Никто тогда не выразил сомнений. Напротив, все наперебой поздравляли Никиту Сергеевича с принятием программы построения коммунизма. На XXII съезде Михаил Александрович Шолохов пропел осанну Хрущеву и предложенной им программе построения коммунизма:

– Когда мы принимаем новую программу нашей ленинской партии, сама жизнь наша, жизнь всего советского народа стала исполненной как бы особого и нового звучания… Как не сказать идущее от всего сердца спасибо главному творцу программы – нашему Никите Сергеевичу Хрущеву!

Зал бурно зааплодировал.

– Я бы сказал вам, дорогой Никита Сергеевич, и более теплые слова, – продолжал Шолохов, – но личная дружба с вами, мое высокое уважение к вам, понимаете ли, как-то стесняют меня, в данном случае служат явной помехой…

Хрущевские лозунги нисколько не смущали автора «Тихого Дона». Его раздражали коллеги-писатели, которые живут в столице и, следовательно, настоящей жизни не знают:

– Как может писатель, типичный горожанин, что-либо посоветовать в производственном вопросе, скажем, опытному председателю колхоза… Писатель, пишущий о колхозниках или людях совхоза, по-моему, должен обладать знаниями в области сельского хозяйства не ниже уровня хотя бы участкового агронома…

Шолохову, выступая, резонно возразил Твардовский:

– Само по себе географическое место жительства писателя еще ничего не решает.

Он оспорил представление о Москве как о «неком Вавилоне… как бы противостоящем праведной жизни». Заметил, что Москва – «богатейший объект изучения жизни во всех ее сложнейших переплетениях».

Твардовский – единственный, кто говорил на съезде о том, что сталинское наследство не преодолено, что лакировочная псевдолитература продолжает существовать, а ведь «читатель нуждается в полноте правды о жизни». Аплодировали ему, пожалуй, меньше других ораторов. Наверное, потому, что делегаты съезда слышали непривычные и непростые для них слова и мысли.

Иностранные делегации, отправляясь в Москву, полагали, что съезд сведется к прославлению хрущевских достижений. Вместо этого Никита Сергеевич устроил настоящее землетрясение – новое, более основательное наступление на сталинизм. На съезде звучала беспрецедентная критика по адресу Сталина и сталинизма. На трибуну поднимались репрессированные коммунисты. Хрущев фактически обвинил Сталина в убийстве Кирова.

На заключительном заседании Хрущев выступал очень темпераментно. И, отходя от написанного текста, вновь говорил о Сталине, об антипартийной группе Молотова, Маленкова, Кагановича, Булганина и Ворошилова, о сталинских методах албанского лидера Энвера Ходжи, оторвавшегося от Советского Союза.

Александр Твардовский записал в дневнике впечатления от съезда, впервые заседавшего в новеньком Кремлевском дворце съездов:

«Физическое напряжение – просидеть в мягком, не мелком креслице, без пюпитра и без возможности вытянуть ноги семь и более часов, оказывается, очень нелегко. В старом дворце было спокойнее, академичнее и удобнее, сидишь, как за партой, есть на что опереться локтями, даже приспособиться, как это я замечал за опытными людьми, вздремнуть, подпершись, как бы задумавшись. Здесь это немыслимо, хотя мои соседи, старые большевики, клюют, бедняги, клюют, вздрагивают, приобадриваются и вновь клюют.

Впечатления – смесь истинно величественного, волнующего и вместе гнетущего, томительного. Ворошилов, восьмидесятилетний старец, национальный герой, усевшийся в президиуме, чтобы выслушивать такие слова о себе заодно с Кагановичем и Маленковым и другими – «интриганы», «на свалку истории».

Почему Хрущев вдруг вновь заговорил о сталинских преступлениях? Десталинизация помогала избавиться от целого слоя старых работников, которые перестали быть нужными. Но была и другая причина. Процесс реабилитации продолжался. И ему докладывали о все новых документах.

– Товарищи! – говорил Никита Сергеевич. – Время пройдет, мы умрем… но пока мы работаем, мы можем и должны прояснить некоторые вещи, сказать правду партии и народу… Сегодня, естественно, нельзя вернуть к жизни погибших… Но необходимо, чтобы все это было правдиво изложено в истории партии. Это необходимо сделать для того, чтобы подобные факты в будущем не повторялись.

Назначенный председателем КГБ Шелепин выступил на утреннем заседании 26 октября с резкой антисталинской речью. Начал Александр Николаевич, как положено, с подрывной деятельности империалистов, рассказал, сколько Соединенные Штаты тратят на ЦРУ и сколько в этом ЦРУ работает рыцарей «плаща и шпаги». Обещал пресечь деятельность иностранных разведок.

– Святая обязанность советских людей, – говорил Шелепин, – надежно хранить партийную, государственную и военную тайну. Само собой разумеется, товарищи, что мы не должны допускать в наших рядах шпиономании, сеющей подозрительность и недоверие среди людей.

Перешел к антипартийной группе, похвалив Хрущева за ее разоблачение:

– Товарищ Хрущев сделал это мастерски, по-ленински. В сложной обстановке Никита Сергеевич проявил личное мужество и твердость духа, показал себя верным и стойким ленинцем…

С Маленковым, Молотовым, Кагановичем покончили еще четыре года назад. Сидевшие в зале делегаты не очень понимали, почему вновь вспомнили об этой истории. На сей раз речь шла о реальных преступлениях – о причастности вождей к массовым репрессиям, о чем в пятьдесят седьмом году особо не распространялись. Шелепин сказал, что они «несут прямую, персональную ответственность за физическое уничтожение невинных людей», и впервые процитировал мерзкие и циничные резолюции, которые Сталин и его соратники ставили на просьбах арестованных разобраться.

Выступление председателя КГБ было, возможно, самым заметным и важным на всем съезде. В следующий раз с трибуны партийного съезда о сталинских преступлениях заговорят уже в годы перестройки.

Александр Николаевич спешил заверить делегатов съезда и всю страну, что эпоха репрессий не повторится:

– Органы государственной безопасности реорганизованы, значительно сокращены, освобождены от несвойственных им функций, очищены от карьеристских элементов… Органы государственной безопасности – это уже не пугало, каким их пытались сделать в недалеком прошлом Берия и его подручные, а подлинно народные политические органы нашей партии в прямом смысле этого слова… Теперь чекисты могут с чистой совестью смотреть в глаза партии, в глаза советского народа.

Шелепин вновь рассказал о принципиально новой линии органов госбезопасности:

– Стали широко применять предупредительные и воспитательные меры в отношении тех советских граждан, которые совершают политически неправильные поступки, порой граничащие с преступлением, но без всякого враждебного умысла, а в силу своей политической незрелости или легкомыслия.

Свое выступление Шелепин закончил призывом к юридической науке «предусмотреть меры наказания за проявления бюрократизма». Зал поддержал его аплодисментами.

Заключительным аккордом XXII, последнего хрущевского съезда стало решение убрать Сталина из мавзолея. 13 октября, когда съезд уже заканчивал работу, первый секретарь Ленинградского обкома Иван Васильевич Спиридонов зачитал предложение переместить прах Сталина из мавзолея в другое место, и как можно быстрее. Предложение поддержал первый секретарь Московского горкома Петр Нилович Демичев.

Следующим должен был выступать первый секретарь ЦК компартии Грузии Василий Павлович Мжаванадзе. Предложение обязательно должны были поддержать земляки Сталина. Секретарь ЦК Фрол Романович Козлов заранее объяснил Василию Павловичу задачу. На утреннее заседании хитрый Мжаванадзе пришел с завязанным горлом. Шепотом пояснил, что у него начался воспалительный процесс, он потерял голос и говорить не может.

Вместо него на трибуну отправили председателя Совета министров Грузии Гиви Дмитриевича Джавахишвили. Он был верным соратником Мжаванадзе, работал с ним с сентября пятьдесят третьего и должен был выручить старшего товарища, не желавшего выступать против Сталина. Джавахишвили довольно невнятно произнес, что Грузия согласна с предложением вынести гроб Сталина из мавзолея.

Съезд проголосовал за это предложение: «Признать нецелесоообразным дальнейшее сохранение в мавзолее саркофага с гробом И. В. Сталина, так как серьезные нарушения Сталиным ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей и другие действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее В. И. Ленина».

«Вчерашний день – решение съезда о Мавзолее, – записал в дневнике Твардовский. – Да, нехорошо, нужно исправить ошибку 1953 года, но как было бы благопристойнее, если бы не было этой ошибки. Я могу попрекать себя за стишки, которые тогда были искренними, – «И лежат они рядом…», но кого попрекать за то, что он положен был рядом. Так велика была инерция принятого, утвержденного всеми средствами воздействия на сознание равенства этих личностей (даже более чем равенства)».

Начальника 9-го управления КГБ генерал-лейтенанта Николая Степановича Захарова и его заместителя, коменданта Кремля генерал-лейтенанта Андрея Яковлевича Веденина, предупредили заранее. Хрущев пригласил их в комнату президиума:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю