Текст книги "Зачем Сталин создал Израиль?"

Автор книги: Леонид Млечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

УМАНСКИЙ, ЛИТВИНОВ И ГРОМЫКО

К концу войны стала ясна мощь Соединенных Штатов, долгое время воздерживавшихся от активного участия в международных делах. Вашингтон и Нью-Йорк становились центрами мировой дипломатии.

Сразу после нападения нацистской Германии на Советский Союз, семнадцатого июля сорок первого года, член правления Еврейского агентства для Палестины Э. Нойман и заведующий отделом международных отношений Всемирного еврейского конгресса раввин М. Перцвейг побывали у советского посла в Соединенных Штатах Константина Александровича Уманского.

Уманский был ярким и необычным человеком. Много лет он работал корреспондентом ТАСС в Европе, а потом руководил отделом печати в наркомате иностранных дел. Он иногда переводил беседы Сталина с иностранными гостями, понравился вождю и получил его фотографию с надписью «Уманскому. Сталин». Такая награда была поважнее любого ордена. В тридцать шестом году Константина Уманского отправили в Америку полпредом.

Он очень любезно и с интересом встретил представителей сионистского движения.

«Первым был вопрос о разрешении некоторым евреям выехать из России в Палестину или в другие страны, – описывали гости беседу с советским послом. – Мы предложили начать с обсуждения возможности выезда для тех евреев, которые приехали в Россию из мест, находящихся к западу от рубежа, который г-н Уманский назвал „линией Керзона“.

Линия Керзона – это линия восточной границы Польши, утвержденная государствами Антанты в девятнадцатом году. Иначе говоря, руководители Всемирного еврейского конгресса по-прежнему просили отпустить в Палестину польских евреев, среди которых было много сионистов.

«Г-н Уманский предложил, чтобы мы сначала представили список имен, который он будет рад передать своему правительству… В конце беседы, которая продолжалась почти час, г-н Уманский заметил, что будущее Палестины определится на предстоящей мирной конференции, на которой Советская Россия будет присутствовать и иметь право голоса. На это я ответил, что мы, конечно, были бы рады иметь на мирной конференции как можно больше друзей…»

Уманский, доброжелательно встретивший руководителей Всемирного еврейского конгресса, вскоре вернулся в Москву. Сталин и Молотов в нем разочаровались. Его утвердили членом коллегии наркомата иностранных дел, а в сорок третьем отправили послом в Мексику, что считалось второстепенным назначением.

В январе сорок пятого самолет, в котором он летел в Коста-Рику, потерпел аварию. Уманский с женой погибли. А за полтора года до этого столь же трагически ушла из жизни его дочь Нина – ее застрелил влюбленный в нее (и не желавший разлуки) сын наркома авиационной промышленности Алексея Ивановича Шахурина и застрелился сам…

Вместо Уманского послом в Америке стал бывший нарком иностранных дел М.М. Литвинов, отправленный в отставку в мае тридцать девятого, когда Сталин взял курс на сближение с нацистской Германией.

Обычно после увольнения следовал арест. Литвинов ждал, что и его заберут. Но Сталин не разрешил тронуть Максима Максимовича – одна из странностей, которую трудно объяснить. Считается, что Сталин не хотел этого делать, чтобы не усиливать отрицательного отношения к Советскому Союзу, потому что Литвинов был известен в мире и авторитетен. Вряд ли это реальное объяснение. Исчезали куда более авторитетные политики. Видимо, все-таки было что-то личное в отношении Сталина к Литвинову.

Два с лишним года Литвинов оставался не у дел. Никто ему не звонил, никто, кроме самых близких друзей, не приходил. Может быть, иногда его и охватывало отчаяние, но бывший нарком, человек с характером, держал себя в руках.

Когда Гитлер напал на Советский Союз, Литвинов вновь понадобился. Для всего мира он был символом антифашистской политики. Его стали приглашать в Кремль на встречи с иностранными дипломатами. Ему поручили выступать по радио, писать для английской и американской печати.

Девятого ноября сорок первого Максима Максимовича неожиданно назначили заместителем наркома и одновременно послом в Соединенных Штатах. Перед отъездом в Вашингтон Литвинова принял Сталин и сказал, что главное – заставить Америку помогать Советскому Союзу и вступить в войну.

«Когда наши дела стали катастрофически плохи и Сталин хватался за любую соломинку, он отправил Литвинова в Вашингтон, – вспоминал Анастас Иванович Микоян». Литвинов использовал симпатии к нему Рузвельта и других американских деятелей и, можно сказать, спас нас в тот тяжелейший момент, добившись распространения на Советский Союз закона о ленд-лизе и займа в миллиард долларов.

Максим Литвинов писал Молотову из Вашингтона, что Советскому Союзу следует установить близкие отношения с президентом Рузвельтом, который расположен к тесному сотрудничеству с Советским Союзом. Совет посла игнорировали.

Литвинов был, видимо, последним человеком на этом посту, который был достаточно по-мужски смел, чтобы высказывать начальству свои взгляды в лицо, даже понимая, что его ждет наказание.

В начале сорок третьего Литвинов говорил с обидой знакомому американскому журналисту: «Я больше не могу быть мальчиком на побегушках. Любой сотрудник в моем посольстве может выполнять ту работу, которая поручена мне. Мне приходится только подчиняться приказам. Это невыносимо. Я возвращаюсь домой».

Литвинов почти откровенно выражал несогласие с линией Молотова, и иностранные дипломаты это знали.

В начале апреля сорок третьего Литвинова отозвали в Москву. Прощаясь с ним, президент Рузвельт прямо спросил:

– Вы не вернетесь?

Максим Максимович сам не знал ответа на этот вопрос.

Несколько месяцев Литвинов числился послом, но понял, что в Вашингтон уже не вернется. В конце лета послом назначили Громыко. Литвинов сохранил пост заместителя наркома, но он был совершенно безвластен, даже не имел определенного круга обязанностей.

Послом в Соединенных Штатах стал человек, которому суждено было сыграть историческую роль в создании еврейского государства.

Андрей Андреевич Громыко, появившийся на свет в белорусской деревне Старые Громыки, начинал старшим научным сотрудником в Институте экономики Академии наук и преподавал политэкономию в Московском институте инженеров коммунального строительства.

В тридцать девятом году его вызвали в комиссию ЦК, которая набирала кадры для наркомата иностранных дел. Вакансий образовалось много. Прежних сотрудников, литвиновские кадры, или посадили, или уволили.

Комиссией руководили новый нарком Вячеслав Михайлович Молотов и секретарь ЦК по кадрам Георгий Максимилианович Маленков. Им понравилось, что Громыко – партийный человек, из провинции, а читает по-английски. Знание иностранного языка была редкостью. Громыко взяли. А он еще сопротивлялся, не хотел идти в наркомат иностранных дел…

В наркомате его оформили ответственным референтом – это примерно соответствует нынешнему рангу советника. Но уже через несколько дней поставили заведовать американским отделом. Высокое назначение его нисколько не смутило. Отдел США не был ведущим, как сейчас, главными считались европейские подразделения. Тем не менее Громыко несказанно повезло. Репрессии расчистили ему стартовую площадку.

Через несколько месяцев Андрея Андреевича вызвали к Сталину, что было фантастической редкостью. Даже среди полпредов лишь немногие имели счастье лицезреть генерального секретаря. В кабинете вождя присутствовал Молотов. Он, собственно, и устроил эти смотрины – показывал Сталину понравившегося ему новичка.

– Товарищ Громыко, имеется в виду послать вас на работу в наше полпредство в Америке в качестве советника, – сказал Сталин. – В каких вы отношениях с английским языком?

– Веду с ним борьбу и, кажется, постепенно одолеваю, – доложил будущий министр, – хотя процесс изучения сложный, особенно когда отсутствует необходимая разговорная практика.

Вождь дал ему ценный совет:

– Когда приедете в Америку, почему бы вам временами не захаживать в американские церкви, соборы и не слушать проповеди церковных пастырей? Они ведь говорят четко на английском языке. И дикция у них хорошая. Ведь недаром русские революционеры, находясь за рубежом, прибегали к такому методу совершенствования знаний иностранного языка.

В октябре тридцать девятого года Громыко отправился в Вашингтон, где старательно изучал не только английский язык, но и историю, экономику и политику Соединенных Штатов. Андрей Андреевич не терял времени даром и не позволял себе наслаждаться заграничной жизнью. Это помогло ему стать выдающимся дипломатом и сделать блистательную карьеру. Конечно, к этому следует добавить его особое везение.

Много позже Молотов рассказывал:

«Я Громыко поставил – очень молодой и неопытный дипломат, но честный. Мы знали, что этот не подведет…

Новому послу в Соединенных Штатах исполнилось всего тридцать четыре года. Это был выросший в глубокой провинции человек, преподаватель марксизма-ленинизма, то есть догматик и начетчик по профессии. Что-то из этих догм засело в нем навсегда, что-то он сумел преодолеть. Все-таки Андрей Андреевич попал в Америку сравнительно молодым, много читал, старательно занимался самообразованием.

Двадцать третьего сентября сорок третьего года представитель Еврейского агентства для Палестины в Вашингтоне Наум Гольдман пришел в посольство познакомится с новым послом.

– Советское правительство, – в обтекаемых дипломатических выражениях выразился Андрей Андреевич, – будет проявлять интерес к этим вопросам, и я буду очень рад вас видеть в любое время, когда у вас будет информация для меня.

Из беседы с Громыко Гольдман вынес такое впечатление: «Новый посол – моложавый, спокойный человек, очень осторожный, но симпатичный».

В сорок четвертом году Андрей Андреевич возглавил советскую делегацию в Думбартон-Оксе, где создавалась Организация Объединенных Наций. На конференции в Сан-Франциско в июне сорок пятого от имени Советского Союза он подписал Устав ООН. Этот символический акт навеки закрепил за ним место в истории дипломатии.

После создания Организации Объединенных Наций арабские страны тоже стали проявлять интерес к позиции Советского Союза в ближневосточных делах.

Одиннадцатого октября сорок четвертого года второй секретарь советской миссии в Египте Абдрахман Фисляхович Султанов отправил в Москву запись беседы с делегатом от палестинских арабов на конференции по созыву Панарабского конгресса Мусой аль-Алями.

Выпускник Института востоковедения Абдрахман Султанов в начале тридцатых работал в полпредстве в Саудовской Аравии, потом работал в Научно-исследовательском институте национально-колониальных проблем и Музее народов СССР. Во время войны его вновь взяли в наркомат иностранных дел.

Муса аль-Алями сказал советскому дипломату: «Палестинские арабы возлагают большие надежды на позицию Советского Союза в палестинском вопросе на мирной конференции. Нам хорошо известно, что Советский Союз не является заинтересованной стороной в этом вопросе, не имеет империалистических целей в арабских странах и отрицательно относится к сионистскому движению».

Арабский посланец, разумеется, не мог знать настроения Москвы, где заняли антиарабские и просионистские позиции. Это реализовывалось в практической работе дипломатов.

Двадцать пятого ноября сорок четвертого года новый заведующий Ближневосточным отделом НКИД Иван Васильевич Самыловский и посланник в Египте Алексей Дмитриевич Щиборин составили для заместителя наркома Деканозова записку: «О нашем отношении к панарабской федерации и созданию еврейского государства в Палестине».

Они отрицательно оценили планы арабов: «Стремления арабов к объединению и созданию единой панарабской федерации подогреваются и поддерживаются англичанами в той мере, поскольку это отвечает их планам укрепления своего влияния на Ближнем Востоке и создания барьера против возможного проникновения туда влияния Советского Союза».

Дипломаты предлагали не поддерживать эти стремления, но и против публично не выступать. Высказываться в пользу создания еврейского государства дипломаты тоже не рекомендовали, чтобы столь откровенно не провоцировать негативную реакцию арабских стран.

Задачи советской дипломатии в регионе руководители отдела рекомендовали ограничить чисто техническими аспектами:

«Главное наше внимание в Палестине должно быть сосредоточено на вопросе о возвращении нам всего имущества – бывшего русского правительства, Духовной миссии и Палестинского общества».

ВВЯЗАТЬСЯ В ДРАКУ МЕЖДУ АМЕРИКОЙ И АНГЛИЕЙ

После возвращения в Москву Майский был назначен заместителем наркома иностранных дел. Но, как и Литвинов, без определенного круга обязанностей.

В сорок четвертом году Сталин потребовал от наркомата иностранных дел анализа послевоенной ситуации в мире. Сформировали несколько комиссий. Возглавляли их заместители наркома Литвинов, Лозовский и Майский. Собрали лучших экспертов, работали несколько месяцев.

Все предложили по существу одно и тоже: создать вокруг Советского Союза буфер безопасности, обезвредить Германию, не допустить создания в Европе военного блока, имеющего антисоветскую направленность, подписать с восточноевропейскими странами договоры о взаимопомощи.

Иван Майский передал наркому Молотову большую записку «О желательных основах будущего мира» (см. «Источник», 1995, № 4). Майский исходил из необходимости добиться гарантий безопасности для страны и длительного периода мира. Он исходил из того, что главная гарантия – превращение Европы в социалистическую, но это не может произойти в короткие сроки. Пока что важнее поддерживать хорошие отношения с Западом, прежде всего с Соединенными Штатами и Англией.

Совет не был принят.

В наркомате Майский был отстранен от практической работы. В начале сорок пятого года ему поручили возглавить комиссию по возмещению ущерба, нанесенного гитлеровскими захватчиками. А в сорок шестом его убрали из министерства иностранных дел. Будущий заместитель министра иностранных дел Владимир Семенович Семенов находился в кабинете Молотова, когда в телефонном разговоре со Сталиным решилась судьба Майского. Молотов задал один вопрос:

– Куда его девать?

Сталин поинтересовался, пишет ли что-нибудь Майский. Молотов вспомнил, что перу его заместителя принадлежат работы о британском рабочем движении. Вопрос был решен. Вскоре Иван Михайлович приступил к работе в Институте истории Академии наук. В порядке компенсации его избрали академиком.

Незадолго до смерти Сталина, девятнадцатого февраля пятьдесят второго года, Майского арестовали. Его в частности обвиняли в связях с британской разведкой и в том, что он считал западных лидеров друзьями Советского Союза.

Вслед за ним арестовали троих его недавних подчиненных, бывших сотрудников советского посольства в Лондоне, среди них известного публициста Эрнста Генри (он же Семен Николаевич Ростовский, он же Леонид Аркадьевич Хентов, человек с фантастически интересной биографией, автор двух знаменитых в тридцатые годы книг – «Гитлер над Европой» и «Гитлер против СССР»).

Э. Генри в феврале пятьдесят четвертого выпустили. Майский после смерти Сталина, как сказано в следственном деле, «от своих показаний отказался, заявив, что они вымышленные». Но его все равно не отпускали. В мае пятьдесят пятого года Майского судила военная коллегия Верховного суда, обвинение – измена родине.

В июле пятьдесят пятого его, наконец, освободили, и он вернулся в Институт истории Академии наук. Но мрачная тень нелепых обвинений висела над ним. В начале пятьдесят седьмого года обсуждался вопрос о новом издании «Истории дипломатии» и «Дипломатического словаря». Нужен был главный редактор. Лучшей кандидатуры, чем академик Майский, предложить было трудно.

Но секретарь ЦК по идеологии Дмитрий Трофимович Шепилов отправил членам президиума ЦК записку, в которой назвал это нецелесообразным, «так как Майский И.М. признан виновным в злоупотреблении служебным положением в бытность свою послом СССР в Англии и осужден; в дальнейшем Майский реабилитирован не был, а лишь помилован в порядке частной амнистии».

Двадцать первого февраля пятьдесят седьмого вопрос обсуждался на заседании президиума ЦК. Новый министр иностранных дел Громыко попросил не вводить Майского в редколлегию и тем более не делать главным редактором. Он даже не член партии! Майского исключили после ареста и не восстановили.

Приняли решение – секретариату ЦК подобрать главного редактора и «вместе с т. Шверником рассмотреть вопрос о партийности Майского». Приговор Майскому отменили только в шестидесятом году.

Двадцать седьмого июля сорок пятого года комиссия по подготовке мирных договоров и послевоенного устройства под председательством Литвинова закончила работу.

Максим Максимович сильно ошибся, предсказывая ход событий после войны. Он полагал, что главным противоречием станут англо-американские отношения и что Советскому Союзу следует вместе с Англией бороться против гегемонии Соединенных Штатов. В доклад включили и раздел «Палестинский вопрос», где объективно излагалась история вопроса, говорилось о непримиримости интересов евреев и арабов.

Комиссия Литвинова делала пессимистический вывод: «Палестинский вопрос не может быть удовлетворительно разрешен без ущемления прав и желаний либо евреев, либо арабов, а может быть, и тех, и других».

Работавшие под руководством Литвинова дипломаты предлагали «сделать заявку на предоставление Советскому Союзу временной опеки над Палестиной до более радикального разрешения проблемы». Впрочем, заранее было понятно, что англичане на это не пойдут. Тогда предлагалось выдвинуть другую идею – передать Палестину под коллективную опеку трех государств – Советского Союза, Соединенных Штатов и Англии.

Уловив настроения в Кремле, советские дипломаты стали настаивать на более активном участии в ближневосточных делах. Посланник в Ливане Даниил Семенович Солод докладывал заведующему Ближневосточным отделом наркомата Самыловскому:

«Мы можем и должны потребовать своего участия в решении этого вопроса, так как евреи в Европе находятся не только в англо-американской оккупационной зоне, но и в советской.

И кроме того, сама Палестина находится не только на британских имперских коммуникациях, но также и на советских линиях морской связи с различными портами нашей собственной страны».

Даниил Солод с сорок четвертого года был посланником в Ливане и по совместительству в Сирии. В пятьдесят первом году его вернули в Москву и назначили заместителем заведующего отделом стран Ближнего и Среднего Востока МИД. В пятьдесят третьем году он уехал посланником в Египет.

Советские дипломаты-ближневосточники рассматривали Палестину, вообще Ближний Восток как сферу столкновения интересов Соединенных Штатов и Англии. Причем американцы, считали они, намерены потеснить англичан с помощью идеи еврейского государства.

Молотов свято верил в межимпериалистические противоречия, доказывал: «Только таким путем можно ослабить и самою Америку, борющуюся против нас». В сорок седьмом году он всерьез считал, что «во всех развитых капиталистических странах дело созрело для установления социализма».

Помимо того, что Сталин и Молотов закоснели в догмах, был еще один важный фактор: к ним со всех сторон возвращались те идеи, которые они сами высказывали.

Посольства, разведка, аппарат ЦК заваливали их шифровками, справками и записками, которые развивали их собственные идеи. Им невольно казалось, что происходящее в мире только подтверждает то, что они думают. В реальности это было сознательное искажение информации и подгонка реальности под мнение высшего руководства.

Скажем, с осени сорок седьмого года и посольство, и резидентура разведки в Соединенных Штатах докладывали Сталину и Молотову о «фашизации» Америки, и превращении ее «в центр мировой реакции и антисоветской деятельности».

Тем временем ситуация в Палестине зашла в тупик.

В октябре сорок третьего года британский премьер-министр Черчилль сказал Вейцману: «После того, как Гитлер будет разгромлен, евреи должны создать свое государство там, откуда они родом. Бальфур завещал это мне, и я не собираюсь от этого отказываться».

Через год во время новой встречи Черчилль повторил Вейцману: «Было бы неплохо, если бы вы смогли получить всю Палестину. Я сторонник включения и пустыни Негев в состав еврейского государства».

Но Черчилль проиграл послевоенные выборы. В Лондоне появилось новое правительство.

Министр иностранных дел Эрнест Бевин не считал, что палестинским евреям нужно свое государство. Его упрямство, нежелание идти на компромиссы, в частности разрешить европейским евреям-беженцам найти приют в Палестине, странным образом помогло появлению на свет Израиля.

Тридцатого апреля сорок шестого года англо-американская комиссия предложила переселить в Палестину сто тысяч евреев-беженцев из Европы. Правда, о создании там еврейского и арабского государства не было и речи. Управление Палестиной предполагалось оставить в руках Англии.

Британское правительство отвергло выводы комисси.

Четвертого июля новый американский президент Трумэн сам обратился к англичанм с предложением все-таки разрешить ста тысячам евреев приехать в Палестину.

Если бы Англия тогда согласилась принять еврейских беженцев, острота проблемы бы спала, американские политики переключились бы на другие дела. Но англичане обострили проблему и заставили другие страны, в первую очередь Соединенные Штаты, заняться Палестиной. Упрямство англичан и помогло создать Израиль.

Пятнадцатого мая сорок шестого года Ближневосточный отдел МИД составил для своего руководства записку по палестинскому вопросу.

Советские дипломаты исходили из того, что американцы и англичане пытаются «не допустить вмешательства других стран в разрешение палестинского вопроса до полного освоения США и Англией Палестины».

Дипломаты сформулировали советскую позицию: англо-американская комиссия не правомочна обсуждать и решать эту проблему без заинтересованных сторон; британский мандат на Палестину должен быть отменен – он только мешает решению палестинского вопроса. Британские войска должны быть выведены; над Палестиной следует установить опеку ООН, которая подготовит условия для создания независимой и демократической Палестины.

Заместитель наркома Деканозов переслал записку Молотову: «Со своей стороны полагаю, что эти предложения в общем приемлемы. Прошу Ваших указаний».

Деканозов, чувствуя поддержку Берии, вел себя уверенно, смело решал любые вопросы, давал указания послам. Первому заместителю министра Вышинскому не могло нравиться, что Деканозов вмешивается в его епархию, но Андрей Януарьевич никогда не проявлял своего недовольства. Он боялся Деканозова, как и всех людей из чекистского ведомства.

Молотов не чувствовал себя уверенно в незнакомой проблематике. Он обратился к своим заместителям: «тт. Вышинскому, Лозовскому, Деканозову. Надо обсудить».

Палестинские евреи видели, что советское правительство никак не может сформулировать для себя позицию. И не знает, чью сторону занять.

Конечно, Москве хотелось поддержать тех, кто будет в ответ проводить просоветскую линию. Но главная задача состояла в том, чтобы заставить Англию уйти из Палестины. Эта позиция и побудила советское руководство выступить за создание еврейского государства, потому что палестинские евреи были настроены антианглийски и фактически вели войну против британцев.

Двадцать восьмого июня сорок шестого года заведующий арабской секцией политического департамента правления Еврейского агентства для Палестины Эльяху Сассон (будущий директор Ближневосточного департамента МИД Израиля и посланник в Турции) отправил из Иерусалима письмо представителю Еврейского агентства в Вашингтоне Эпштейну со своим толкованием советской позиции:

«Советы не могут смириться с тем, что Великобритания пытается разрешить проблемы региона самостоятельно, исходя исключительно из собственных интересов, не подключая Россию хотя бы в той степени, в какой она подключает США.

Раздражение русских по этому поводу особенно отчетливо проявилась в момент объявления об отмене мандата на Трансиорданию, провозглашения ее независимым государством и подписания военного договора между Трансиорданией и Англией, позволяющего последней держать на трансиорданской территории и ее границах военные части в любом числе.

Это соглашение превращает Трансиорданию в английскую военную базу, контролирующую весь арабский регион и способную, при определенных обстоятельствах, служить для Великобритании «трамплином» для того, чтобы достичь границ России.

Но, не имея возможности воспрепятствовать заключению этого договора, Россия пытается сейчас сорвать его путем непрямого вмешательства в решение палестинской проблемы…»

Советский Союз поощрял любое сопротивление англичанам – действия евреев и арабов в Палестине, курдов и шиитов в Ираке, политической оппозиции в Египте, Ливане и Сирии. Москва ждала, когда Англия не выдержит и проблема будет вынесена на обсуждение международного форума с участием России. Тогда советское руководство получит возможность влиять на палестинскую проблему и другие проблемы арабского Востока.

«Мне кажется, что эта картина очень близка к истине, – продолжал Сассон. – Если так – нам совершенно не следует опасаться вынесения палестинской проблемы на обсуждение Совета Безопасности или на Генассамблею ООН. Нам не только не следует опасаться, что русские займут враждебную нам позицию, но напротив – существуют серьезные основания полагать, что позиция СССР окажется дружественной.

Не потому, что они симпатизируют нам или ненавидят арабов, а исходя из необходимости свести политические счеты с англичанами. Если кто-то и проиграет – это будут, в первую очередь, арабы и Великобритания…»

Сионисты уже ощутили первые практические последствия симпатии к ним со стороны советского руководства.

После войны временное польское правительство подписало с советским правительством соглашение «О праве выхода из советского гражданства лиц польской и еврейской национальности и об их эвакуации в Польшу». Все граждане Польши, оказавшиеся после раздела страны осенью тридцать девятого на советской территории, теперь могли вернуться домой.

Большая часть польских евреев предпочли не оставаться в Советском Союзе, а поехали в Польшу. Но быстро убедившись в том, что поляки им совсем не рады, они устремились в Палестину. Никто им не мешал.

Четвертого сентября сорок шестого года заместитель уполномоченного Совета министров СССР по делам репатриации генерал-лейтенант Голубев информировал заведующего 3-м Европейским отделом МИД Андрея Андреевича Смирнова:

«Сообщаю Вам для сведения, что, по сообщению представителя по репатриации в Австрии полковника Старова, из Польши через территорию Чехословакии и советскую зону Австрии начался транзит евреев, направляющихся в Палестину. Всего должно проследовать в Палестину 200 000 евреев…

По имеющимся данным, транспорты направляются в американскую зону оккупации в Мюнхен, где якобы организован сборный пункт для дальнейшей отправки их в Палестину…»

Андрей Смирнов был известным дипломатом. Он работал в наркомате иностранных дел с тридцать шестого года, перед войной был советником в полпредстве в Германии, с сорок первого года – посол в Иране, куда были введены советские войска. Впереди его ждали крупные посты – он работал в аппарате ЦК, был послом в ФРГ и Австрии, заместителем министра иностранных дел.

О записке генерал-лейтенанта Голубева Смирнов информировал руководство министерства.

В принципе ситуация была неприятная. Недавние советские граждане бежали из страны при первой же возможности. Это удар по репутации социализма. Но Сталин перенес это спокойно. Приказа остановить эмиграцию в Израиль не последовало.