Текст книги "Осажденная крепость. Нерассказанная история первой холодной войны"

Автор книги: Леонид Млечин

Генерал Леонид Николаевич Скипетров служил у Семенова помощником по политическим делам. Его особый отряд, отправленный из Читы с жестким приказом подавить восстание Политцентра, подошел к Иркутску.

«Был прекрасный солнечный день, – вспоминал очевидец, – и жадная до зрелищ публика, не слыша стонов раненых, следила издали за тем, как на левом берегу Ангары развертывалось сначала наступление, а затем отступление семеновцев.

Знаменское предместье отделено от города речкой Ушаковкой. На ее холодном саване найдено было потом немало трупов. Среди них были и ожесточенные фанатики революции, и юноши, верившие, что революция несет гибель, и люди, не видевшие никакого смысла в происходившем. Отчаянная ненависть в обороне и беспощадная злоба в наступлении оставили следы на поле битвы: многие трупы были изуродованы».

Попытки семеновцев выручить Колчака не увенчались успехом. После перестрелки они отошли от города и исчезли. Возможно, атаман не так уж сильно желал спасения адмирала.

Утром 5 января 1920 года по всему Иркутску были расклеены листовки о том, что Колчак пал и вся власть перешла к Политическому центру. Находившиеся в городе иностранные миссии собирались, грузились в эшелоны и уезжали. Кое-кого из русских союзников, соратников и помощников они прихватили с собой. Многих вывезли американцы, некоторых офицеров – французы, но больше всех – японцы.

15 января поезд, в котором везли адмирала, добрался до Иркутска. Около девяти часов вечера союзники передали Колчака и Пепеляева представителям Политцентра. Через Ангару их перевели пешком, посадили в машину и доставили в губернскую тюрьму.

А большевики ничего не знали (см. «Военно-исторический журнал», № 5/2013). Член Реввоенсовета 5-й армии и председатель Сибирского ревкома Иван Никитич Смирнов потребовал от своих подчиненных: «Взять Колчака живого или мертвого. Перед исполнением этого приказа не останавливайтесь ни перед чем. Широко распубликуйте приказ. Каждый гражданин Советской России обязан все силы употребить для задержания Колчака и в случае его бегства обязан его убить».

С падением Колчака Белое движение в России лишилось денег. Он оплачивал военные поставки не только для своих войск, но и для армии Деникина. Вот почему Деникину пришлось признать главенство Колчака, хотя должно было быть наоборот.

Дело в том, что в распоряжении адмирала находилась значительная часть золотого запаса Российской империи – примерно семьсот миллионов золотых рублей.

Во время Первой мировой золотой запас России – золото, серебро, платина, ценные бумаги – отправили из Петрограда, боясь, что немцы дойдут до столицы. В конце концов он оказался в Казани. 7 августа 1918 года город взяли чешско-словацкие части и войска правительства, созданного в Самаре членами разогнанного большевиками Учредительного собрания. Золотой запас доставили в Самару, оттуда в Уфу. 23 августа – когда красные наступали – золотой запас отправили в Челябинск. В начале октября Временное Всероссийское правительство перевело запас в Омск. Здесь все оказалось в руках Колчака.

Небольшую часть разместили в японских банках. Остальное адмирал возил в своем обозе. 15 января 1920 года золотой эшелон добрался до Иркутска. Ценности поступили в распоряжение Политцентра.

Сколько денег Колчака осталось в японских банках? 6,9 миллиона иен, 395 тысяч франков и 15 тысяч фунтов стерлингов. Ими распоряжался финансовый агент в Токио Карл Карлович Миллер. Он отказался передать эти деньги Врангелю. В основном они достались его брату – генералу Евгению Карловичу Миллеру, который во Франции руководил военной эмиграцией.

Политцентр обещал передать всю власть Временному Сибирскому совету народного управления и провести демократические выборы. Но Политцентр просуществовал всего семнадцать дней. 21 января 1920 года власть в городе перешла к большевикам.

Колчака держали в тюрьме. Она существует и поныне, здесь устроен небольшой музей. Колчака допрашивала Чрезвычайная следственная комиссия, сформированная Политцентром. На все вопросы он отвечал охотно и подробно. Ему явно хотелось высказаться. В восемь вечера выключали свет. Адмирал тосковал.

Большевики собирались судить Колчака. Но в первых числах февраля к городу подошли остатки его армии, которые принял под командование генерал Каппель. Они хотели спасти адмирала, а в реальности погубили его.

Владимир Оскарович Каппель окончил Первую мировую подполковником. Вступил было в Красную армию, но перешел к белым. Стал служить Колчаку, получил погоны генерал-лейтенанта. Когда колчаковская армия развалилась, в январе 1920 года, он командовал войсками, отступавшими от Омска к Иркутску. Генерал распустил всех, кто сомневался в успехе, и остался только с непримиримыми врагами советской власти. Его преследовали неудачи. Неся большие потери, страдая от эпидемии тифа, армия уходила от красных по льду реки Кан. Мерзли и голодали.

Несмотря на сильные морозы, лед был тонким. Во время Сибирского Ледяного похода генерал провалился в полынью. Он отморозил ноги, к этому прибавилось воспаление легких. Началась гангрена. Ему отрезали часть ступни на одной ноге и несколько пальцев на другой, но спасти жизнь не удалось.

25 января Каппель приказал своему подчиненному – командующему 2-й армией генерал-майору Сергею Николаевичу Войцеховскому: «Ввиду моей болезни предписываю Вам вступить в командование армиями Восточного фронта с оставлением обязанностей командарма 2».

26 января Каппель умер от воспаления легких.

Генерал Войцеховский потребовал выдать ему Колчака и его золото.

Большевики опасались, что белые освободят адмирала, и тогда Гражданская война возобновится. 23 января командир 30-й стрелковой дивизии Альберт Янович Лапин телеграфировал в Иркутский ревком: «Приказываю с получением сего немедленно в присутствии всего революционного комитета привести в исполнение смертный приговор через расстреляние над объявленным вне закона самозваным Верховным правителем адмиралом Колчаком».

Иван Смирнов, член Реввоенсовета 5-й армии и председатель Сибирского ревкома, по прямому проводу приказал Лапину отменить приказ:

– Во-первых, вы недооцениваете значения Колчака в международных отношениях. Для нас он был заложником. Во-вторых, вы берете на себя решение вопроса, на который не имеете полномочий. Колчака необходимо убрать лишь тогда, когда не будет никакой возможности сохранить.

Впоследствии Смирнов доложит в Москву, что он отдал приказ расстрелять Колчака и Пепеляева. В реальности постановление о расстреле принял 7 февраля Иркутский военно-революционный комитет, напуганный появлением белых войск: «Лучше казнить двух преступников, достойных смерти, чем сотни невинных жертв».

Расстрельная команда вошла в камеру к Колчаку. Он был в шубе и шапке. В камере было очень холодно. Председатель Иркутского ревкома Александр Александрович Ширямов прочитал ему постановление о казни. Он поразился:

– Как? Без решения суда?

В Иркутске на берегу Ангары стоит памятник на том месте, где, как считается, расстреляли адмирала. Но скорее всего никуда его не водили. Колчаковские войска находились совсем рядом. В любую минуту могли появиться под стенами тюрьмы. Так что расстреляли Колчака с Пепеляевым прямо во дворе…

Полнолуние. Морозная ночь. Построили взвод, винтовки наперевес. Комендант города приказал:

– По врагам революции, пли!

Тела Колчака и Пепеляева на санках доставили туда, где речка Ушаковка впадает в Ангару, и спустили под лед. Это произошло примерно в пять утра 7 февраля. Точно установить уже не представляется возможным.

Белое движение в Сибири потерпело полное поражение. Политическая карьера Колчака уместилась в полтора года. У него были все шансы победить. Но и Колчак, и его генералы сделали ставку на тех, кто компрометировал Белое движение, и оттолкнули тех, кто мог быть союзником.

Колчак не любил ни демократию, ни парламент, ни законы. Отвергал компромиссы.

– Что такое демократия? – пренебрежительно говорил адмирал. – Это развращенная народная масса, желающая власти. Власть не может принадлежать массам. Решение двух людей всегда хуже единоличного.

Установление диктатуры Колчака привело к централизации антибольшевистских сил, созданию единого командования. Но исчезли плюрализм, осознанное объединение различных сил, что в реальности сильнее военной диктатуры.

Адмирал полагал, что деспотия, диктатура – лучшая власть. И сам всем управлял единолично. Но диктатура оказалась негодным средством в борьбе с большевизмом. Более слабая диктатура не могла одолеть более сильную. Утратив народную поддержку, он лишился власти. И жизнь потерял оттого, что люди, к которым он попал в руки, точно так же не любили ни демократию, ни парламент, ни законы…

Атаман Семенов и барон Унгерн

Одна дама из знатной дворянской семьи вспоминала, как в Чите оказалась в резиденции хозяина города атамана Григория Михайловича Семенова. Перед входом в бывший губернаторский дом с одной стороны на цепи сидел медведь, а с другой – орел. Эта азиатская экзотика – вполне в духе того, что творилось в Забайкалье в годы семеновщины.

Во время разговора с Семеновым внезапно появилась молодая, хорошенькая женщина. Это была «атаманша» Мария Михайловна – Маша. Она пела в ресторане в одном из сибирских городов. Особым успехом в ее исполнении пользовалась песня «Ах, шарабан мой…». Ресторан, естественно, посещали в основном офицеры, среди них и Семенов. Однажды, услышав, что из-за недостатка средств отряды уссурийского казачества надо распустить, Маша собрала все свои драгоценности в платочек, завязала и пришла к Семенову. И подарила ему в качестве пожертвования.

Сердце атамана было покорено. С этого времени в истории семеновского движения наступил перелом; со всех сторон потекли деньги. Григорий Михайлович, будучи весьма суеверным, не сомневался, что этим он обязан Маше.

Атаман Семенов любил показывать гостям шапку из ценного меха, которую ему подарили монголы. И говорил:

– Этот мех спасает жизнь! Вот в меня бомбу бросили, а я живой остался.

Вечером 20 декабря 1918 года в Мариинском театре Читы давали мелодраму «Пупсик». Прямо во время спектакля в ложу Семенова бросили две самодельные бомбы. Но он был всего лишь легко ранен в левую ногу.

Выяснилось, что убить Семенова пытались эсеры-максималисты. Боевую группу возглавлял Иван Григорьев и трое его единомышленников. Из театра они сумели скрыться. После неудачного покушения семеновская контрразведка устроила в Чите облаву. Хватали причастных и непричастных. Казнили за то, что кто-то посмел поднять руку на атамана.

Когда-то о нем слагались стихи и песни:

 
На Руси святой, родимой
Все окутал злой туман.
На востоке вождь единый,
То Семенов-атаман.
 
 
Мир немало удивился —
Нам с востока луч блеснул,
В Забайкалье объявился
То Семенов-есаул.
 
 
И на страх всем лиходеям
Рать казачью собирал,
А изменникам-злодеям
Он пощады не давал.
 
 
С ним с востока и до Польши
Уничтожим мы врагов,
Увеличим еще больше
Честь и славу казаков.
 

В годы Гражданской войны в огромном регионе к востоку от Байкала, где пересеклись интересы и белых, и красных, и стран Антанты, ключевой фигурой, от которой все зависело, был Григорий Михайлович Семенов.

«Человек среднего роста с широкими четырехугольными плечами, огромной головой, объем которой еще больше увеличивается плоским монгольским лицом, откуда на вас глядят два ясных, блестящих глаза, скорее принадлежащие животному, чем человеку, – таким атамана запомнил Джон Уорд, начальник британского экспедиционного отряда в Сибири. – Вся поза у него подозрительная, тревожная, решительная, похожая на тигра, готового прыгнуть, растерзать и разорвать…»

В революционном хаосе молодые и харизматичные офицеры создавали свои армии и брали власть. Атаман Семенов был самым знаменитым из них. Он родился возле Читы, окончил Оренбургское военное училище, участвовал в Первой мировой. В семнадцатом году после Февральской революции, когда фронт стал распадаться, Семенов вернулся в родные края комиссаром Временного правительства. Он взялся сформировать полк бурят-монгольской конницы. Как он сам говорил:

– Я хочу пробудить совесть русского солдата, для которого живым укором служили бы инородцы, сражающиеся за русское дело.

Октябрьскую революцию Семенов не принял. Как и его соратник – столь же молодой и амбициозный офицер барон Роман Федорович фон Унгерн-Штернберг.

В конце ноября 1917 года Унгерн и Семенов встретились на станции Даурия, совсем рядом с китайской границей. Сейчас от старой Даурии ничего не осталось, а тогда там находился военный городок. Им приглянулись казармы из красного кирпича, где они собирались расположить конный бурят-монгольский полк. Семенов начал с того, что расстрелял присланного большевиками комиссара. А вслед за ним и барон Унгерн застрелил своего первого комиссара.

Барон Унгерн родился в Австро-Венгерской империи, но семья переехала в Эстляндию, под власть русской короны. Унгерна с юности завораживал Восток. Увлекала идея сражаться за независимость Монголии, на которую тогда претендовал соседний Китай. В Первую мировую Унгерн служил в 1-м Нерчинском полку, дружил с Семеновым. Получил за храбрость орден Святого Георгия IV степени, которым очень гордился. Несколько раз был ранен.

«Беззаветно храбр, – так характеризовал его генерал Петр Николаевич Врангель, – энергичный, знающий психологию подчиненных и умеющий на них влиять. Здоровья выдающегося. В нравственном отношении его порок – постоянное пьянство, причем в состоянии опьянения способен на поступки, роняющие честь офицерского мундира».

Барон Унгерн был религиозным мистиком. Что же касается Семенова, то он находился под обаянием степной монгольской культуры. При этом был очень суеверным. Когда он начал терпеть поражения, то, как вспоминают очевидцы, за советом и помощью бегал не к священникам, а к шаманам.

«Семенов – бойкий, толковый, с характерной казацкой сметкой, – таким атаман запомнился генералу Врангелю. – Семенову не хватало ни образования (он кончил с трудом военное училище), ни широкого кругозора, и я никогда не мог понять – каким образом мог он выдвинуться на первый план гражданской войны…»

16 января 1918 года отряд семеновцев занял город Борзя и прилегающую к нему железнодорожную станцию, распустил отряд Красной гвардии и местный Совет рабочих депутатов.

18 января выходившая в Благовещенске газета «Народное слово» писала: «Здоровую свежую струю воздуха приносит атаман Семенов, идущий от поселка Маньчжурия по направлению к Чите, разрушая по пути гнезда большевизма…»

Для противодействия ему красные сформировали Даурский фронт во главе с прапорщиком Сергеем Георгиевичем Лазо. Он родился в Молдавии, студентом был призван в царскую армию. Присоединился к левым эсерам. Лазо был офицером честолюбивым и волевым. Но одолеть атамана Семенова не смог.

После первых боев семеновцы отступили на станцию Даурия, а потом ушли за китайскую границу. А в апреле победоносно вернулись.

В августе 1918 года Особый Маньчжурский отряд атамана Семенова взял Верхнеудинск (ныне Улан-Удэ). Еще через несколько дней выбил красных из Читы. Эти победы имели большое значение для хода Гражданской войны. Сибирь и Дальний Восток были отрезаны от остальной России.

«Всех большевиков я разделил на три категории, – писал Григорий Михайлович Семенов. – Первая – сознательные изменники и предатели типа Ленина, которых я буду уничтожать беспощадно. Вторая – не меньшие мерзавцы, примкнувшие к большевикам ради личного благополучия и выгоды. Эти также подлежат безжалостному уничтожению. Третьи – дураки и ослы, примкнувшие к большевикам по глупости и неспособности разобраться в сущности большевизма. Эти могут быть прощены, если они искренне сознают свое заблуждение».

Большевики отвечали ему взаимностью. 14 мая 1918 года Центросибирь – Центральный исполнительный комитет Советов Сибири, – приняла обращение к трудящимся: «Семенов – враг народа, враг Российской Федеративной Социалистической Республики, и пощады ему не будет. Он вне закона. Каждый может пристрелить его на месте, где только встретит. Все семеновцы, как люди вне закона, подлежат беспощадному истреблению…»

27-летний офицер собрал под свои знамена около двадцати тысяч человек, среди них было немало монголов и китайцев. Семенов, избранный войсковым атаманом Забайкальского казачьего войска, чувствовал себя уверенно, обретя могущественных покровителей – японские войска, высадившиеся на Дальнем Востоке.

Необходимо отметить особо: без поддержки императором армии Семенов бы не развернулся. И он, говоря современным языком, был главным лоббистом Японии.

Газета «Забайкальская новь» писала: «В Россию идут не войска завоевателей, а союзников, идут подать руку братской помощи русскому государству, загубленному бременем тяжкой войны, внутренних потрясений и отравленному предательством узурпаторов власти».

Японцы нашли в казачьем атамане Семенове верного союзника.

«Наши взгляды на развитие политических событий в Восточной Азии и на необходимость большой работы по пути объединения народов Востока и создания Великой Азии оказались совершенно тождественными, – вспоминал Семенов. – Со стороны Японии я не видел никаких поползновений на ущемление наших интересов на востоке. В характере японского народа, независимо от классов и состояния, много прирожденного благородства и порядочности. Дух рыцарства свойствен нации Ямато, и этот дух культивировался в каждом японце с ранних лет».

На банкете полковник Умэда провозгласил тост:

– В лице атамана Семенова Россия имеет своего Наполеона. Когда никто не помышлял о борьбе с большевизмом, атаман, собрав горсть храбрых людей, первый борется с читинскими большевиками. Ничтожная горсточка обращается скоро в небольшую, тесно сплоченную армию. Такой человек должен быть Наполеоном. И я глубоко уверен, что в недалеком будущем имя атамана Семенова будет известно всему миру…

Японские части контролировали железную дорогу и обеспечивали власть Семенова. Атаман распорядился: «Ввиду случаев недоразумений между японскими и русскими военнослужащими вследствие непонимания речи друг друга приказываю всем начальствующим лицам разъяснить своим подчиненным чинам, что из-за непонимания языка нельзя доводить случайные недоразумения до нежелательных столкновений. Надо через переводчика выяснить недоразумение. При этом помнить, что японцы – наши друзья».

Побывавший во владениях Семенова недавний сотрудник адмирала Колчака пометил в дневнике: «Чита – недурной городок в горах, сухой, свежий воздух, ясно. Чувствуется японское «влияние». То и дело проходят по улицам маленькие солдатики с маленькими красными погончиками, с красными кантами на фуражках. То там, то сям болтаются белые флаги с красными кружками посредине. Говорят, японцы очень хорошо относятся к населению, и можно видеть, как они на улицах снабжают конфетами и подарками русских детей».

Советской власти на Дальнем Востоке больше не существовало. И во всем регионе жизнь радикально переменилась. Люди, бежавшие из Москвы, ощущали, что за Байкалом царство большевизма закончилось, и впервые за долгое время могли свободно вздохнуть.

Впрочем, иногда власть брали форменные бандиты.

Бывший начальник конно-радиотелеграфного отделения вахмистр Михаил Васильевич Яньков был избран начальником 1-й Забайкальской казачьей дивизии. В Чите стал начальником военного гарнизона.

– Хорошая штука революция! – радовался Яньков. – Воля! Власть! Буржуи хорошо пожили. Хватит с них! Теперь пусть они забудут об этом. Я от них постепенно отберу деньги и добро, которые они с народа награбили, и отдам тем, кому положено, – своим ребятам. Пусть теперь они хорошо поживут, повеселятся, вздохнут.

Он с товарищами взимал с горожан контрибуцию, которую присваивал. Его избрали заместителем председателя военно-революционного штаба Читы, и ему подчинялась милиция. Он попытался захватить власть в городе, но это ему не удалось. По требованию не любившего его Григория Семенова Янькова предали суду военного трибунала.

4 сентября 1918 года уссурийские казаки атамана Ивана Павловича Калмыкова вошли в Хабаровск. 18 сентября амурские казаки атамана Ивана Михайловича Гамова, правого эсера и депутата 4-й Думы, заняли Благовещенск.

Атаман Иван Калмыков намеревался стать священником, да помешала необузданность нрава. Ушел на Первую мировую, воевал храбро, но казаки изгнали его из полка за рукоприкладство. Весной 1918 года он сформировал Особый казачий Уссурийский отряд.

Расстреляв одного из казаков за сочувствие большевикам, Калмыков распорядился:

– Дабы этот микроб не нашел себе приюта в войске – дом сжечь; лошадей реквизировать, имущество продать и деньги представить в станичное правление в пользу пострадавших от большевизма и Красной армии.

«Мы считали Калмыкова уголовным преступником», – вспоминал один из колчаковских министров. Был ли атаман прирожденным садистом? Он прошел через одну войну, вернувшись домой, угодил на другую. Сейчас это назвали бы посттравматическим синдромом. Это, естественно, не оправдывает ни Калмыкова, ни его контрразведчиков. Но кое-что объясняет.

25 октября 1918 года генерал-майор Павел Павлович Иванов-Ринов телеграфировал главкому Сибирской армии: нижний Амур и железная дорога Хабаровск – Никольск-Уссурийский заняты атаманом Калмыковым. Атаман разрешает японцам «расхищать неисчислимые ценности Хабаровска», а японцы атаману – «осуществлять самую дикую диктатуру».

«Разные вольные атаманы – своего рода винегрет из Стенек Разиных двадцатого столетия под белым соусом;

послереволюционные прыщи Дальнего Востока; внутреннее содержание их разбойничье, – писал военный министр Колчака барон Алексей Будберг. – Семеновцы добрались до вагонов с товарами, стоящих на станции, занялись их реквизицией, или, как говорят, «семенизацией», в деньгах они не нуждаются, а потому желают быть совершенно автономными… Мне рассказывали, как расхищаются груженые вагоны; семеновцы реквизируют все, не брезгуя ни галантереей, ни дамскими ботинками. Станционное начальство, таможня и грузовладельцы молчат, ибо знают, что поднявшему крик грозит прогулка в Даурские сопки, откуда уже несть возврата…»

Почему-то все атаманы и их подчиненные поголовно были монархистами. Во всех кабаках требовали играть «Боже, царя храни». Грозили пороть тех, кто отрекся от монархии.

– Мне кажется, – заметил один из деятелей Белого движения, – что это было оттого, что в России уже не было монархии. А вот если бы она вернулась, то казаки наверняка провозгласили бы республику.

В Хабаровске, на берегу Амура случился эпизод, который вошел в историю Гражданской войны на Дальнем Востоке. Казачьи офицеры в сентябре 1918 года убили выступавших там венгерских музыкантов-военнопленных. Считалось, что это было сделано потому, что те симпатизировали советской власти. Сейчас историки называют другие версии. Может быть, казакам не нравилось, что пленные гуляют с их женами, может, сербы, которые присоединились к отряду Калмыкова, ненавидели венгров, надменных соседей по Австро-Венгерской империи… Но, так или иначе, этот кровавый эпизод – лишнее свидетельство того безумия, которым была Гражданская война.

«Там, где Семенов приказывал убивать, – вспоминал генерал Уильям Грейвс, командующий американскими экспедиционными силами, – Калмыков убивал своею собственной рукой. Вот в чем разница между Калмыковым и Семеновым».

Американские офицеры на российском Дальнем Востоке не очень понимали, что они должны делать. Теоретически – поддерживать действующую власть. То есть Калмыкова. Но атамана американцы именовали убийцей, головорезом и отъявленным негодяем. Поэтому в марте 1920 года, устроив прощальный парад, американцы с удовольствием покинули Хабаровск. Из иностранных войск в городе оставались только японцы.

Белые генералы тоже ненавидели и презирали Калмыкова. Колчак и вовсе называл грабителем, рассказывал: «Отряд Калмыкова специализировался главным образом на грабежах. Под видом большевистских шпионов задерживали торговцев опиумом; их убивали, а опиум отбирали для продажи – на нужды отряда».

Калмыкова это нисколько не тревожило. В Хабаровске он обосновался в бывшем здании канцелярии генерал-губернатора и ощущал себя властителем города. Однажды, отобрав большие деньги – миллион рублей, Калмыков велел повесить представителей Датского Красного Креста. Это ему дорого обошлось.

13 февраля 1920 года, спасаясь от Красной армии, казаки Калмыкова покинули Хабаровск. Форсировали водную гладь и ушли в Китай. Здесь Калмыкова арестовали. Во-первых, за то, что он убил представителя Международного Красного Креста, во-вторых, за то, что обстрелял на Амуре китайскую канонерскую лодку, несколько человек погибли.

Атаману покровительствовал последний царский посланник в Китае князь Николай Александрович Кудашев. По его указанию русский консул в городе Цзилине помог Калмыкову бежать из китайской тюрьмы. Атаман нашел убежище в доме консула. Но китайцы до него добрались. Отправили в Пекин, чтобы судить. В пути он вновь пытался бежать и был застрелен…

Казачьи атаманы (Семенов, Калмыков, Гамов) наотрез отказывались признавать власть Колчака. Походный атаман Дальневосточных казачьих войск Семенов даже отказался в Чите развешивать листовки, извещавшие о передаче власти Колчаку. Тем более что съезд бурят поддержал Семенова и приветствовал атамана как борца с большевизмом за российскую государственность.

«Вопреки ходячему мнению о несокрушимой воле адмирала Колчака и его железном характере, – вспоминал атаман Семенов, – я считал его человеком весьма мягким, податливым влиянию окружающей обстановки и лиц. У меня осталось впечатление о нем как о человеке крайне нервном, вспыльчивом и мало ознакомленном с особенностями обстановки на Дальнем Востоке.

Его неприязнь и недоверие к японскому сотрудничеству в деле борьбы с красными, его уверенность в стремлении Японии к использованию нашей гражданской войны для территориальных приобретений за счет русского Дальнего Востока я считал основанными только на личных его антипатиях и потому не мог согласиться с ним».

Ориентацию Семенова на Японию адмирал расценивал как преступление.

– Я считал, – говорил адмирал, – что интервенция, в сущности говоря, закончится оккупацией и захватом нашего Дальнего Востока. Я не мог относиться сочувственно к этой интервенции ввиду позорного отношения к нашим войскам и унизительного положения русских людей и властей. Меня это оскорбляло.

Семенов отказался в феврале 1919 года поддержать армию Колчака. Хотя силы у него были: под командованием атамана находилось двадцать тысяч штыков и сабель. Колчак всячески его обхаживал. Безрезультатно. Все было напрасно. Но Семенов все равно своих казаков на фронт не отправил под тем предлогом, что ему надо сражаться с партизанами.

Власть приятно кружила голову. Семенов не желал никому подчиняться. Адмирал Колчак назвал атамана изменником.

27 февраля 1919 года Семенов отправил телеграмму английскому бригадному генералу Алфреду Ноксу, главе военной миссии при верховном правителе:

«Ваше превосходительство!

В Вашей телеграмме адмиралу Колчаку Вами допущено выражение: «пренебрегая атаманством справа и большевизмом слева», которым Вы проводите аналогию между преступниками большевиками и русскими атаманами, ведущими беспрерывную упорную борьбу с большевизмом.

Такого оскорбления русское атаманство не заслужило ни от соотечественников, любящих свою родину, ни от союзников, желающих искреннего блага России. Я не верю, чтобы Вы имели полномочия от английского правительства и народа бросить такой вызов русскому атаманству и русским войскам, идущим за атаманами на защиту родины…»

Успехи Колчака заставили Семенова пойти на компромисс. Семенов, хозяин Читы и всего Забайкалья, признал власть адмирала. 25 мая 1919 года Колчак снял с него все обвинения.

26 мая 1919 года Семенов телеграфировал командующему войсками Приамурского военного округа генерал-лейтенанту Дмитрию Леонидовичу Хорвату:

«В ответ на телеграмму Вашу № 778 сообщаю, что в интересах дела Родины я твердо решил принять должность командира корпуса и войти со сформированными мною войсковыми частями в состав Русской армии, возглавляемой Верховным Правителем и Главнокомандующим адмиралом Колчаком на основаниях, изложенных в Вашей телеграмме.

Вследствие имеющегося в Вашей телеграмме указания на забвение всего прошлого, прошу установить незыблемое положение о том, что все правонарушения и незакономерные, с точки зрения Правительства, действия, учиненные подчиненными мне войсками, учреждениями и лицами в период моего самостоятельного политического существования до дня издания реабилитирующего меня приказа Верховного Правителя, подлежат забвению в отношении личной ответственности учинивших…

Я для скорейшей ликвидации тяжелого положения решил поступиться необходимой по местной обстановке полнотой командных прав…»

Семенов, Калмыков и Гамов договорились объединить свои отряды в Союз Дальневосточных казачьих войск.

– Нам нельзя опоздать к тому моменту, – звучало на учредительном съезде в мае 1919 года, – когда славные Сибирские войска будут вступать в Москву. Такого опоздания история и народ не простят.

Своим главой представители Семиреченского, Сибирского, Иркутского, Уссурийского, Амурского и Забайкальского казачьих войск избрали атамана Григория Михайловича Семенова.

Выступая в Чите при открытии Третьего войскового круга Забайкальского казачьего войска, Семенов говорил:

– Ваше доверие для меня дорого, и я буду его оправдывать до конца дней своей жизни. Господа станичники! Приветствуя вас со знаменательным днем открытия Третьего Забайкальского круга, не могу не сказать, что не так давно политический горизонт России был окутан толщей темных туч большевизма, принесшего неисчислимые бедствия народам России. Но теперь горизонт проясняется, луч государственного сознания освещает путь нового строительства России…

Ощущая себя властителем обширного края, Семенов наставлял своих подданных:

«К великому позору русской женщины в последнее время наблюдается все чаще и чаще весьма прискорбное явление: жены тех мужей, которые своею грудью доблестно защищают Родину и на поле брани проливают кровь и умирают, жены таких мужей в это время ведут недостойную жизнь. Вместо того чтобы своим примерным поведением поддерживать дух защитника Родины и в свою очередь защищать и охранять его честь, эти недостойные женщины предаются разврату и ведут разгульную жизнь…

Считая своим нравственным долгом охранять интересы и честь воинов, приказываю:

Женщин, уличенных в развратном поведении и разгульной жизни, подвергать взысканию в виде ареста, который отбывается по монастырскому уставу при местном женском монастыре, где с заключенными обязательно должны вестись религиозно-нравственные собеседования и вменяться им в обязанность чтение и полное усвоение Евангелия».