Текст книги "Сын Неба"

Автор книги: Леонид Леонидович Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

8. На эти ступеньки Он еще долго не мог наступить. И даже переступить через них не мог. Хотя к этому месту Он относился с большим уважением. Он сам сюда ходил много раз, еще задолго до того, как стал Им, еще в те времена, когда мог поплатиться за подобный приход и комсомольским, и студенческим билетом. О первом, признаюсь, особо не сожалели, но вот о втором…

И вот Он снова здесь, у этих ступенек. Вместе с Милочкой. Она пришла сюда два года назад, когда Кесарев сбежал от нее в Москву. Или те же два года назад в другом варианте ее судьбы, когда Кесарев слег с инсультом. Случившееся и привело ее сюда. Она прочитала пару популярных брошюр и даже «Библию для детей». И теперь, особо посвященная, тащила сюда за рукав всех, кто ни попадется под руку. Его она тоже привела сюда за рукав. Да так настырно, с таким напором, что у ступенек Он уперся:

– Дальше – не пойду!

– Я же тебя к Богу веду, – тащила Его Милочка изо всех сил, – к Богу!

По ступенькам, в которые Он уперся, спускалась старушка. Увидев сцену у первой из ступенек, перекрестилась. Взглянула на Него, как на безбожника, как на тварь падшую. Низко-низко падшую. Также посмотрели на Него в свое время и Капитоньева, и Якимова, увидев, что Он разогревал себе котлету на газовой плите во дни Великого поста. Они относили себя к особо посвященным. Они уже – там, в недосягаемом, в раю, на небесах. И где-то там, внизу, людишки. Вроде Него. Как фанатично, как настырно проповедуют эти дамы идеалы добра. Они так любят на всех углах рассказывать о своих пожертвованиях для церкви. Другим они милостиво протягивают длань свою, руку человека посвященного: прочитай брошюрку! Поднимись до меня!

А как Ему подняться до Милочки? Как до Якимовой? Как до Капитоньевой?

9. Сделать хоть что-нибудь приятное для И.Х., хоть как-то скрасить унылое впечатление от общения с представителями земной цивилизации стало для меня страстным желанием. Что я мог для Него сделать? Для Него, который мог больше, чем все человечество. Я повел Его в церковь. С Ним рядом я сумел эти ступеньки, на которые так и не затащила своего сильно изменившегося брата Милочка, переступить. Я часто приходил сюда еще студентом, когда за посещение церкви рисковал быть выгнанным из университета, ведь я учился на идеологическом факультете. Но кто-то все-таки донес. Я получил осуждение товарищей на комсомольском собрании. По сути – легко отделался: поставили на вид. Из университета все-таки не выгнали. В ту эпоху мы очень хорошо научились приспосабливаться. Мы ничего тогда не смогли изменить, а не приспособишься – сломают и выкинут.

– С коммунистами жить – по-коммунистически выть, – ходила крылатая фраза. И тем не менее, церковь из однокурсников посещал не я один.

Посещение церкви давало мне силу. Здесь я видел совсем не то, что окружало меня на улице, дома. Я не объяснял, куда веду Его, но Он пошел с интересом, с надеждой, наверное. Он слушал проповедь, опустив глаза в пол. Он оставался невозмутим, когда священник, пузатый, со спутанными волосами, во время речитатива негромко рыгнул, но очень артистично вышел из ситуации, затянув распевно низкую ноту. Две старушки перекрестились и продолжали слушать проповедь батюшки. Одна из старушек подошла к нам и сделала И.Х. замечание: он держал руки за спиной, оказывается, не полагается держать так руки во храме.

Он послушно переместил руки вперед себя. Мы молчали, боясь снова получить замечание, а сказать друг другу хотелось очень многое. Но Он умел прекрасно слышать без слов. В мыслях врать невозможно, невозможно лукавить. Он Слышал то, что вряд ли я осмелился бы сказать. В земном своем воплощении Он оказался человеком очень открытым и искренним. Эти качества совершенно естественны, когда мысли твои окружающие легко считывают. Скрывать их и лукавить бесполезно – все равно считают. Так же легко, как Он считывал чужие мысли.

Хоть Он и не предполагал создание организации, пропагандирующей Его учение, но то, что она существует и действует, Ему явно понравилось. Он подолгу рассматривал Лики на иконах, будто отыскивал черты дорогих Ему людей. Пусть Он встретит Их еще не раз, там, во Вселенной Волновой, но и здесь происходящее было для Него, похоже, не безразлично.

Особенно Его впечатлила небольшая иконка Богоматери, висевшая скромно в углу. Я знал, что церковь эта была возвращена епархии недавно, десятилетиями в ней был склад, и, похоже, этой иконой просто завесили дырку, зиявшую в стене. По старенькой штукатурке из-под иконы шла длинная извилистая трещина. Почему-то именно у этой небольшой иконы Он простоял так долго. Будто бы Он разговаривал с Ней. То, о чем Он с Ней говорил, так и осталось недоступным для моего внутреннего слуха.

– Мы – не такие, – вдруг отчетливо услышал я, будто загадочный невидимый рубильник включил звук на том месте, с которого мне Разрешено Слышать.

Не сговариваясь, мы сделали несколько шагов к выходу. Вышли на улицу. Когда мы спокойно уселись в парке, где ничто не отвлекало от беседы и никто, похоже, нас не слышал, И.Х. долго молчал. Похоже, Он слушал своим внутренним слухом все невысказанное мной: о потерянных поколениях, отлученных от Высшего Знания, о проигранной по дешевке судьбе целой нации.

– Обнаружилась страшная вещь: оказывается, все их молитвы обращены… к сознанию! – в Его голосе слышались грусть, сочувствие. – Посмотри, что они, эти милые несчастные бабушки в платочках, просят в своих молитвах: повысить зарплату зятю, простить за съеденное яйцо во время поста, «пятерку» просят для внука на экзамене, исцелить от аденомы дедушку просят. Одни рациональные понятия! А вдруг то, чего они просят, пойдет им же во вред? Они, что ли, лучше знают, что им на пользу?

Он помолчал снова и продолжил, вздохнув:

– Смысл молитвы – в том, чтобы заглушить сознание! Когда ты сумел ни о чем не думать, ты – Вошел в Контакт с Богом! С Господом на языке сознания не разговаривают! Они ни малейшего представления не имеют о Вхождении! А без Вхождения разговора с Господом – не будет! Смешные, просят у Бога повысить пенсию, просят избавить от грыжи или запора. А вдруг, пока они на пять минут, даже на минуту из-за своего запора дома побудут, на улице в это время промчится машина с пьяным водителем, которая должна их сбить? А они просили от этого запора – избавить! Бог лучше Знает, что вам дать и что вам на пользу. Научитесь только Входить к Нему.

Он Видел то, что не под силу видеть ни этим милым фанатичным старушкам, ни миллионам других людей. Он Видел явное повторение той же ситуации, что и двадцать столетий назад: разделение Его Знания на знание для населения и Знание для Избранных, для Посвященных. Его это разделение – не радовало.

10. Наконец, я решился показать Ему то, что не показывал никому. Эта картина родилась случайно, такое не спланировать, не рассчитать, не подстроить. Она пугала меня, она так мощно воздействовала на мое состояние, на самочувствие, на успех или неуспех предпринимаемых действий. Она по-разному вела себя в разное время дня, при разном освещении.

Решившись написать картину на библейский сюжет, я ни разу не назвал, не называю и не назову эту картину иконой. Я знал, что не имею права писать икону, пока ни снизойдет Благодать Небесная, а чтобы снискать ее, нужно поститься не менее года, много чего нужно. Я мог говорить резкие слова по части действий людских, но допустить вольный, неоправданный, кощунственный шаг – написать икону, не пройдя необходимые для такого Допущения этапы, я не смел. Я называл это полотно картиной на библейский сюжет. Не более. Специально в правом нижнем уголке холста поставил свою подпись, что не принято у иконописцев. И я решился показать эту картину Ему.

Картина висела в офисе. Тузовский не раз уже рявкал на меня, мол, превратил офис корпункта редакции в мастерскую живописи, но дома как-то не творилось, а в офисе картины никому не мешали, наоборот, с любым посетителем быстрее возникал столь необходимый для дела внутренний контакт.

– У них такие получились странные лица… – невольно оправдывался я, когда мы остановились перед полотном, тем самым, на библейский сюжет.

– Чем же странные?

– Нечеловеческие какие-то. С такими лицами в книжках по фантастике у нас изображают инопланетян. Я наложил множество слоев краски, и вдруг – у Младенца проступили из пространства глаза. Потом у Его Матери. Но такие странные… Я накладывал краску слой за слоем, но опять проступали те же неземные, невероятные, необъяснимые глаза… Я еще никому это не показывал. Я боюсь. Боюсь не того, что за такую картину церковные фанаты могут меня побить палками. Я боюсь самой картины. Она воздействует. Она не просто воздействует, в ее присутствии появляется нечто необъяснимое, Иное…

– А как, скажи мне, персонажи Мира Иного можно писать в стиле реализма?

– Но ведь писали! Даже в стиле соцреализма.

– А это что такое?

– Этого лучше не знать.

– Я обратил внимание, еще там, в церкви, что все Лики у них – в земном, понятном для землянина изображении – И.Х. усмехнулся, но с грустью. – Опять в молитвах своих они обращаются к сознанию, к сознанием мотивированным образам. Иначе бы Малыш на руках у Матери не был таким розовощеким и упитанным. Этот Малыш – прекрасен, не спорю, хорошо, что Он – есть, что люди Так относятся к Нему, что хотя бы стремятся к чему-то, не только земными потребностями продиктованному. Но есть и Нечто Большее. Не только частный случай, приемлемый для данной планеты, не только земная проекция Этого Большего.

Я был искренне благодарен за то, что Он, носитель Высшего Знания, говорит с уважением, даже с благодарностью, о столь дорогой для меня скромной земной проекции Высшего Знания в лице храма, икон и куполов с крестами. Он с уважением относился ко всем религиям, считая, что религия несет Слово Божье, хоть и преломленное в человеческих головах. Сколько разных типов голов – столько и религий, людьми придуманных.

Мне это было очень понятно. Помогало воспитанное с годами понимание профессиональной этики. Журналист должен терпеливо выслушивать различные точки зрения, оставляя право за читателем выбрать свою. Это, если говорить о настоящих журналистах. Хотя бывают под личиной журналистов и профессиональные лоббисты отдельных точек зрения.

Он сказал тихо:

– Мне надо обойти все храмы в городе. Я хочу найти иконы, в которых есть, уж позволим себе перейти на непонятный для этих милых старушек язык, в которых действуют и Творят тонковолновые колебания. В такой картине, как та, с глазами инопланетян, они есть. Значит, она писалась в состоянии Вхождения! Надо и по музеям походить. Город-то – удивительный. Чего здесь только нет! Поводишь меня? Я не думаю, что ошибусь в своем отборе. Как у тебя со временем? Я добавлю тебе времени столько, сколько надо. А за картину – спасибо. В ней куда больше тихой, возвышающей, истинной молитвы, чем в столь неуместных для молитв бесконечных и не всегда добросовестных просьбах, обращенных во храмах к Господу. Не надо – просить! Господь Сам Знает, ЧТО Дать!

Он и так сказал слишком много. Обычно говорил значительно меньше. Мне стало спокойнее: если Господь (Высшие Силы, Вселенная Волн, Глубинный Мир, Пространство Иных Измерений) – за меня, за мое творчество, что могут стоить слова и действия тех, кто против меня, кто против моего творчества? Я не боялся противоречий с церковью (с проекцией, с частным случаем). Я боялся противоречий с Господом.

Следующую фразу Он уже не говорил, но, как не раз уже бывало, я Слышал Его без слов:

– Не стесняйся своей картины. Это Космос смотрит в тебя.

– На меня?

– В тебя!

Там были Глаза, из которых смотрит Вселенная. Глаза, которыми Вселенная – Смотрит. С холста, покрытого красками, в меня Смотрел Космос.

11. Есть явления, которые люди называют загадочными, феноменальными, невероятными, паранормальными, не укладывающимися в научное понимание. И, наверное, они правы в рамках своей земной логики. Ведь когда они считали, что Земля – плоская и стоит на трех китах, кругосветное плавание было бы для них феноменальным, паранормальным, не укладывающимся в научное понимание природы и мира. Но если подняться до понимания реального устройства Мироздания, хотя бы до видения бисубстанционной Вселенной, необъяснимые, паранормальные феномены становятся вполне логичны, даже обыденны. Ведь ничего особо загадочного не несут в себе сегодня кругосветные плавания. Всё меньше романтики в межпланетных путешествиях. А вот во Вхождении во Вселенную Волн для современного человека полно загадок, необъяснимых для науки, далекой от понимания реального устройства наших разнородных миров.

12. Хоть и сам Он велел откопать себя через тридцать пять лет, но к откопавшим Его людям Он проявил полное безразличие.

Перед тем, как быть закопанным и Уйти Туда, во Вселенную Волновую, Он собрал своих учеников. Среди учеников не было людей ни с внешностью Тузовского, ни Волчкова, ни даже Кричухина. Лица у них были – типично азиатские.

Собравшиеся ученики восприняли новость о предстоящем Уходе Учителя спокойно, невозмутимо. Речь шла о простом Переходе в другое состояние, и драматизировать Этот Переход не было смысла. Драматизируют переход обычно те, кому доступен Путь лишь в одну сторону: из состояния вещества в состояние волновое. Учитель был не из таких.

Первый раз Его откопали через двадцать восемь лет. Его тело находилось на территории, находившейся под властью строителей светлого будущего. Они откопали, подумали, ничего не поняли, закопали снова. Никакого упоминания в прессе о том, что тело бурятского ламы не поддается тлению, быть тогда не могло. Все, что не вписывалось в понятие «диалектический материализм», попадало под другой гриф: «закрытая информация».

«Открылась» подобная тематика лишь лет через семьдесят после Ухода Учителя. И писать про нетленного ламу стали все газеты, журналы, шли передачи по телевидению, по радио. Сенсацию нашли! Хотя для человека, имевшего представление об истинном устройстве Вселенной, никакой сенсации здесь быть не могло.

Учитель просил себя откопать, чтобы Вернуться из состояния Волнового в состояние Вещества. Вернуться к таким же людям. Но он не совершил такого Возвращения ни при первом откапывании, ни при втором, ни при третьем. Эти эпохи были ему не интересны.

Он ждал прихода эпохи Сынов Неба. Таких же, как Он. Расы людей, вхожих в Новые Измерения.

13. Поражают, конечно, произвол, невежество и тупость инквизиторов, отправлявших безвредных бытовых ведьм на костер.

Вот взяла ведьма, слепила куклу, пусть даже похожую на прототип. Проткнула иголками. Ну, и что прототипу? Пожалуйста, слепите куклу, похожую на меня. Прокалывайте до посинения. Я что, шелохнусь?

Не говорю о высотах, но даже магу среднего ранга, добившемуся скромных результатов, известна аксиома: никакого воздействия не окажет ваше колдовство без самого важного компонента: без Вхождения. А уж если вы извлекли из Пространства Иных Измерений «параллельный» (волновой) образ нужного вам человека (обычно он приходит в форме галлюцинации – материализованного ясновидения), и с этой галлюцинацией работаете, все те изменения, которые вы сумеете в галлюцинацию внести, реализуются в субъекте (или объекте) из Вселенной Вещества. Сотворение или изменение Параллельных Волновых Структур – вот где сила, не то что колдовская, сила – всемогущая.

Это Знание владевшие им всегда держали в тайне. Для них было достаточно возможности им пользоваться. Такой человек не станет хвастаться обретенными Сверхвозможностями и обретенным Сверхоружием.

14. – За все, что они натворили от Твоего Имени… – я морщился, я чувствовал себя неловко, я страдал от разочарования, от досады, от отвращения. – Нет, ну, положим, творили бы от себя, от своего имени. Ты склонен прощать, вся Твоя философия строится на прощении. Но почему они делали от Твоего Имени как раз то, что Этому Имени впрямую противоречит?! Костры инквизиции – от Твоего Имени?! Крестовые походы, со всем их грабежом и насилием, – от Твоего Имени?! Я вот не люблю большевиков – они церкви крушили. И не только за это их не люблю. Но они хоть искренне были безбожны, они хоть не скрывали – да, мы пришли от Дьявола, из того безбожного мира, где все равны, все безжалостны и все несчастны! Они ссылали и расстреливали священнослужителей. Но это было не от Твоего Лица! Не по Твоему Повелению! Некоторые церковные иерархи переметнулись на службу к большевикам. А истинных, искренних, Духом Освященных – на расстрел, на Соловки! На великую российскую Голгофу! А вот те, переметнувшиеся, те, лжесвятоши – они, якобы, продолжали службу Господу! С большевиками и чекистами в едином хоре!

Я прекрасно понимал, я был уверен: Он все равно уловит, услышит мои мысли. А в мыслях моих был не то что упрек, была попытка выяснения логики ситуации. Я безмолвно спрашивал Его:

– Ты же сам – за бедных, за обездоленных, за обиженных. На этих же идеях большевики пришли к власти. На Твоих идеях, по сути…

– Но зачем большевикам понадобилось храмы сносить?

Он понимал, Он отвечает что-то не то, как-то мелко отвечает, есть более важное, более существенное, глобальное, Вселенское значение этого отличия: отличия Его позиции от позиции каких-то большевиков. И есть за ними несоизмеримо более страшное, есть глобальное, Вселенское Преступление, несопоставимое по степени мерзости даже с превращением церквей в склады, в клубы, в бассейны и в станции метрополитена.

И Он сказал:

– Я хотел поднять всех людей, включая нищих, обездоленных, обиженных, поднять их до Царства Божьего. Бесконечно расширить слой людей с Живой Душой, способных к Вхождению к Господу. А большевики могли только опускать людей. Они уничтожали и почти уничтожили целый слой нации, когда-то нации блистательной, процветающей и талантливой, – слой Носителей Её Души.

15. – Не так все просто. Я ведь был ранен в битве при Стиклстаде. Я лежал со вспоротым животом. Меня подобрала простая крестьянка. Это был 1030-й год, XI век. Крестьянка знала травы, она меня выходила. И не надо этих сцен ревности! Как в ту эпоху я мог ее отблагодарить? Перевести сумму на банковский счет? Не было тогда ни счетов, ни банков!

– Но я же тебя ждала! Ты же не сразу после крестьянки своей вернулся! Ты еще где-то шлялся целых одиннадцать лет!

Грэя говорила довольно резко. Мужчина, сидевший в кафе за соседним столиком, наверняка наш разговор слышал. Иначе смог бы есть. Но он сидел, открыв рот, а котлета перед ним остывала.

– Я ушел в Константинополь. Служил там у монарха. Викинги были лучшими воинами той эпохи.

– А я каждое утро выходила на фиорд, ждала, когда же мелькнет полосатый парус. Паруса мелькали, другие воины возвращались, а ты…

– Если б я вернулся раньше, да без дружины, твои же брательники меня бы убили. Если б я сам на них напал, я бы легко один шестерых перерезал, ты об этом прекрасно знаешь, но я-то не хотел вражды!

Мужик за соседним столиком поперхнулся. Грэя еще повозмущалась моим поведением, но со времени тех событий прошла уже почти тысяча лет. Грэя была отходчива. А с крестьянкой той у меня действительно не было иного средства расплатиться, я просто улучшил ее породу в последующих поколениях. Каждая из них о таком мечтала, не всем удавалось, но эта заслужила. По понятиям той эпохи мои поступки были совершенно нормальными поступками викинга-воина.

Сожалел я совсем о другом. Много позже, шел уже XIV век, когда Грэю осудили за колдовство и отправили на костер, я ведь был среди тех поганых судей. Ни оправдания, ни прощения я себе не находил. Но Грэя великодушно умалчивала об этом эпизоде. Хотя, возможно, женщина скорее простит то, что я отправил ее на костер, чем то, что почти тысячу лет назад я где-то одиннадцать лет шатался, перебирая красоток Восточной Европы и Ближней Азии.

16. Когда у Виктора Михайловича Баранова заканчивался запой, он усиленно, активно зарабатывал. Проработавший много лет шофером, он имел обширные связи в автомобильном мире, и долго не кончавшаяся эпоха социалистических дефицитов открывала для него простор для неплохого заработка. Не надо было подслушивать его разговоры по телефону – голос у него был такой, что его телефонный разговор с лестницы слышишь, а то и со двора. «Карбюратор, генератор, термостат, резина с шипами» – громко, будто в рупор перечислял он хорошо знакомые ему автомобильные термины, что-то кому-то доставал.

Потом он выходил на кухню и гордо показывал всем, кто там был, пачку стодолларовых купюр. Мы невольно вздыхали с облегчением: скоро у нас будет новый сосед – уж с такими деньгами Виктор Михайлович запросто из коммуналки выберется.

Но Виктор Михайлович находил более достойное применение своим деньгам. В квартире появлялись мужчины с сизыми от выпивки лицами, разгар застолья у них приходился часа на два ночи, мощный рупор Баранова от выпитого становился еще мощней, спать никто из окружающих не мог, в районе трех приезжала милиция, снова уезжала, застолье шло часов до шести утра. И так – каждый день.

По телефону звонили мужские голоса, спрашивали про карбюратор, про термостат, про Виктора Михайловича, но тот был не в состоянии что-либо внятное ответить: он был занят кое-чем несоизмеримо более важным, чем карбюратор или шипованная резина.

Когда деньги заканчивались, резина и карбюратор обретали свою былую значимость, и Баранов повисал на телефоне ровно до следующего поступления денег. Потом снова ребята с сизыми лицами становились роднее и ближе, чем покупатели запчастей к автомобилям. И так – без конца.

17. Ульрике не сразу поняла, что с ней делают. В принципе, любая из них, из женщин, не сразу понимает, что с ней делают. Но сколько бы с ней этого ни делали, сейчас все было по-другому.

Видела Его только она. Для миллионов телезрителей Он оставался невидим. Да и для нее, для Ульрике, Он возник из пространства неожиданно, мгновенно, будто сверхускоренный проявитель сработал. О Его появлении Ульрике могла догадаться по реакции в зале. Будто коллективный оргазм охватил этих вопящих, мечущихся людей – ее зрителей, ее слушателей. Пронзающий, обжигающий оргазм.

Большую часть своей жизни Ульрике провела тихо, скромно. Она любила вязать на спицах. Хорошо получалось, изысканно. Тихо напевала она, перебирая петли, завязывая едва различимые узелки. Она и не думала, не предполагала, мечтать не могла о большой сцене, об ошеломляющем успехе, но все в ее жизни пошло по-другому, когда на теле у нее, на левом боку появились три незаживающие точки…

Их появление трудно было связать с каким-то воздействием материального характера. Она ни на что не натыкалась своим левым боком, рядом никого не было. Тем не менее, Ульрике сразу помазала эти точки йодом. Она только что проводила в аэропорт того самого «совка», союз с которым предсказала ее мать. Он был художником, но каким-то непонятным. Многое в нем было странным для Ульрике, настораживающим.

До самого прощания в аэропорту он не смел к ней прикоснуться. Лишь в самый последний момент приложил к ее щеке свои теплые губы. Странный человек. Загадочная русская душа? Или просто тот тип художника, пребывающий в разных состояниях, разных плоскостях, разных мирах одновременно?

Самолет улетел. От Осло до Санкт-Петербурга два часа полета. Плюс два часа разницы поясного времени. В полдень он вылетел, этот человек, этот «совок», в четыре после полудня он уже дома, на своей земле. А норвежским вечером, когда у «совка» уже ночь, появились эти три точки.

Потом ее пение нечаянно услышал известный продюсер, потом выход дисков, телевидение, гастроли. Все, как в фильме, как в сказке. Ульрике тоже приложила немало усилий к собственному успеху, но все это было без напряжения, с удовольствием. Сотни тысяч поклонников писали ей письма. Ее забрасывали цветами, подарками. Все довольно банально. А она просила продюсера устроить гастроли в России.

– Что тебе там, в России? – пожимал плечами известный продюсер.

И правда – что?

Она гастролировала по Европе, Америке, Азии, даже в Африке и в Австралии дала несколько концертов. Она чувствовала в себе такие силы, такие возможности, что если б зрители и слушатели были на Луне, на Марсе, на Юпитере, она бы полетела туда. Но особенно привлекателен для нее был почему-то Сатурн.

Вопрос о сексе инобытийных сущностей с землянками еще долго будет оставаться неисследованным, непостижимым. Как представить себе союз козлов с улитками, если, например, на одной планете обитают козлы, а на другой – улитки? Сложно представить, но можно. А вот совокупление полевой, энергетической структуры с биологической особью – это выше воображения. Для Него было без разницы, где Он застанет Ульрике. Его все равно никто не видел. Ему не мешали ее одежды, ее белье. Он проникал сквозь любые препятствия, сквозь любые расстояния и растворялся в ней. Растворялся в каждой ее клеточке, в каждом, самом потаенном, участке ее тела, столь желанного для сотен тысяч поклонников.

Происходящее с ней не могло не вызвать оргазма у поклонников. И ряды поклонников множились. Но беременна она стала не от них. Она Знала – от Кого.

Может быть, и правы были отцы церкви, принявшие восьмого октября 451 года на Халкидонском соборе путем общего голосования третью версию? Она мало чем отличается от столь привлекательной для человеческих амбиций первой версии. И вся разница: до рождения ты соприкоснулся с Господом или уже после. Или в зрелом возрасте, или в глубокой старости.

18. Одним из первых действий большевиков в деле построения светлого будущего в сфере железнодорожного транспорта была повсеместная переделка пассажирских вагонов из первого класса в третий класс. Случаев переделки третьего класса в первый – не было. И быть не могло.

19. Умер Кричухин, как и миллионы немолодых людей, от инсульта.

В представительстве одной норвежской фирмы ему подарили небольшую статуэтку медведя из горного норвежского хрусталя. Подарок был для него несказанно дорог: для Михаила медведь по сути – родственник.

Дома Кричухин, распираемый от радости, показал статуэтку новому соседу, въехавшему вместо Славика. Он пытался любить соседа, каким бы тот ни был. Сосед взял в руки статуэтку, повертел-порассматривал, потом, как бы в шутку, бросил ее к себе за пазуху. Михаил Понайотович очень расстроился, упрашивал соседа вернуть медведя, объяснял, как дорог ему этот подарок, предлагал медведя на что-нибудь обменять. Сосед широко улыбался в ответ, а потом вылил на Кричухина что-то грязное из кастрюли и ушел к себе. Михаил Понайотович долго не мог уснуть, вставал, курил. Когда инсульт хватил его, Кричухин упал в своей комнате на пол. Не в силах помочь себе, вызвать «скорую», он двое суток громко стонал, лежа на полу. Когда Кричухин затих, сосед набрал по телефону «03».

Врач открыл дверь в комнату.

– Угу, – кивнул с пониманием в ответ на остановившийся на нем взгляд благородных синих глаз Михаила Понайотовича и уехал, бросив:

– Трупы – не возим!

После «скорой» приехали три угрюмых мужика. Один заполнял бумаги, двое запихнули тело Михаила Понайотовича в мешок и увезли.

Новый сосед среагировал однозначно, по-советски: пока Кричухин еще лежал и стонал, он срочно, в один день, оформил брак с такой же, как сам, алкашкой. Молодой семье ДАЛИ освободившуюся комнату скончавшегося соседа. Супруги отнесли книги Кричухина в книжную лавку, хрустального медведя – в сувенирный ларек, а рукописи – сдали в макулатуру. Только мешком с красивой эмблемой фирмы Эберхарада Вильде стали пользоваться сами.

20. – Смотри, какой негодяй: Брежнева передразнивает!

– А ведь государство его в университете обучает!

– Бесплатно!

Действительно, бесплатно обучали, стипендию платили, даже повышенную. Правда, за эту стипендию штудировали мы марксистско-ленинскую теорию. Нам, будущим журналистам, она была чрезвычайно нужна.

– Вот видишь: получает от советской власти повышенную стипендию, а сам советскую власть ненавидит.

– Брежнева дразнит…

Передразнивать Брежнева у меня действительно получалось. Но, признаюсь, копировать его речь довольно легко: здесь и набор фраз характерный, и интонация. С любой интонацией произнеси «с чувством глубокого удовлетворения» – и сразу ясно, откуда это. Куда сложнее имитировать речь человека, говорящего без столь узнаваемых звуковых и лексических особенностей.

В те времена не в искусстве имитации был особый шик. Эффектным выглядело то, что ты не боишься. Уже не сажали в тюрьму за анекдоты, как при Сталине, но все равно это было еще довольно опасно. Во всяком случае, вылететь из университета, да еще с факультета журналистики, можно было запросто. Вы – передний край идеологической работы! – твердили нам неустанно, а тут… Брежнева дразнит!

Это Вхождение мне далось несколько легче других: я Вошел в плоть и кровь, в мозг и память своей сестры Милочки, той, какой она была тогда, двадцать пять лет назад. Она права, у нас общие гены, и это Вхождение было довольно простым. Но я Вошел в ее облик не в ее роли, а всего лишь в роли слушателя, зрителя, наблюдателя. Нехорошо, конечно, подслушивать чужой разговор. Хоть он и впрямую касается тебя. В принципе, я догадывался и тогда, какие вопросы Милочка с Кесаревым обсуждают и какую судьбу мне готовят.

Есть ли смысл сегодня, через двадцать пять лет, использовать кристалл Вхождения лишь ради того, чтобы выслушать заново то, что знал уже двадцать пять лет назад? По сути – подслушивать? Вхождение надо использовать крайне аккуратно. Нельзя в белых перчатках, искрящихся кристальной чистотой, стирать дорожную грязь с ботинок. Не отстираешь потом.

И я не стал дослушивать их диалог обо мне.

21. Выйдя из внутреннего естества Милочки, того, которым оно было двадцать пять лет назад, я невольно оказался у стен родного дома. Нет, не внутри его. Снаружи. Между мной и домом будто образовалась граница. Непреодолимая. Невдалеке начинался парк, за ним пляж и залив. Пляж потом заасфальтируют, залив засыплют, деревья повырубают. На месте Вольного острова будут стоять жилые дома, на месте купальни будет остановка троллейбуса, на месте спасательной станции – кольцо трамвая. Забрался я в эпоху довольно давнюю. Но я ходил по этим местам и вспоминал.

Поскольку в истории очередность происходящего зачастую перепутана, я не мог сказать точно: то ли история нашей семьи повторяла с небольшими вариациями историю нашей страны, то ли в истории нашей семьи была заложена программа, заложен информационный код со страшной для страны судьбой, когда за вину одних платили другие, платили их жертвы. В нашей стране все шло так же подло и нелепо, как в нашей семье. И как миллионы людей побросали свои дома, побросали места, где сделали они свой первый в жизни шаг, места, где жили они, взрослели и любили, места, где остались могилы отцов и дедов. Побросали, спасаясь от страшной, безысходной, бесплодной в огромном и плодовитой в мизерном большевистской бациллы. Те, кто их грабил и убивал, с одной лишь целью – завладеть их имуществом, почему-то так и остались нищими.