Текст книги "Сын Неба"

Автор книги: Леонид Леонидович Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Глава третья
Путь в Иное

У Него был удивительный взгляд. Спокойный, уверенный и одновременно великодушный. Взгляд человека, который выходит на старт, зная, что все равно, при любых обстоятельствах, именно Он придет к финишу первым. Взгляд человека, который, выходя на борцовский помост, легко дает вам обхватить себя, бросить на ковер, потому что все равно, при любых обстоятельствах, в итоге вы будете на ковре на лопатках, а Он – сверху.

1. – Я – не Игорь Храмцов, – поднял Он на меня глаза в ответ на мое удивление. Внешнее сходство было у них очень большим. Но как Он проник сюда, в камеру?

Я не знал, как теперь к Нему обращаться. По имени и фамилии? Но это был уже кто-то Другой. Осторожно, будто прощупывая лед на прочность, желая перейти замерзшую реку, я назвал Его сокращенно, первыми буквами имени и фамилии: И.Х. Это наименование оказалось сродни «опечатке по Фрейду», как формулируют подобное явление психологи.

У Него был удивительный взгляд. Спокойный, уверенный и одновременно великодушный. Взгляд человека, который выходит на старт, зная, что все равно, при любых обстоятельствах, именно Он придет к финишу первым. Взгляд человека, который, выходя на борцовский помост, легко дает вам обхватить себя, бросить на ковер, потому что все равно, при любых обстоятельствах, в итоге вы будете на ковре на лопатках, а Он – сверху. Взгляд человека, который садится за игорный стол и проигрывает вам, проигрывает, потому что все равно, при любых обстоятельствах, в итоге верх будет – за ним. Эти люди никогда не боятся проиграть на каком-либо из промежуточных этапов.

2. Мы сразу нашли общий язык, потому что оба исходили из того, что душа первична по отношению к телу. Какой иначе смысл в самом существовании тела? И если мы поставили перед собой цель – максимально продлить земную жизнь тела, мы ничего не добьемся, работая только с вторичной субстанцией. Есть вещи первичные, вещи базовые. Именно в них – решение проблем и вопросов вторичных субстанций.

Только в материалистически изувеченном сознании могла родиться поговорка «В здоровом теле – здоровый дух!» Простите, часто вам доводилось встречать здоровый дух в здоровом теле? Поговорка явно дошла до нас в усеченном варианте. Изначально она звучала так: «Дай Бог здоровому телу здоровый дух!» Но как можно было допустить слова «Дай Бог» в стране красноармейцев, физкультурников и значкистов ГТО? Нужно ли с ними говорить о духе? Главное – мышцы, бицепсы, трицепсы. Во имя защиты Отечества!

Почему же их Отечество все время необходимо было защищать? Почему именно их Отечество вызывало столько тревоги, подозрения, ненависти, вражды?

В их Отечестве победил культ тела. То есть культ чего-то вторичного. В нем – в этом теле – якобы, здоровый дух.

И.Х. ставил ситуацию с головы на ноги: «Здоровому духу – здоровое тело!». Именно Он навел меня на мысль о первичности Воскрешения Души. Мы ничем не поможем телу, если душа – мертва. Воскресив Душу, более высокую ступень, мы сможем воскресить тело – лишь оболочку, упаковку, футляр для Души.

Оставалось только загадкой, почему Он пришел именно ко мне? Он никогда не объяснял ни свои слова, ни свои действия. Я мог предполагать такую версию: Он – Знал, как на самом деле умер Виктор Михайлович Баранов, Он – Знал, как на самом деле умер Вадик-диплодок. И Он пришел сюда, в камеру.

3. Был до рекорда, установленного в 1968 году Бимоном, мировой рекорд по прыжкам в длину – 8 м 12 см. Установлен он еще в 30-е годы, три десятилетия не могли его побить. Побил американец Бимон. На олимпийском уровне каждый сантиметр, каждая доля секунды, каждый килограмм, превышающие прежний олимпийский рекорд, – это немыслимое достижение, эпохальное событие. Тридцать лет не могли прыгнуть хотя бы на сантиметр дальше. Бимон прыгнул. На 8 м 13 см? Нет. И даже не на 8 м 14 см. Он прыгнул на 8 м 90 см.

С чем еще можно сравнить преодоление олимпийского рекорда по уровню сложности? Рекорды возможны не только в спорте. Почти в любой сфере человеческой деятельности есть свои рекорды. Можно преодолевать недосягаемую планку. Но можно и преодолевать планку, поднятую вдвое, втрое, вдесятеро выше. Эту возможность открывает – Вхождение.

Можно ли обучить человека прыгнуть дальше, чем это сделал Бимон? Можно. И, похоже (я не являюсь, конечно, знатоком в вопросах спорта), рекорд Бимона, рекорд, казавшийся запредельным, недосягаемым, уже побит. Можно обучить человека побить любой, казавшийся немыслимым, рекорд. И мы обучим вас этому прямо сейчас: надо тренироваться, тренироваться, тренироваться…

По этому же принципу мы обучим вас методике Вхождения: тренируйтесь, тренируйтесь, тренируйтесь. Тренировка концентрации внимания несоизмеримо надежнее и реальнее приблизит вас к постижению Пространства Иных Измерений или Вселенной Волновой, или Бытия Господа, чем сказочно расписанные гипотезы о Сотворении Мира.

4. Характер работы нашего мозга сродни построению этой книги: мы пытаемся сконцентрироваться на развитии интересующей нас темы, но хаотичное мыслеобразование все время выбивает нас из состояния концентрации.

Жизнь человека никогда не складывается из последовательно развивающихся в виде готового сюжета событий, логически выстроенных, без противоречий, без парадоксальных несоответствий одного эпизода другому, одного поступка последующему, одного мнения – сменяющему его. Жизнь отредактированная – это не жизнь. Не веришь почему-то логически последовательным текстам. А тот сумбур, который подчас выливается на читающего с каких-то сумасбродных, фантасмагорически построенных страниц, недопустимых с точки зрения мыслящего линейными категориями редактора, этот сумбур оказывается несоизмеримо реалистичнее и правдивее грамотно выстроенных, вылизанных, причесанных строчек.

Хотя, конечно, такой текст выглядит неопрятным, непрофессиональным, не «от головы» он пришел. Включилось нечто большее, чем ум, писание текста понеслось само, будто кто-то со стороны его диктовал. Я не знал, что будет дальше, я и сейчас не знаю, чем все описанное здесь кончилось. Или кончится.

Или не кончится.

5. Вроде бы все вокруг оставалось реальным, все, к чему привыкли глаза: та же решетка, та же тяжелая дверь, та же убогая койка в камере. Но непонятно, откуда взялись эти люди: они были в мягких широкополых шляпах с перьями, на поясах у них висели шпаги, оттопыривая кромки свободно висящих плащей-накидок. Вроде бы – не сон. Сны – не такие. В самых разных, в самых неожиданных формах осуществлялась Трансперсонификация. Не удивлюсь, если в следующий раз окажусь в Древнем Риме в облике гладиатора или на строительстве пирамид в роли раба или гастарбайтера. Потом я стану растением, зверем, металлом, газом, звездой, планетой, понятием. Это элементарно, если я стал Им – более высокой ступенью.

Одного из пришедших я узнал сразу – такое воспоминание не спутаешь, не вытрешь из памяти. Он резко выделялся среди остальных. По малейшему жесту кидались исполнять его команды остальные. Я хорошо запомнил его. Он возглавлял тройку судей, когда мне было предъявлено обвинение в связи с Дьяволом за то, что я впервые стал использовать в медицинской практике такую обыденную и не вызывающую сегодня вопросов практику лечения, как уколы.

Да, сегодня каждый ребенок, еще не начав говорить, уже хорошо знает, что такое укол. Но несколько столетий назад эта, довольно безобидная на сегодня, процедура вызвала резкое противостояние со стороны церкви. Со дня изобретения уколов до их широкого внедрения в медицинскую практику прошло более пятидесяти лет. Я был из первых врачей, кто делал уколы. И я сидел за это в тюремной камере.

И вот – о, чудо! В камеру пожаловал тот самый человек, подписавший тот самый приговор, из-за которого я – здесь.

– Всем уйти! – скомандовал он, когда дверь камеры открыли и он уселся на убогой койке рядом со мной. Мы остались одни. Лицо его странно напоминало лицо старшего лейтенанта Добрецова. Ой, простите, капитана Добрецова. Что ему нужно? Четырнадцать мышей? Да тут их столько, что и шестнадцать, это, наловлю.

Он подробно и трогательно, как ребенок заботливой маме, рассказывал мне о том, что тяжело, что неизлечимо (по представлениям той эпохи) болен. Он обещал мне освобождение. Обещал деньги. Много. Он хотел жить. Он умолял:

– Сделай мне… это… Тот самый – укол!

6. …Это сегодня нет для меня во Вселенной более очаровательной, более желанной женщины. Но при первой встрече я оказался не в ее вкусе, и она не в моем. Хотя это было уже совершенно неважно. Внешность чужого человека может иметь значение для первого знакомства. Внешность родного человека – это внешность родного человека. С ужасом подумаю – ведь если бы мы познакомились в другой ситуации, мы просто прошли бы мимо друг друга. Я бы смотрел на лицо, на ноги, на что там еще мужики смотрят? Какое у Лены лицо? Я отвечу: родное. Какие у Лены ноги? Родные. Все до мельчайшей клеточки – родное. Мы даже родились в один день – двадцать шестого мая. Только я на пять лет раньше.

Это была первая женщина в моей жизни, которой я с огромной радостью делал подарки. Потому что она никогда о них не просила. Даже когда я впервые принес ей подарок, реакция была довольно странной:

– Я не возьму это! Я не привыкла.

– Привыкай!

Бывают такие «раскрутчицы», которым дай это, дай то. Купи это, подари то. И не без успеха они мужиков «раскручивают»: мужики дарят, покупают, дают деньги. Но когда настанет час закрыть такую «раскрутчицу» своим телом от опасности, отдать ей донорский орган или пожертвовать еще чем-то важным, жизненно важным, ради нее… Ты получила свои кольца, сережки, сапоги, сумки – на что ты еще рассчитываешь? На жертву во имя любви?

Это – не для тебя.

«Раскручивай» дальше. Но если ты начала с того, что построила ОТНОШЕНИЯ с мужчиной, он с радостью все подарит, все отдаст. Без сомнения, без оглядки. Он будет счастлив отдать тебе самое дорогое, сделать для тебя самое важное.

С нашей первой встречи прошло тринадцать лет. Мы встретились не юными: тридцать четыре и тридцать девять. До этой встречи повторялась одна и та же цепочка развития отношений: очарование первой встречи, обжигающая любовь, страсть. Следующий этап: их угасание, охлаждение, разочарование. Впервые в моей жизни цепочка эта шла по нарастающей: Лену я любил еще до первой встречи, даже окажись она трижды не в моем вкусе! При первой встрече я любил Лену еще больше, через год совместной жизни любил еще и еще (хотя более казалось невозможным), а через два-три года эта планка возможного в невозможном поднималась выше и выше. Еще выше она сегодня – через тринадцать лет. Дух захватывает, как подумаю, что будет дальше: лет через сорок, восемьдесят, сто двадцать…

Почему все так получилось? Может быть, эта встреча предопределена еще до нашего рождения? А может быть, главное – в другом. В том, что мы ПОСТРОИЛИ свои отношения. Внешность с годами меняется, она не представляет особой ценности. Материальное положение меняется порой совершенно непредсказуемо, и оно – по сути ничто. Что же – самое ценное, самое важное? Самое ценное, самое важное – ОТНОШЕНИЯ. Мы начали строить их еще в первом телефонном разговоре. Мы строим их и сейчас. Мы преодолеем любые сложности, любые препятствия, мы найдем совместное решение в любой сложнейшей ситуации. Потому что тот, кто сразу получил готовый рай, тот зачастую теряет его при первом же дыхании серьезных испытаний. Кто свой рай строил, созидал, Творил, тот, по сути, Творцу подобен.

А для Творца (хорошо, если Он все-таки есть, хорошо, если Он дает вам шанс узнать, что Он – есть!), а для Творца подвластно – все.

7. Себе, земному, он спешил вкачать Программу Управления Временем. Тогда Ему (уже не ему с маленькой буквы, этому самцу земного подвида) легче будет переходить из вещества в волны. Тогда Он в форме волны пройдет сквозь любые стены. Тогда Он сможет поменять свои внутренние органы из вещества на волновые, построенные из кирпичиков Тонкого Мира. Сможет вывести из организма старые органы, выработавшие свой ресурс, заменить их новыми, обновляемыми до бесконечности.

След на теле в месте введения Программы никогда не заживает, три точки на Его (его земном!) левом боку никогда не исчезнут с поверхности кожи. Даже если кожа поменяется. С замены выработавших ресурс органов начинается омоложение организма в целом. Последней поменяется кожа. Она, как у пресмыкающихся во время линьки, просто слезет чулком. Под ней уже наросла новая, юношеская. И вот Он, вчерашний зрелого возраста мужчина, сегодня – с тем же, со своим, лицом. Только лицом без морщин и старческих пятен, без плеши на голове и волос на ушах, сегодня Он вдруг, в одночасье, – с лицом юноши.

8. Больше всего их раздражало Ее спокойствие. Оно просто невыносимо было – Ее спокойствие. Они всякого ожидали от своих жертв – криков, воплей, угроз – только не этого уверенного в себе, бесстрашного, всепобеждающего спокойствия.

Золотым сиянием переливались в лучах яркого, сильного южного солнца Ее длинные волосы. У обычных испанок волосы были черные, а у этой ведьмы – золотые, огненно-рыжие, будто языки пламени инквизиторского костра.

Уничтожался, выжигался целый слой населения. Слой, которому был доступен Этот Контакт. Эти люди обвинялись в сообществе с Дьяволом, потому что они – Знали. Их Знание вызывало сильнейшую тревогу у представителей бизнес-структуры с богатой недвижимостью, с толпами клерков в сутанах и рясах. Не надо было этой структуре, чтобы кто-либо – Знал. Тех, кто Знал, – сжигали. Оставались лишь те, кто слепо верил, а эти не могли – Знать, неспособны были – Знать.

Грэя была на такой ступени Вхождения, что ни убить, ни сжечь, ни растоптать Ее уже было невозможно. Даже железным спецслужбам церкви от Его Имени. Эти спецслужбы готовы были как угодно замарать Высшее Тайное Знание, сжечь Его носителей, лишь бы не потерять клиентуру для своего бизнеса на душах людских. На все, что противоречило интересам их наживы, они вешали одинаковый ярлык: это – от Дьявола!

Конечно же, в их представлении Грэя была от Дьявола: с яркими золотыми волосами, с утонченными чертами лица, со странными, необъяснимыми с точки зрения трехмерного пространства и одномерного времени способностями, за которые путь один – на костер.

Но странная вещь произошла, как только первые языки пламени коснулись Грэи. Она – исчезла. Вот только что стояла, привязанная к столбу, и вдруг – нет Ее. Только веревки пылают, да столб обугливается.

Для инквизиторов так и осталась загадкой, куда же Она подевалась? Кто спас Ее? Инквизиторы так никогда этого и не поняли по очень простой причине: с ними была религия, с Ней был – Бог.

Она спасется еще много-много раз. Как Она это делала и как Она это сделает в день Конца Света, мы еще расскажем в этой книге. Можно бы рассказать и сейчас, но лучше – позже, когда мы пройдем, минуем еще несколько подводных камней на пути к Высшему Тайному Знанию.

9. Город был погружен в темноту, электроэнергия не поступала, а время стояло зимнее, темное. Грэя не заметила, как этот мальчишка подкрался сзади. Она шла медленно, думая о своем. Ей удалось отоварить карточки (что, кстати, не каждый день удавалось), хотя 125 граммов хлеба, полагавшиеся при Ее интеллигентском социальном статусе, практически не оставляли шансов на выживание.

Да тут еще этот мальчишка. Ему было лет десять на вид, хотя его внешность Она не могла толком разглядеть из-за темноты. Возможно, ему было и двенадцать, и четырнадцать, но голод, темнота и страх лишили его признаков возраста. Он выхватил у женщины хлеб, жалкий, крохотный кусочек, довесочек, граммов на двадцать пять, потому что стограммовый кусочек из своих ста двадцати пяти Грэя накрепко зажала в руках.

Выхватил и побежал. Он бы и убежал, но шагах в десяти поскользнулся, упал и застонал от боли. Он не знал, он не мог знать, не мог догадываться, у Кого он выхватил хлеб. А обидеть Этих Людей безнаказанно невозможно. Он бы упал и летом, безо всякого льда, Грэя сумела бы его остановить, сбить с ног одной своей мыслью в любой ситуации.

Грэя подошла к мальчишке, помогла ему подняться. Он глядел на Нее глазами, полными ужаса, и заглотил, не жуя, тот кусочек, двадцатипятиграммовый. Грэя отдала ему остальные сто граммов и медленно пошла по улице Галерной (в то время, в блокадное время, – улице Красной) к своему дому.

Она была уже на той ступени Вхождения, что могла питаться энергией Космоса. Она могла обходиться без хлеба, Она даже кровь сдавала для раненых, хоть и не нуждалась в донорских пайках.

10. Все свои игры мы выдумывали сами. Одно время любимой игрой была игра в мигалки. Надо было Войти внутрь себя, в Волновую Вселенную, и там – то гасить, то зажигать звезды. Потом смотреть в иллюминаторы (можно использовать телескоп) и ловить момент угасания звезды во Вселенной Вещества или, наоборот, ее вспыхивания. Это очень красиво. Вы уж простите, мы нечаянно погасили ваше Солнце, но вы не скоро об этом узнаете: скорость и фазы времени у наших Вселенных – разные.

Более новой игрой для нас была игра в прятки. Сначала Грэя Входила в Иное Пространство и отправлялась в эпоху на свой выбор. Я знал Ее вкусы и отправлялся искать Ее на какой-нибудь из планет провинциальных галактик.

Эти прятки таили в себе массу опасностей, особенно когда Грэя находила себе место на небольшой планете, красивой, объятой океаном, поросшей зеленью, густо заселенной, но никогда не жившей спокойно. Планета эта была одиннадцатой по местоположению от гревшей ее звезды, если отсчет вести по измерениям Вселенной Волновой, и третьей по счету – во Вселенной Вещества. Однажды я нашел Грэю в башне какого-то огромного замка. Для обыкновенного человека, не владеющего Вхождением, выбраться оттуда было бы просто немыслимо. Однажды мне пришлось сразиться с какими-то странными людьми, закованными в металл, увешанными допотопным оружием. Они наивно полагали, что их металлические одежды сделают их неуязвимыми от оружия врага. Видимо, они даже не предполагали, что есть оружие, для которого их доспехи и латы – все равно, что жестянка для противотанкового снаряда.

11. В 30-е годы три четверти населения советской страны считали, что большевизм – это хорошо, одна четверть – что плохо. Товарищ Сталин эту четверть методично и неумолимо уничтожал.

По Закону Вселенского Равновесия неизбежен обратный ход. Теперь сторонники большевизма, оболваненные большевизмом, неминуемо должны исчезнуть. Это – Закон. Это – неминуемо. Как? Другой вопрос. Это они – расстреливали, ссылали в лагеря. С ними ничего подобного делать не будут.

Они просто – не Войдут.

Им не пройти сквозь все предстоящие катаклизмы в двадцать второй век, в двадцать третий, в двадцать четвертый во Вселенной Вещества. Им не Войти во Вселенную Волновую. Даже если их обучить, как Войти, ничего не получится. Они просто интеллектуально не готовы воспринять Алгоритм Сверхвозможностей. Они не смогут Войти, пока не очистятся. Пока не очистятся от той вирусной программы в мозгах, которая внедрялась в их многострадальное сознание столько лет. Не Войдут, пока воспринимают лишь простые ответы, однозначные решения. Пока им не выйти из трехмерного пространства и одномерного времени.

Но не так все категорично. Ведь Войти может каждый, если…

12. – Я возьму тебя в двадцать второй век, в двадцать третий, в двадцать четвертый. У тебя разгладятся морщины. К тебе вернутся юношеские формы. Тебе снова будет двадцать лет.

Не считай себя старухой. Какое мне дело до твоей внешности? Я сделаю с ней, с твоей внешностью, то, что сам захочу. Я нашел Тебя. Может ли хоть что-то сравниться по важности с самым главным, самым заветным, самым значимым в этом мире: в этом мире есть Ты…

13. Кого бы мы еще взяли ТУДА? Не так уж и много этих людей. Есть версия, что души советских людей вообще не проходят в Тонкий Мир, так и толпятся у Входа. Может быть – не всех? Были же и среди советских – и приличные, и творческие, и талантливые. Именно такое предположение высказал я лектору, утверждавшему невозможность прохождения советских душ в следующее измерение. Обидно было и мне, и всем вокруг сидящим – все ведь, хоть в прошлом, но – советские. Лектор утверждал, что есть понятие коллективной кармы, и человек не в силах преодолеть притяжение коллективного.

Интересно, Игорь Храмцов преодолел? Кто еще мог бы? Трудно сразу ответить. Наверное, Михаил Понайотович? Не Волчков же.

Как-то позвонил Кричухин и сказал очень приятную для меня вещь:

– Вы, Сергей Леонидович, за полгода освоили сложнейшую специальность, которую иные по десять лет осваивают.

Он имел в виду публикацию моей статьи в одной из городских газет. Там был элемент интервью с президентом одной из западных фирм и мнение еще ряда бизнесменов о развитии бизнеса в России. Заголовок представлял из себя смешение впечатлений детства с впечатлениями горбачевской эпохи: «Идет процесс, качается, но все-таки идет».

– Вы освоили международную журналистику. Иные долго этому учатся, но так и не осваивают.

Миса, конечно, преувеличивал, но ему были приятны мои успехи, потому что учителем своим именно в международной журналистике я считал его. Ему я достался совершенно необстрелянным в этом плане, к иностранцам (по инерции совковых понятий) я подходил с испугом: вдруг меня будут таскать потом, допытываться, о чем же я с ними говорил? И тут я оказался на крупной международной промышленной выставке. Вместе с Кричухиным. Для начала мы обсудили, кто в нашей паре будет выдаваться за главного. По всем внешним данным – Миса: седины, придающие солидность, крупные очки. Высокий, худой старик с благородными чертами лица. Да еще и на двадцати языках свободно чешет. Конечно же, главный в нашей паре – он.

Кричухин возразил. В качестве примера привел старый анекдот. В анекдоте Юрий Владимирович Андропов уговорил своего водителя дать ему сесть за руль. И погнал по шоссе на скорости под полторы сотни. Гаишники всполошились, пытаются остановить. Один догнал машину на мотоцикле.

– Ну, кто там, кто там едет? – кричит ему майор с пульта в переговорное устройство.

– Я не знаю, кто там едет, но за рулем у него – Андропов…

Так и у нас. Фирмачи видят: за рулем у меня – Михаил Понайотович Кричухин. Кто же тогда я?

Мы пошли по стендам. Остановились у голландской фирмы, заговорили. Прессу фирмачи всегда принимали охотно и приветливо. Слушая переводчицу, которая работала с голландским менеджером, слушая ее профессиональный английский, Понайотыч деликатно улыбался. Потом извинился и заговорил на чистом фламандском. Менеджер аж подскочил от счастья, принес нам по рюмке голландской можжевеловой водки, переводчица молча удалилась, а менеджер побежал за президентом фирмы, известить, что на стенд пожаловал господин со свободным фламандским, а с ним – еще один, который важно молчит. А что мне говорить, я все равно по-фламандски ни бум-бум, да и по-английски спотыкаюсь, это Кричухин меня со временем хорошо подтянул с разговорной практикой.

Президент был очень рад встрече и сказал, что фирма ищет кандидатуру представителя в России, им нужен человек со знанием фламандского, зарплата приличная, а работа – не очень утомительная. В принципе, я знал, в чем она заключалась в те годы: сиди в офисе с пачкой денег, раздавай ее сотрудникам – сделать это, сделать это. Что в пачке останется – твое. Да еще и в Королевство Нидерланды летай, как на дачу. Лафа. Особенно в те времена, когда западная зарплата равнялась сотне наших, а съездить в западную страну казалось недосягаемой мечтой.

Михаил Понайотович что-то отвечал президенту, рассказал анекдот на фламандском, демонстрируя безукоризненное владение языком, а менеджера тем временем гонял за рюмкой голландской можжевеловой водки еще и еще. Президент поулыбался, даже один раз выпил, выслушав предложенный Кричухиным тост, потом тихо поднялся и ушел. Больше не возвращался. Вернулся менеджер. Миса погнал его за водкой еще раз. Пока тот ходил, Понайотыч сдвинул со стола себе в портфель полпачки «Мальборо». Менеджер подал очередную рюмку, ушел за ширму и тоже больше не возвращался. Вернулась переводчица, но она уже не предлагала ни водки, ни места главы представительства, она, искусственно улыбаясь, предложила нам освободить место для следующих гостей.

Я вел этого удивительного, уникального, одаренного человека под руку. Его покачивало. Он был доволен нашим походом, а я пытался его не осуждать. Его молодость прошла в советское время, когда он не мог ни начать дело, ни стать главою представительства солидной фирмы, ни заправлять какими-либо серьезными делами. Он мог получить от больших дядей, говорящих на других языках, пачку «Мальборо», бутылку импортной водки, пару зажигалок да пестрый галстук, чтобы хвастать им перед девицами, которым раздаривал те же зажигалки или еще какую-то дешевку с надписями на несоветском языке. Этого было достаточно.

Да, у народа есть коллективная карма. Но пришли времена сменить ее. Не только сменив партбилеты на банковские карточки. Не только поменяв кабинет в парткоме на офис преуспевающей компании. Менялось что-то другое, более важное. Не упустить эти перемены, эти возможности, не продать их за полпачки «Мальборо» могли не все. Какими бы талантами ни одарила их природа-матушка.

14. И все-таки я не постеснялся спросить Кричухина, зачем он так поступает? Не обошелся бы он без этой полпачки «Мальборо»?

– Мне уже задавали подобный вопрос, – тон у Михаила Понайотовича был спокойный и какой-то покровительственный. – Был такой господин Эберхард Вильде, я работал переводчиком на стенде его фирмы.

Михаил Понайотович приподнял очки, достал из кармана идеальной свежести платок, протер им под глазами.

– Это много лет назад было, – продолжал он. – Так вот, этот господин, Эберхард Вильде, тоже возмутился, что я пью его пиво и ем его бутерброды. Ведь он платил за услуги переводчика сто долларов в день! А потом он (неглупый, видать, человек) поинтересовался, сколько же из этой сотни переводчику достается? Ответ его потряс: шесть долларов! Причем в рублях. Причем не по реальному курсу обмена, а по советскому, грабительскому.

Михаил Понайотович глубоко вздохнул.

– И тогда… Тогда господин Эберхард Вильде достал большой матерчатый мешок (немцы не любят пластиковые, шьют из плотной материи), мешок вместительный, прочный, с красивой эмблемой, я долго им пользовался, вплоть до одного момента. Так вот, господин Эберхард Вильде набил его продуктами, банками с пивом, положил туда несколько пачек сигарет, галстук пестрый, модный тогда, и отдал мне.

Этот мешок Михаил Понайотович принес домой, в свою убогую комнатенку. Семья у него давно распалась. Распалась, едва возникнув – не выдержала молодая супруга жизни в коммуналке, сбежала. Детей родить не успели. Так что делиться подарками было не с кем, и Кричухин делился продуктами, сигаретами и пивом с соседом-алкоголиком. Звали соседа-алкоголика Славик, а фамилия у него была – Баранов. Совпадение, сильно насмешившее меня, но фамилия эта в России – довольно распространенная.

Делился Кричухин со Славиком подарками, но тот все равно его бил.

15. Кричухин долго пользовался тем вместительным, прочным, с красивой эмблемой мешком, вплоть до одного момента. Пришел день, когда у него появился второй такой же мешок. С такой же эмблемой.

Но сначала раздался телефонный звонок, Кричухин побежал в коридор снять трубку вперед Славика, это было важно, потому что Славик нередко отвечал на звонки так, что человек на том конце провода больше не звонил никогда. Очень вежливо Михаила Понайотовича спросили, может ли он принять у себя высокого гостя. Вообще-то в среде бизнесменов-иностранцев обычным было принимать гостя где-нибудь в ресторане, в кафе, но г-н Эберхард Вильде хотел посетить Кричухина на дому.

Гости приехали. В руках у помощника г-на Вильде был такой же мешок, с эмблемой его фирмы, полный подарков. Гость с огромным интересом рассматривал множество книг на полках у Михаила Понайотовича, потом Кричухин зачитывал ему отрывки из своего романа, слету переводя на немецкий, г-н Вильде одобрительно кивал, потягивая принесенный им «Принс де Полиньяк».

Вдруг бесцеремонно, без стука, в комнату ввалился Славик – сосед-алкоголик.

– Нальёте? – потянул он смачно воздух ноздрями, вдыхая незнакомый и совершенно неожиданный запах коньяка «Принс де Полиньяк», сел рядом с Эберхардом Вильде и стал рассказывать, как здорово берут лещи на рыбалке в таком месте, которое знает только он. – Хочешь, возьму с собой? – положил он гостю руку на плечо. Потом г-н Вильде попросит у Понайотыча щетку, пойдет в ванную намочить ее, но в ванной все краны выломаны, а трубы раскурочены, и немец долго будет тереть по плечу сухой щеткой.

Кричухин еще пытался продолжать чтение своей книги, сочетая его с синхронным переводом. Славик прервал его на самом интересном месте. Для Кричухина было очень важно произвести впечатление от своей книги. Может быть, этот богатый немец поможет ее издать? Но Славик прервал. О, как хотелось Михаилу Понайотовичу попросить помощника Эберхарда Вильде взять своей могучей рукой Славика за шиворот и отправить на рыбалку, на охоту, на что угодно, только подальше. И желательно – навсегда. Он бы и сам отправил Славика давно, только не было у него таких кулаков, как у сидевшего за столом помощника.

Человек воспитанный, склонный ко всему экзотическому, Эберхард Вильде согласился поехать на рыбалку, даже заглянул в комнату Славика. Помощник немедленно последовал за ним. В комнате было пусто. Только грязная циновка на полу, на которой Славик спал. Диван и другая мебель давно сгорели, потому что Славик периодически засыпал с зажженной сигаретой, просыпался от выбивания окон пожарными, а стены и пол в его комнате были обуглены и черны. О ремонте хозяин как-то не думал – у него были более важные занятия.

– Могу я чем-то помочь этому человеку? – спросил Эберхард Вильде.

– А какой смысл? – пожал плечами Кричухин.

– Я знайт, что алкоколик – плёхо! – перешел вдруг гость на ломаный русский, – но даже если он – крязный челофек, плёхо пахнет, все равно Бог его люпит! Может быть, он мне не нрафится, но Иисус кофорит: если ты делаешь что-то с моим Именем, ты делаешь это для меня! Это здорово! Я пудет запотиться об этот алкоколик, а Христос пудет запотиться обо мне! Я понятно кофорю?

Далее он перешел на немецкий и смысл сказанного им легко был понятен при классном переводе Михаила Понайотовича. Эберхард сам был когда-то бездомным и бедным. Был момент в его жизни, когда он потерял все. Он тоже пил. Но наступил день, когда ему уже не на что было не только пить, но и есть. Он шел по Риппербану, известной не только в Гамбурге улице, там, где она пересекается с Ост-Вест штрассе, где над деревьями в парке возвышается знаменитый и чуть ли ни единственный в мире памятник железному канцлеру Отто фон Бисмарку. И вдруг к нему подошла старушка, явно бедная, больная, рассказала, как сын ее упал из окна, травма черепа, сломан позвоночник – и заплакала.