Текст книги "Земля и Небо (Часть 1)"
Автор книги: Леонид Костомаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Завод встретил давно знакомой, защекотавшей в носу цементной пылью, уханьем невидимых могучих механизмов, матюками прапорщиков в проходной.
Лязг колес движущихся кранов, помноженный на многократный шум моторов, удары кувалд по железным формам придавали вкупе со свинцовой тяжестью неба ощущение адова предбанника.
Весь шестой отряд обслуживал этот завод. Вольному руководству с большим напряжением приходилось контролировать спецконтингент. Не всегда можно предугадать, что на уме у вчерашнего убийцы, как себя поведет он в обычной, казалось бы, ситуации. Перед злыми языками зэков тушевались и опытные мастера, и начальники цехов. Да и директор завода часто хватался за сердце: "Не позволю вам со мной так разговаривать!" Ухмылялись зэки и снова за свое. Приходилось позволять, и вольные стоически терпели вечные брань и досаду.
Медведев остановился у стеллажей, разглядывая полигоны. Завидев его, многие зэки заработали посноровистее: вот, мол, какие мы старательные, гражданин начальник. Таких он не любил, от таких все и рушится в его работе. Отвернулся. И увидел, как коренастый зэк, попрощавшись с вольным водителем, поспешно сунув под мышку небольшой сверток, заспешил прочь. Медведев окликнул его, но тот даже не обернулся, быстрыми прыжками пересек открытое пространство и исчез меж штабелями панелей.
"Приехали, – горестно отметил Медведев, – уже и на оклик офицера не реагируют..."
Убежавшего он еще не видел в отряде, но что-то знакомое показалось ему в жутком, на все лицо шраме.
Медведев двинулся в административный корпус, но тут небо рухнуло вниз потоками теплой воды, и он, спасаясь, заскочил под кромку пропарочной камеры.
Огляделся, глаза привыкли к полумраку, и тут увидел того же человека -за работой. Голый по пояс Воронцов – а этот был, конечно, он, Квазимода, -стоял спиной к майору, не замечая никого, ритмичными ударами кувалды отбивал с формы остатки ссохшегося бетона.
Столь прозаическое занятие было подсвечено красотой могучего мужского тела. Играли сильные мышцы на лоснящейся коричневой спине, движения четки и размеренны, а волна силы, исходившей от него, была столь мощной, что Медведев невольно залюбовался.
НЕБО. ВОРОН
И вспомнил наконец, где видел эту могучую фигуру, и резкие черты лица, и непокорное напряжение мышц, диктовавших ритм его жизни... А я попробую прочесть без ошибок его воспоминания...
...Случилось это в далеком уже пятьдесят шестом в Краматорске. Медведев в числе других офицеров вошел там в Зону – утихомирить взбунтовавшийся народ. Народ этот требовал комиссию из Москвы, менты же, как всегда, обманули, подсунули местную, из своих.
Ну Зона и не вышла на работу – взбунтовалась.
Служака Медведев идеально подходил для переговоров: лояльный, вызывающий у зэков доверие, не зря же прозвали они его по месту службы уже тогда Мамочкой: поднимал по утрам, носился с ними, допекал – почему матери не пишешь, почему немытый? Мамочка, одним словом.
Приехал туда Медведев по делу, впрямую не связанному с Воронцовым, хотя именно из-за него и подняли осужденные бузу. Подстрелили Ивана с вышки, причем не охрана, а свои, такие же зэки.
В то время в Зоне странное было нововведение: стояли на вышках, охраняли и в конвое ходили... сами осужденные, точнее, те, кому всецело доверяла администрация, "хозяин" доверял. Какой-то умник посчитал, что этакое новое самоуправление – самая прогрессивная форма воспитания спецконтингента.
Бред, конечно же, полный. Зона сразу разбилась на два лагеря: отрицаловка ошалела от наглости новоиспеченных ментов, а те, в свою очередь, стали волки волками; для многих из них то был реальный шанс близкой свободы.
Люди на вышках-скворечниках стали истинные звери, им показалось, что они стали ближе к небу и оторвались от пропахшей кровью и потом зоновской земли. Поступки их приобрели оттенок вершителей судеб. Вышковые люди безбоязненно брали на себя смелость выносить приговоры зазевавшимся, забредшим без умысла побега на запретную полосу, и рисковым хитрованам, что дерзко желали проверить: выстрелит ли мне в голову вчерашний корешок или нет?
Еще как стрелял этот самый корешок! И стреляли без предупреждения, без крика – исподтишка. Потому что знали: каждый выстрел-попадание в зэка -шаг к воле, выстрел в сторону живого человека – минус год срока, капля крови его, тобой добытая, – день твоей свободы. Как тут не попробуешь -заманчиво было для многих козлов...
Только вот одни ли они были повинны в расправе над себе подобными? Более – тот, кто дал им оружие-власть, лукаво определив, что не устоят слабые духом перед соблазном за счет крови другого осуществить свою главную мечту – волю. Земными пособниками дьявола были здесь солидные люди в погонах, говорившие вроде бы правильно, но выполнявшие явно бесовский умысел.
ЗОНА. ОРЛОВ (СО СЛОВ ВОРОНЦОВА)
Не все так просто, по ранжиру – те и эти, охраняемые и охранники. Как и все в Зоне, нововведение обросло за счет хитроумия зэков разного рода тайными подземными течениями: в активисты вступали, глубоко ненавидя саму эту идею, и, оставаясь какое-то время "вашим-нашим", решали по ходу, что здесь светит.
Шли и по убеждению, тогда стреляли с вышки, будто бы уже отделяя себя от тех, кто внизу.
Ступали в скворечни и расчетливые, отважные парни, чтобы получить в руки автомат и уйти, прихватив с собой пару дружков.
С политработников летели звездочки, они не спали ночей, проклиная дьявольское новшество. В регламентированную тайным внутренним кодексом жизнь Зоны бросили самую сладкую кость – волю. И слабые открывали огонь.
Однажды под него попал и Воронцов, тогда еще не Квазимода, а восемнадцатилетний паренек Ваня. В Ваню выстрелили, а дело администрация прикрыла. Зона встала на дыбы: судить стрелявшего! Вошедших в Зону начальника колонии, замполита и начальника отряда заперли, чтобы получить за них комиссию из Москвы.
Вместо нее прилетел генерал Слонов, начальник управления, его замы, тогда молодой еще старлей Медведев да помощник прокурора по надзору. Вошли в Зону, и их тоже задержали, а предыдущих заложников тут же выпустили на вахту.
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
То был пятьдесят шестой, и офицер в Зоне был уважаем. Нас не пугали заточками, не грозились убивать по одному, напротив – выдали чистое белье, приготовили обед и ужин, баню даже протопили.
Уважительно, одним словом, отнеслись. Объяснили, что мы будем тут находиться до прилета комиссии из столицы нашей родины, доставили в камеру шахматы и книги и гордо удалились, лукаво предоставив нам возможность побывать в своей шкуре. Камеру закрыли.
Мы передали на вахту сообщение, что никакого насилия над нами совершено не было, все спокойно, оставалось только ждать. Ночью, конечно, спать никто не смог. Кто-то догадался пригласить парнишку, из-за которого разгорелся весь сыр-бор. Пришел этот Ваня, русенький чубчик, только пушок появился на верхней губе.
И сейчас он такой же, не изменился. Уже тогда сильный, торс у него был атлетический, ручищи мужские, ухватистые. Не понравился он нам сразу, хитрый какой-то, злой. Голова наискось в бинтах, торчит нос, да глаз один, наивно-детский, испуганно бегает по нашим лицам – что же теперь будет?
ЗОНА. ОРЛОВ
– Ходил я к ручью, за водой. Опустил чайник, и тут – очередь, -рассказывал нехотя, не веря в наше участие. – Ну, прошли пули мимо. Одна вот, – потрогал голову, – срикошетила от камня в лицо.
– Что врач говорит? – обернулся генерал, стоявший все это время к ним спиной, – очень уж он сердился, что попал в такое нелепое положение, места найти не мог.
– Ничего...
– Ну! – генерал еле сдержался. – Ну что с глазом-то – серьезно? -спросил зло.
Глаз в разрезе бинта сощурился.
– Не знает врач, – коротко бросил парень. – Он гинеколог. Сказал, глаз не манда – проморгает.
– Что-что? Какой гинеколог?! – рассвирепел генерал.
– Сидит за аборт. Врача нет, в отпуску... – осторожно подсказал начальник колонии.
– "В отпуску-у"! – передразнил генерал.
Все происходящее генерала выводило из себя – задержание это дурацкое, неспокойные зэки, своя бессонница, возраст и вообще выбор жизненного пути.
Повисло молчание.
– Садись, – терпеливо предложил Медведев, понимая, что в таком тоне ни разговора, ни разрешения ситуации не произойдет.
Юный Воронцов сел.
– Ручей уже на запретке? – спросил Медведев главное.
– Нет, – четко ответил юнец, он поверил этому старлею и с ним мог говорить не через губу. – Спросите у наших, все туда ходят, было всегда спокойно.
Медведев оглядел всех. Стало ясно: он прав. Оставалось только играть в шахматы и молить о том, чтобы Москва пошевелилась.
– Что скажешь? – грубо спросил генерал начальника колонии.
Тот пожал плечами.
ЗОНА. ВОРОНЦОВ
Как не помнить... Зона неработающая, бродячая, стала жить полусвободной жизнью. Давление в бунте изнутри не нарастало, и зэки готовы были "спустить пар" убийствами активистов. А они словно растворились, забились тараканами в щели, никого не видно. Знали участь свою. Просили забрать из Зоны. Куда там...
Войска вокруг стянули, и те без промедления готовы были приступить к нашей ликвидации. Случись бойня, много бы народу покосили. Сколько уж раз так подавляли бунты... Я сам не рад уже был начавшемуся, но отступать некуда, да и теперь ведь паханы отрицаловки решали все, а не менты.
НЕБО. ВОРОН
На моем веку такое противостоянье всегда заканчивалось в пользу тех, кто окружал Зону. Иногда они входили туда с приказом стрелять в людей, и судьба зэков была незавидной. Сейчас могло случиться то же самое. Я не любил наблюдать кровавые забавы (вопреки устойчивому мнению людей о кровожадности воронов, слетающихся к месту битвы) и собирался улететь, коль скоро это начнется.
На воронов грешат, что они там, где льется кровь. Это не так... мои соплеменники всегда слетаются на поле брани, когда все кончено. Духи смерти, властвующие над убивающей друг друга толпой, нам столь же страшны. Хотя бы потому, что мы их видим.
Когда же души ими унесены, вороны приступают к прозаическому земному действу – санитарной уборке трупов. Чем при этом мы отличаемся от людей, что любят смаковать трупы кур, коров или свиней, ума не приложу. Устойчива злоба человека к ворону, поедающему точно такое же павшее мясо, как и он в ресторане вырезку из насмерть кувалдой убитой коровы...
ЗОНА. ВОРОНЦОВ
Да все шло спокойно, пока один из ментов чуть не столкнул лбами Зону и войска. Помощник прокурора Лисин попросился у охранявших его зэков в туалет. В туалете он как-то изловчился пролезть через заднее окошко, выскользнул в темь и – вперед на запретку. Зачем бежал? От страха...
Ну а там, понятное дело, в эти дни стреляли без предупреждения. Хорошо, что окликнули его, сразу не убили. А он все равно прет на колючку. Солдатик на вышке прокурорскую душу честно отправил бы на тот свет, к тому и шло, и заработал бы свой отпуск.
Повезло всем, что оказался рядом с ним полковник Рысаков, он узнал плачущий голос Лисина и не дал солдатику нажать курок.
А когда залез в скворечню беглец, тут у него мозги совсем поехали. Этот идиот приказал немедленно стрелять по Зоне: мол, все офицеры уже там убиты, он чудом остался в живых, и вообще сейчас зэки начнут прорыв.
Вот мразь! А "убитые" мирно спали в это время после баньки.
Повезло, что полковник Рысаков был человеком трезвого ума и догадался позвонить в Зону, связь была с арестованными...
ЗОНА. ГЕНЕРАЛ СЛОНОВ
Если сложить все часы моего пребывания в зонах СССР, набежит солидный срок. Отмотал я уже много, пахан, считай...
Зоны разные – где-то чувствуешь себя с первой минуты запертым в ржавой клетке зверем, но бывает, что идешь, и не покидает ощущение домашнего уюта.
Тысячи людей прошли передо мной, сотни рассказывали, как им сидится, но никогда я не ставил себя на их место, мысль даже такая не приходила. У них же своя жизнь, у меня своя.
И вот мы поменялись местами. Вначале казалось все забавным, страха не было: за мной войска, вся мощь страны за моей спиной. Но приключение крайне неприятное, конечно, когда зэк громыхает за тобой дверь и говорит ехидно: "Отдохни, генерал..." Скоты все ж они, как только чувствуют, что сила, их державшая, ускользает, лезут из них дешевая блатота и гонор.
Но все бы ладно. Не думал я, до чего ж мерзко сидеть в камере. Никогда я так не маялся. Какой там сон, я как заводной мотался из угла в угол. И злость на них копилась, не знаю, что бы сделал...
В управлении секретарша-дура, наверно, всем растрезвонила: "Николай Степаныч захвачен!" По всем курилкам сейчас это событие обсуждают, хихикают, вспоминая про мой диабет. Жена наверняка примчалась на работу, сидит там у телефона... Кошмар! Детям сообщила небось. Еще одна дура. А у меня в пятницу обследование, там один раз в неделю этот знаменитый уролог принимает, а на будущей неделе я уже не смогу. Беда-а... Сволочи, кто ж все это нагородил? Ваня этот, щенок забинтованный, которому зря башку не прострелили. Может, тогда бы и разговору было меньше... Сидит, лыбится небось: жри, генерал, нашу пайку, приобщайся. Приобщаюсь, сынок.
Хорошо, хоть связь есть, одно успокоенье. И вот звонит мне полковник Рысаков:
– Товарищ генерал, разрешите доложить: помощник прокурора по надзору Лисин дошел благополучно.
– Куда дошел? – спрашиваю. – В сортир, что ли? – рассвирепел я тут совсем.
В сортир его только что увели из соседней камеры, я слышал переговоры.
Тот помолчал, говорит:
– До вышки дошел. И сообщил, что вас уже вроде как в живых нет.
Сбежал, соображаю, этот Лисин; лишних вопросов не задаю: подслушивают, поди.
– Понял, – говорю.
– Я считаю, – осторожно предлагает Рысаков, – что стрельбу и штурм сейчас начинать неудобно: темно.
– Какой... штурм? – похолодел я. – Какой штурм?!
– Ну вот Лисин ваш приказ передал – штурм начинать. Офицеры, мол, все убиты... он один спасся.
Я тут и онемел. Как... убиты? Что значит – убиты?
– Дайте-ка его мне!
Тот его найти не может, спустился с вышки и ушел.
Слушал я, холодея, и понял, что сейчас может случиться то, за что не придурку Лисину, раздающему такие команды, придется отвечать, а мне, захваченному генералу. Вне меня сейчас идет какая-то дурная игра, итоги которой припишут все равно мне – старшему по званию.
Еле сдержался, чтобы телефонную трубку не разбить в ярости.
– Так, понятно. Теперь слушайте меня, полковник. Значит, так... Успокойтесь!
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
Отчаянный генерал проявил в ту ночь максимум благоразумия, у него как бы открылось второе дыханье, и к рассвету, не спавший, но свежий и волевой, сумел добиться у зэков разрешения на обращение к Зоне через рупор.
– Сегодня ночью чуть не стряслось непоправимое, – сказал он. – Из-за несогласованности чуть было не начался штурм... Мне удалось убедить командование, что тут все в порядке, ситуацию контролирую лично, и вы не хотите бойни. Крови сегодня ночью не случилось, хотя вполне могла быть. Войска стоят в готовности номер один. Чье-то неосторожное или провокационное действие, и это послужит сигналом к началу атаки, в Зону ворвутся танки и перемесят тут всё... Ясно?
Зона слушала молча.
– Думайте! Пока еще можно и нужно остановиться. Больше говорить я не буду – решайте. – он положил рупор и ушел.
ЗОНА. ОРЛОВ
Зэки тоже в эту ночь не спали в ожидании стрельбы, носа не высовывали из бараков. Бузить уже и не хотелось, но и отступать вроде было нельзя. Идеологи восстания растерялись и покорно ждали развития событий, не снимая требований.
Великая же заслуга генерала в эту ночь была в том, что он не знал, живы офицеры или действительно убиты, – они содержались в другом помещении, -но мудро не упомянул об этом в обращении к осужденным и не сделал это формальным поводом для начала штурма... Приказ этот зловещей, смертной тенью висел над притихшей Зоной всю ночь...
После его выступления зэки пришли к генералу с мировой. Но он встретил их жестким вопросом:
– Правда, что мои офицеры убиты?
Парламентеры растерялись, кто-то побежал в штаб, и через минуту оттуда появились живые офицеры, прокричали через площадь:
– Все в порядке, товарищ генерал!
У генерала задрожал голос:
– Слава Богу!..
НЕБО. ВОРОН
Только я это видел, как уже потом, когда кончилось все, генерал вызвал Лисина. Явился он весело, ожидая похвалу за геройский побег от зэков. Генерал вышел молча из-за стола и со всего размаху ударил его, сбил с ног.
– Мало тебе, козел... была бы моя воля...
Он сжимал большие крестьянские кулаки, привыкшие с детства к дракам. И Лисин с визгом рванул из кабинета и Зоны.
Боевой генерал... я видел, как он за сутки до этого смело вошел в Зону без сопровождения, в штатском, предъявив на вахте генеральское удостоверение.
Слонов пересел из камеры в кабинет начштаба, а приезжий генерал в отдельной комнате до ночи перебирал дела осужденных.
Отложенные им двадцать дел были отправлены на пересмотр срока и правильности судебного решения, стрелявшего в Ивана Воронцова отдали под суд, а у Лисина нашли другие серьезные грешки, вплоть до присвоения липовых заслуг партизана, посадили вскоре в такую же Зону... Там, на его счастье, не узнали о недавнем "подвиге" помощника прокурора...
ЗОНА. ОРЛОВ
Воронцов, отбросив кувалду, ловко и быстро смазал соляркой форму и ушел в будку, утепленную пенопластом, – там в холод отогревались и сушили мокрые рукавицы на печке, летом же дверь туда не закрывалась.
К ней тихо подошел майор и услышал пару добрых слов в свой адрес:
– Ну, Мамочка если застукает – хана! За чифир отдерет, банку расколошматит, ну и в очередь на изолятор запишет.
Медведев утвердительно кивнул головой: безусловно. Насмехаются, черти лысые. Только никогда не разбивал он их банки, не опускался до этого, как Шакалов или Волков. Шагнул в будку, тесно сидящие работнички мгновенно и воровато встрепенулись. Банка с чифиром в мгновение ока исчезла. Приподнялись бритоголовые, сидевшие вокруг печки-чугунки.
– Ну что ты, продолжай келешуй, – вычислил Медведев самого испуганного, он верным делом и переливал чай в кружку и обратно -келешевал.
Но тот находчиво зачерпнул кружкой из ведра и, невинно моргая, крупными жадными глотками выпил ее до дна. Будто и вправду только что насилу добрался до теплой и прогорклой заводской воды. Чай пить в Зоне не запрещается, но вот только не на работе.
На завод драгоценные пачки чая провозили водители самосвалов и панелевозов, а отсюда он проносился в Зону. Ну, коль есть чай, значит, есть и связи с вольными, а это водка, наркотики – да все, что угодно...
Когда промерзнешь до костей, еще куда ни шло согреться стаканом чая. Но этот густющий чифир вязок, как деготь, от него сворачивает язык. Тонизирует, на мгновения вливает силу, а человека высушивает необратимо.
– Перекур? – спросил усмехнувшийся майор.
– Д-да, – слегка заикаясь, ответил за всех звеньевой.
ВОЛЯ. МЕДВЕДЕВ
"Старый знакомый", – угадал Медведев. Вот он, былой Ваня Воронцов, а теперь уже Иван бывалый... Равнодушно оглядывает печную трубу и вряд ли узнает меня. Да и сколько лет прошло... А может, все мы, менты, для него стали на одно лицо...
Да, время его не пожалело – вон шрамище какой, сутулый, матерый, злой... непросто будет с ним заговорить по душам... Да и стоит ли напоминать ему тот эпизод... он его уж и забыл, наверное, а я тут ему ворохни юность...
– Почему не откликнулись, когда я вас звал? – строго обратился к нему.
Все напряглись. Воронцов поднял глаза, смерил меня невидящим взором, холодно бросил:
– Не слыхал такого.
– Что в свертке было?
– Это мое дело, – поднялся он, как бы давая понять: разговор окончен.
– Может, водку несли? – не отстаю. – Фамилия?
– Воронцов. Водку, начальник, не употребляю, – ответил как равный равному и наконец внимательно меня осмотрел.
Выдержал я его тяжелый взгляд.
– Это что за фамильярность, осужденный Воронцов? – вскипел наконец я. – Положить вот сюда сверток! – показал на их столик из ящиков.
Смотрю, проняло...
– В свертке... – замялся, почуял, что не на того нарвался, затем нагло ухмыльнулся и похлопал себя по животу. – Что было – сплыло и уже здесь, гражданин начальник.
– На наказание напрашиваетесь?
Ага, взор-то орлиный как негодованием праведным полыхнул... и наткнулся на теперь уже мой тяжелый взгляд. Дерзость стала гаснуть. Накинул телогрейку, пробурчав:
– Это ваше личное дело. А мне работать пора. – отвернулся и смолк.
Фрукт. Но чувство собственного достоинства все же сохранил, с таким несладко, но если уж его пробьешь, он не подведет, разобьется, но сделает, не обманет. Трудная задачка всегда приятней; посмотрим, Ваня Воронцов, кто кого... Ты же, видать, – авторитет. Ну и я тоже. Поборемся.
– Хорошо, Воронцов. Зайдете ко мне после работы, поговорим. Ведь мы давние знакомые...
Никакой реакции... Ну ничего, вспомнит. А и не вспомнит... что мне с ним – детей крестить? Гуляй, Ваня, со всеми своими принципами воровскими. Проходили, надоело.
ВОЛЯ. ВОРОНЦОВ
Работа после обеда стала посноровистее – спешили залить оставшийся бетон. Тяжелые дождевые капли дробно ударили по спине, потекли пузырящимися лужами. зэки с радостным гиком скрылись в спасительной будке: есть повод сачкануть...
Но я любил под дождичком работать: струи воды приятно щекотали горячее тело, успокаивали меня. Хотя грохот вибратора не располагал к утешению, но тут уж и чифирок помогал – глушил эти звуки, и работалось как в полудреме. Кайф...
Когда отшвырнул надоевший вибратор в конце смены, сразу перед глазами встал этот новый майор. Где ж видел-то его? этот тихий голос, рука как подбитое крыло... Ну да хрен с ним, мало ли ментов перевидел на Зонах. Если и знакомы, кому и какой с этого приварок?
Присел на порожек каморки, а все этот красноперый из головы не выходил – просто интересно стало: вспомню, или голова уже дырявой стала?
Так, на особом режиме? Нет, на особом такого не было. Да и пришел я оттуда сюда чуть более года, забыть бы не успел. Воля? Нет, тоже не помню. Последние годы, когда люди шарахались от взгляда моих перекошенных глаз, помнились хорошо. Там этого подбитого не было.
Строгий режим? Крытый?
Зоны, зоны, зоны... Да сколько ж их было? Да ну их к чертям, всех майоров, вместе взятых, лучше о чем бы хорошем вспомнить.
О маме...
Имя его мама произносила любовно и ласково: И-ван, Ива-н, Ванюша. Каждую буковку она пестовала, оглаживала, как песню дорогую пела его имечко, что сама и придумала, без отца, в честь своего деда, ею особо чтимого. Столько любви вкладывала в своего первенца – Ванечку, столько не растраченной в лихолетьях великой страны добра душевного изливала эта кроткая женщина, что казалось – дал бы ей Бог десятки русочубых детей, то на всех бы хватило неиссякаемой любви, сострадания к их маленьким и большим бедам, ласки – той, что может дать только русская простая женщина, -волшебной и долгой, как воля, что простиралась вокруг нее: и широководная великая река, и поля, что сливаются с небесами у горизонта, и густые леса с цветастыми лугами. Вся неизбывная сила, принятая ею от матери-земли, давала этой женщине возможность отдавать немереное количество своей души миру и людям...
Умерла мать молодой и красивой, ушла в тяжких муках болезни, но еще мучительней ей было расставаться с детьми – к тому времени появилась и младшенькая, Настена, белобрысый цыпленок.
Жить бы да радоваться... кончилась страшная война, но словно что-то оборвалось с ее окончанием внутри у матери сразу, резко. Может, великая струна судьбы, что держала ее в холод и голод тыловой жизни, помогавшая тянуть лямку, выбиваясь из сил, "ковать победу" слабыми женскими руками. Победа выковалась, а вот женщины, ее сладившей, не стало, надорвалась.
Билась последние дни в кровати, как молодая подстреленная лань, уходя из жизни и ругая горькую судьбу, с великой тоской озирая испуганных детей, остающихся круглыми сиротами, и словно видела наперед тяжкую Ванечкину долю... В безутешном горе, уже на хрупкой грани жизни, просветленная каким-то смертным прозрением, она с отчаянным упорством выдохнула сыну странные слова: "Я вымолю твою душу у Бога!"
Оставались одни с сестренкой... отец не вернулся с великой войны. Помнится досель, как мать, напоследок держа его ручонку, рассказывала, как счастливо они жили с его отцом, как любили друг друга.
Так кончилось все, или не внял Бог ее молитвам, но жизнь у Вани пошла своим сиротским чередом, словно и не было за него заступничества материного, и не жалели его никогда и никто, не дарили добра... В жестоких драках за кусок хлеба стал волчонком...
ЗОНА. ОРЛОВ
Стихал парной летний дождь... вытер Квазимода рукавом мокрый лоб, достал сигаретку, закурил. Руки все еще дрожали от усталости, тело ныло в приятной истоме. Он любил это состояние после зверской работы...
Жизнь проходит... старею – явственно осознал матерый зэк.
Еще пять лет сидеть... Вроде бы и немного после двадцати шести... а уже и много, если в душе усталость ворохнулась... и прошило сознание чувство страха перед новым сроком, что тихонько стоит за каждой думой о воле. Теперь он – рецидивист, после строгого режима приклеен ярлык навек. А новый срок может и последним стать...
НЕБО. ВОРОН
Человек внизу все время пыжится создать собственное сладостное убеждение, что весь подлунный мир пошел с него и начался отсчетом с его деяний. А заслуги Вседержителя имеются в виду, не более. Всё Человек: мерило времени, пространств, управитель вод, разрушитель и созидатель. И часто рядится в тогу бедной жертвы бездумной природы, за что зло и подленько мстит ей, невольно или заведомо.
Увы, ничто из баек о человеке как первоначальной точке отсчета не выдерживает никакой критики.
Акула – сильная и хитроумная тварь, негромко несущая свою тайну и негласное первенство в мировом океане, безусловно, главнее людей в рациональной картине мироздания. Все же суша, где хозяйничает человек, меньшая на Земле территория, нежели океан. Акула сотворена намного раньше и, по всей вероятности, переживет хрупкий и истово стремящийся к самоистреблению людской род. По меньшей мере странно называть убийцей дерзкую красивую рыбу, всего лишь добывающую себе пропитание, как и всякая биомасса на Земле, путем пожирания более слабых. Что же тогда есть ваши (тех, кто внизу) эскалопчики, шницеля и отбивные, как не меню человека-убийцы? Я уж не заикаюсь об убийстве как средстве развлечения -стрельбе по невинным уткам и рыбной ловле с набитым жратвой и коньяком брюхом.
Хрестоматийный сладкий сюжет о злом волке, перегрызшем ночью в кошаре глотки двум десяткам бедных овечек, якобы доказывающий неуемную кровожадность серого "убийцы", есть не более чем рассказ о невротическом припадке зверя, обусловленном физиологией. Что же тогда есть методичное уничтожение – тысячами, сотнями тысяч, миллионами – себе подобных существ в войнах и лагерях? Разве голод можно таким образом утолить?
Поставьте же на другую чашу весов откушенную акулой руку беспечного пловца да пару-тройку жертв среди смельчаков-аквалангистов. Кто же "убийцы"?!
Убийство у человека облагорожено массой оговорок, убийство же людей акулой, у которой лишь одна при этом простенькая задача – выжить и продолжить свой род, трактуется как проявление изощренной, дьявольской алчности человеконенавистнической стихии-природы. Между прочим, в мире более трехсот видов акул. Если спроецировать это на человеческие отношения с их непрекращающимися родо-племенными бойнями, акулы также могли бы схлестнуться на расовой почве. Но... мудры царицы океана.
В любом случае взбесившееся человечество, скорее всего, исполнит свою мечту о Конце Света. И тогда оставшиеся в живых акулы станут единственными и полноправными хозяевами очищенной Земли.
ЗОНА. ОРЛОВ
Медведев вел очередную проработку своих подопечных... Воронцов смотрел на нового начальника отряда выжидающе-насмешливо: мели, Емеля... Фуфлогон... такое мы здесь уже проходили. Но вот чего не было, так это не просто наказание получать, а с довеском – с философией: постыдись, мол. Что ж, умный Мамочка бьет по самым больным местам: как ни поверни, все одно тварью выходишь...
– Хватит, хватит в эту преступную романтику играть! – звонко и четко в совершенной тишине барака звучит голос Медведева. – Ну вы ж не дети... Оглянитесь друг на друга – вон сколько на лицах уже написано. – он чуть улыбнулся.
Зэки зашевелились, кто-то хихикнул, кто-то показал на сидящего рядом, а кто рожу скорчил. Чуть повеселились.
Майор переждал и продолжил, глядя по-отечески, по-доброму, так мог только он.
– Я понимаю, вы видите особое мужество в действиях тех, кто борется с нами. – он оглядел притихших сразу зэков. – Они для всех – герои. А мы в таком случае кто, враги?
ЗОНА. ВОРОНЦОВ
Я смотрю – напряглись все. В первом ряду – шавки, готовые угодить ему, в рот заглядывают. Вон как смотрят, аж коленки дрожат... Я аж сплюнул, и майор это заметил, покачал головой.
– А кто ж вам тогда пишет помилование? Кто для вас организует библиотеки и школы? Кто досрочно вас освобождает?!
Э-э, гражданин начальник, не бери на себя так много, не надо.
Кто-кто? Дед Пихто! Ты за то и бабки получаешь, с одеколончиком бреешься и портяночки меняешь каждые два дня. Ты думаешь, только мы твои рабы, да? Не-ет, гражданин Василий Иванович, ты тоже раб. Ты в Зону входишь до подъема и уходишь затемно и с нами один срок тянешь. И ты нас, крепостных, должен этими самыми библиотеками обеспечивать и ублажать, чтобы мы ничего твоим проверяющим при случае не настучали и не бухтели.
А досрочно нас закон освобождает, наша Родина, что сюда засадила. Она за нас в ответе. Это Система, майор, нет у тебя досрочников, значит, плохо работал, потому тебе необходимо из нас досрочников делать, какие бы мы ни были. А то хрен тебе, а не звездочка. Нет, не заделаться тебе нашим защитником, потому как нет у нас защитника, кроме нас самих, каждого, да кулаков наших, да башки, если она есть на плечах, – вот и вся наша защита. Да спайка воровская, что бы там про нее ни тер уши, есть она, не тебе судить...
ЗОНА. ОРЛОВ
Сидел Воронцов, понурив голову и свесив с колен тяжелые кулаки, тупо смотрел в отполированный до блеска множеством подошв деревянный сучок на полу. Сколько ног по нему протопали – больших, малых, сбитых, кто-то шел на волю, кто-то на последнюю разборку, с которой не вернулся...
Вот так и человек, как этот сучок, проходят по нему тысячи людей, кто мягонько, оставляя еле видимый след в душе, кто – сминая ее тяжкой поступью. А только сидит он, крепко вбитый в большое Дерево Жизни, и поневоле терпит эти шарканья по душе до конца дней. Потом – щепа, тлен, а как силен был... Чем? А кто ж его знает – чем?
За долгие годы в Зоне он привык ко всякой брехне начальников, приучил себя не слушать пустолай, думать о своем, хорошем, если такое отыскивалось в душе. На сей раз голова была пуста, как трехлитровая банка из-под чифира, с черными краями, звенящая и бесполезная. Даже не хотелось припоминать, где и когда он встречал этого офицера-краснобая. А ведь видел, точно...
