Текст книги "Черный нал"
Автор книги: Леонид Могилев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
– Добьем деньги Амбарцумова, что дальше делать?
– Я думаю, не успеем их добить, – говорит Струев. – Нас вечером возьмут в клеповской квартире.
– Ты, если что, стреляй. Не жалей их. И я зря жалел. Надо было вышибать им мозги. А Амбарцумова топить в срамном месте. Сунуть рожу и держать до летального результата.
Мы не узнаем Москвы. Изменились названия станций метро, улиц, и если бы только это. Мы блуждаем по совершенно чужому городу, смотрим триллер в кино и отходим душой в русском бистро. Это я привожу сюда Струева.
– В “Макдональдс” пойдем?
– Зачем? – говорит сытый и благодушный Струев. – Поедем в парк Горького.
– И там все не так. Не надо туда ехать. И на ВДНХ тоже.
Мы возвращаемся к дому вечером, видим свет в окнах. На улице все чисто, подъезд в порядке, и я опять поднимаюсь на третий этаж. Струев остается на лестнице.
Девочка, лет пятнадцати, открывает без опаски и не спрашивая, кто там пришел. Большая по нашим временам редкость.
– Здравствуйте. Я старый знакомый покойного Николая Митрофановича. Приехал из Ленинграда на несколько часов. Мне бы супругу его увидеть.
– Мама умерла. Год назад. – Подумав с полминуты: – Войдите, пожалуйста.
Меня проводят в комнату.
– Меня Аней зовут. Сейчас я вам чаю подогрею. Кофе нету.
Вот и рвется ниточка. Тонкая и неверная. Политик в Кремле, Че Гевара на необъятных просторах Родины, может быть, прикопан уже где, а может, вывезен на Кубу. И домой возврата нет. Остается только купить себе документы и поселиться где-нибудь, пока не сгинет Политик. На стене фотографии семейные. Вот Клепов. Вот его супруга. Вот Аня. А вот молодой человек, а это уже интересней. Армейская фотография. Клепов с товарищами. Капитанские погоны на всех троих. На юге, на отдыхе. Вон кипарисы, курортницы вдалеке.
– Как вас по имени-отчеству? – спрашивает Аня.
– Товарищи по работе зовут меня Псом.
– И что же за работа? Вы ищейка?
– Нечто в этом роде.
– У вас дело-то какое?
– Я книгу пишу. Про морскую пехоту.
– Я вам тут не помощница. И мама ничего не знала. Папа никому не рассказывал.
– А не боишься меня, Аня? Может, я вру тебе? В квартиру пустила. Осторожнее надо.
– В следующий раз не пущу. Сосиски будете?
– Нет, спасибо. Варенье есть у тебя?
– Кончилось.
– Ты, вообще, на что живешь-то?
– Пенсию получаю за родителей. Брат помогает. Он работает. Два лимона получает.
– Тогда конечно. Ты, Аня, этих товарищей папиных знаешь?
– На фотографии-то? Знаю.
– Дашь адреса?
– Вы правда на пса походите. У вас глаза собачьи. Но не волчьи. Вообще-то я осторожный человек. С тех пор как папу убили. Считается, что он разбился, но мы-то знали, что его убили.
У меня возникает соблазн задать вопрос, но я не делаю этого. Сюда бы сейчас Струева. Он поднаторел в допросах. В следующий раз я буду на лестнице, а он пусть идет. Спрошу сейчас осторожно – и все. Поймет Аня, что никакие мы не знакомые дяди Коли, а так. Голь перекатная.
– Ну вот… Тот, что слева, – Грибанов Илья Сергеевич. Живет в Москве. Записывайте. Он часто здесь бывает. Проверяет, что и как. Деньги давал. А второй товарищ в области где-то живет. Адреса не знаю. Они с дядей Ильей не дружат.
– Спасибо тебе, Аня. А какой твой любимый герой?
– Вы еще про настольную книгу спросите. Вы-то какую написали? Я в библиотеке возьму.
– Я тебе пришлю. Бандеролью.
– Ну, Бог вам судья, – вдруг говорит Аня строго и как бы меняется в лице.
Медведково – край земли. Дальше только кольцевая автодорога. За ней непонятное Челобитьево, а правее, вдоль колеи железной дороги, – Мытищи. Илья Сергеевич, господин-товарищ, живет в одном из неописуемых домов на Осташковской улице. Огромные кубики, имя коим легион, шестнадцатиэтажные корпуса, спальный пригород. Вечером, решив, что нужно ловить исчезающий мираж удачи, едем осматривать новую сценическую площадку.
– Ты бы смог здесь жить, Струев?
– Не знаю. Жить везде можно.
– Ты, вообще, кто по образованию? Где на участковых готовят?
– Я – как и ты. Инженер. Только что не художник.
– А в милицию тебя что привело?
– Квартира нужна была. Да и вообще. Романтика.
– А правда, что ты всех ларечниц у нас в поселке перетрахал?
Струев смотрит на меня долго, грустно, по-отечески, как и положено участковому.
– У них же мужья – бывшие кадровые работники фабрики.
– Струев, так там же семейный подряд. Дочки вон какие, взрослые и разнообразные. Они же все губы красят, когда ты свой бродвей обходишь.
– Почему ты не любишь, когда тебя по имени зовут?
– Я имя свое люблю. Но пока не вернусь домой, зови меня и ты Псом. Это каприз такой. Суеверие.
– Ты пес постыдный. Вот и дом. Вот и подъезд.
– Тут наши убогие меры безопасности ни к чему. Мы уже потеряны всеми спецслужбами. Бог остановился в Медведкове. Здесь нас никто не ждет.
Мы звоним по телефону из будки, что у автобусной остановки.
– Илья Сергеевич на даче. Что передать?
– А завтра он будет?
– Он сегодня будет. Только очень поздно.
– Мы завтра попытаемся.
– Пытаться не вредно, – отвечает низкий женский голос.
Спим мы в аэропортах. И не просто в аэропортах, а в видеосалонах. Там документов не просят, места всегда есть и лишь одно неудобство – нужно каждые два часа вставать и выходить. Пока идет проветривание, мы покупаем новые билеты. Лавочка эта порнушная в основном прикрылась, но в портах и на вокзалах крутят старые советские фильмы. Прочие надо выкупать, а те как бы бесхозные. Авторским правом не защищены. Комсомол сделал свое дело. Покрыл страну патологической сетью душных комнат и подвалов, где гениталии и разбой в неестественных цветах. Потом комсомол самораспустился.
Я засыпаю первым. Струев еще долго смотрит фильмы. Обычно его хватает на два с половиной сеанса, потом он отрубается и очень недоволен, когда надо снова вставать. Но откупить себе всю ночь рискованно. Тут-то документы может проверить дежурный в любом звании. Совсем недалеко от нас наряд, и рожки у них набиты боевыми патронами. Поэтому нельзя проводить ночи в двух аэропортах подряд. Сегодня мы выбираем Шереметьево. Тут чисто. Бывшее окно в мир. Потом появилось Шереметьево-2, порт переключили на Прибалтику, потом появился рейс на Сыктывкар, я это хорошо помню, часто здесь бывал, помню, как по инерции прогибался обслуживающий персонал после заграничных клиентов и в каком блистательном состоянии находился общепит. Бары – круглые сутки, техчас поочередно, сиди и пей. Закусывай калорийно и невредно. Потом обшивку кресел порезали, грязи нанесли, как в автобус, потом появились игровые автоматы, а теперь их здесь ой сколько.
– Сыграем, Струев? Деньги-то скоро кончатся.
– Давай по маленькой, – соглашается он.
Мы вколачиваем в однорукого бандита пятьдесят тысяч, проигрываем. Струев вздыхает. Любит он вздыхать. Достает заначку, и мы срываем-таки банк. Жетонов много, они все сыплются. В тройном разряде тройной “бар”, а Струев всыпал туда аж десять жетонов. Мы получаем деньги. Мне на джин, Струеву на водку.
– Плохо, – говорю я.
– Чего ж плохого? Сейчас поужинаем на втором этаже. Я котлету по-киевски хочу. И рыбу красную.
– А то плохо, что повезло в игре – не повезет в деле.
– Так то завтра. А повезло сегодня.
– Тайный ход карты, Струев, чудесное вращение кубиков в стакане не признают хода времени. А впрочем, я бы тоже съел котлетку. Пошли.
Когда в четыре часа ночи нужно вставать и выходить из зала, Струев очень недоволен. Он ругается и силится достать милицейское удостоверение, я бью его кулаком под ребра. Несильно, но больно.
– Проснись. Сеанс окончен.
Мы бреемся в туалете, моемся по пояс, меняем рубахи. Семь утра, и пора приниматься за дело. Кофе, булочка, автобус. Медведково – край земли. Ехать долго.
– Друзья мои. Илья Сергеевич на рыбалке.
– Какой, к черту, рыбалке? – не выдерживаю я удара судьбы.
– Молодые люди, вы на местности ориентируетесь?
– Вот компас сейчас купим и пойдем. Азимут дайте.
– Азимут вам не нужен. Вы где сейчас находитесь?
– В автомате, напротив вашего дома.
– Вот чудесно. Видите мост впереди?
– Видим.
– Это Яуза. Проходите мост, потом увидите бензоколонку. Справа опять же Яуза. За ней прудик такой, это они с речкой сливаются. Вот на том месте, где сливаются, Илья Сергеевич ловит уклейку. И сейчас самое время. Вы его в лицо, надеюсь, знаете.
– Мы его давно не видели. А в чем он одет?
– Не в чем, молодые люди. А во что. В ветровке зеленой, в сапогах высоких. Кепочка с козырьком.
Мы выходим к Яузе. Илья Сергеевич – вот он, рядом, но на другом берегу. Ловит он один, и ловит здорово. Уклейка крупная, клюет часто. Грязи на берегу много, мы возвращаемся на тротуар, выходим на кольцевую, на мост, и здесь уже по натоптанной торной тропе приближаемся к Грибанову.
– На опарыша?
– На тесто. А вообще-то, на опарыша. Вчера не купил, а сегодня пошел проверить, а уклейка пошла. Вечером здесь человек сто будет. Вы, что ли, вчера звонили?
– Мы.
Грибанов подсекает, отрывается поводок.
– И все-таки поганые эти норвежские крючки. И не говорите. Самый маленький?
– Номер четырнадцатый. Наш, примерно, чуть меньше второго. Но почему лопаточка? Как рыба в сто граммов, соскальзывает.
– А вы вяжете правильно?
– Я и восьмеркой, и всяко.
– Надо приплавлять. Иголку на спичке нагрейте и тоненько в узел.
– Не поможет.
– Да как не поможет? Я на один крючок всю весну и пол-лета ловлю, – вру я безобразно.
– И где же ты ловишь?
Илье Сергеевичу лет шестьдесят пять. Так выглядят бывшие генералы. Вот и удочка у него генеральская. Такая сейчас тысяч двести стоит. И куплена недавно. Ни царапины, ни потертости.
– Удочка толковая.
– И удочка дрянь. Подарили на день рождения. Но пора возвращаться в нормальное состояние погонь, убийств и государственных тайн.
– Вы удочку-то положите. Дело наше внимания требует.
– Это уже интересно, – говорит Илья Сергеевич. Удочку, однако, не кладет.
Утро над Яузой теплое, светлое, добродушное. Серый массив Медведкова вдалеке, на психику не давит. Шумит потихоньку хозяйство бензоколоночное. Приехал, заплатил, заправился. Дорога чистая. Езжай куда хочешь.
– Илья Сергеевич. Мы с моим товарищем попали как куры в чахохбили. Потому что товарищ Амбарцумов простые щи, даже с курицей, есть не станет.
А Грибанов не старик еще. Просто крепкий мужик. Вот он аккуратно снимает уклейку с крючка, опускает ее в ведерко, сматывает катушку, складывает телескоп, наклеивает кусочек пластыря на крючок, чтобы не отстал от рукоятки, потом моет сапоги.
– Пошли, тут пеньки есть. Посидим. Обсудим дело.
Сначала я долго и вразумительно рассказываю краткую историю своей жизни до этих самых мгновений, до пеньков. И на глазах – а это ощущается физически – уходит из него добродушие, и не сталь вовсе, а какой-то запредельный металл появляется в прищуре его генеральском, в развороте плеч и в голосе.
Потом свою историю рассказывает Струев. Показывает удостоверение свое. Предъявляет зачем-то табельное оружие. Потом Илья Сергеевич слушает предсмертный монолог Иванова-Зотова, потом рассматривает список Амбарцумова. Я смотрю на часы. Прошло пятьдесят восемь минут с того мига, как я назвал фамилию хозяина “Юрвитана”.
Грибанов еще минут пятнадцать сидит молча, смотрит на игру уклеек в реке, глядит сквозь прозрачную рощицу на Медведково.
– Пошли.
– Куда?
– Сначала я удочку отнесу, ведерко. Переоденусь. А потом поедем.
– Куда?
– Что ты заладил? На кудыкину гору. Ваша самопальная группа теперь подчиняется мне. Кстати, вы никого не привели?
– А если б мы знали! – просто отвечает Струев.
– Здесь меня подождите, – просит Грибанов, оставляя нас у дверей своего подъезда.
Отсутствует он минут пятнадцать. Возвращается в хорошем костюме с блестками, в галстуке, поверх плащ белый, а туфли и вообще долларов за семьсот. И одеколон… От этого лицезрения у нас со Струевым не прибавляется оптимизма. Богатый человек – наш классовый враг. Или иллюзия врага.
Машина его, белая “девятка”, вымыта до безумия, в салоне стерильная чистота. Мы садимся сзади.
– Оружие отдай, – протягивает он руку.
И Струев отдает свой ствол, запасную обойму. Грибанов прячет пистолет в “бардачок”, но закрывать его не спешит.
– Удостоверение давай. – И участковый безропотно отдает книжечку в полиэтилене.
– А у тебя?
Я мотаю головой:
– Только фальшивый паспорт, жбановский.
– Давай. – И рука ладонью вверх, ждет….
– Мы бы и так никуда не делись.
– Знамо дело, – подтверждает Грибанов.
Мы выезжаем на кольцевую, и Струев молча, не задавая вопросов и не давая поводов к ним, набирает скорость. Едем долго. Как будто он весь круг решил сделать и вернуться, а потом выпустить нас наружу и сказать: “А теперь идите, куда шли. Вот ваши цацки. Недосуг мне все эти тайны. Уклейка дуром идет. Потом плотва двинет с окунем”. Я вспоминаю Алябьева и впадаю в грех. Говорю о нем про себя долго и плохо.
Наконец мы останавливаемся на перекрестке кольцевой улицы имени Арвида Яновича Пельше.
– Что здесь?
– Кладбище, – просто отвечает Грибанов.
– Какое? – интересуется Струев.
– Востряковское, – заканчивает объяснять цель нашей поездки Грибанов.
Неприметное здание в парке, напротив бокового входа на кладбище.
– Прошу, господа бомжи, на выход.
Мы выходим. Наш душеприказчик запирает автомобиль и ведет нас внутрь. Вахта, охрана, вертушка.
– Они со мной, – говорит Грибанов.
Мы поднимаемся на третий этаж, последний. Контора какая-то. Мужики, похожие на оперов из фильмов, барышни в строгих костюмах, двери без надписей. Грибанов не стучась открывает одну. Там кресла, журнальный столик, пепельница.
– Ждать здесь, – приказывает он и выходит. Ждать так ждать.
– Ты думаешь, что там? – спрашиваю я Струева.
– Похоже на курилку.
– Ясно, что не конференц-зал. Что за контора-то?
– Тонкая контора. Даже вывески нет.
– Хорошо, что мы люди некурящие.
– А я бы закурил, – говорит Струев.
– Струев. Обещай, что, если ты вернешься, найдешь Катю и моего кота. Кота можешь взять себе, а ей скажи, что я неплохим, в сущности, был человеком.
– А другу твоему что сказать? Крылатому?
– Чтобы он в следующий раз не шатался по окрестностям, а занимался каким-нибудь полезным делом.
Наконец Грибанов возвращается. С ним двое молодых людей, опрятных и складных.
– Пошли, – говорит Грибанов.
Мы идем вниз, на первый этаж, один сопровождающий впереди, другой – чуть отстав. Мы опускаемся на следующий уровень. Подвальный. Зальчик с диваном, коечками, столом и телевизором.
– Что это?
– Внутренняя тюрьма. – Чья?
– Неважно, – скромно отвечает Грибанов. – Поживете денек-другой. Здесь вы в полной безопасности. А мы кое-что проверим.
– Товарищ Грибанов… – пробует еще что-то уточнить Струев.
– Обед в два, завтрак в девять, ужин в семь. Туалет за той дверкой, – вступает в разговор молодой человек из сопровождающих, – постельное белье, сейчас принесут. Отдыхайте, товарищи…
Тайная доктрина полковника Левашова
Наконец пришел контейнер с телевизорами. Черно-белые были и раньше в штабе, у генерала, в лаборатории. Ретранслятор находился далеко, и сигнал был слабенький. Но умельцы наши сообразили насчет антенн, а потом и сферы появились. И в один прекрасный день началось светопреставление. Блюдец у нас было несколько, и, когда завезли львовские “Электроны”, мирное течение жизни прервалось. Телепрограммы всех времен и народов принесли в наш “городок” фильмы, концерты, бесконечный футбол, эротические шоу мира. Начальники наши пробовали бороться с этим злом, увещевать, потом плюнули. Начиналась перестройка.
Я понял, кто такой Валентина, когда однажды ночью посмотрел длинный немецкий фильм о кубинском кризисе. Че Гевара сильно изменился. Он располнел, поседела шевелюра, не стало бороды.
То, что новый особист знал истину, я понял давно. Генерал знал несомненно. Наши умники из бункера не хотели знать ничего, кроме своих опытов. Все на объекте понимали, что там, под двадцатью метрами земли, страшное оружие, которому нет равных и которое ждет своего часа, но никто, видимо, не подозревал, что в гостевом доме, за территорией части живет легенда века, главный революционер, соратник, а может быть, противник Фиделя Кастро. Волею судеб оказавшийся здесь, заброшенный какой то невидимой силой, тайной структурой, очевидно, ненадолго, он остался здесь на десятилетия. Значит, снаружи что-то сломалось, рухнуло. И нет больше выхода. Только исход. Как и для всех нас.
К тому времени можно было поручиться, что у сиятельного узника нашего было некоторое количество отпрысков в здешней части. В начальной школе, которую пришлось организовать в клубе, числилось двенадцать учеников. По крайней мере трое пацанов и девчонка могли назвать папой гениального бойца с капитализмом. Но он тем временем отошел от дел. И прекрасный пол утратил к нему интерес, ибо уже давно не прибывало новых вольнонаемных сотрудников и их соратниц, а маленький наш гарнизон приходил понемногу в отчаяние, так как полет на большую землю откладывался на неопределенное время, а жизнь-то укорачивалась.
Валентино-Эрнест угомонился. Стал благообразным. Это и послужило поводом для того, чтобы он однажды получил предложение от командования выступить с докладом об интернационализме и на примерах показать помощь страны Советов странам, борющимся за освобождение рабочего класса или что-то в этом роде.
Он, нужно сказать, горячо взялся за дело, составлял конспекты в библиотеке, перетряс все старые подшивки, искал, очевидно, что-то и находил. Шел 1987 год, семидесятилетие революции. Перед собранием офицеры приняли в красном уголке. Герой наш до этого постился год и пребывал в полной трезвости. Нужно сказать, что он все так делал. Или в омут, или в просушке. Середины у него не было. Выйдя на трибуну как бы трезвым., стал понемногу пьянеть, а затем всё понеслось стремительно. К тому времени по-русски он говорил как рязанский малый и ругаться умел виртуозно. И вот начался доклад. Вначале генерал, парторг и, наконец, докладчик наш. Он, естественно, выбрал Кубу. Начал как и положено, а потом кто-то в зале заметил, что он говорит о событиях так, как будто в них участвовал. Возьми его да и спроси:“А нельзя ли подробнее о Фиделе?”
– Отчего же нельзя?
А товарища Че к тому времени несколько уже развезло.
– Главная задача тогда была несколько своеобразной. Куба ведь была раньше большим курортом. Сфера обслуживания. Неквалифицированный труд. Бары, красные фонари, мелкооптовая торговля.
Начальники наши одобрительно закивали головами… Ждут, как сейчас Валентина начнет рассказывать о социалистическом строительстве. И он начал.
– Специфика момента заключалась в большом количестве проституток. Это была головная боль руководства. Рауль, склонный к кардинальным решениям, советовал их выслать с острова. Или утопить. Фидель от таких предложений приходил в задумчивость.
– Товарищ Валентина, – влез парторг. – Это, конечно, интересно, но ближе к тексту, пожалуйста.
– Ближе так ближе, – согласился Че. – Их всех посадили на автомашины. Такси. Чинить они ничего не умели. Умели только ездить. Да и не надо было ничего чинить. Позвони – и тут же приедет бригада ремонтникое. Но проект оказался ошибочным. Мы получили около ста домов публичных на колесах.
– Товарищ Валентина! Кто вы? Вы что, герой кубинской революции?
– Я извиняюсь. Они там получили. Без меня. Тогда всех баб отправили на рубку сахарного тростника. Очень хорошие были расценки. Можно было заработать целое состояние. Но они ничего там рубить не стали. А производительность в соседних мужских бригадах резко упала. Пришлось дамочек с плантаций эвакуировать.
В зале все уже лежали от хохота. Особист с парторгом рвались стаскивать докладчика со сцены, но генерал был в благодушном настроении.
– Пусть продолжает. Послушаем. И он продолжил:
– Пришлось вернуться к естеству. – Здорово он уже говорил по-русски. Образно и тонко.
– Открыли маленькие такие бордельчики по всей Гаване. Причем анонимные. Въезжаешь на машине во внутренний дворик, в гараж, закрывается дверь, ты выходишь прямо в объятия чаровницы. Однажды мы с Фиделем поехали к сестрам Мартинес…
– Все, хватит, – не стерпел уже генерал. – Товарищ Валентина сегодня пьян, как кубинский батрак. Я прошу его сойти с трибуны. И объявляю ему пятнадцать суток домашнего ареста за клевету на кубинскую революцию и балаган. Когда арест закончится, предложим ему стать руководителем театра миниатюр. Способности налицо. А сейчас слово получает начальник испытательного стенда. Он расскажет о выполнении повышенных обязательств к семидесятилетию нашей революции…
После этого товарищ Че, как улитка, забрался опять на год в свой дом. Он появлялся, только когда ему нужно было починить телевизор, и капитан Терехин охотно проделывал это, и когда нужно было прикупить чего нибудь для дома.
– Что он там делает? – спрашивали Терехина.
– Картины пишет. Все стены обвесил.
– И что на картинах?
– Что и всегда. Города и страны.
– Этот-то чем виноват? Отпустили бы его в Испанию.
– А ты думаешь, кого-нибудь вообще отсюда отпустят?
К тому времени все отчетливо поняли, что уйти отсюда не придется никому. Но надежда умирает последней. Тем более что начала рушиться страна Советов, И химера, убийственная, невообразимая, давала шанс на крушение нашей тюрьмы, на разоружение всеобщее и одновременное, и мы прикидывать начали, что у кого на счетах, куда податься после. Одна за другой открывались тайны тысячелетий. Неужели не произойдет возвращения в мир великого узника? И тогда я решил. Вот он мой шанс. Только вслед за ним смогу я покинуть этот объект, вырваться за колючую проволоку, минные паля, допуска и пределы, сесть в Иркутске на московский самолет, а лучше на ленинградский, и взлететь.
Три дня в этой комнате отдыха проходят как один. Мы смотрим телевизор, играем в шахматы. Я играю лучше. Струев злится. И даже сообщение по НТВ о том, что в Таллине освобожден из-под стражи подозревавшийся в убийстве генеральный директор старого и заслуженного петербургского агентства недвижимости, господин Амбарцумов, воспринимается как-то спокойно. Освобожден так освобожден. Следствие располагает данными о настоящем убийце, который находится сейчас в розыске.
– Это ты, – говорит Струев, – тебя посадят по-настоящему.
– Нет, не посадят. Илья Сергеевич не даст. Наконец Илья Сергеевич появляется.
– Бриться есть чем? – спрашивает он.
– Вот с этим напряженка, – отвечаем, – лезвия кончились.
– Сейчас принесут. Галстуки есть?
– Нет конечно.
Грибанов приводит фотографа. Нас усаживают напротив белой занавески, как и положено. Приносят чьи-то пиджаки, галстуки.
– Сегодня вам предстоит узнать много нового. Точнее, почти все по вашему делу. А также посмотреть на одного человека. Тем более что пора вас выводить на прогулку.
Мы снимаем пиджаки, выходим из гостиницы, садимся уже не в машину грибановскую, а в “шестерку” красную. Сзади теперь едет “газик”. Чудеса да и только. В нем четверо молодых людей из странного учреждения, что напротив Востряковского кладбища.
– Это на всякий случай, – говорит наш хозяин. Едем опять по кольцевой, потом по Волоколамскому шоссе и прибываем в какой-то рабочий поселок.
– Пенягино, – поясняет нам Грибанов, – а речка называется Банькой.
– Протопи, – говорит Струев, – как хочешь, но протопи.
– Придется по-черному. Для одного человечка, – отвечает Грибанов.
“Газик” обгоняет нас, уходит вперед. Мы останавливаемся, ждем. Наконец то ли охрана, то ли разведка возвращается. Можно и нам в Пенягино.
Дом как дом. Барак каменный, трехэтажный. На третьем этаже квартира. Возле нее человек из “газика”. Грибанов толкает дверь, она открывается. Мы попадаем в жилище алкаша. Сам он, здоровый, явно знавший лучшие времена, напуганный донельзя, сидит на табуреточке у окна. На другой табуреточке – часовой. История повторяется до наоборот. Совсем недавно и я вот так ждал звонка в дверь.
– Ты пойди, нам поговорить нужно, – приказывает Грибанов не оборачиваясь.
В комнате остаемся мы со Струевым, алкаш и Грибанов.
– До недавнего времени о местонахождении героя кубинской революции Эрнесто Че Гевары знал ограниченный круг лиц, которые к тому же были склонны умирать естественной или другой смертью. И еще вот этот. Имя свое он потерял. Теперь он просто предатель. Посмотрите, какие они бывают – предатели.
– Сергеич. Ты от жизни отстал, товарищ Че теперь враг народов. Преступник против человечности. Террорист. Совесть моя чиста.
– Вот с чистой совестью и подохнешь, не выходя из этого помещения.
– Ты, Сергеич, не шути… Я устав помню. Брат на брата руку не поднимет.
– Слушайте, молодые люди, печальный рассказ о государственной измене.
– Ты не государство, Грибанов.
– Я, может, еще не государство, но вот они вместе со мной – государство. Все слои общества. Бывший художник, теперь бывший слесарь. Бывший инженер, теперь милиционер. Они-то себя сумели защитить и на меня вышли. С боем. А ты на посту стоял вроде как, и сдал свой пост за ящик “Рояля”.
– Ты мне в душу не лезь. Мне предприниматель материальную помощь оказал. Богатый бедному.
– Господин Амбарцумов однажды посетил вот этого… Этот тогда, естественно, нуждался. Первым делом в опохмелке.
– Ты мне в душу не лезь.
Не слушая алкаша, Грибанов продолжает:
– Ну, угостил, понятное дело. В “Богатырь” отвел. Так у них “стекляшка” называется. Отбивных по двадцать тысяч выставил, шампанского, “смирновской”. Он и растаял. Вспомнили былое. И с первого захода он раскололся. Сдал объект.
– Да не так все было… А объект этот и без меня нашли бы.
– Потом Амбарцумов дал ему денег. Много денег. Штуку зелеными. Столько дал?
– Меньше.
– Вот баксов за восемьсот он и сдал военную тайну.
– Ты, Сергеич, либо дурак, либо опять же дурак. Какие тайны? Кончилось все. Замирение.
– Самое интересное, что он сейчас косит йод глупенького, а сам качает ситуацию. Как его когда-то учили. На нем же по всему миру столько дел. Он такие страны видел. Таких людей.
– И еще увижу. Я на работу устраиваюсь.
– Вот, на работу устраивается. В ларек.
– А ты откуда знаешь?
– А теперь, чтобы всем было интересно, послушайте, что было и что будет.
– А чего может быть? – торопится удостовериться в своей неприкосновенности бывший “брат”.
– Тот, кого вы называете Политиком, должен очень скоро высоко взлететь. Из третьего эшелона под облака. А там его установят. Можете не сомневаться. А взлететь-то хочется. И можно липовые документы, выданные когда-то товарищем Клеповым, преодолеть. Тем более что товарищ Клепов – покойник. Деньги братства нашего, оставшиеся от боевой операции, из которой мы официально не вернулись, в которой нас подставили другие предатели, так вот эти деньги живы и вертятся в сфере недвижимости. И приносят доход. Маленький, но постоянный.
Клепова Амбарцумов сам убирал. Первая его кровь была. Это когда Политик вступил с Амбарцумовым в сговор. Братву не трогали. Давали денег мелких, на поддержание жизни. Братвы всего-то ничего. И все почти близко. Прибалтика, Новгород. Так их распределили в свое время. Но работа с недвижимостью портит человека. Он становится жадным. А у ребят дела идут все хуже. Политик же в свое время женился на обкомовской дочке. Пошел в гору. Все путчи пережил. Они с Амбарцумовым души не чают друг в друге. И однажды Политик говорит: ты мне помоги, а уж я тебя там, наверху, не забуду. Там тоже недвижимость – но покруче. Масштабы иные. А помощь простая. И не нужно нам свидетелей. Они оказались никчемными. Неудачниками. Вот она проверка-то. Это не в джунглях боливийских болтаться. Не в бункере сидеть на всем готовом. Вот она жизнь. Естественный отбор. Они слабаками оказались. И погубят все дело. А мы дойдем до заветной хижины. И человека нужного там встретим.
– Складно излагаешь, начальник, – комментирует алкаш.
– И Амбарцумов начинает избавляться от балласта. Только самому ему… Не поднимается рука на боевых товарищей более. Но люди верные находятся. После первой крови появляется у него гениальный план. Политик его одобряет. Зачем пачкать руки? И появляется список “Юрвитана”. В списке этом больше мертвые души. Уже сданные внештатники КГБ. Есть этот список во всех цивилизованных странах. Но Политику удается достать новые имена. Их немного. Руки пока коротки до настоящих списков. А дотянутся, сдаст и остальных. Так вот. Создается дискетка. Там сданная, действующая агентура и братки. В общей массе. А нужно вам сказать, товарищи из стран Балтии не церемонятся в этих случаях. Попытка перевербовки, потом пуля. Расчет верный. Но Политик, учтя инициативу Амбарцумова, вдруг опомнился. Увидел, что тот стал слишком предприимчив. И решил свести риск к минимуму. Формирует еще одну дискету. В ней тот же список, но с фамилией Амбарцумова. И человек от Политика, а такой у них в агентство внедрен, меняет дискетки. Алябьева вашего должны были взять при выходе из агентства, но он умудряется исчезнуть. Амбарцумова же предстояло убрать тут же.
Бегство Алябьева спасает Амбарцумова. Все рассыпалось вмиг. Политик имел контакты в МВД и ФСБ на уровне личных знакомств. Он приказал Амбарцумову во что бы то ни стало найти дискету, и тот добросовестно искал, не зная, что ищет свою смерть. Да и денег ему было жалко. Доллары-то были как раз белыми и должны были вернуться в кассу. Дальше начинается потрясающая способность к выживанию вот этих беглых людей. Поэма! Тем временем Политик приказывает Амбарцумову, не дожидаясь результатов поиска дискеты, которые уже становились проблематичными, уничтожить братков в Латвии, Эстонии, Литве, Новгороде и еще в одном месте. Оно подале. И свет не без добрых людей. Там у наших киллеров ничего не вышло, а Сашу Зотова Бог на время вернул в мир, с тем чтобы он успел рассказать вот им кое-что.
В Эстонии фортуна вначале поворачивается лицом к Амбарцумову, а затем жестоко смеется над ним. Снова появляется список от “Юрвитана”, снова готова массовка, и опять неудача. Есть от чего впасть в печаль. Теперь Политик вытаскивает своего неудачливого подельника из таллинского централа и перевозит в надежное место. После того как в компьютере питерской газеты остается список в варианте Политика, Амбарцумов разгадывает его комбинацию и ставит ему ультиматум. Если с ним что-нибудь случится, компромат на Политика люди Амбарцумова кладут на такие столы, хозяева которых вернут его в небытие. Теперь они неразделимы. Игра начинается настолько крупная, что уже нужно убрать и меня, и вот этого блудливого борца за продолжение реформ, и коменданте Че. Не говоря об этих вот молодых людях. Плюс мелочевка в “Юрвитане”. Плюс мелкие чины в органах. Всех, кто косвенно имел отношение к делу. И убирать будут уже серьезные люди. Черный нал. Точнее не скажешь. Магия звуков. Заклинание. От Москвы до самых до окраин. Чернота. И быль. Вы, молодые люди, думаете, почему этот алкоголик так спокойно все это слушает? Вы думаете, ему это интересно? Ему, конечно, интересно, но он своих ждет. Ждешь, иуда?
