Текст книги "Что-то вроде любви"

Автор книги: Леонид Филиппов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Архангельский Вполне логично придать пространству компьютерной кажимости сверхисторический статус: отныне именно в этом условном пространстве будет свершаться "ход времен", именно тут предстоит разыгрываться бескровным баталиям, сталкиваться глобальным интересам, утверждаться и рушиться идеологиям...

Ведущий А что, разве когда-то было иначе?:Где ж еще сталкиваться идеям – не на ринге же, не на Куликовом поле. Чем книжная виртуалка так качественно отличается – как поле брани идей – от компьютерной? Тем, что вторая кого-то пугает? Так это – факт его биографии – и только:

Архангельский То есть именно тут начнет разворачиваться история после истории. е знаю, сознательно соотносил Пелевин свой замысел с этой постмодернистской конструкцией:

Ведущий Итак: в виртуальной реальности компьютерного мира будет теперь идти борьба идей, интересов, идеологий. И эту картину Вы называете "постмодернистской конструкцией". А если бы речь шла о киноэкране пришедшем на смену театру? Или о книжке сказок, пришедшей на смену устному фольклору? Тогда бы это как называлось?

Архангельский е черты преходящей эпохи стирал он в своем романе, а ненужные файлы; не условно-живых героев перемещал из одного пространства в другое, а перебрасывал безусловно-мертвые фикции с твердого диска на дисковод и обратно.

Ведущий Одна и та же метафора, повторенная дважды – и то уже многовато... о сколько же можно? Это уж паранойей отдает. Просто страшно за компьютеры делается – вот дай человеку молоток в руки – он все диски переломает – и твердые, и мягкие. Если, конечно, сможет их узнать по внешнему виду:

Архангельский Это очень удобно, это очень приятно; но это, если вдуматься, и очень страшно: в таком виртуальном мире нет и не может быть истинного страдания

Ведущий Конечно! Как и на сцене театра. И на экране синематографа. О чем и писали во все времена ваши заединщики, крича о конце истинного искусства.

Кроме того, Вы , сами того не ведая, сказали кое-что весьма и весьма точное. Как раз к уходу от этого вашего "истинного страдания" и призывает: нет, сударь, не Пелевин. есколько способных мыслителей сделали это раньше. Одного из них звали в миру Шакья-Муни:И в другой стране другой – тоже небездарный – философ, некто Лао Цзы, мыслил аналогично – в данном вопросе. Да что там – и в известном поучении (произнесенном задолго до вышеназванных) на поле битвы Куру – неким возничим колесницы верховного военачальника, прозванного Сильноруким, – говорится в сущности то же самое:

Архангельский Только напряженные, кричащие виртуальные краски, только отвратные физиономии электронных злодеев, только неживые белозубые улыбки космических сержантов, спасающих человечество, только файловая структура повествования, равнодушная к родной языковой стихии, но зато легко и без потерь конвертируемая в любую культурную традицию, только интернетовская иллюзия преодоленного пространства и отмененного времени – линия связи всего со всем (ничего ни с чем), начинающаяся ниоткуда и уходящая в никуда.

Ведущий Определенно здесь что-то опасное психически – такая ужасающая картина нарисована. Вы только подумайте – файловая структура! То ли дело было раньше – мы писали вот на свитках, а пришли эти холодные бездушные новаторы – и разрезали все на отдельные странички (файлы). Теперь их надо перелистывать, что, конечно, обездушивает непрерывное течение книги:

А уж этот повергающий в ужас, леденящий кровь Интернет (телевизор, телефон, телеграф, почтовый голубь:), заменивший живое душевное общение, лишивший нас истинного понимания – кто, с кем и зачем:

Такое ощущение, что писалось это под одеялом – со страху. Еще бы ужас какой – Интернет:

* * *

Ведущий Раздражение столь многих и столь разных критиков по поводу "Чапаева и Пустоты" – на фоне почти всеобщего молчания до появления этого романа – а точнее, до "Букера" , до толстых журналов и больших тиражей вероятно, объясняется не только и не столько элементарными профессиональными причинами ( как это – мы его и не замечали вовсе , а тут такой успех:) и не примитивной завистью, но тем, что Пелевин все же задевает – ну, пусть не разум, но чувства – точно. Видимо, то, что ему и в самом деле всё пофиг – в соответствии с этим пресловутым ярлыком "буддиста" – не может не возмущать беднягу критика, который и так-то уж изрядно сомневается в осмысленности всей своей деятельности, а тут – нате вам – талантливый – явно и отчетливо талантливый! – писатель, так ведь еще и с равнодушием и к стилю, и к форме, и к морали-нравственности-призывам – то есть абсолютно не нуждающийся в критике, в том, чтоб его "вели и направляли". Как же этому не обижать?!

о почему уважаемым критикам не написать о "ике", если "Чапаев" столь откровенно слабая вещь? А потому, что тогда придется врать – ну кто ж поверит, что такой рассказ – пронизан холодностью, эгоцентризмом и прочим? Кто поверит, прочитав его даже и один всего раз (хотя , разумеется, рассказ двойной по самой своей сути и замыслу), что автор – не владеет мастерством стилиста, языком, метафорой: ну, чем он там еще, господа, не владеет? е признавать же, в самом деле, что вот этот самый , такой нехороший, Пелевин взял и написал о ЛЮБВИ так, как никто до него не писал, – так еще и талантливо это сделал?

И еще: вот, кажется, "Чапаев и Пустота" – это достаточно просто и понятно. К тому же, многие говорят, что король голый, а я-то, бедный и вовсе ничего не вижу – подслеповат, а если честно, то, вполне возможно, что и не на своем месте , да и с IQ тоже: А тут такой случай – вроде как всё явно – не слишком заумно, мало про этот чертов Восток – ну, как тот всеобщий анекдот, про Василия Иваныча: Так что давай-ка поорем: "А король голый!" : а чем и попались. Купились, если точно.

Вот где случай инверсии! Образ еще и почище, чем у Евгения Шварца: идет кто-то (черт его знает, вполне возможно, что и королевских кровей – кот ж их нынче разберет, когда они ходят в чем попало, да еще и переодеваются по сто раз на дню), и надо оценить новое платье. Работа такая. А порядок ведь всё тот же: кто этого платья не видит, тот – : ну, понятно кто. Только совсем немножко наоборот: кто не успеет выкрикнуть, что король голый – вот тот и не на своем месте как раз. А то и вовсе: Страшное дело: вы войдите в их положение – хоть на гуще гадай, никаких не стало критериев. И вдруг такой подарок: этот самый король-не король одевает уж такое , что кто-то из цеха крикунов не выдерживает и срывается первым. И – пошло. Вот прямо друг друга и подзадоривают. А ведь , между прочим, если дело и вправду обстоит так с королем – то чего тогда шуметь-то?! А вот чего : устал член гильдии крикунов. И всегда был не очень-то чтобы зорким – всё больше со всеми, с коллективом, там-то не ошибешься: Плюс – наряды нынче в моде такие, что и не разберешь. у не признаваться же в самом деле! А претендент (черт, а вдруг все же король:) еще только вчера выходил в чем-то куда менее явном. И куда более похожем если не на горностаевую мантию то уж как минимум на вечерний костюм. А сегодня – в джинсовых шортиках с бахромой. И в маечке с рисунком Вечного предела – ну, кружочки такие, вроде знака "пепси": Вот и шумят, чтоб не только подбодрить себя и друг друга, но и заглушить свои же сомнения – вот это "а вдруг.." Кстати уж к хору присоединились и самозванцы из не-королей – хоть и одетые вполне добротно и в согласии с классическим стилем, а на королевство не больно-то тянущие. Так-то о них никто и не слыхивал, а вот пошумели с солидной сцены (дескать, коллега-то наш голый, не наш он, одни мы настоящие) – глядишь, кто-то и имя узнал:

А ведь уже в "Затворнике и Шестипалом" – "раннем" произведении Пелевин, как бы предвидя многие вопросы, ответил на них . И тот, кто прочел, не станет громогласно вопрошать: "А куда нас зовут, ведут и прочая?" Да и вообще никаких неопровержимых и ужасных обвинений из лексикона социума не выкрикнет. И если не полезет вслед за Затворником за Стену мира, то уж и кидать в него кусками еды тоже не станет. Скорее, если непременно нужно продемонстрировать свое отношение (не Затворнику, конечно, нужно, а самому демонстрирующему) – скорее махнет на прощанье и грустно улыбнется, стоя в толпе социума:

Вообще, предвидение – включая и ответы на еще не прозвучавшие "обвинения" – больше в стиле "позднего" Пелевина. Он все чаще "отвечает" на критику, и все чаще – заранее, "на опережение". Чем это вызвано? Чем вообще вызвано увеличение в пелевинском творчестве доли столь любимой нашими фантастами дидактитки? Может быть, упорное нежелание уважаемых коллеглитераторов понимать довольно тривиальные вещи все ж таки задевает автора, пробуждает в нем тщательно маскируемое призвание – быть учителем. И он принимается объяснять:Вот пример – из "Чапаева и Пустоты".

"Где бы ты ни оказался, живи по законам того мира, в который ты попал, и используй эти законы, чтобы освободиться от них. Выписывайся из больницы, Петька. -Мне кажется, я понимаю метафору, – сказал я."

Мало того, что это – многократно и разнообразно разжевывается и повторяется, так еще – "для особо вдумчивых" – указано, чтО есть метафора. Впрочем, они умудрились и на этот раз не понять: Воистину, бисер надо беречь:а "феньки" пригодится – для ребенка.

В каком-то смысле критики, видимо, заставили Пелевина снизить планку до уровня почти прямых объяснений, сделав литературное произведение воистину учебным пособием. адеется все-таки затворник на понимание: у и что? А ничего: Сам виноват – знал же – насчет бисера: Знал – иначе не написал бы именно об этом: о попытках объяснять что-то реалистам и о том, к чему такие попытки только и могут привести:

– Это как? – е поймешь. – А ты попробуй объясни, – сказал Мария. – Может, и пойму :: – Понятно? – спросил он Марию. – Понятно, – ответил Мария. – Что тебе понятно? – Понятно, что ты псих в натуре. Какие же в Древней Греции могли быть автомобили? – Фу, – сказал Володин .– Как это мелко и безошибочно. Тебя так и правда скоро выпишут.

Впрочем, это еще не самое горькое – о попытках разъяснять:

– Кстати, Петр, что эти господа думают о метафизике сна? – спросил наконец Котовский. – Так, – ответил я, – пустое. Они неумны.

И, наконец, можно ведь говорить и с посвященными – у тех , по крайней мре, есть чувство юмора :

– Золотая удача, – ответил я, – это когда особый взлет свободной мысли дает возможность увидеть красоту жизни. Я понятно выражаюсь? – О да, сказал барон. – Если бы все выражались так понятно и по существу. Как это вы пришли к такой отточенности формулировок?

Так что претензии к Пелевину предъявлены прямо противоположные тем, которые следовало бы. е в непонятности и заумности следует винить автора, а в том, что он, поддавшись на провокации, принялся объяснять, чего художнику нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах делать не следует: реалисты все равно не поймут, а любители эзопова стиля, любители клубного духа, любители декодирования потеряют большУю часть кайфа.

Очень серьезный недостаток романа "Чапаев и Пустота" – именно эта вот неровность: то действительно интересные и часто вполне лаконичные места, то – подробные пояснения. И раздражает по-настоящему как раз то, что автор поясняет уже понятое чуть раньше . Как будто вы с ним вступили было в заговор посвященных, только начали проникаться друг к другу той особой симпатией и тем особым доверием, какие порождает общая тайна (или – что здесь одно и то же – тайное общество), как вдруг выясняется, что все это он взял и изложил , скажем, по радио, в передаче для домохозяек – подробно и с упоминанием вашего имени в качестве "одного из нас". Вполне поамерикански. Вариант – выпустил комикс по им же созданной герметичной книге, доступной немногим, и в том числе – вам (да и то – после серьезной работы по осмыслению). Пример – анекдот про Чапаева и Петьку, которые пьют, чтоб "замаскироваться". Только ленивый или румяный критик не поняли этой простейшей, поверхностной реминисценции. И вдруг – он ее озвучивает! Просто становится как-то стыдно.

Александр Грибоедов ("По поводу "Горя от ума"") Первое начертание этой сценической поэмы, как оно родилось во мне, было гораздо великолепнее и высшего значения, чем теперь, в суетном наряде, в который я принужден был облечь его. Ребяческое удовольствие слышать стихи мои в театре, желание им успеха заставили меня портить мое создание, сколько можно было

Аркадий и Борис Стругацкие Именно то, что наиболее естественно, менее всего подобает человеку.

Великий Старец Истинное достижение – это освободиться

от того, что обычно свойственно человеку.

Ведущий Однако и понять писателя можно: он-то все стремится пробудить самоосозннание. А получается, что думаем и говорим мы вовсе не о себе – а как раз о нем:

" – Мне кажется, Петька, что в тебе слишком много места занимает литератор, – сказал он наконец. – Это обращение к читателю, которого на самом деле нет – довольно дешевый ход. Ведь если даже допустить, что кто0нибудь кроме меня прочтет эту невнятную историю, то я тебя уверяю, что подумает он вовсе не о самоочевидном факте своего существования. Он скорее представит тебя, пишущего эти строки. И я боюсь: – А я ничего не боюсь:Мне давно наплевать."

Бродский у и что же в связи с этим делать автору? Тем более что до сих пор неизвестно, кто он такой. Может ли бесплотный автор рассчитывать на реальную аудиторию? Я думаю, вряд ли, – и еще я думаю: наплевать!

Ведущий Здесь слышен спор писателя-человека (не способного прыгать, как принц), то есть того, кто, говоря словами героя "Желтой стрелы", останавливает поезда только на пивных банках, и Затворника, каковой все же способен с поезда сойти. Вот ему действительно пофиг. Или, если позволительно так выразиться – напелевать. Этот спор Пелевина с Пелевиным, столь явно проступивший в "Желтой стреле" – не нов:

Стругацкие ("Сталкер", сценарий)

Профессор. – И о чем же вы пишете?

Писатель – Да как вам сказать: В основном о читателях. и о чем другом

они читать не хотят.

Профессор. – По-моему, они правы. и о чем другом и писать, наверное , не

стоит:

Писатель. – Писать вообще не стоит. и о чем:

Ведущий Здесь последняя реплика – это не просто слова героя фильма, это реплика Виктора Пелевина, предугаданного мэтрами советской фантастики задолго до его рождения как писателя.

* * *

Ведущий И – снова к вопросу об адекватной передаче:

Пушкин

:Я не могу понять. о вот

еполный, слабый перевод,

С живой картины список бледный:

Ведущий Давно ставший банальным школьный вопрос: каков же оригинал,. если это – письмо Татьяны к Онегину – бледная копия?! И ответ уже тоже не нов – да не в словах оригинал, не на бумаге. А коли так, то и сам Пушкин признает: не в человеческих это силах – передать сей оригинал полно и точно. Разве что – вырвав язык, а сердце заменив углем. Да и то ведь не получится – слушать-то будут всё теми же ушами и все те же люди, стало быть и услышат они – всё те же слова. (Смотри результат – у Лермонтова – в его "Пророке") Легко сделать вывод: незачем и стараться. То есть, можно стремиться к наилучшему из возможных слабых переводов. о – не более. А можно наплевать, приняв за данность, что и самые совершенные из наших попыток почти столь же далеки от оригинала, живой картины, как жалкий лепет недоучки. Стоит ли в таком случае напрягать душевные силы и тратить время? Дело хозяйское... А только не след и забывать, что почти у каждого поэта найдете вы в том или ином варианте пресловутое "Молчи, скрывайся и таи:" – ибо предугадать , как отзовется изреченная словами мысль – не дано никому. Однако писали же и великие, познавшие горечь невозможности донести. есмотря на то, что все , кто нес – никто не донес (по словам Кормильцева). адежда же и их, и нынешних их преемников – в том, что души людские не столь различны по устройству своему, чтобы не суметь уловить отблеск живой картины, оригинала даже и в том самом бледном списке. Сапиенти сат, а родственной душе – ей и намека довольно.

Марина Цветаева

е обольщусь и языком

Родным, его призывом млечным.

Мне безразлично – на каком

епонимаемой быть встречным

Бродский Подобное отношение к вещим неизбежно ведет к сужению круга, что далеко не всегда означает повышение качества читателя. Литератор, однако, – демократ по определению. И поэт всегда надеется а некоторую параллельность процессов, происходящих в его творчестве и в сознании читателя.

Ведущий В этой области, может быть, и ответ на вопрос, почему столь многие в истории самой что ни на есть чистопородной Литературы (да и других искусств тоже) позволяли себе порой – а кто и часто – подхалтурить, говоря нынешним языком. И первый среди подобных "двурушников" – конечно же сам Александр Сергеевич с его извечным соседством простонародного с идеальным, строк величайшего уровня – с едва зарифмованными путевыми заметками:

При всем этом иного пути пытаться "нести", кроме как воспользоваться языком – у писателя нет. А язык– по афоризму Леонида Полевого – лишь переходная стадия между мычанием и телепатией. о – что делать – какой есть:

екто неназвавшийся (говорит на древнекитайском) Ловушкой пользуются при ловле зайцев. Поймав же зайца, забывают про ловушку. Словами пользуются для выражения мыли. Обретя же мысль , забывают про слова. Где бы мне отыскать забывшего про слова человека, чтобы с ним поговорить!

Бродский Кому охота, чтобы его прозрения были приписаны причудам языка, изобилующего флексиями? икому. Кроме, разве, тех, кто постоянно спрашивает, на каком языке я думаю и вижу сны. Сны человеку снятся, отвечаю я, и мыслит он – мыслями. Язык становится реальностью, только когда решаешь этими вещами с кем-то поделиться.

"Pelevin" Язык – это способ оформления мысли, а сама мысль существует вне языка. Во всяком случае, у меня. Когда Штирлиц ловил себя на том, что он мыслит по-русски, а во все остальное время – по-немецки, это выдает полное незнание Юлиана Семенова предмета, о котором идет речь.

:Мне кажется, все зависит не от способа общения, а от того, кто общается. Из истории известно, что даже перестукивание в тюремных камерах может быть абсолютно полноценным способом общения.

Он же ": мысль неизреченная – тоже ложь, потому что в любой мысли уже присутствует изреченность.

Это ты, Петька, хорошо изрек, – отозвался Чапаев"

Ведущий И все же , человек, сам вот это всё написавший, не выдерживает и пытается донести – очень уж ему нравится некая мысль. А ведь говорил (списывая, как водится, на Будду): "Есть мысль – есть проблема, нет мысли нет проблемы." Раздвоение:

И вот уже мысль начинает содержать элемент изреченности. Потом и в самом деле становится изреченной. Однако ее, как водится, никто не понимает. Даже и в той форме, в какой хотел изрекший и в какой она – всё равно уже ложь. А он, бедняга, единожды встав на этот не просто наклонный, но все более крутой, затягивающий путь, уж не в силах остановиться – и принимается пояснять. Он уже стремится! (Хотя , как известно все из того же источника, стремление связывает человека гораздо больше, чем осуществление стремления.)

о, если и просто изреченная мысль есть ложь, что же тогда сказать о ней, когда она переходит в разряд мыслей разъясняемых: О безысходность!..

Так или иначе, а на этапе "Чапаева" Пелевин решил подразъяснить смысл своих учебных сказок. Подробно, доходчиво и на всех языках, точнее диалектах – которые есть нынче в русской речи. Чтоб все поняли: каждый – в своей главе. у а чего? Обидно ж, что простых вещей почти никто не сечет, болтают только языками – как колокольчики: дзен, дзен:А тут вам и про дзен, и про прочие учения, и про Грофа, и про дона Хуана, и про трансакции эти берновские – не торопясь, на примерах, с иносказаниями, доступненько так: Что ж, охота человеку побыть этаким учителем . Скрытым шейхом. Похвально. Грустно только, что для такого дела пришлось учителю совсем уж до банальных примеров дойти, до простой нашей повседневки. Да еще и петушка с собой таскать сахарного – привлекать внимание детишек Всё это – шаг вниз, на землю – от "Затворника и Шестипалого", где , хоть и есть конкретика (хотя бы для привязки и контраста), но все же основное – "на четыре дюйма над". А тут – уж просто – утром в газете, вечером в куплете. Достали, ох достали, видать, наших писателей все эти доброхоты, объясняющие, как надо: как сделать идеи общедоступными, общеполезными и прочее: А ведь, казалось бы – чего проще: взять и раз и навсегда установить им планку. Строго по классическому рецепту великого и всюду поспевшего Пушкина. Помните: ":не выше сапога!" (Ne, sutor, supra crepidam.) Стоит только вспомнить эту притчу о сапожникаххудожниках, как становится заметно легче и спокойнее на душе, перестаешь всерьез сердиться на критиков и рваться куда-то размахивать руками. Люди делают свое дело, и делают его вполне профессионально – на уровне, в полном соответствии с заложенной программой. И выслушивать их мнение следует спокойно и внимательно, замечания – учитывать, ошибки – исправлять. В обуви.

Все это, однако, сплошной негатив. А кто же из высококвалифицированных читателей может претендовать на роль Шестипалого? – хотя бы и повторяя все его глупости, всю суетливую болтливость и метания, но продвигаясь – с помощью Затворника – если не по самому Пути, то хотя бы в сторону его: (" – Куда? – прокричал он. – а юг, – коротко ответил Затворник. – А что это? – Спросил Шестипалый. – е знаю, – ответил Затворник, – но это вон там.") Прекрасно сознавая осмысленность рецептов в подобных случаях, рискну все же предложить два теста.

Тест первый, эстетический: "Затворник и Шестипалый". Это – как пропуск в мир прозы Пелевина. ельзя начинать с "Чапаева и Пустоты" – как это, судя по всему, сделали многие критики.. Тот, кто не получает удовольствия, читая "Затворника", не должен ни читать Пелевина более, ни , тем паче, судить о его творчестве, ибо читает он не на своем родном языке. Часто – даже не на иностранном. Он видит и слышит только какой-то воляпюк, а сознаться в этом – не желает, ибо боится , что дело все-таки обстоит несколько сложнее:

Тест второй , архетипический : шутка в "Принце Госплана".

":по болезненному скрипу, с которым она работала, и по большим щелям между гнутыми зубьями Саша догадался, что она не из его игры, а обычная советская разрезалка пополам, плохая и старая, то ли забытая кем-то на улице, то ли стоящая на положенном ей месте."

е обязательно считать это сверхостроумной шуткой (хотя лично я как раз считаю именно так и при первом и втором чтении смеялся долго и от души). Однако если дело обстоит таким образом, что непонятно вообще, что тут смешного и что , собственно, сказано – тогда вам тоже не стоит читать Пелевина – экономьте драгоценное время. И – главное – экономьте желчь. Для пищеварения она более пригодна. Ибо реакцию отторжения могу вам гарантировать со стопроцентной точностью. Так что не надо. Читайте, господа, оды. И учебники. А, да, вот еще хорошее чтение: Владимир Владимирович Маяковский :"Что такое хорошо и что такое плохо".

А Пелевина – не надо. у его, ей богу:

Басинский От одного поклонника прозы Пелевина... я услышал признание, что Пелевин "пишет плохо" – ??? – Да! о он пишет о том, что нас всех, новое поколение, волнует... И понеслось: Интернет, дзен-буддизм, наркотики, самоидентификация... И я подумал: если вычесть из Пелевина все это, что останется? Дурной, вызывающий несварение эстетического организма язык, над которым недавно посмеялся в "ЛГ" Алексей Слаповский? Смысловая невнятица, от которой болит голова, но болит не так, как от тяжело разрешимых вопросов?

Ведущий Что-то очень уж детально уважаемый критик берется объяснять физиологию своей неприязни! Мало того, что у его эстетического организма несварение, так еще и головная боль. Какую именно головную боль вызывает попытка решить смысловые проблемы в книгах Пелевина – вот, оказывается, корень зла. Я-то лично не настолько медик – поставить точный диагноз не решусь, однако сдается мне, что головная боль, которая "не такая, как от тяжело разрешимых вопросов" в народе называется несколько короче. Ага, вот именно... А что делать мне, если смысл написанного Пелевиным кажется мне простым, ясным и однозначным? И, более того, если мне представляется самоочевидны (как, кстати, и Петру Вайлю), что вовсе не смысловые проблемы – суть пелевинской прозы. у непонятно критику, что хотел сказать автор. Бывает. е его это. Откуда же столь мощная уверенность, что это – проблемы именно автора. А читать японские танка на языке оригинала критик не пробовал?..

И еще. Конечно же, среди (по)читателей Пелевина полно дураков (вся Сеть ими кишит) из модной тусовки, которых и привлекает именно и только вот это самое, вычитаемое. Так и что? С Борхесом, например, дело обстоит иначе?! Это ведь – только факты их, дураков, биографии. е судить же по ним о качествах писателя!

Игорь Шнуренко Роман "Чапаев и Пустота" подводит философию под поддельный преобразовательный пыл и всамделишный конформизм нашего поколения. Все пустота: серьезен лишь стеб; важен лишь я сам, все остальное не имееет значения.

:Что до философии романа, она с успехом уместилась бы на двух-трех страницах – и назвать роман философским – значило бы оскорбить:

Ведущий Во-первых, хорошего же мнения данный выступающий о "нашем поколении" – вся философия на двух-трех страницах: А во-вторых, откуда такая уверенность, что ничего сверх замеченного им в романе и нет?! Эдакие-то похвалы, конечно, не слишком помогают репутации писателя. Послушает такое критик Басинский и решит, что и вправду ничего у Пелевина за душой нет.

Вот вам и два полюса полного непонимания – от якобы сторонника до якобы оппонента. Языка-то не понимают оба:

Вспоминается по этому поводу Иван-дурак, великий хитрован русского фольклора – эх, не попал он под горячее перо интеллектуала и серьезного мужчины господина Басинского – уж тот бы ему задал – обозвал бы его напыщенным глупцом – как Пелевина. А что, верно! Если ты – писатель, изволь всюду и везде говорить красиво, умно и на философские темы. А не то критику не о чем и поворчать будет, а это, между прочим, его хлеб:

* * *

При всем этом сам писатель Пелевин упорно не теряет надежду найти адекватные каждому читателю варианты "несения". И, для тех, кому высказанное в "Затворнике и Шестипалом" (и других – параллельных – вещах) о сути любви осталось непонятым, и до кого доходят не столько сентенции, сколько, так сказать, иллюстрации – на примерах из жизни (или, если хотите, реализм пресловутый) – есть иной вариант учебы. Такая вот иллюстрация к словам Затворника о любви: рассказ "ика".

В "Затворнике и Шестипалом" и в "ике" и прием общий: до определенного (автором ) места читатель не догадываться , что герои – не люди. Тем ярче абсолютная разность этих рассказов. "Затворник и Шестипалый" притча, учебная сказка об учебных сказках. И , если на то пошло, чтО в этом так пугает и раздражает людей, выросших в христианской традиции – неясно. Будто бы Раби не так излагал свои идеи! Чем это наши мудрецы хуже суфийских? Мы что, притч не слыхали? Иносказания нам недоступны, а доступен один реализм – ну этот, как его , "соц"?..

Юнг С ходом тысячелетий христианство стало таким, что немало удивило бы своего основателя, если бы он был жив.

Ведущий :апротив, "ика" – вовсе не притча и не поясняет ничьи – ни "восточные", ни "западные" готовые идеи, а толкает (ибо Пелевин – всё же именно учитель) мыслящего читателя задуматься о Любви. О той самой, которая , в сущности, возникает в одиночестве... В каком-то смысле этот рассказ – теорема. Причем – доказанная. Вот как раз именно о том, что любовь – самодостаточна и что, говоря языком арифметики, от перемены объекта произведение не меняется. А значит – не меняется и суть : Такая позиция – вне зависимости от воли автора – оказывается полемической, так как абсолютно противоположна классическому "естественному" подходу:

Мишель Монтень Плутарх говорит по поводу тех, кто испытывает чрезмерно нежные чувства к собачкам и обезьянкам, что заложенная в нас потребность любить, не находя естественного выхода, создает, лишь бы не прозябать в праздности, привязанности вымышленные и вздорные. И мы видим действительно, что душа, теснимая страстями, предпочитает обольщать себя вымыслом, создавая себе ложные и нелепые представления, в которые и сама порою не верит, чем оставаться в бездействии.

Ведущий Так что, хоть и прием общий, а вещи эти – "Затворник" и "ика" скорее зеркальные по отношению друг к другу. В рамках того же приема возможна ведь и просто шутка, без особой "философской" (черт, а как же еще сказать-то?!) нагрузки. апример, такая хохма, как "Зигмунд в кафе". Да и вообще, даже в самые трудные минуты, как бы "глубок" ни был разговор, ни на минуту не забывали мы о простой, остроумной шутке. Чтобы не дай бог, не подумал кто из уважаемых читателей или – тем паче – критиков, будто что-то здесь говорится хоть капельку всерьез. Поэтому после каждого пояснительно-учебно-сказочного посерьезнения – сразу на снижение. Скажем, вот как это описание природы: "Поляна была темна, пуста и безвидна, и только легкий дымок носился над угасшими углями." Что это? И тут гипертекст! Какой в этом смысл? К чему? Да полно вам, господа, со своей серьезной миной! и о чем. Шутка. Веселый человек автор, похулиганил чуток в языковом плане – исключительно от легкости нрава, без задней мысли: Впрочем, шутить можно и "на тему": "– И что с ним случилось? – Ничего. Поставили его к стенке и разбудили – А он? Чапаев пожал плечами. – Дальше полетел , надо полагать."

Пусть это какой угодно "изм" – хоть дзен, хоть не дзен (хотя байка про то, как Чжуану Чжоу приснилось, что он бабочка – все же даосская ) , но ведь остроумно как! Вот ничего с ним не случилось! и-че-го. Классно. Приятно такое читать, радостно за то, что в подобных обстоятельствах возможен столь добрый и простой юмор, без особого выпенрдрежа. И – на хорошем языковом уровне. С чувством формы. А также с толком и с расстановкой: И ведь при этом – все правильно изложено – вполне, так сказать, дидактически грамотно. Что поделаешь – Пелевин – не чистый стилист (а порой и не стилист вовсе), не только стебок, не ленивый шутник-торопыжка: Он – разный! Есть там и сделанность – от ума, и классика – от начитанности, и примитивношуточные приемы, и импровизация практически без редактуры – от легкости и лености нрава:В точном соответствии с известной декларацией Михаила Веллера относительно качеств новеллиста и его новелл: они – разные! А Пелевин, во сяком случае, пока что – несомненный новеллист, несмотря на попытки "Чапаева и Пустоты" казаться романом. И это – никаким образом не порицание, а скорее уж похвала. у вот представьте-ка себе роман Борхеса: Для "читающей публики" подобная пестрота свойств не слишком приятна: снижает адекватность восприятия. Аналогия здесь – например, "Pulp Fiction" Тарантино: по первому впечатлению многие неглупые в общем люди, даже несмотря на прямое указание в названии фильма, умудрились не воспринять его пародийность, шуточность, "взяли" один только верхний, примитивнотриллерный, слой . А всё почему? А потому, что мало и невнимательно читали в детстве Пушкина. Взрослыми же – и вовсе никак не читают. Иначе не смущали бы их ни эта лоскутность, ни противоречия, ни многослойность – в характере как самих современных художников, так и их творений. Подобно тому, как Татьяна в "Онегине" – "милый идеал" – образ не столько женщины, сколько самой музы, поэзии, так и Затворник и прочие, подобные ему носители Знания, учителЯ, рассказчики притч – не образы людей и даже не образ автора-учителя, но – образ его прозы. Отсюда – в точности как и в характере Татьяны – лоскутность, зияния, противоречия – и в образах, и в самом творчстве. Ибо их, учителей, много, все разные. А вот учение-то, вполне возможно – одно. ет, никакой, разумеется, не "дзен-буддизм". И не "буддизм в тибетской аранжировке", как, почему-то, пишет Ирина Роднянская. (епонятно, зачем так подставляться). С равным успехом, "расшифровывая", скажем, "Тарзанку" можно обозвать Пелевина проповедником монетеистического, "линейного" учения – того же христианства. Вполне. Было бы только желание все покрыть ярлыком и успокоиться: