Текст книги "Мастер дизайна"

Автор книги: Леонид Бежин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Леонид Евгеньевич Бежин
Мастер дизайна

Я впервые познакомился с творчеством Леонида Бежина на семинаре в подмосковном Софрине. Стояли тогда, крепкие морозы, в помещениях, где проходили семинары, иной раз приходилось заниматься чуть ли не в пальто. Зато было жарко от споров и полемических схваток. Но я хорошо помню напряженную тишину, наступавшую в те минуты, когда выступал Леонид Бежин. Говорил он негромко, доброжелательно, и даже самые резкие отзывы о том или ином произведении были преисполнены интеллигентского уважения к критикуемому, а потому всякое слово в устах Леонида звучало очень убедительно.

Способность увлечь, убедить в правоте собственного суждения о литературе, а стало быть, своего взгляда на жизнь, присуща прозе Бежина. Герои рассказов Бежина – его сверстники. Это студенты, молодые ученые, художники, музыканты, ищущие не только свое место в жизни, но и ее смысл. Писатель язвителен и насмешлив, когда речь заходит о прагматизме, суперменстве и прочем – от них, чего греха таить, несвободен путь некоторой части нынешней городской молодежи.

Только что в издательстве «Советский писатель» вышла первая книга рассказов молодого автора «Метро «Тургеневская». В этой книге явственно проглядывает озабоченность проблемами бытия в высшем смысле слова. Не холодная рассудочность, за которой прячется безразличие и отсутствие гражданственности, но активная человечность, духовность – вот качества, без которых невозможен человек, работник, начинающий свою самостоятельную жизнь на рубеже 80-х годов. Эта качества, не подчиненные, так сказать, здравому смыслу, который, увы, диктует порой только выгодные или полезные нам поступки, уводит от риска и замуровывает душу в скорлупу обывательского мирка. Говоря так, я вовсе не хочу опорочить или хотя бы бросить тень на понятие «здравый смысл», нет! Но я глубоко убежден и в том, что настоящий человек должен порой поступаться здравым смыслом, подтверждая, таким образом, свое высшее предназначение на земле, воспитывая в себе человеческое достоинство и призывая к этому других людей личным примером.

Именно эти проблемы и составляют суть, ядро рассказа «Мастер дизайна», который вы уважаемые читатели, сегодня прочтете.

Георгий Семенов

* * *

Что-то странное было в этом знакомстве.

Юра Васильев, поднимаясь в лифте на десятый этаж главного университетского здания, заметил мужчину в джинсах и свитере. Потом они встретились в столовой и улыбнулись друг другу. Естественно, что мужчина сел за один столик с Юрой, а, пообедав, они вместе оделись и вышли.

Мужчина вскочил в автобус вслед за ним и даже взял два билета, что Юру несколько озадачило. Чем объяснить интерес к себе незнакомца, он не знал и довольно отрывочно отвечал на вопросы, все чаще отворачиваясь к окну, но тонкая улыбка мужчины, замеченная им в отражении стекла, заставила его обернуться.

– Вы, вероятно, решили, что я вас преследую? О, уверяю, нет! – сказал незнакомец, продолжая улыбаться. – Это был маленький эксперимент.

Юре стало досадно, что его уличили в каких-то подозрениях, и, чтобы разуверить в этом незнакомца, он согласно кивал, принимая как должное все, о чем тот говорил. Но через минуту, вдумавшись, он обнаружил нечто странное в словах мужчины.

Незнакомец как будто ждал этого и с готовностью произнес:

– Я хотел проверить вашу контактность.

– Что-что?

– О, тут долго объяснять, а мне пора выходить.

Незнакомец встал.

– Нет, извините, – Юра преградил ему дорогу, – я не подопытный кролик и желаю знать, какие надо мной проводят эксперименты!

– Вкратце: контактность с людьми у вас низкая, в общении вы неактивны, погружены в себя и попытки сближения с вами воспринимаете как агрессию. Я прав?

Юра забеспокоился, не обнаруживая аргумента, способного поколебать правоту незнакомца.

– Как вы догадались?!

– На догадках далеко не уедешь, – сказал тот. – Тесты, милый, тесты… То, о чем я вас так назойливо спрашивал, было скромным научным тестом. По предварительным данным, у вас есть комплексы, вы застенчивы и не слишком счастливы в жизни. Прощайте…

Незнакомец стал пробираться к двери. Юра двинулся следом.

– Вот видите, преследуете-то вы меня! – наставительно произнес незнакомец. – Уверяю вас, теперь вы от меня не отстанете!

Он шествовал по улице, любуясь мелким снежком и лишь поворотом головы обозначая, по какую сторону должен находиться его спутник. «Гипнотизер он, что ли?» – подумал Юра, невольно убыстряя шаги.

– Ну хорошо, давайте ваш телефон, – со вздохом сказал незнакомец, когда Юра с ним поравнялся. – Но предупреждаю – я сейчас завален работой.

– Какой работой? – не понял Юра.

Тот усмехнулся.

– Зачем вы за мной тащитесь?

– Из любопытства.

– Правильно. Какого любопытства? Вам хочется узнать что-то о самом себе? Так вот это и есть моя работа. Меня зовут Кирилл Евгеньевич. Диктуйте ваш телефон. – Он достал книжечку с алфавитом. – А сейчас прошу извинить, у меня урок.

И он скрылся в подъезде дома.

У Васильевых гостили родственники, и, вспомнив об этом, Юра с досадой приготовился улыбаться и быть приветливым. В стенном шкафу висел целый ворох одеяний, и он едва впихнул туда пальто. Конечно же, не оказалось его домашних тапочек, кем-то уже надетых, и с улыбкой бодрости типа «лишь бы вам было хорошо» Юра в носках зашлепал по паркету.

Всюду стояли чемоданы, а из ванной раздавались плеск воды и фырканье.

– Юрочка, ты пришел? А мы разговариваем, – сказала мать с кухни, хотя никакого разговора до этого не было слышно и после ее слов снова воцарилось молчание.

Юра заглянул на кухню, чтобы поздороваться.

– Тебе положить картошки? – спросила мать и спохватилась, что оставила без внимания тетю Зину. – Ты не в курсе: сейчас возможно попасть в Третьяковскую галерею?

Юра страдальчески отвел глаза. Разумеется, мать сама знала то, о чем спрашивала, и притворялась наивной, чтобы найти тему для светской беседы.

– Говорят, можно, а что? – спросил он вызывающе, ставя мать в тупик своей прямолинейностью.

– Я думаю, Зинаиде Федоровне и ее супругу было бы интересно посетить… – Мать была в замешательстве. – Там, вероятно, легко достать билеты?

Она внушала Юре, что не прочит его в сопровождающие.

– Конечно, легко, – смилостивился он, убедившись, что ему не грозит роль гида. – Просто прийти к открытию…

– А что там сейчас выставлено? – Своим подчеркнутым вниманием к его ответу мать как бы призывала гостью в свидетели образованности сына.

– Эти, как их… – он сделал жест, рисующий методичное толкание воображаемой тачки, – передвижники!

– Юринька, ты же искусствовед! Поподробнее! У вас же был практикум в Третьяковке! – Под видом урезонивания сына она сообщала самую лестную информацию о нем.

– «Боярыня Морозова», «Бурлаки», «Явление Христа народу»…

Его злила эта вечная реклама, и он нарочно называл то, что известно любому дебилу.

Мать же расцвела, сопровождая каждое его откровение восхищенным вздохом. Тетя Зина улыбалась как вежливый слушатель и слегка отворачивалась, чтобы с нее не спрашивали большего.

– Юринька, а вот ты рассказывал – у них Репин почти осыпался и Куинджи, правда?

– Ну! – Юра состроил мину авторитетного идиота. – Сплошные голые холсты!

Он был преисполнен такой самоуверенности, что мать решилась лишь робко его поправить:

– А ты говорил, их реставрируют…

Юре вконец надоело дурачиться, и он обреченно вздохнул, изучая синенькую кайму на тарелке.

– Да были мы в Третьяковке! Цел ваш Репин! Цел! – успокоила мать тетя Зина.

Юра перевел тоскливый взгляд с синенькой каймы на окно, за которым уже темнело.

– Ты не болен? – привычно спросила мать.

…Хотя Юра Васильев берег свое здоровье, занимался с эспандером и всю зиму плавал в бассейне, это не излечивало его от недуга, который он сам именовал болезнью жизни. О, болезнь его имела множество проявлений, главный же симптом состоял в ощущении, будто ты проболел каникулы: полмесяца полнейшей свободы, а ты взял и бездарно провалялся в постели с гриппом.

Это ощущение потерянных каникул распространялось у Юры на месяцы, и даже годы. Он каждый раз обещал себе: «Завтра начну по-новому!» – строил соблазнительные планы, но они рушились, и по-новому ничего не выходило. «Нужен жесткий режим, – решал он. – Буду с вечера планировать завтрашний день и жить до предела насыщенно. Спорт, книги… Надо развивать свою личность!»

Но не выходило, не выходило! Всей его решительности хватало только на то, чтобы решить, спланировать, а вот выполнить… тут он чувствовал себя словно впряженным в тот воз, на который с бездумным весельем наваливал тонны поклажи.

Тогда он бросал режим и планы, обещая себе! «Буду делать лишь то, к чему есть желание» – и начиналось как бы выуживание желаний: сидел он, Юра Васильев, с удочкой и ждал, когда клюнет. Но как нарочно желаний-то и не наклевывалось, и он с тоской оглядывался назад, жалея, что поторопился бросать режим и систему.

Шутки шутками, но это было мучением, и иногда ему хотелось воскликнуть: «А есть ли она вообще, жизнь?!» В отчаянии Юре казалось, что те механизмы, в которых должна кипеть работа на самом деле стоят накрытые брезентом, словно аттракционы в парке культуры.

Вот, к примеру, семья. Сколько раз он слышал: «Семья – ячейка… восторженная любовь между близкими, как в романах Толстого… домашнее тепло и уют». У него же было подозрение, что в их семье Васильевых лишь где-то сверху набегает мелкая рябь жизни, а загляни чуть глубже – холод, оцепенение, безмолвие…

Или, к примеру, дружба… Он вспоминал: «Прекрасен наш союз, он, как душа…» Было ли у него, Юры, такое? Правда, он дружил с Гришей Ованесовым, они вместе слушали Бартока, но вот «прекрасен наш союз…» – у них не было, не было! Они лишь соревновались в эрудиции и оттачивали свой интеллект.

Или те же увлечения… Он, конечно, влюблялся в университетских девушек, но скорее по убеждению, что так надо, так полагается, и подчас его охватывал ужас: «Я женюсь, у меня будут дети – и неужели все?!»

Кроме главных симптомов болезни, был и набор второстепенных. Особенно причудливым был симптом, связанный с дачей взаймы.

На курсе у Юры постоянно занимали по трешке, по пятерке, когда накануне стипендии факультетские кутилы успевали начисто опустошить карманы и обедали одной капустой, бесплатно выставляемой в столовой как приправа и закуска. Юра же очень следил за своим рационом, принимая пищу строго в установленное время и обедая непременно с горячим. У него всегда имелась в кошельке дежурная десятка, и среди сокурсников как бы негласно считалось, что Васильеву и не на что тратить деньги, поэтому у него не только занимали, но и частенько не возвращали долг.

Юра не отличался жадностью, но в таких случаях в душе у него обозначалась какая-то червоточинка и ныла, ныла… Он убеждал себя: «Какого черта?! Ну что мне эта пятерка?» Но оказывалось, пятерка-то была ему нужнее всего, нужна позарез, просто-таки необходима как жизненный заменитель, без коего он не мог обойтись, словно астматик без кислородной подушки.

«Я серая личность, – думал он. – Наверное, таким родился и мне себя не исправить!» Это примиряло его с собой, он успокаивался, но иногда, сравнивая себя с другими личностями – хотя бы в том же университете – он ощущал явное превосходство над ними и в уме, и в доброте, и в честности. Наедине с собой Юра вообще чувствовал себя великаном, и лишь перед другими ему казалось, что великан этот лишь тень, отбрасываемая крохотным человечком.

Кирилл Евгеньевич позвонил и назначил встречу.

У Юры было чувство участия в какой-то странной затее, почти авантюре, но когда он увидел Кирилла Евгеньевича, одетого в бежевое полупальто, вязаный картузик с мушкой – ни дать ни взять рядовой московский служащий, – ему стало скучно, и он улыбнулся скептическим выражением человека, позволяющего себя развлечь, но не уверенного в успехе.

– Здравствуйте, Юра, – сказал Кирилл Евгеньевич. – Предыдущая наша встреча была беглой, и вы, вероятно, желаете знать, с кем имеете дело? Ну что ж, отчасти я врач, отчасти педагог-воспитатель. Но если точнее, я дизайнер.

Юра хотел не удивляться, но заметил, что собеседник рассчитывает на возглас поощрительного удивления.

– Дизайнер? – спросил тогда Юра.

– Да, дизайнер, похожий на тех, кого приглашают в дом, создать интерьер. Точно так же я создаю из человека личность.

– И вам удается?! – У Юры перехватило дыхание.

– Смею думать… Поймите, дорогой мой, дизайнер – это не мебельщик, он не сколачивает табуретки, а добивается гармонического сочетания между готовыми предметами обстановки.

– И вы каждого можете сделать личностью?!

– Абсолютно каждого.

– И меня?! – от волнения пискнул Юра.

– Уже задавая этот вопрос, вы как бы выделили себя из ряда подобных, то есть подсознательно признали личностью. В вас есть материал, с которым можно работать… Но вы еще далеко не личность Вам недостает формы, если можно так выразиться.

– О, мэтр, простите… но… сколько вы берете за сеанс?

– Нисколько. Мой метод еще не прошел достаточной апробации. Хотя мне и следовало бы брать деньги, потому что без этого я слишком велик. Уверяю, в будущем целые институты ринутся по моим стопам.

– Боюсь спросить… – Юра покраснел от жгучего и навязчивого допроса. – А вы не с летающей тарелки?

– О нет, нет! – Кирилл Евгеньевич рассмеялся. – Я самородок и к внеземным цивилизациям не имею никакого отношения. Я существо сугубо земное, рядовой преподаватель кафедры… Правда, доцент. – добавил он с выражением смущенной гордости. – В объявлениях так и пишу: «Опытный преподаватель, доцент дает уроки воспитания чувств. В целях удобства занятия проводятся на дому учащихся».

Гриша и Настенька пригласили его просто так, хотя и был официальный повод для встречи: недавно их дочке исполнился год. Кроме того, Гриша проходил военную службу в оркестре морского флота, бывая дома лишь по воскресеньям, и это тоже было поводом для встречи старых друзей.

По сему случаю, Юра купил в «Детском мире» кукленка, а у метро «Сокольники» прихватил торт и гвоздики. До поворота улицы ему удавалось поддержать в себе состояние легкой безмятежности, но стоило повернуть – и его снова охватили сомнения, нужен ли этот визит и выйдет ли из него что-нибудь путное.

С тех пор как Гриша Ованесов женился, Юра бывал у него все реже и реже. Им обоим хотелось поддерживать традицию былой дружбы, но странным препятствием этому служила Настенька. Не то чтобы она была элементарно против – упаси боже! – но она в силу своего характера создавала вокруг мужа непроницаемою среду.

Настенька постоянно была накалена. В ней происходило круговращение смутных душевных паров, разряжавшихся то в черной меланхолии, то в бурных эксцессах и истерии. Невозможно было понять, чего ей надо. Чаще всего она слонялась в могильных настроениях по квартире, снимала пылинки со шкафов и твердила, что она «не выносит…». Настенька не выносила свекровь, которая оставила им с мужем отремонтированную квартиру, переселившись в кооператив, не выносила музыку, постоянно звучавшую в их доме, не выносила стулья из гарнитура, табуретки, диваны, не выносила дождь и хорошую погоду.

Юру она тоже втайне не выносила, так как он догадывался, что за всеми ее стонами и жалобами пряталось заурядное эгоистическое существо, не способное никого любить и поэтому всем и вся раздраженное. «Болезнь жизни», – поставил он обычный диагноз…

– Поздравляю! – сказал Юра шепотом, опасаясь, что девочка спит. – А где молодой папа?

Настенька равнодушно приняла подарки и, взглянув на этикетку торта, сказала:

– Не выношу с кремом… А Гриша еще не появлялся.

Они вошли в большую комнату, и Настя смахнула пылинку с подзеркальника.

– Ну, что будем делать? – Она взглянула на Юру выжидательным долгим взглядом.

– Посидим, поговорим, – предложил он с максимальным энтузиазмом. – Как живете?

– Не живем, а тлеем, – поправила его Настенька, и Юра слегка улыбнулся, боясь ей противоречить.

Возникла пауза. Юра смущенно кашлянул.

– М-да, где же Гриша? – Его беспокоил взгляд, которым Настя продолжала его изучать. – Он не звонил?

– Звонил. Ему не дали увольнительную…

– Значит, его вообще не ждать?

– Значит, вообще…

Снова возникла пауза.

– М-да, – сказал Юра, – девочка спит?

Настя не ответила.

– Мы ей, наверное, мешаем?

Настя молчала.

– Пожалуй, мне пора двигаться, – сказал Юра, опасливо косясь в ее сторону. – Грише привет от меня.

– Господи, как тошно, как тошно! – проговорила Настя и усмехнулась. – А ты двигайся…

– Чем ты расстроена?

Своим в меру участливым голосом Юра как бы преуменьшал степень ее расстройства, чтобы не быть обязанным на слишком щедрое сочувствие.

– Я?! Нисколько! Это все чудачества, чудачества! Я же для вас дама с причудами!

– Напрасно ты… – начал Юра, но Настя его перебила:

– Ах, уйди…

Он молча стал собираться, показывая обиженным видом, что уходит не по собственной воле.

– Нет, останься, останься! Прошу, побудь со мной!

Он приблизился к ней, подчеркивая, что делает это охотно и без принуждения.

– Понимаешь, эти стены, шкафы, пианино, я же здесь одна, постоянно одна! Подруги все куда-то делись, у родителей своя жизнь, Гришка в армии! Понимаешь, как невыносимо?!

– Старайся как-то… – заикнулся было Юра и тотчас замахал руками, готовый возненавидеть себя за эти слова, – Я понимаю, понимаю!

Она смотрела на него, как бы колеблясь, верить или нет.

– Юра, я же мужа не люблю. Хотела бы… но не люблю, нет! Сначала нас что-то связывало, не знаю, любовь ли, а теперь он прилипнет к своему пианино, маленький, в очках, и я смотрю… смотрю…

– Успокойся, – сказал он мягко.

– Он музыкант, а я кто? Что у меня есть? К музыке я равнодушна, ко всему равнодушна! Я просто женщина и хочу быть счастливой как женщина!

– Ты счастлива, только не замечаешь, – с усилием произнес Юра то, во что он сам едва ли верил.

– Юра! Юра! – Она все теснее и в то же время безнадежнее прижималась к нему. – Ну почему, почему?! Мне бы глоток настоящей жизни! Почему с другими что-то происходит?! Хоть бы ты меня соблазнил, что ли! – сказала она и резко от него отодвинулась. – Ладно, прощай… Передам ему твои приветы.

Глаза у нее сразу высохли.

Моросило…

– Где бы выпить кофе, а то я не завтракал, – сказал Кирилл Евгеньевич, и они перешли на ту сторону улицы, где был кафетерии. – Вчера снег, сегодня дождь! Терпеть не могу такой погоды, а вы?

Юра почувствовал желание согласиться.

– А эта маникюрша в парикмахерской, – раздраженно продолжал Кирилл Евгеньевич, – мне она внушает безнадежную тоску… Стекло залито дождем, она как-то застыла, оцепенела, взгляд пустой…

Юра едва успел взглянуть на маникюршу, но ему показалось, что он полностью разделяет впечатление мэтра.

– Вчера привезли арбузы, и на них еще не растаял снег, – сказал Кирилл Евгеньевич, переводя взгляд со стекла парикмахерской на арбузный лоток и ожидая, что скажет Юра.

– Да, зябко, грустно, – сказал он, угадывая мысли учителя.

– Вы считаете? – Вопрос прозвучал чуть насмешливо. – А мне, наоборот, весело… арбузы в снегу… в этом есть шарм.

Юра спохватился, что и он так думал, но теперь исправляться было поздно.

– Не знаю… просто белый цвет… – Он сделал вид, будто пытается выразить какое-то сложное ощущение, но оно ускользало от него.

Кирилл Евгеньевич достал книжечку и что-то вписал.

– …минус три с половиной… минус восемь, – бормотал он.

– Что это? – спросил Юра, но Кирилл Евгеньевич качнул головой, показывая, что ответит позже.

Они нырнули в кафетерий. Кирилл Евгеньевич занял столик, а Юра принес две чашечки.

– Любите завтракать в городе? – спросил мэтр, ссыпая из облатки в кофе крошащийся сахар.

– Утро… никого народу… столики чистые, а?

Юра задумался, чтобы теперь уже не допустить оплошности.

– Да, очень люблю, – сказал он.

– И вас не угнетает дождь?

– О, что вы! – воскликнул Юра, убеждаясь, что моросящая погода не доставляет ему ничего, кроме довольства и умиротворенности.

– …шкала сорок шесть и три, – занес мастер в книжечку.

– Что это? – настойчивее спросил Юра.

– Цифра сорок шесть и три означает, что эмоционально вы очень податливы. В течение десяти минут мне удалось внушить вам два противоположных настроения. Это свидетельствует о текучей неустойчивости вашего «я». В вас пока отсутствует настоящий костяк.

Юра сокрушенно вздохнул.

– Не огорчайтесь… Лучше обсудим программу. – Кирилл Евгеньевич склонил бугристую голову с кольцами волос на лбу, придававший ему сходство с Платоном. – Полный курс дизайна занимает месяц-полтора, но учитывая, что вы довольно запущенный материал, продлим этот срок до двух месяцев.

– У нас будут лекции?

– В основном практические занятия. Я вообще не полагаюсь на теоретические источники, хотя кое-какой опыт дизайна зафиксирован в романистике.

– А в конце? Экзамен?

– Как полагается… Вернее, зачет, потому что экзаменующимся я выставляю лишь две оценки: «счастлив в жизни» и «несчастлив в жизни».

– И выдаете диплом?

– Видите ли, я лицо частное, да и зачем он вам?

– А как же я узнаю, что я личность?!

– Ну, прежде всего это замечу я, потом другие, а потом и вы сами заметите… Впрочем, – внимание мэтра отвлекла неожиданно пришедшая на ум мысль, – я бы спрашивал подобный диплом при приеме на работу, потому что производительность труда тоже зависит от счастья человека. У счастливых она выше.

Он допили кофе, и вышли на улицу.

– Если вы не утомлены, я мог бы сегодня прочесть вам вводную лекцию, а потом провести сеанс у меня в мастерской. Согласны?

Юра с жаром заверил, что даже не начал утомляться.

– Хорошо, только мне надо предупредить жену, чтобы она приготовила аппаратуру. Жена мне ассистирует, – сказал Кирилл Евгеньевич.

Они приблизились к будке телефона-автомата.

– Наташа?… Не беспокойся, я позавтракал в городе… Нет, не промок… – Кирилл Евгеньевич со вздохом улыбнулся Юре, показывая. что вынужден давать подобные отчеты. – Золотце мое, – мягко прервал он жену, – сегодня у меня ученик, ты, будь любезна, зажарь индейку, купи бутылочку сухого и что-нибудь к чаю. Мы будем через час с четвертью.

– Аппаратура! – решил напомнить Юра, заметив, что мэтр уже вешает трубку.

– Не беспокойтесь, я все учел.

Трубка легла на рычаг.

– Итак, прошу внимания, – начал Кирилл Евгеньевич кафедральным голосом. – Современный индустриальный мир выдвинул новые критерии личности. Их сущность в том, что отдельная человеческая личность не является значимым элементом социологии. Современное мышление оперирует такими понятиями, как семья, государство, трудовой коллектив. Личность же как таковая является скорее статистической, чем понятийной единицей. Это понятно?

Юра вежливо пожал плечами, показывая, что оценивает глубину мысли учителя, но еще не проник в ее суть.

– Ну, к примеру, раньше строили дома из кирпичей, а сейчас из готовых блоков.

– Сейчас тоже есть кирпичные дома, – поправил Юра.

– Правильно, правильно! Но я говорю о тенденции. Население земного шара столь велико, что никакой ум не охватит его во всем множестве. Кроме того, мой друг, совершается научно-техническая революция, индустрия развивается невиданными темпами, и порою просто некогда в централизованном порядке решить все те личные проблемы, которые в изобилии возникают у каждого. Каждый решает их самостоятельно, но ведь это подчас не менее трудно, чем уладить межгосударственный конфликт. Поэтому я считаю, что должен был появиться институт частных учителей жизни, ну, скажем, типа меня. Я человек не особенно занятый, и у меня есть время подробно вас выслушать, посоветовать, помочь. Ко мне приходят письма, у меня скопился известный опыт. Я даже пишу книгу, которую озаглавил «Искусство познавать себя».

– Вы необыкновенный человек! – восхищенно воскликнул Юра.

– Без ложной скромности – да. Хотя должен признаться – я не сразу стал тем, что я есть. Я по капле выдавливал из себя раба.

Юра с сомнением задумался.

– Что вас смутило? – спросил Кирилл Евгеньевич.

– Но ведь это слова Чехова.

– Правильно. Я же сказал, что кое-какой опыт дизайна зафиксирован романистикой – и Чеховым, и Флобером, и Бернардом Шоу. Прочтите «Пигмалиона»… А сейчас не будем рассуждать, а приступим к делу. Кстати, вот мой дом.

Они оказались на Сретенке, завернули в старый дворик, вбежали по деревянной лесенке, и Кирилл Евгеньевич пригласил Юру в залатанную мансарду, похожую на голубятню.

– Нас скоро будут ломать, – сказал он. – Здесь что-то предусмотрено по генеральному плану реконструкции.

Кирилл Евгеньевич снял картузик и сунул в гнездо калошницы.

Юра тактично кашлянул.

– Вы думаете, я по рассеянности? О нет! Я просто выключился из бытовых логических связей, чтобы освежить мозг. Я бы назвал это гигиеной абсурда… Мы с вами сейчас проделаем похожее. Идемте…

Кирилл Евгеньевич распахнул перед Юрой дверь, а сам перебросился парой слов с женой.

– Через тридцать минут нас позовут к столу, – сказал он Юре, а пока для профилактики проведем с вами диалог ни о чем. Я буду подавать вам реплики, а вы говорите любую несуразицу, что в голову придет Мне необходимо проверить ваше подсознание.

Кирилл Евгеньевич усадил Юру на поджарый, продавленный диван, невыносимо заскрипевший пружинами.

– О, пружины судьбы, ваша сила неведома смертным! – сказал дизайнер и добавил: – Видите, даже стихом…

Юра попробовал ответить, но сразу запнулся.

– Говорите, говорите… Все что придет на ум!

– О, ленивая кошка, бегущая завтра по краю! – несмело выговорил Юра и застеснялся.

– Прекрасно! – одобрил его Кирилл Евгеньевич. – Но вы заимствовали у меня начальное восклицание «о!» и стиховой размер. Давайте дальше… – Он приложил ладонь ко лбу. – Сахар, сахар… безумие белого цвета… вот мелькнула сорочка унылого клерка… шепот листьев… слышу хлопанье крыльев над бездной… зажигает конфорку и чай согревает жена… истребитель растаял в бирюзе бесконечного неба… и грохочет метро, и туман рассекают созвездья… обезьяны в питомнике виснут на мокрых качелях… Ленинград, Петропавловка, галстуки в Доме моделей… виноградные косточки прямо на белой салфетке… поцелуй, эти руки, обвившие шею… и лиловый шнурочек настенного бра…

Кирилл Евгеньевич опустошенно откинулся в кресле.

– Это стихи! – выпалил Юра.

– Ну что вы! Правда, на Западе этим психологическим механизмом пользуются некоторые шарлатаны. Такого рода поэзия чересчур откровенна, и если бы вы владели ключом к тому, что закодировало здесь мое подсознание, я бы считал себя раздетым догола. Однако давайте вы.

– Нет, я не сумею…

– Давайте-давайте, это легко… Раскрепоститесь.

– А вы владеете ключом к коду?

– Я врач, и вас это не должно беспокоить. Ну?

– Самолет, тишина… – робко попробовал Юра.

– Стоп! – Кирилл Евгеньевич хлопнул в ладоши. – «Самолет» вы опять взяли у меня.

– Стадо диких туманов, кочующих в зелени сада.

– Тоже что-то похожее… Не надо в стихах.

– Люблю танцевать… танцы приносят мне удовольствие, – забормотал Юра.

– Отлично. Дальше.

– Хорошо бы, мать купила мне мотоцикл… где взять конспекты… духовое ружье бьет недалеко… устал от любви… симфония… – У Юры полилось рекой.

– Еще немного. – Кирилл Евгеньевич держал перед собой секундомер.

– Неприятно оранжевый мотороллер соседа… тир, мелкашка…

– Достаточно. Вы уже повторяетесь, – остановил его Кирилл Евгеньевич. – Кое-что для меня проясняется. Во-первых, вы не умеете танцевать, и вас это мучит… Во-вторых, вам бы хотелось влюбиться… В-третьих, вы тяготитесь духовной зависимостью от матери… Еще какое-то неопределенное соперничество с соседом, вы ему завидуете…

– Как вы… как вы догадались?!

Кирилл Евгеньевич строго взглянул на Юру.

– Я же предупреждал, на догадках далеко не уедешь. Я пользуюсь методом научного тестирования.

– И что же теперь?

– А теперь к столу, – сказал Кирилл Евгеньевич.

Стол был накрыт под низким абажуром с кистями. Посреди стола дымился самовар, пузатый чайник, накрытый полотенцем, и купеческие чашки с розанами. Маленькая жена Кирилла Евгеньевича куталась в шаль.

– Наташа, – представилась она Юре.

Мастер дизайна вытащил из тостера поджаренные хлебцы.

– Как у тебя прошел день? – спросила его Наташа.

– Читал в университете лекцию, зашел в «Полуфабрикаты», потом встретился с Юрой. А ты?

– С утра ужасно болела голова, и этот дождь…

– Ну что ты, дорогая, просто ты переволновалась из-за вчерашнего.

– Да, я приняла случившееся вчера слишком близко к сердцу. Не надо было…

– Вот видишь! – Мастер протянул ей через стол руку, и прижала его ладонь к щеке.

– Укутайся получше, боюсь, у тебя жар, – сказал он.

– Ничего, милый, уже прошло.

– Договоримся, ты никогда не будешь переживать из-за неприятностей.

– Хорошо, милый. Я сама себя ругаю. Он вышел из-за стола, чтобы обнять ее.

Юре показалось, что о нем забыли, и он зашевелился на скрипнувшем стуле.

– Как я ждала тебя, господи! – сказала жена мужу.

– Мне тоже хотелось поскорее вернуться, – ответил муж жене, и Юра подумал, не уйти ли ему.

– Удивительно, что ты у меня есть, что мы нашли друг друга, – продолжала жена.

– О да! – отвечал муж.

– Я руки вымою, – сказал Юра.

– Сейчас… я покажу, где раковина… – Кирилл Евгеньевич встал вместе с ним. – Вы в замешательстве? – спросил он, прикрыв дверь.

– Немного… В вашей семье вчера что-то случилось?

– О нет… то есть действительно произошло небольшое событие – я потерял расческу.

– И из-за этого…

– Вы не совсем поняли… Само событие не важно, главное между любящими – это сопереживание.

– И ваша жена из-за расчески…

– Что вы, что вы! Мы как бы нарисовали перед вами воображаемый рай. Это был сеанс дизайна.

– Значит, вы нарочно? Для меня?!

– Отчасти… Но ничего противоестественного для себя мы не делали.

Юра стоял растерянный, жалкий, с мокрыми руками, с которых капало на доски пола.

– Не мучьте, не мучьте меня больше! – взмолился он. – Я уже созрел для дизайна…

Родственники были дальние, из северного городочка Кемь, где Юра однажды бывал, путешествуя по Соловкам. Тетя Зина с мужем его встретили, накрыли стол, откупорили наливку, и Юру как бы овеяло добрым семейным уютом. Все ему нравилось в этом доме – и сами хозяева и их домашний уклад. Муж тети Зины работал в рыбнадзоре, имел в своем распоряжении два катерка, служебный и собственный, на вид неказистый, но с мощным навесным мотором, и вот по воскресеньям брали припасов, солений и варений, прихватывали ракетки с воланчиками, транзистор и отправлялись на острова. Рыбачили, тетя Зина была мастерицей на уху… Костер, сладкий дым от разваристой картошки… Юре это казалось праздником. Он не сомневался, что тетя Зина счастлива, и далекая Кемь рисовалась ему мифической Атлантидой.

На этот же раз родственники отдыхали на юге и на обратном пути – оставался кусочек отпуска – проездом остановились в Москве. Юра не узнал тетю Зину… Ее муж оформлял перевозку в контейнерах мебели, купленной в Москве, а в ней появилась странная тяга к музеям. Тетя Зина целыми днями пропадала в Третьяковке, подолгу стояла у картин и почти вплотную, словно она была близорука, рассматривала их. Встречая ее в музейных залах, Юра озадаченно скреб затылок: «Феномен!» Он вовсе не ожидал в тете Зине, вечно занятой огородом, хозяйством, курами, такой тяги к изящному и однажды попробовал объяснить ей, что масляной живописью лучше любоваться на расстоянии. «И правда… Надо же!» – удивилась она, послушно отойдя от картины подальше. Юра исподволь следил за ее лицом, за сумочкой, прижатой к груди, за тем, как она поминутно спохватывается, на месте ли номерок в раздевалку, и возвышенные мысли о волшебной силе искусства, о его власти над людьми сами собой рассеивались, и он невольно подумал: а может быть, люди ходят в музеи потому, что им чего-то не хватает в жизни?