Текст книги "Ду Фу"

Автор книги: Леонид Бежин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

 
Вот и прожили мы
половину стремительной жизни.
Надвигается осень,
и холодно в доме пустом.
Разрешите спросить,
дорогой губернатор Пэнчжоу,
Не поможете ль нищему
ломаным медным грошом?
(«Через цензора Цуя Пятого посылаю Гао Ши, губернатору Пэнчжоу»)
 

Гао Ши, конечно, откликнулся на просьбу друга, но та небольшая сумма, которую он смог одолжить (находясь на посту губернатора, ему приходилось помогать многим беженцам с севера), не спасла поэта от всех несчастий. Порывом осеннего ветра сломало старое двухсотлетнее дерево, которое росло перед домом и которое Ду Фу так любил. Оно рухнуло, словно крепостная башня, и его ветви безжизненно раскинулись по земле. Соломенная хижина словно осиротела без этого стража-великана, и пейзаж вокруг нее удручающе изменился. Затем осенний ветер, постепенно набиравший силу, разрушил соломенную крышу дома:

 
Часть крыши
Оказалась за рекой,
 
 
Рассыпавшись
От тяжести своей.
 
 
Часть,
Поднятая ветром высоко,
 
 
Застряла на деревьях
Средь ветвей.
 
 
Остатки – в пруд слетели
За плетень,
 
 
И крыша вся
Исчезла, словно дым.
 
 
Мальчишки
Из окрестных деревень
 
 
Глумятся
Над бессилием моим.
 
 
Они как воры
Среди бела дня
 
 
Охапки камыша
Уволокли
 
 
Куда-то в лес,
Подальше от меня,
 
 
Чем завершили
Подвиги свои...
 

Лишенный собственного жилья из-за «разбойничьих дел» осеннего ветра, вынужденный ютиться с семьей под дырявой крышей, Ду Фу закончил это стихотворение удивительными строками:

 
О, если бы
Такой построить дом,
 
 
Под крышею
Громадною одной,
 
 
Чтоб миллионы комнат
Были в нем
 
 
Для бедняков,
Обиженных судьбой.
 
 
Чтоб не боялся
Ветра и дождя
 
 
И, как гора,
Был прочен и высок,
 
 
И если бы,
По жизни проходя,
 
 
Его я наяву
Увидеть мог, -
 
 
Тогда -
Пусть мой развалится очаг,
 
 
Пусть я замерзну -
Лишь бы было так.
(«Стихи о том, как осенний ветер разломал камышовую крышу моей хижины»)
 

«ВЕСНЫ И ОСЕНИ» НА БЕРЕГУ РЕКИ СТА ЦВЕТОВ

Весной 761 года жители деревеньки, где поселилась семья Ду Фу, с тревогой наблюдали подъем весенних вод. Река Ста Цветов вышла из берегов, затопила прибрежные ивы, плоские камни для стирки белья, остовы брошенных лодок и медленно приближалась к жилищам людей. Каждое утро сыновья поэта выбегали на берег, сообщая отцу, сколько сухого места осталось перед домом, и Ду Фу опасался, что наводнение заставит их покинуть соломенную хижину, с таким трудом отремонтированную после налета осеннего ветра, разметавшего ветхую крышу.

 
Вода бушует ночью
Все сильней
 
 
И на два фута
Поднялась опять.
 
 
Пройдет
Совсем еще немного дней -
 
 
И мне придется
Дом свой покидать.
 
 
У переправы – рынок.
Я взгляну:
 
 
Там лодками торгуют
День-деньской.
 
 
Жаль, денег нет:
А то б купил одну
 
 
И привязал к забору
Над рекой.
(Из цикла «Подъем весенних вод»)
 

Но точно так же, как возвращается в свои берега успокоившаяся река, улеглась и успокоилась тревога Ду Фу, и в соломенной хижине вновь началась безмятежная и счастливая жизнь. Поэт словно бы почувствовал в себе новые силы и, глядя на распускавшиеся весенние цветы, забывал о старости и болезнях.

 
Весенним днем
На берегу покатом
 
 
Цветы переплелись
Сплошною чащей.
 
 
Шатаюсь,
Опьяненный ароматом,
 
 
Поистине
Боюсь весны пьянящей,
 
 
В стихах или вине -
Была б охота -
 
 
Сравнюсь
С любыми сыновьями века:
 
 
Так что не надо
Сбрасывать со счета
 
 
Меня -
Уже седого человека.
(«На берегу реки в одиночестве хожу, любуясь цветами»)
 

Он казался себе похожим на Тао Юаньмина (второе имя – Тао Цянь) – создателя замечательных стихов и ценителя вина, который умел довольствоваться малыми – и истинными – радостями уединения среди «садов и полей», простой крестьянской работы.

 
Халат
Я лишь накидываю свой
 
 
И Тао Цяню
Следую во всем.
 
 
Нет пред глазами
Суеты мирской,
 
 
Хоть болен я -
А легок на подъем.
(Из цикла «В единении с природой»)
 

Так же, как Тао Юаньмин, Ду Фу с чувством истинного земледельца радовался весеннему дождю, шуршащему ночью на соломенной крыше.

 
Добрый дождь -
Свою он знает пору -
 
 
И приходит вовремя,
Весною.
 
 
Вслед за ветром
Он уйдет не скоро,
 
 
Землю
Влагой напоив живою...
(«Весенней ночью радуюсь дождю»)
 

Когда прошла весна с теплыми дождями и цветущими травами, когда миновало лето с пылающей южной жарой и наступила прохладная и ясная осень, Ду фу отправился путешествовать по окрестностям Чэнду. Ему хотелось побывать в самых разных местах, но возраст и болезни заставляли выбирать из них те, что поближе – на расстоянии нескольких часов езды. Именно на таком расстоянии от Чэнду находился уездный центр Тансин, где поэт получил заказ на сочинение мемориальной надписи для местной гостиницы. Выполнение этого заказа сулило небольшую сумму денег, которых ему по-прежнему не хватало. Приехав в Тансин, он быстро справился с работой, навестил здешнего градоправителя (именно градоправитель помог поэту получить заказ) и двинулся дальше – в областной центр Шучжоу. В этом городе – после недавнего перемещения – служил Гао ТТТи, и Ду Фу, конечно же, стремился повидать доброго Гао. Но его ожидало разочарование: Гао Ши уехал из города по служебным делам, и Ду Фу встречали его подчиненные. Они устроили поэту самый теплый прием, и эти несколько дней в Шучжоу запомнились ему надолго. Вместе с гостеприимными хозяевами он катался на лодке, наблюдая, как строится бамбуковый мост через реку. Ду Фу, любивший вникать в подробности всякой работы, не сводил глаз с ловких и умелых плотников, рубивших бамбук, связывавших вместе бамбуковые бревна и настилавших пролеты моста. Поистине они владели своим искусством не хуже легендарных мастеров древности, совершавших чудеса с помощью топора, ножа или кузнечного молота.

Ду Фу остался в Шучжоу до возвращения Гао Ши: он не мог позволить себе уехать, не повидавшись с другом. Хотя жизнь у них складывалась по-разному и они не во всем понимали друг друга, Ду Фу благодарил судьбу за то что ему не приходилось тосковать в разлуке с Гао Ши так же, как он тосковал в разлуке с Ли Бо. О Ли Бо он давно не получал никаких вестей, а с Гао Ши они часто встречались, толковали «о древнем и современном», пили вино и читали стихи. Разве это не счастье – иметь на чужбине старого близкого друга! И надо беречь это счастье, словно искорку тепла в ненастную осеннюю ночь... До самого утра в комнате Гао не гасла свеча, а с восходом солнца Ду Фу отправился дальше: из Шучжоу он еще собирался заехать в Цинчэн и Ханьчжоу, а затем вернуться домой. Дома его ожидали все те же – прежние – дела и заботы. Надвигалась зима, и надо было подготовиться к холодам. Запасая дрова, Ду Фу бродил по лесу и рубил мелкий кустарник. Зиму и лето он не любил: стихи лучше писались весною и осенью. Поэтому сейчас, прощаясь с прозрачными осенними днями, Ду Фу ждал будущей весны, когда снова распустятся цветы, запоют на разные голоса птицы и он напишет:

 
Цветы распускаются,
Полные жизни,
 
 
Поют на чужбине
Весенние птицы.
 
 
Отсюда -
За тысячи ли от отчизны
 
 
Три года гляжу я,
Как солнце садится...
(«Боясь людей»)
 

ГОСПОДИН ЯНЬ У СТАНОВИТСЯ ГУБЕРНАТОРОМ ЧЭНДУ

Первый человек, сообщивший Ду Фу о назначении новым губернатором Чэнду господина Янь У, увидел на его лице выражение нескрываемой радости, заставившее подумать, что господин Янь У приходится поэту близким родственником. В этой мысли он почти не ошибся: Ду Фу действительно хорошо знал Янь У. Когда, соскучившись по дому, поэт отправлялся из походной ставки императора в деревушку Цянцуиь, где жили его родные, канцлер Янь участвовал в проводах Ду Фу (вспомним название стихотворения «На прощальном пиру оставляю эти стихи для секретаря Цзя и канцлера Яня...», а также строки из него: «В эту грозную пору мне жалко покинуть друзей», относящиеся к Янь У). Затем они встречались в Чанъани, на дворцовых аудиенциях; затем оба очутились в пограничном городке Циньчжоу. И наконец – новая встреча в Чэнду. Поэт обрадовался за жителей города, которыми отныне будет управлять не «местное ничтожество», а человек с добрым сердцем и ясным умом, искренне помышляющий о процветании края. Быть под началом у такого человека – и для Ду Фу большая удача. Хотя он и не собирался бросать соломенную хижину и пришпиливать к седым волосам чиновничью шапку, в нем, словно лесной ручей под стаявшей коркой снега, снова ожило стремление к деятельности. Ведь сказал же Конфуций, что истинный мудрец всегда гам, где справедливость и разум, и, когда в государстве настают времена просвещенных правителей, мудрец приходит им на помощь. Может быть, с появлением Янь У такие времена настали и для Ду Фу, и, советник императора в прошлом, теперь он станет советником справедливого губернатора?

Надежды стареющего поэта доказать, что он способен проявить себя не только «в стихах или в вине», но и в больших делах, эти надежды вскоре осуществились: новый губернатор нуждался в таких людях, как Ду Фу. Хотя среди чиновников Ду Фу пользовался репутацией наивного чудака и неудачника, эти же чиновники твердили наизусть его стихи. Слово поэта – вещее слово. Вот почему, не получив официального назначения на должность (помимо всего прочего, Ду Фу формально находился в служебном отпуске), он стал как бы неофициальным помощником губернатора. Янь У прислушивался к советам друга. Когда в районе Чэнду случилась засуха, грозившая погубить урожай, Ду Фу подал губернатору доклад, напоминая ему древнее конфуцианское учение о том, что стихийные бедствия посылаются Небом в наказание за несправедливые поступки людей, и посоветовал – как средство умилостивить Небо – выпустить из тюрем всех заключенных (заключенными были крестьяне, не сдавшие налогов, и мелкие рыночные воришки). Губернатор велел открыть двери тюрем, и Небо, словно в ответ на это, послало па землю дождь:

 
Ласточек стаи
в гнезда забились свои,
Свежестью леса
остро запахло вокруг.
Близится вечер.
Дождь по соломе стучит, -
Радостно слушать
капель немолкнущий стук.
(«Радуюсь дождю»)
 

Не меньше Ду Фу радовались дождю жители Чэнду и крестьяне из окрестных деревень: они выходили на порог дома и, подставляя лицо струйкам воды, смотрели на дождевые облака, улыбались и поздравляли друг друга. Босоногие мальчишки набирали воды в пригоршни, бегали по лужам, поднимая фонтаны брызг, и вскоре становились похожими на чертей из буддийского ада. Матери под бамбуковыми зонтиками выбегали за ними и уводили сушиться у жаровни... Все говорили о новом губернаторе, сумевшем умилостивить Небо, и Ду Фу с гордостью сознавал и себя причастным к благим начинаниям Янь У. Последнее время жить ему стало полегче, и их дружба с Янь У крепла день ото дня. Когда выдавалась свободная минута, вместе отправлялись гулять, поднимались на пагоды буддийских храмов, слушая звон колокольчиков на крышах, любовались цветами в садах, ловили рыбу, и Ду Фу в шутку называл себя старым рыбаком. Однажды Янь У прислал ему в подарок кувшин вина, и поэт написал по этому поводу небольшое стихотворение:

 
Спустилось из-под синих туч,
с вершин высоких гор,-
Его душистый терпкий вкус
оценит лишь знаток.
Вино доставили ко мне,
седому рыбаку,
Чтоб я сейчас же – при гонцах -
его отведать смог.
(«Благодарю губернатора Янь У за кувшин доброго вина, приготовленного даосским отшельником цинчэнских гор»)
 

Ду Фу и Янь У часто заговаривали о событиях в столице – любая новость вызывала в них отклик. Ду Фу особенно тревожила судьба стареющего Сюаньцзуна, который на склоне лет стал пленником чанъаньских дворцов. Каждый его шаг контролировался шпионами могущественного евнуха Ли Фуго, и поэт сравнивал бывшего императора с несчастной птицей, томящейся в неволе. Ее израненный рот полон крови, она испуганно прячется в гуще деревьев, издавая пронзительные жалобные крики... Вскоре Сюаньцзун скончался, а вслед за этим последовала и смерть его сына – императора Суцзуна, который под конец жизни стал беспомощной игрушкой в пуках Ли Фуго. Могущественный евнух при поддержке своих приспешников возвел на престол нового императора – Дайцзуна. Через некоторое время после этих важных событий губернатор Янь У был вызван во дворец. Провожая друга, Ду Фу писал:

 
Неужели всю жизнь
мне на юге прожить суждено?
Знать бы, выпадет случай
вернуться на север родной...
Коль сумеешь достичь
ты в столице высоких постов,
Ради правды, мой друг,
не страшись рисковать головой.
(«Десять рифм на прощание с господином Янем,
вызванным ко двору императора»)
 

Что же дальше? Что ожидает Ду Фу здесь, на юге, и как сложится его жизнь? Суждено ли ему снова увидеть родной север, или же его гроб опустят в горячий песок под южными пальмами? Встретятся ли они когда-нибудь с Янь У, или же их дороги отныне разойдутся навеки? Обо всем этом думал Ду Фу на прощальном пиру, сидя среди гостей, произносивших застольные речи в честь губернатора и обмахивавшихся шелковыми веерами. Было душно, и в самый разгар пира Ду Фу незаметно вышел на террасу. Молодой человек, соскочивший с коня, принял его за слугу и велел подать вина. Ду Фу про себя усмехнулся и, не говоря ни слова, удалился.

 
Кто он, этот наездник лихой
на проворном гнедом жеребце?
Вот у самой террасы он спрыгнул с коня
и без спросу уселся на стул.
Видно, некому было его воспитать, -
даже имя свое не назвав,
На серебряный чайник с горячим вином
он надменно и дерзко кивнул.
(«Молодой наездник»)
 

ДУ ФУ ВОСПЕВАЕТ КРАСОТУ ВЕЩЕЙ

В этой главе не случайно так много стихов. Дело в том, что после разрыва со службой в сознании Ду Фу наступает перелом: он становится профессиональным поэтом. Разумеется, это слово – профессиональным – не следует понимать слишком буквально, потому что в средневековом Китае профессионального поэтического творчества как такового не существовало; поэты могли творить ради славы, ради «утверждения имени» в поколениях своих потомков, наконец, ради самого творчества, остающегося безвестным и безымянным, но никогда – ради денег. Китайские поэты стихами хлеб не зарабатывали (иное дело – сочиненные на заказ эпитафии, надписи на мемориальных стелах и т. д.). Поэтому мы можем говорить лишь о том, что Ду Фу стал считать литературу главным делом жизни, стал работать как профессиональный поэт, то есть писать много и регулярно. Поражает само количество написанного им за 759-762 годы: сотни стиховорений, большая часть которых включалась во все литературные антологии. Поражает (особенно если учесть, что в эти годы он часто болел) непрерывность творческого труда: Ду Фу словно бы постоянно находится в состоянии «ветра и потока», как называлось в Китае поэтическое (и жизненное) вдохновение.

В лирике сычуаньского периода (город Чэнду, где жил Ду Фу, расположен в современной провинции Сычуань) поэт как бы не выбирает тем и с уверенностью подлинного мастера, которому доступны любые темы, пишет обо всем, что происходит вокруг. О сверчке, о светляке, о негодных деревьях, о больном кипарисе, о засохших пальмах, о весеннем паводке, о праздновании «дня холодной пищи» – весеннего праздника, приходившегося по европейскому календарю на начало апреля. Останавливая внимание на определенном предмете, Ду Фу воспринимает его не отдельно, а словно бы в «потоке» бытия, захватывающего «всю тьму вещей». Маленький сверчок, поющий в траве, для Ду Фу так же величествен и грандиозен, как и вся природа, а больное мандариновое дерево вызывает скорбные мысли о «болезни века». По этой причине Ду Фу невозможно назвать поэтом природы или поэтом политических аллегорий, хотя комментаторы немало потрудились над расшифровкой его «намеков на древность». К примеру, в стихотворении «Светляк» Ду Фу пишет: «Он, говорят, из трав гнилых возник – боится света, прячется во тьму». Комментаторы истолковывают эти строки как намек на евнуха Ли Фуго, но смысл всего стихотворения гораздо шире: поэт воспевает светлячка как часть огромного мира, в котором нет различия между тоненькой паутинкой и целой Вселенной. «Равенство вещей» для Ду Фу становится поэтическим законом. Он достигает того счастливого для каждого художника состояния зрелости душевных сил и полноты внутренней энергии, когда стихи рождаются – словно искра от трения – от соприкосновения с любым, даже случайно выбранным, предметом внешнего мира.

Может быть, поэтому лирика Ду Фу становится не так «густа», как раньше. «Густота и разреженность» – традиционные категории китайской эстетики, часто употребляемые критиками для оценки стихов и живописи. Применительно к Ду Фу эти категории означают, что в лирике сычуаньского периода появляется больше воздуха, больше «пустотности», как сказал бы средневековый китайский критик, и Ду Фу словно бы уподобляется живописцу, который ценит незаполненное поле белого листа бумаги не меньше, чем сам рисунок. «Густота» прежних стихотворений поэта возникала от внутренней сосредоточенности на одной – важной – теме, требовавшей духовного напряжения и кропотливых технических усилий для своего воплощения. В прежних стихах Ду Фу именно создавал литературу, понимаемую как словесный узор «вэнь» (подобный узору на чешуе дракона); в сычуаньский период им словно бы движет мысль, что литература уже изначально существует в мире, и задача поэта заключается в том, чтобы выявить ее, сделать зримой и слышимой («Излагаю, но не создаю», – говорил Конфуций). Для этого не надо много слов, достаточно лишь нескольких взмахов кисти, чтобы родилось стихотворение, в четырех или восьми строках которого выражается высший смысл бытия.

«Разреженность» целого требует особой сконцентрированности в детали. О деталях в сычуаньской лирике Ду Фу можно написать специальное исследование, настолько велика их роль для поэта. Новый Ду Фу-это прежде всего поэт тончайшей детали, как бы наводящий увеличительное стекло на самые крошечные предметы. Он обладает поистине микроскопическим зрением, способным заметить даже то, как «к пчеле приклеился листочек ивы», «усики пчел покрыты сладостною пыльцою», «рыбы мерзнут в воде, к тростникам прижимаясь бесшумно».

Столь же обостренно чуток и слух поэта, улавливающий отдаленный гомон птиц, смутный шум ветра, тихий плеск речных волн. Недаром в стихах 759-762 годов Ду Фу, по наблюдению современного китайского литературоведа Фэн Чжи, особенно охотно пользуется эпитетами «затихший», «умиротворенный», «сокровенный». Для Ду Фу то, что он «видит и слышит», предшествует тому, что он «думает и чувствует»: предметный план его поэзии прописан выпукло и рельефно, а «мысли и чувства» даются как бы намеком, остаются в глубинном подтексте строки. Читатель сам домысливает настроение стиха, дорисовывает изображенную в нем картину с помощью собственной фантазии, «вчитывает» себя в стихотворный текст. Не случайно Ду Фу в сычуаньский период так часто обращается к жанру «юн у» – «воспеваю вещи», предоставляющему широкий простор читательскому воображению.

И наконец еще одна черта сычуаньской лирики Ду Фу – ее этнографическая точность. Китайским поэтам издавна приходилось совершать путешествия в отдаленные провинции империи, а иногда даже в «варварские» земли, вот и Ду Фу, оказавшись на юге, столкнулся с новыми для него обычаями, новым укладом жизни, поэтически воссоздать который, не нарушая классического строя китайского стиха, было для северянина сложной задачей. К примеру, в китайской поэзии с древности воспевались полив огорода, ирригационные работы, крестьянский труд – для этого существовал устойчивый, отчеканенный традицией набор образов, но как заставить читателя почувствовать, что он на юге, какие отобрать детали, на каких остановиться подробностях? Ду Фу с удивительным искусством рисует приметы именно южного быта, и исследователи, знакомые с исторической этнографией Китая, до сих пор поражаются точности его описаний. «...Трубы провожу на огород» – типично южная бытовая подробность (для полива огорода там приходилось прокладывать бамбуковые трубы); «Мне надо берег укрепить камнями» – вновь характерная и точная этнографическая деталь. И таких деталей у Ду Фу очень много – они рассыпаны по страницам его книг. В сычуаньской лирике поэт достигает редкой гармонии всех выразительных средств; Инь и Ян – эти две силы обретают в его стихах классическое равновесие.

Глава седьмая ПРОСВЕТЛЕНИЕ ПОСЛЕ СНЕГОПАДА

Окно на юг -

сижу спиною к лампе,

Под ветром хлопья

кружатся во тьме.

В тоске, в безмолвье

деревенской ночи

Отставший гусь

мне слышится сквозь снег.

Бо Цзюйи,

«Снежной ночью в деревне»

ПОМОЩНИК ГРАДОПРАВИТЕЛЯ СЮЙ ДЕВЯТЫЙ ПОДНИМАЕТ МЯТЕЖ В ЧЭНДУ

Жители Чэнду, так же как и Ду Фу, опечаленные отъездом господина Янь У, с тревогой задумались о том, кто станет их новым губернатором. Ведь если господина Янь У вызвали в столицу, его наверняка назначат на более высокую должность: такие честные и преданные люди нужны повсюду. Но кого же пришлют взамен? Вдруг это будет жестокий тиран или хитрый мошенник, обирающий народ, – не поздоровится тогда южанам. Размышляя таким образом, жители Чэнду не предполагали, что претендент на губернаторское кресло объявится задолго до того, как господин Янь У успеет добраться до столицы. В июле 762 года помощник градоправителя Сюй Девятый поднял мятеж в Чэнду, доказав тем самым свое намерение стать маленьким диктатором юга. Южане давно привыкли к подобным мятежам, – с ними приходилось вести борьбу и храброму Гао Ши в его бытность губернатором Пэнчжоу, и многим другим губернаторам и военачальникам. Этот мятеж был таким же кровавым и бессмысленным, как и все остальные. Головорезы Сюя Девятого, для поддержки боевого духа разукрасившие себя лошадиной кровью, выволакивали людей из домов, срывали одежды и украшения, казнили на глазах у близких. Словно мертвые рыбы, выброшенные на берег штормовой волной, лежали на улицах трупы убитых. Мятежники грабили лавки, врывались в богатые особняки, разбойничали в храмах и монастырях. Под сапогами грабителей хрустели черепки разбитых фарфоровых ваз, костяные гребни женщин, рассыпанные четки буддийских монахов. Дым пожаров застилал улицы: деревянные домики Южной столицы сгорали быстро, как свечки. Дороги загромождали опрокинутые коляски и экипажи, бились в агонии раненые лошади. Вскоре сопротивление правительственных гарнизонов было подавлено, и 31 июля Сюй Девятый провозгласил себя губернатором.

Имя самозванца было хорошо знакомо Ду Фу. Около года назад Сюй Девятый навестил поэта в соломенной хижине, и Ду Фу посвятил ему стихотворение:

 
На вечерней заре,
В деревенском моем захолустье,
 
 
Ты заходишь со свитой
Под кровлю убогого дома.
 
 
Нашей дружбы начало
Меня избавляет от грусти,
 
 
Но стыжусь, что не в силах
Устроить, как должно, приема.
 
 
Оценив тишину
И бамбук, что посажен рядами,
 
 
Позабыв о делах,
Ты гуляешь под ясной луной.
 
 
О, когда же ты снова
Придешь любоваться цветами,
 
 
Что распустятся скоро
Над тихою гладью речной?
(«Меня навещает помощник градоправителя Чэнду – Сюй Девятый»)
 

Ду Фу испытывал смущение оттого, что по бедности был не в силах устроить подобающего приема столь знатному гостю со свитой сопровождавших его чиновников. Но гость остался доволен и радушием хозяина, и преподнесенными стихами, в которых выражалась надежда на будущие встречи. Они расстались с самыми дружескими чувствами, и Сюй, конечно, запомнил, что в соломенной хижине, на берегу Реки Ста Цветов, есть человек, который в нужный момент может пригодиться. И вот теперь этот момент настал, и едва лишь вспыхнуло пламя мятежа, Ду Фу ясно понял, что к нему со дня на день могут нагрянуть гонцы от Сюя с предложением (а по существу, с ультимативным приказом) перейти на сторону мятежников. Что ему ответить? Разумеется, он не собирался ради приятельских отношений с Сюем Девятым изменять своему долгу перед императором и порочить славное имя предков, но, не сказав «да», он бы тем самым сказал «нет», а это означало, что Сюй после многих месяцев дружбы сразу увидел бы в нем врага. Любезные улыбки, льстивая речь, заверения в искренней преданности и даже преклонение перед талантом Ду Фу – все мигом исчезло бы, и поэт вполне мог оказаться среди жертв своего бывшего покровителя. Оставалось одно – бежать, и, наскоро собрав вещи, Ду Фу отправился на восток от Чэнду в город Цзычжоу.

Дорога заняла около двух дней – встревоженный и удрученный сидел он в коляске, не замечая назойливых мух, жары и палящего солнца. Тревога не покинула Ду Фу даже тогда, когда захваченный мятежниками город исчез за дальним поворотом дороги, ведь там, в Чэнду, осталась его семья. Хотя жена уверяла, что ей и детям ничего не грозит, Ду Фу не мог чувствовать себя спокойно, пока они не с ним. Поэтому, едва устроившись в Цзычжоу, он стал думать о том, чтобы перевезти сюда семью. К счастью, такая возможность представилась, и вскоре семейство Ду в сопровождении одного из дальних родственников благополучно прибыло в Цзычжоу. Радостной была их встреча: у Ду Фу словно не хватало рук, чтобы обнять всех своих детей и жену, а они, не решаясь поверить, что удалось избежать смертельной опасности, грозившей и им, и ему, не могли на него насмотреться, гладили его морщинистое лицо и седые волосы на висках, как будто это лишний раз подтверждало реальность их встречи. Ду Фу с видом хозяина показывал домочадцам их новое убежище – конечно, не такое уютное, как соломенная хижина, но вполне пригодное для жизни. Рассказывал о друзьях, которые появились у него в Цзычжоу, и особенно много о помощнике здешнего губернатора господине Яне, чья сердечность и душевная теплота скрашивали его пребывание в чужом городе. Добрый Янь понимал, как важна для Ду Фу его дружеская поддержка, помогавшая отвлечься от тревожных мыслей. Тревога и страх – если им поддаться – способны опутать человека, словно лианы ствол пальмы. Поэтому главное – не поддаваться, гнать от себя тревожные мысли, стараться победить страх! Именно об этом не уставал твердить Янь, принимая в гостях поэта и словно заговаривая в нем неведомую болезнь. И постепенно Ду Фу исцелялся. В гостеприимном доме Яня он забывал о своих невзгодах – они вместе подогревали на огне виноградное вино и в разгар пирушки даже пытались исполнить стремительный танец с мечом, кружась по залу наподобие двух драконов. Затем – когда хмель проходил – они зажигали свечи в бронзовых подсвечниках, доставали томик старинных стихов и до утра читали любимых поэтов – Тао Юань-мина, Се Линъюня, Юй Синя...

Осень и зиму 762 года семейство Ду провело спокойно и неторопливо – в хлопотах, заботах и развлечениях. Им хотелось отвлечься от тягостных впечатлений, связанных с мятежом Сюя Девятого, и поэтому двери дома они держали открытыми для гостей. Их навещали друзья – такие, как господин Янь, и сами они постоянно ходили в гости. Как и во всех городах, где им случалось бывать, Ду Фу приглашали на пиры и званые обеды: здешние чиновники считали за честь принять у себя такого знаменитого поэта. Ду Фу никому не отказывал и, несмотря на то, что он по-прежнему часто болел, старался быть среди людей, это отвлекало от грустных мыслей и печальных воспоминаний. Хозяин встречал гостей у ворот усадьбы и, приветствуя поклонами, провожал в парадный зал, где уже были постелены циновки и дымились в котлах изысканные южные яства. Слуги приносили чайнички с подогретым вином, а девушки-музыкантши настраивали на коленях лютни, чтобы усладить слух гостей томными южными мелодиями... Иногда Ду Фу с семьей отправлялись на лошадях за город или садились в лодку, чтобы полюбоваться осенними берегами реки Пэй, протекавшей неподалеку. Лодочник умело работал веслом, почти бесшумно опуская его в воду, и нос лодки мягко рассекал прибрежные заросли. Вспоминались строки Се Линъюня, поэта-южанина, который за три века до Ду Фу, похоже, испытывал те же самые чувства, плывя по одной из южных рек:

 
Я слышу шум ветвей
дряхлеющего леса,
К сияющей луне
свой поднимаю взгляд,
Но красота небес
и эта даль речная
От одиноких дум
меня не исцелят...
(«Соседи провожают меня до пристани Квадратная Гора»)
 

В эти дни Ду Фу особенно беспокоила судьба соломенной хижины, оставленной без присмотра. Все последнее время, пока они жили в предместьях Чэнду, Ду Фу заботился о ней и, накопив немного денег, даже начал постройку нового флигеля, поставил беседку неподалеку и посадил четыре маленьких сосны в дополнение к тем, что уже росли возле дома. Сосны прижились и стали дружно тянуться вверх. Ду Фу старательно ухаживал за ними, поливал в засушливые дни, защищал от сильного ветра и мотыгой рыхлил под ними землю. Каждое утро, выйдя во двор, он прежде всего шел к своим соснам, с улыбкой смотрел на них, тихонько трогал колючие иглы, воображая, какими стройными деревьями – могучими, словно небесные драконы, – эти сосны станут лет через двадцать-тридцать, когда детям Ду Фу будет столько же, сколько ему сейчас. А пока он даже запрещал сыновьям бегать по двору, опасаясь, как бы они случайно не задели нежные деревца, и вот теперь нет никого, чтобы присмотреть за ними, и любой недобрый человек может вырвать их с корнем, вытоптать ухоженную землю, разрушить и уничтожить то, на что Ду Фу затратил столько кропотливого труда.

 
Четыре маленьких сосны
всегда передо мной.
Тревожусь я, что не дадут
расти им сорняки.
Как нелегко тянуться вверх
их тоненьким ветвям,
Как нужен им сейчас уход
заботливой руки!
(«Посылаю в соломенную хижину на берегу реки»)
 

Зимой 762 года до Цзычжоу докатились вести о том, что императорская армия вместе с союзными войсками уйгуров разгромила отряды Ши Чаои, последнего предводителя восстания Ань Лушаня. 20 ноября произошла решающая битва, в результате которой была освобождена (и основательно разграблена «дружественными» войсками уйгуров) Восточная столица Лоян, а 17 февраля 763 года отрубленную голову Ши Чаои доставили в Чанъань к императорскому двору. Узнав об освобождении Лояна (а следовательно, и фамильных владений в Яныпи), Ду Фу написал стихи, может быть, самые радостные в своей жизни:

 
За ущельем Меча я услышал о том,
что врагами оставлен Цзибэй,
И стою, оглушенный, в счастливых слезах,
и глаза застилает туман.
Посмотрел на детей, обернулся к жене, -
где их прежняя грусть и тоска?!'
Стаи рассеянно старую книгу листать,
сумасшедшею радостью пьян.
А потом пел я буйные песни весь день
и, вино наливая в кувшин,
Все старался представить дорогу домой
средь цветущих весенних полян.
Мы сначала пройдем через горы Бася,
а затем через горы Уся
И, спустившись к Сянъяну, увидим вдали
нашу родину – старый Лоян.
(«Услышав о том, что императорская армия освободила юг и север реки Хуанхэ»)
 

Ду Фу действительно мечтал сейчас же отправиться на север и даже мысленно составлял маршрут предстоящего путешествия. Все манило в дорогу, вызывало нетерпеливое желание двинуться в путь, и поэт с завистью смотрел на ласточек, залетевших однажды во время завтрака на террасу их дома. Вот бы и ему расправить крылья и, подчиняясь легкому воздушному потоку, унестись вслед весенним облакам... Но обстоятельства снова задержали поэта на юге, и вместо Лояна ему пришлось поехать на северо-запад в Мяньчжоу и Ханьчжоу. В Ханьчжоу он рассчитывал застать своего старого друга Фан Гуаня, за которого он некогда заступился перед императором, но оказалось, что Фан отправился в столицу Чанъань, а в Ханьчжоу Ду Фу встретил новый губернатор (Фан Гуань занимал этот пост с осели 760 года), устроивший в его честь катанье на лодках. Поэт все еще находился во власти той радости, которую вызвало в нем известие о победе императорских войск, поэтому, счастливый и окрыленный, он с азартом отдавался веселью и развлечениям.