Текст книги "Ду Фу"

Автор книги: Леонид Бежин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Леонид Бежин
ДУ ФУ

Житие – жизнеописание – биография. Вот главные вехи, определяющие развитие одного из самых распространенных литературных жанров. Сначала древнее житие, повествующее о монашеском смирении и суровых аскетических подвигах, затем средневековое жизнеописание князей, полководцев и «слуг государевых» (впрочем, последовательность могла быть и обратной: сначала светское жизнеописание, а затем – религиозное житие) и наконец – современная биография. Этот путь был пройден и китайской литературой, хотя современная биография возникла там довольно поздно и многие произведения художественно-биографической прозы XX века по традиции именовались жизнеописаниями. Почему? Дело в том, что на Востоке сложился особый взгляд на человеческую личность и человеческую жизнь, в корне отличный от западного. Если европейское понимание личности, сформировавшееся в период буржуазных революций, нашло свое завершение в индивидуализме, в трагической обособленности человека от общества и разрыве связей с историей, то историческое развитие стран Востока выработало такие мировоззренческие основы, при которых личность никогда не обособлялась, не отпадала от родового древа, и человек словно бы занимал свое извечное место в обществе, в семье, в государстве. Поэтому китайского биографа – в отличие от биографа западного – почти не интересовали душевные переживания человека, подробности быта, житейские мелочи. Он рассказывал о своем герое лишь самое главное: когда родился, где и кем служил, какие важные и значительные поступки совершил в жизни. Биография была как бы актом «утверждения имени» – в ней содержалась сумма всего содеянного человеком и выносилась ему этическая оценка.

Именно таким предстает в жизнеописаниях Ду Фу, поэтому рассказывать о его жизни и просто и сложно. Просто потому, что этическая оценка личности поэта успела устояться за двенадцать веков, прошедших со дня его смерти, сложно – потому что и эта этика, и все мировосприятие средневекового китайца родились на иной почве, в иной культурной среде. В Ду Фу для нас многое непривычно, порою не только его стихи, но и поступки, жесты, образ мышления требуют перевода на язык наших понятий. Конечно, Ду Фу не столь загадочен, как те китайские поэты, которые сознательно надевали маску шута или юродивого, чтобы говорить правду в форме иносказаний, «безумных речей» и смутных намеков. Поэт более традиционен и склонен к прямому слову, и все-таки иногда кажется, что мы разделены с ним непреодолимым барьером, настолько далек от нас средневековый Китай, настолько отличны от наших его традиции и уклад жизни. Но барьер преодолим, и чем глубже проникаешь в китайскую культуру, тем меньше удивляешься ее экзотичности и тем больше общечеловеческих ценностей в ней находишь.

Глава первая ЯВЛЕНИЕ ЕДИНОРОГА

Главный гадатель ответствует так:

Серый и черный приснится

медведь -

То сыновей предвещающий знак...»

Из «Ши цзина» – древнекитайской «Книги песен»

ГОСПОДИН ДУ СЯНЬ РАЗМЫШЛЯЕТ О ДРЕВНЕМ И СОВРЕМЕННОМ

Легко вообразить, какой суматохой был охвачен дом господина Ду Сяня в один из дней 712 года. Неизвестно, происходило ли это весной или осенью (а возможно, на черепичной крыше лежал снег или листья деревьев покрывала летняя пыль), но служанки бестолково сновали по комнатам, повар опаздывал с обедом, а во внутреннем дворике толпились любопытные соседи. Всем хотелось поздравить хозяев дома со столь важным событием. У госпожи Ду родился мальчик – это ли не счастье для всей семьи! Когда почтенный Ду Сянь узнал о благополучном исходе родов, он поблагодарил Небо за оказанную милость и мысленно вспомнил всех своих предков. Мальчик в семье – значит, есть на кого опереться в старости, есть кому продолжить дело отца и, что не менее важно, присмотреть за его могилой, умилостивив душу усопшего запахами жертвенного вина и мяса! Господину Ду Сяню лишь недавно исполнилось тридцать, и он вовсе не спешил умирать, но со всей серьезностью истинного китайца заботился о своем посмертном существовании. Как и все его соотечественники, он верил, что, попадая в загробный мир, душа человека продолжает испытывать потребность в пище, заботливом уходе п даже материальном достатке, а кто, кроме родных детей, сумеет со всей надлежащей строгостью выполнить погребальный обряд, похоронив вместе с умершим его любимые вещи, глиняные фигурки слуг и животных, а в день поминовения предков принесет на могилу жертвенную утварь! Словом, господин Ду Сянь неспроста гордился новорожденным – продолжателем славного рода Ду. Малыш будет учиться, сдаст императорские экзамены, поступит на службу и, быть может, станет таким же знаменитым, как генерал Ду Юй, живший за тринадцать поколений до него, или унаследует талант своего деда Ду Шэньяня, известного поэта, широко образованного человека.

Этих двух предков господин Ду Сянь особенно чтил. Генерал Ду Юй застал еще времена, в китайской периодизации получившие название Троецарствия. После заката могущественной династии Хань (206 год до н. э. – 220 год н. э.) страна разделилась на три враждующих царства – Вэй, У и Шу, которые постоянно сталкивались в войнах. Пехотинцы в доспехах, закованные в латы конники разили друг друга мечами. Бунчуки и знамена трепетали на древках, вздымалась пыль под боевыми колесницами, горели рисовые поля. Однако и в это тревожное время не было предано забвению письменное Слово, завещанное китайскому народу одним из его мифических прародителей, императором Фуси (согласно легенде Фуси изобрел письменность, созерцая линии на панцире черепахи), и поэты эпохи Троецарствия, по выражению тогдашних знатоков стиха, расстилали на шелке волшебный узор изящной словесности. Среди них особенно прославились «три Цао» – Цао Цао, Цао Чжи и Цао Пи. Эти поэты, воспевавшие воинские подвиги, мечты о бессмертии и веру в могущество слова, с одинаковым искусством держали меч и кисть, вот и в Ду Юе сочетались два начала – образованности и воинского духа. Его характер – прямой и честный – словно бы выровняли по плотницкому угольнику, как любили говорить философы, рассуждающие о свойствах человеческой натуры. Генерал Ду Юй оставил о себе добрую память, и народ слагал о нем песни. Женатый на знатной принцессе, он занимал высшие военные и гражданские посты в государстве Вэй. При этом он отличался большой ученостью, хорошо знал законы, строительное дело, разбирался в хозяйственных премудростях, умел вести астрологические расчеты, а его толкование памятника «Комментарий Цзо» считалось образцовым.

Храбрый генерал похоронен на фамильном кладбище у подножия горы Шоуян, где находятся могилы и других представителей рода. Если Ду Юя позволительно сравнить с могучим стволом родословного древа Ду, то его ветви как бы охватывают четыре последующих столетия. Четыре долгих века простояло это древо, открытое всем ветрам истории, и его ветви жгли молнии, палили пожары, сушил мороз. В 265 году страна объединилась под властью династии Цзинь, но период мира был недолгим: в самом начале IV века нашествие степных кочевников разделило Китай на север и юг. Потомки Ду Юя бежали из долины Хуанхэ в Сянъян – город на юге Китая. Сянъянские Ду прочно обосновались на новых землях, построили дома, разбили сады и огороды. На всех должностях – от уездных чиновников до областных губернаторов – верой и правдой служили они отечеству, хотя не их вина в том, что времена Северных и Южных, династий не отличались устойчивостью: угроза вторжения кочевников, крестьянские бунты, дворцовые заговоры и казни создали этим векам репутацию смутного времени. Многие представители знати перестали «отличать правду от лжи, истину от заблуждения», как говорилось в древности, но семейство Ду сохраняло связь с вековыми традициями, заботилось о своем добром имени. Доклады вышестоящим властям, поездки по окраинным землям, разборы жалоб и тяжб, посильная помощь простому люду и стремление предостерегать от ошибок правителей – так складывалась их жизнь, чиновников средней руки. На досуге они любовались хризантемами, желтеющими листьями клена, камнями причудливых форм и маленькими искусственными водопадами. В их домах продолжало звучать поэтическое слово, воспевавшее красоту южных гор, воображаемые «путешествия к небожителям» и дворцовых красавиц.

В 589 году север и юг вновь объединились под властью династии Суй. Предки Ду Фу вместе со всеми своими соотечественниками надеялись на возрождение былой славы и могущества китайской державы, но их надеждам не суждено было сбыться. На троне воцарилась жестокая императрица У, окружившая себя льстецами и казнившая многих честных людей. Опала настигла и семейство Ду, члены которого сумели проявить в это время столь свойственный им дух самоотверженности и благородства. В семейных преданиях сохранились рассказы, вполне отвечавшие древним представлениям о высоких и благородных поступках, и подрастающие поколения, конечно же, слышали эти рассказы. Юные представители рода восхищались мужеством своих предков, не забывавших ДРУГ друга в беде. Не только мужчины, но и женщины участвовали в борьбе с жестокой императрицей. Не только взрослые, но и дети мстили за расправы и казни. Когда в тюрьму попал Ду Шэньяиь, его пятнадцатилетний сынишка бросился с кинжалом на сановника, отдавшего приказ об аресте, и погиб от мечей стражников. Сановник, вскоре скончавшийся от ран, перед смертью произнес фразу, которую часто повторяли в семье Ду Фу: «А я и не знал, что у Шэньяня такие преданные дети!» Ду Шэньяня выпустили из тюрьмы, и он благополучно пережил мрачные годы императрицы У. Как поэт он находился в зените славы и, не склонный преуменьшать свои заслуги, считал, что ему нет равных среди стихотворцев. Кто еще сочинит стансы, в которых единая рифма выдерживается более чем на сорок строк! Подобное умение сродни искусству художника, заботливо выписывающего мельчайшие детали своей картины, или мастерству музыканта, играющего сразу на нескольких инструментах. Уверенность Ду Шэньяня в собственном даре соответствовала не только складу его натуры, но и веяньям времени. Надвигалась новая эра, и каждый чувствовал себя сильным в сильном государстве.

Мудрецы древности самым благим предзнаменованием для страны считали появление единорога – цилиня – фантастического существа, которого воображение китайцев наделяло чертами дракона, лошади и носорога. Мелькнет его тень в неясной дали, забрезжит в туманной дымке, и во все концы несется молва о наступлении золотого века. Единорог – значит конец войнам и междоусобицам, конец бедствиям и разрухе, начало мира и благополучия. И хотя эти чаяния не всегда сбывались, вера в предзнаменования – солнечные затмения, падение метеоритов, звездные дожди – оставалась прочной и непоколебимой. Вот и е того самого 618 года, когда в стране воцарилась могущественная династия Тан, сменившая свою предшественницу династию Суй, членам семейства Ду часто снится волшебный цилинь. Он стоит, упершись копытами в скалистый утес, чешуя ослепительно сверкает на солнце, из ноздрей вырывается пар, и заостренный рог победоносно упирается в самое небо. Не предсказывает ли это золотой, век? А может быть, золотой век уже наступил и волшебный цилинь возвещает об этом? Не случайно же первый танский правитель избрал своим девизом слова «Доблесть и совершенство»! Действительно, степные кочевники покорены, и их воинственные набеги не грозят больше китайской державе. Гонцы на взмыленных скакунах каждый месяц приносят вести о победах танских полководцев, которые разбивают походные шатры и палатки все дальше от родных границ. Правители сопредельных стран спешат присягнуть на верность Срединной империи, и их послы доставляют ко двору редких тропических животных, причудливые растения, заморские диковинки, а придворные художники торопятся перенести их изображение на шелк, чтобы император мог обозревать на досуге сокровища своих кладовых.

Во всех областях Поднебесной наведен порядок. Правители отдаленных провинций беспрекословно подчиняются императорским указам,, налоги своевременно поступают в казну, и каждый крестьянский двор обрабатывает два выделенных ему участка земли – один в наследственное, а другой – во временное владение. За эту землю крестьянин расплачивается с государством зерном, а также продуктами домашнего ремесла и отработкой на государственном поле. Принимаются и денежные платежи – если крестьянин продает урожай на рынке. Благодаря системе «надельного землепользования» в деревнях укрепляется слой зажиточных крестьян – так называемых «добрых хозяев», основной опоры империи. Законодательство прочно прикрепляет крестьян к земле – беглых вылавливают и возвращают в деревню. Традиционная круговая порука между крестьянами служит дополнительным средством контроля: один отвечает за всех, а все за одного. Ремесленники и купцы также платят государству большие налоги, которые идут на содержание императорского двора, армии и чиновничества. Наибольшими привилегиями при дворе пользуется наследственная аристократия, владеющая обширными поместьями в разных концах страны. Доходы от этих поместий позволяют аристократам вести праздный образ жизни, соревнуясь в верховой езде и стрельбе из лука, устраивая пышные выезды на охоту и «прогулки среди гор и вод». На зеленых лужайках аристократы, сидя верхом на лошадях, играют в мяч, изогнутыми клюшками, концы которых имеют форму полумесяца, забивая голы в сетчатые ворота. Они лакомятся устрицами и крабами, фисташками и оливами и наряду с традиционным вином пьют чай, постепенно входящий в моду. В тиши кабинета, окутанного дымом курильниц, склоняются над шашечной доской. Слушают игру на цитре и любуются свитками старинной живописи.

Конечно, подобная праздность – это высшая привилегия, служилое чиновничество, к разряду которого принадлежит и семейство Ду, вряд ли может себе ее позволить. Так же, как и раньше, потомки Ду Юя заправляют делами в городских и уездных управах, составляют бумаги, инспектируют строительство дамб и общественных зданий, совершают далекие служебные поездки. Чиновников в стране не так уж много – полтора процента от всего населения, и поэтому каждому приходится стараться не за страх, а за совесть. Особенно чиновникам низших разрядов и классов (всего этих разрядов – девять, а классов – тридцать), к которым и принадлежат члены семейства Ду. Их дорожное платье вечно покрыто пылью, туфли на ногах стерты и изношены до дыр. Часто из-за обилия срочных дел им приходится ночевать в управе, и они засыпают над бумагами коротким и тревожным сном, чтобы наутро вновь растереть тушь и взять в руки кроличьи кисти. Правда, по танским законам чиновники освобождаются от налогов, но это не слишком большое вознаграждение за изнурительную работу. Лишь с тяготами воинской службы можно сравнить труд мелкого чиновника, а воин в Китае – это тот же крестьянин. Недаром те, кто несет службу в далеких пограничных гарнизонах, сами обрабатывают землю и сеют рис, а по сигналу тревоги берутся за оружие.

УТРО В ДОМЕ ГОСПОДИНА ДУ СЯНЯ

Раннее утро. В доме господина Ду Сяня готовятся к первой трапезе, слышен плеск воды в ручных умывальниках, на кухне звенит посуда, в печи полыхает огонь, шипит масло на сковородах и доносится запах жареного. Служанки убирают в сундуки постели, проветривают комнаты, стирают пыль с мебели. Во дворе кричит горластый петух и лают собаки. Маленький Ду Фу, уже причесанный и одетый, открывает раздвижные двери комнаты, в которой он спал, и идет по дому. Множество самых разных предметов вызывает его любопытство, и он тянется к низкому резному столику с чайными принадлежностями, долго смотрит на топчан с фарфоровым изголовьем, рассматривает украшенные рисунком ширмы, тростниковые циновки, устилающие пол, и заклеенные прозрачной бумагой окна. На переплетах окна покачивается тень бамбука, растущего перед домом. Солнечные лучи проникают сквозь бумагу, отражаются в бронзовом зеркале, лежащем на туалетном столике, в приподнятой крышке лаковой шкатулки, в которой хранятся оставшиеся после матери вещи – длинные заколки для волос, костяной гребень, румяна и пудра. Отец не разрешает Ду Фу прикасаться к этим вещам, но сам часто берет их и тяжело вздыхает. После этого он ведет сына к поминальным табличкам, на одной из которых начертано имя матери, и читает вслух стихи:

 
Ступени у входа
не знают следов привычных,
Но в роще деревья
как будто хранят твой взгляд...
 

Многое в доме напоминает о почтенной госпоже Ду и словно бы хранит ее добрый взгляд и улыбку. Госпожа Ду умерла несколько лет назад, когда ее первенец еще не умел ходить, и потому Ду Фу не помнит матери. Лишь рассказы отца и погребальный портрет, написанный здешним художником, помогают ему представить ее облик, но отец рассказывает о ней не так уж часто, а портрет чем-то отпугивает мальчика. Изображенная на нем женщина кажется чужой и незнакомой, настолько сухи и безжизненны черты ее лица, бесцветны глаза, мертва улыбка. Погребальный портрет похож на страшную маску, которыми пугают детей бродячие циркачи и фокусники, поэтому Ду Фу старается подолгу не оставаться у поминальных табличек – его влекут другие уголки дома. Например, парадная комната, где отец обычно принимает гостей. Эта комната застелена лучшими циновками, обшитыми узорной тканью, украшена высокими ширмами, дорогой посудой, аквариумами с рыбками, а для особо почетных гостей даже куплено несколько стульев, к которым обитатели дома еще не успели привыкнуть, потому что стулья лишь недавно появились в обиходе знатных семейств. В доме принято по-прежнему сидеть на полу, поджав под себя ноги, но маленький Ду Фу любит забираться на стул, такой высокий, что кажется, будто находишься на вершине горы. Правда, взрослые редко позволяют ему сидеть на стуле: во-первых, они опасаются, что мальчик может упасть, а во-вторых, они ревностно следят за порядком в парадной комнате, и каждое утро служанки здесь с особой тщательностью выбивают циновки, протирают от пыли фарфоровые вазы на лаковых столиках и возжигают благовония в бронзовых курильницах. От Ду Фу требуется много изобретательности, чтобы ускользнуть из-под надзора служанок и вскарабкаться на стул, а если это все же не удается, он тайком отправляется в другой уголок дома, где тоже немало интересного, – в кабинет отца.

В кабинете – залежи книг. Ду Фу не раз доводилось видеть, как отец достает из футляров накрученные на сандаловые палочки свитки, благоговейно разворачивает их и читает нанесенные на золотисто-желтую бумагу значки. Ду Фу не знает, что они означают, но ему необыкновенно нравится сам вид этих значков, а также запах благовоний, пропитывающих бумагу, костяные застежки на футлярах и блеск хрустальных наконечников на сандаловых палочках. Загадочные значки кажутся ему похожими то на тигриные когти, то на луковицы, то на изъеденные гусеницами листья. Когда-нибудь отец расскажет Ду Фу, что именно так называются различные стили написания иероглифов – «письмо тигриных когтей», «письмо упавших луковиц» и «письмо листьев, изъеденных червями», а пока господин Ду Сянь лишь издали показывает ему свои книги, не позволяя брать их в руки. Так же бережно относится он и к другим принадлежностям «кабинета ученого» – кистям из кроличьей шерсти, изящно отделанным тушечницам и пластинкам застывшей туши. Ду Фу любит смотреть, как отец откалывает кусочек туши, растирает ее на специальном камне, смачивает водой, а затем окунает в нее кисть и быстрыми движениями пишет иероглифы. Прямая черта... наклонная черта... точка... причудливый крюк, и вот уже столбцы иероглифов заполняют лист бумаги справа налево. Выглядывая из-за плеча отца, Ду Фу испытывает чувство восхищения и зависти. Неужели когда-нибудь и он сумеет писать иероглифы! Ему хочется, чтобы этот желанный миг наступил скорее, от нетерпения он тянется к руке отца, сжимающей кисть, и тот сажает на бумагу большую кляксу. Господину Ду Сяню приходится взять новый лист бумаги, а сына выпроводить из кабинета. Грустный и обиженный, Ду Фу отправляется на женскую половину дома, надеясь там найти себе развлечение.

На женской половине все утопает в запахах: и лаковые коробочки на туалетных столиках, и цветы в фарфоровых вазах, и бронзовые курильницы, в которых тлеют угольки сгоревших благовоний. Попавшему сюда может показаться, будто он дышит не воздухом, а нектаром. Это ощущение возникает оттого, что даже стены и перегородки комнат пропитаны благовониями, женщины прячут в складках одежды мешочки с ароматическими веществами, принимают горячие ароматизированные ванны и разговаривают друг с другом не иначе, как держа во рту кусочки душистого мускуса или алоэ. Ду Фу, конечно же, нравятся приятные запахи, и он с удовольствием останавливается возле цветочных ваз, коробочек с бальзамами и эссенциями и засовывает палец в пасть бронзового льва, из которой тянется синеватый дымок. Комната матери закрыта – в ней никто не живет, и Ду Фу лишь заглядывает туда сквозь щелку. За опущенными занавесками царит полумрак, едва слышно звенит сверчок, забравшийся в невидимую щель. Ду Фу становится грустно, и он бежит в комнаты, где живут его бабушка, тетушки и другие родственницы по линии отца. Любопытство мальчика вызывают пятнистые тигриные шкуры, навесы и пологи, украшенные перьями зимородка, разноцветные опахала и веера. Все это интересно потрогать и подержать в руках, хотя у тигриных шкур такой угрожающий вид, что к ним лучше не приближаться. Зато хранящуюся в узорном футляре цитру Ду Фу без всякой опаски берет в руки и самозабвенно колотит по струнам, воображая, будто из-под его пальцев рождается мелодия. Домашние же затыкают уши от его игры и торопятся отобрать инструмент. «А что, если маленький господин отправится погулять во двор?» – говорит малышу одна из служанок.

Во дворе он охотится за бабочками, разглядывает свое отражение в зеленоватой воде пруда и прячется от няньки в зарослях бамбука. Ему хорошо и весело. Хотя внутренний дворик усадьбы совсем невелик по размерам, Ду Фу он представляется огромным дремучим лесом. Таким огромным и таким дремучим, что можно заблудиться. Поэтому, прячась от няньки, Ду Фу все же заботится и о том, чтобы нянька сумела его найти, и, стоит ей сбиться со следа, нарочно высовывается из зарослей, раскачивает стебель бамбука или бросает ей под ноги маленький камушек. Если и после этого она не находит его, тогда он сам бежит к няньке, берет ее за руку, и они вместе продолжают прогулку, минуют колодец с журавлем, поленницу дров и кухню. На кухне готов завтрак, и толстый повар с подвернутыми рукавами халата моет под струей воды ножи и ополаскивает сковороды, на которых жарилось мясо. Огонь уже потух, и в печи догорают угли. Служанки относят в дом блюда с молодыми побегами бамбука, вареными овощами, соевым творогом и приготовленными на пару хлебцами. Старый дворовый пес, свесив язык, сидит поодаль от кухни, дожидаясь подачки. Повар бросает ему кость, и он жадно ловит ее на лету. Ду Фу от радости хлопает в ладоши: ему нравится смотреть, как пес грызет свою кость. Мальчик и сам не прочь отведать чего-нибудь вкусного, но нянька говорит, что скоро их позовут завтракать, а пока они устраиваются в беседке рядом с колодцем. Нянька показывает на постройки в углу двора, объясняя их предназначение: в амбаре хранится зерно, в загоне содержат домашний скот. Обо всем этом маленькому господину необходимо помнить, ведь после отца он станет главою дома. Но Ду Фу слушает невнимательно и больше поглядывает на высокую стену, окружающую двор и усадьбу. Из-за стены доносятся голоса прохожих, крики уличных торговцев, скрип рассохшихся колес. Там – совсем иной, незнакомый мир, и Ду Фу хочется поскорее узнать, что же его ждет за стеною родного дома?