Текст книги "Страна Семи Трав (илл. В. Юдина)"
Автор книги: Леонид Платов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Леонид Платов
Страна Семи Трав
Клубок нити
Вместо пролога
По-разному можно начать эту повесть.
Можно начать ее с Музея народов СССР, где в третьем от входа зале (налево) висят на стендах разнообразные предметы: зазубренный наконечник стрелы из рыбьей кости, обломок лыжи, нагрудный амулет в виде маленького солнца, два круглых кожаных щита, просторная кожаная рубаха с нашитым на подоле орнаментом и обрубок дерева с тем же орнаментом – три красных кружка, три черные линии и снова три кружка.
Посреди зала стоит в ряд несколько витрин. Под стеклом хранятся четырехугольные куски бересты. Они исписаны чрезвычайно мелким, убористым почерком, вдобавок с частыми сокращениями слов. Писавший, надо думать, был вынужден экономить бересту, которая заменяла ему бумагу.
Каждый такой кусок аккуратно занумерован и снабжен подробными пояснениями, напечатанными на пишущей машинке.
Если любознательные посетители пожелают дополнительных разъяснений, то могут обратиться к научному сотруднику музея, невысокому старику в очках, который обычно работает тут же за маленьким письменным столом в углу. Он немедля, с большой предупредительностью отодвинет в сторону свою рукопись и, прихрамывая, поведет посетителей вдоль стендов и витрин.
Прежде всего сотрудник музея, конечно, покажет чучело дикого гуся, которое помещается у самой двери и потому редко обращает на себя внимание. Между тем именно благодаря этому неказистому серому гусю музей пополнился перечисленными выше экспонатами…
Повесть, впрочем, можно начать по-иному.
Можно короткими резкими штрихами набросать пейзаж. Берег сумрачного холодного моря. Вечер. Издали, от черты горизонта, набегают пенящиеся волны. Солнце висит очень низко – на него можно смотреть не щурясь.
Вдоль берега гуськом идут люди в оленьих шкурах. Некоторые присаживаются у самой воды, зачерпывают ее горстями, пробуют на вкус. Очень удивляет, что она так солона.
Вдруг сидящие на корточках выпрямляются. Что это? Тюлень? Голова тюленя?
Какой-то круглый предмет подплывает, покачиваясь на волнах.
Несколько человек стремглав кидаются в воду, спешат навстречу, подхватывают предмет. Это шар из стекла. Отразив лучи заходящего солнца, он неожиданно вспыхивает в вытянутых руках, как зажженный светильник…
Но можно начать и с другой удивительной находки.
Те же угрюмые, безостановочно набегающие от горизонта волны. – Берег такой же безотрадный, но еще более пологий, и солнце стоит гораздо выше над волнами. (Сейчас лето, а не осень.)
Плывут по морю стеклянные шары-поплавки. Это так называемые гидрографические буи, которые странствуют по всем закоулкам Арктики, разведывая морские течения.
На берегу у бревенчатых построек полярной станции толпятся зимовщики. Только что закончен спуск буев. Вслед им внимательно смотрят в бинокли.
И вдруг волнение охватывает зимовщиков. Возле плывущих стеклянных буев замечен какой-то новый буй – чужак! Стайка шаров сбилась вместе, а посредине торчит кусок дерева, обтесанный очень грубо, видимо наспех.
Тотчас же спускают шлюпку.
Обрубок извлечен из воды, доставлен на берег. Смотрите-ка! Он мечен непонятными разноцветными значками! В нем что-то спрятано. Ну так и есть! Вот паз! Вот следы смолы!
Чуть дыша, вдвигают лезвие ножа в узенькую щель. Крышка приподнимается… Все видят лежащие внутри мелко исписанные четырехугольники бересты.
Да, можно по-разному начать рассказывать эту историю, в которой играют большую роль и шар из стекла, и пестро окрашенный обрубок дерева, и дикий гусь, прилетевший с Севера!
Мне самому представляется она чем-то вроде клубка – стоит лишь осторожно потянуть за одну из нитей, чтобы клубок начал постепенно, не очень быстро разматываться…
Однако в любом научном открытии, признаюсь, меня больше всего привлекает открыватель, иначе говоря, не проблема, а человек, занимающийся проблемой, живущий ею, готовый для решения ее в огонь и воду.
Поэтому, пожалуй, надо начинать с Савчука: на время отодвинуть стеклянные поплавки и зазубренные наконечники из рыбьей кости (еще придет их черед!) и описать нашу встречу на вокзале…
Люблю вокзалы! Быть может, люблю их потому, что сам я по профессии человек дорожный, разъездной. В каюте, в вагоне, в кабине самолета чувствую себя куда веселее, чем дома, за столом, перед громоздким и сумрачным письменным прибором.
Мне нравится на вокзалах царящее там настроение общей приподнятости, взбудораженности. По-моему, даже на короткий срок ощутив себя путешественниками, люди делаются добрее, непосредственнее, приветливее. Мне нравится волнующий, острый запах угольной пыли и гудки маневровых паровозов, перекликающихся вдали, настойчиво зовущих за собой.
Два магических слова: «Снова в-путь!» – преображают для меня все вокруг.
Становятся симпатичными не только солидные пассажиры дальнего следования, неторопливо вышагивающие со своими чемоданами, но даже суетливые дачники, которые озабоченной трусцой, помахивая авоськами, пробегают по перрону. Это, бесспорно, самые взволнованные люди на вокзале. Ехать им обычно не дальше Клязьмы или Тарасовки, а вид у них такой, словно спешат наперегонки открывать оставшиеся на их долю неоткрытые земли в Арктике…
Итак, вокзал, один из многочисленных московских вокзалов, имеющий два наименования – Ярославский, или Северный!..
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1.
В Москве проездом
1
Никто не встретил меня на вокзале.
Впрочем, и некому, собственно говоря, было встречать. Лиза находилась в командировке – странствовала с группой геологов где-то в Сибири, в районе Нижней Тунгуски. Отсутствовал в Москве также Андрей – зимовал на мысе Челюскин.
Досадно, конечно! Ведь я в Москве, можно сказать, проездом, задержусь от силы на два-три дня, пока оформят путевку, а потом на юг, в Сочи, в Сочи!..
– Счастливо добраться до Сочи! – раздалось за моей спиной. – Отдохнуть… Загореть!..
Я обернулся, чтобы поблагодарить на добром слове своих попутчиков, но толпа двинулась к выходу и разделила нас. Веселый моряк, ехавший со мною от самого Хабаровска, помахал издали рукой, забавно надул щеки и сделал кругообразный жест перед лицом. Я понял: он желал мне поправиться в Сочи.
Сплошным потоком двигались по перрону зимовщики, моряки, пограничники, золотоискатели, лесорубы и геологоразведчики. (Представители этих романтических профессий прибывают в Москву, как известно, через северные ее ворота – Ярославский вокзал.
У себя, на Земле Ветлугина, я отвык от тесноты. Так получилось, что, протискиваясь к выходу со своими чемоданами, я нечаянно толкнул одним из них высокого и толстого человека средних лет, который стоял, как столб, среди колышущейся толпы и что-то с глубокомысленным видом записывал в блокнот.
– Извините, пожалуйста!
– Ах, это вы! – довольно спокойно сказал он, поднимая голову. – А я встречаю вас.
– Как? Меня?
– Да. Я Савчук.
Савчук?.. Ну конечно! Раза два или три, помнится, я видел его у Лизы.
– Ни за что не узнал бы вас, – признался я, пожимая ему руку. – Вы стали таким массивным. Отрастили брюшко…
– Сидячая жизнь, – пробормотал Савчук, стыдливо запахивая пальто, из-под которого достаточно явственно выпирал живот. – Целыми днями в музее, за письменным столом…
– Но у вас оригинальная манера встречать, – пошутил я. – Не задень я вас чемоданом…
Савчук отвел глаза в сторону.
– Пришла, понимаете, в голову одна мысль, вытащил блокнот, чтобы записать, и…
Он выхватил у меня из рук чемодан.
– Нет, нет, я понесу. Как можно! Вы – гость.
– Спасибо! Но откуда узнали, что именно сегодня?..
– Лиза, уезжая, просила встретить вас. Лиза в командировке.
– Я знаю. Получил радиограмму перед отъездом. Она полетела на реку со смешным названием – Вава.
– Виви, – поправил Савчук. – Это приток Нижней Тунгуски, недалеко от Туры.
– Но мне неловко. Я затруднил вас.
– Наоборот, что вы! Я рад. Я, признаться, нуждаюсь в вашей консультации… Дело в том, что в руках есть кончик нити, ну, неразгаданная тайна, что ли, как это принято называть…
Он запнулся и замолчал.
Вот оно что!.. Савчук (кажется, археолог или этнограф?) обременен неразгаданной тайной – как я сразу не догадался! Ведь сам когда-то был в его положении, ходил с отсутствующим видом и натыкался на прохожих из-за одной загадки, ныне благополучно решенной: Земли Ветлугина, или, по-старому, Архипелага Исчезающих Островов. Неужели я выглядел так же?..
Взгляд Савчука показался мне усталым и беспокойным. Щеки были выбриты наспех. В экипировке наблюдалась небрежность. Полосатый галстук, например, был повязан так, что взгляду открывалась неприглядная медная запонка. Брюки – я сразу заметил это – отглаживались, за недосугом, по старому студенческому способу: собственной особой владельца, подкладывавшего их на ночь под матрац.
– Случайно наткнулся, знаете ли… Работая над архивными документами семнадцатого века, – продолжал мой спутник. Интонации его голоса стали почти умоляющими. – Мне и раньше было известно об одном легендарном народе, который…
– Стоп! Стоп! – Я засмеялся. – Консультация на перроне?.. Я же транзитный пассажир, в Москве проездом. И потом, заметьте: полярник, гидролог!.. Проблемы народоведения далеки от меня, как… ну, как Земля Ветлугина от Москвы.
– Тут есть особые обстоятельства, – смиренно заметил Савчук.
– Вот как!
– Да. Вначале я думал, что сообщение о народе «икс» можно отнести к числу апокрифических. Но после того как в Москву доставили закольцованную птицу с запиской на бересте…
– Птица?!. Записка?!. Ничего не понимаю!..
Мы вышли на Комсомольскую площадь.
В мокром асфальте ее весело отражались цветные пятна трамваев и автобусов. Снега уже не было. Хлопотливые дворники оттеснили зиму с улиц и площадей на задворки, куда-то между помойкой и дровяными сараями, где, по календарю, ей и полагалось быть.
Двадцать шестое марта!
Март, первый весенний месяц, юность года! Все, все еще впереди: и благоуханная весна, и пышное лето, и золотая осень, венчающая год!..
Я думаю, у каждого человека бывают мгновения, когда он кажется себе собственным своим младшим братом. Со мной это случается в марте.
Метнется навстречу ветер (в марте он дует порывами, будто выскакивает из-за угла) и словно встряхнет что-то во мне.
Странная иллюзия овладевает мною. «Полно, – думаю я, – может ли это быть? Правда ли, что прожита жизнь? Не приснилась ли она?..»
Вдруг представится, что я снова подросток, спешу из библиотеки с охапкой книг под мышкой, вечер, весна, ветер раскачивает вдоль улицы висячие фонари. Я остановился под фонарем, хочу понять, что это со мной. Впрочем, это только радость, но радость необыкновенная. Распирающая грудь! Приподнимающая над землей! Что это?.. О, всего лишь взволнованное ожидание счастья…
Кто сказал, что юность неповторима? Вздор! Надо лишь, чтобы такой вот старый приятель повстречался на пути – весенний ветер, дующий порывами, зовущий куда-то, насыщенный влагой и беспокойством.
Вот и сейчас, на Комсомольской площади, словно что-то толкнуло в грудь.
Полузабытое, милое ощущение!..
Им, ожиданием счастья, встретила меня Москва после долгой разлуки с нею!..
– Не подлежит сомнению, – бубнил тем временем Савчук над ухом, – что записку отправил наш современник. Даты нет. Предполагаю, однако, что написана не ранее тысяча девятьсот девятого и не позднее тысяча девятьсот семнадцатого года. Слова трудно разобрать, но… Вы, конечно, едете в такси?
Я заметил, что Савчук деликатно, локотком, оттесняет меня к стоянке такси.
– Зачем? – удивился я. – На метро скорее. Ведь я живу рядом с Библиотекой Ленина.
– В такси как-то удобнее.
В голосе его прозвучало разочарование. Видимо, он надеялся, что в такси я дам ему «выговориться.
Я взглянул на огорченное лицо Савчука и улыбнулся. Мне стало жаль его.
– Видите ли, Владимир… Владимир… («Владимир Осипович», – подсказал он.) Ага, Осипович… Послезавтра выезжаю в Сочи – не хочу просрочить путевку, – а дел в Москве миллион. Надо побывать дома, заявиться в ГУСМП[1]1
Главное управление Северного морского пути.
[Закрыть], купить в магазине курортную амуницию: майки, тапки и т.д. Впервые еду в Сочи, представьте себе! Так что времени в обрез. Вот разве завтра… Вы свободны завтра?
– Собственно говоря, я…
– Очень хорошо, свободны! Значит, едем в Большой театр! Там и потолкуем обо всем.
Савчук вздохнул:
– Я предпочел бы съездить с вами в музей.
– В музей?.. Нет, извините, все расписано заранее. Давным-давно. Еще на Архипелаге Исчезающих Островов.
И в подтверждение я вытащил записную книжку, где значилось: «Двадцать шестого марта сделать в Москве: 1. ГУСМП. 2. Майки, тапки и т.д. 3. Большой театр».
– Видите, театр?.. Нет, только в театр! С осени мечтаю о театре!.. Да и вам полезно встряхнуться. Закоснели, я думаю, в музее с мумиями со своими.
– У нас нет мумий, – промямлил Савчук.
– Разве? Глядя на вас, подумаешь, что… Впрочем, шучу, шучу!.. Ну, все!.. Побрейтесь, приведите себя в порядок. Завтра в семь часов жду у Большого театра!
По-видимому, с этим невозможным человеком надо было разговаривать именно так: решительно, кратко, в повелительном наклонении.
2
А времени у меня действительно было в обрез.
Прежде всего – домой! Принять душ, побриться, позавтракать – и в ГУСМП!
На Землю Ветлугина я летал в качестве консультанта. Несколько лет назад, вскоре после открытия архипелага, там была начата интересная научная работа, связанная с изучением Полюса относительной недоступности, который располагается по соседству. Работу эту заканчивали молодые полярники во главе с Василием Федоровичем Синицким. Они прекрасно справились со своими обязанностями, о чем я и должен был доложить в управлении.
Ключи от комнаты находились у соседей. Там же меня ждала записка.
«Извини, милый, что не встретила. Не пришлось, – писала Лиза. – Срочное поручение, понимаешь, очень интересное – по поводу нового строительного материала, который может пригодиться нам при создании городов в районах многолетнемерзлых пород. Вылетаем через час! Вернусь в мае, расскажу. Крепко-крепко целую, милый Лешенька! Отдыхай! Ходи в театры!.. Да, вот еще! Не забудь уплатить за квартиру. Я не успела. Жировки у Лели».
«Отдыхай!», «Ходи в театры!..» Стало быть, еще не знала, что для нас в управлении заказаны путевки…
И как это похоже на Лизу! Знала, что я приезжаю, готовилась к встрече, и вот – «срочное, очень интересное поручение»! В два мига снялась и улетела!
Письмо написано было второпях, чуть ли не стоя. Об этом можно было судить по обилию восклицательных знаков, а также по тому, что концы строк, приплясывая, загибались вверх, – видимо, некогда было делать переносы.
Я отпер дверь в нашу комнату.
Да, «дом без хозяйки – что тело без души». Комната казалась сейчас пустой, неприветливой, какой-то нежилой. Сиротливо выглядели салфетки, разложенные на буфете. Стулья стояли где попало, вразброд. Даже фикус угрюмо сутулился в углу, опустив покрытые слоем пыли листья, будто пригорюнившись.
Я сделал несколько шагов и пугливо оглянулся. Пол у нас паркетный, а я забыл вытереть сапоги и наследил на полу.
«Ноги надо вытирать!» – придирчиво сказала бы Лиза, заметив непорядок.
Я вздохнул. Слишком тихо было в комнате. Никто не ворчал на меня, не выговаривал мне…
Но с дороги надо позавтракать.
В тундре я разжег бы костер из плавника, а может быть, за недосугом подогрел бы на спиртовке консервы. Здесь к услугам моим была электроплитка. Но сейчас почему-то не нравилось и это ценное достижение электротехники в быту.
Я торопливо ел свою холостяцкую, немного подгоревшую яичницу, пил чай и слушал радио, не без иронии поглядывая на электроплитку, стоявшую рядом с чайником на столе.
«Вот он, мой семейный очаг, – думал я. – Тот самый, подле которого Лизе полагалось бы поджидать мужа, неутомимого полярного путешественника, которому так надоели ледяные штормы и подогретые консервы…»
Но не было Лизы подле семейного очага…
Неугомонная душа! Странствует где-то по Сибири, ночует у костров, пробирается дремучей тайгой от одного горельника к другому.
Что поделаешь! Разве это мне в диковинку?
Мы с Лизой были странными супругами. Я гидрограф, ледовик, то есть специалист по ледовым прогнозам; она инженер-строитель, изучающий особенности строительства в условиях вечной мерзлоты. Оба постоянно в пути, в разъездах, в командировках.
Как-то я подсчитал, что наиболее длительный срок, который мы пробыли вместе после женитьбы, составил три с половиной недели. Всего три с половиной… Лиза шутила, что, полностью не дожив полагавшийся нам медовый месяц, мы должны теперь – в порядке компенсации – всю свою последующую супружескую жизнь превратить в сплошной медовый месяц.
Удавалось ли это нам? Судите сами. Мы были женаты три года. Немалый срок! Однако не помню ни одной сколько-нибудь серьезной ссоры, – да что я, ссоры! – самой пустячной размолвки между нами.
Впрочем, не собираюсь выставлять нас на всеобщее обозрение как некое образцово-показательное семейство. Конечно, и у меня и у Лизы были свои недостатки. Но они, во всяком случае, не могли явиться неприятной неожиданностью. Ведь мы с Лизой дружили еще с детства.
Видимо, нам просто некогда было ссориться. Не успевали набегаться вдосталь по выставкам, побывать в театрах, наконец, посидеть дома вдвоем у затененной уютным абажуром лампы, как опять приходилось укладываться и расставаться – иногда надолго. Частые разлуки поддерживали постоянное напряжение влюбленности – душевное состояние, хорошо знакомое морякам дальнего плавания, зимовщикам и геологоразведчикам.
Мы с Лизой умели ценить свое время. Каждое совместное пребывание в Москве старались сделать ярким, радостным, праздничным.
В прошлом году Лиза вернулась из Якутска в конце ноября. Решено было провести отпуск вместе (впервые!), поехать в «Поречье», дом отдыха возле Звенигорода, отличнейшее место, где можно всласть покататься с гор на лыжах. Я начал уже готовить лыжи. Оказалось – зря!..
В декабре пришлось вылететь в район Восточно-Сибирского моря. «На самый короткий срок, – успокоительно сказали в ГУСМП. – И не жалейте о „Поречье“. Взамен предоставим путевку в Сочи. Для ваз и для вашей супруги. В январе, знаете ли, в Сочи розы цветут…»
Но, как водится, командировка затянулась. В Москву я вернулся не в январе, а в марте и уже не застал здесь Лизы.
Что ж, стало быть, придется отдыхать одному!
На юге я до сих пор не бывал. Как-то не пришлось. Даже пальмы видел только на картинах и в кино. Была одна пальма на Земле Ветлугина, но присматриваться к ней не рекомендовалось. Вместо земли кадка набита была опилками, а само деревце – мохнатый ствол и широкие глянцевитые листья – довольно искусно сделано из папье-маше.
– Пора, пора отогреться в субтропиках, – сказал мне врач, глубокомысленно кивая. – Нельзя так. Всю жизнь либо в море, либо на зимовке. На одном архипелаге своем сидели, верно, не меньше двух лет. – И добавил шутливо: – Окоченели совсем! Ведь это, говорят, просто ледышка, глыба льда, да еще вдобавок ископаемого…
Именно наши места имеет в виду диктор, когда мрачным голосом оповещает по радио о вторжении из Арктики холодных масс воздуха. С наших мест и начинается сводка погоды. Первыми упоминаются Оймякон, Нарьян-Мар, Земля Ветлугина. Здесь холоднее всего в Советском Союзе. Затем диктор перечисляет Читу, Иркутск, Хабаровск и, постепенно поднимаясь по делениям термометра, называет повеселевшим голосом Сочи – благословенное место, где всегда тепло.
Как часто, собравшись вечером в кают-компании (мы звали ее уют-компанией), сгрудившись тесно у печки – снаружи термометр показывал пятьдесят или сорок пять градусов мороза, – немногочисленное население станции с живейшим интересом прослушивало по радио сводку погоды.
– Каково?! – восхищенно восклицал кто-нибудь. – В Сочи шестнадцать тепла! А у нас сколько? Ого!..
– Шестнадцать градусов – это хорошо, – мечтательно говорил другой. – Купаются, я думаю, вовсю…
– Нет, холодно купаться.
– При шестнадцати-то холодно?!.
Завязывался спор, сугубо теоретический, так как обоих спорщиков – и того, кому было холодно при шестнадцати градусах, и того, кто возмущался этим, – отделяло от Сочи расстояние в несколько тысяч километров.
Нужно пересечь по диагонали весь Советский Союз – от северо-восточного его угла и почти до юго-западного, – двигаясь все время вдогонку за солнцем, минуя несколько климатических поясов, чтобы попасть с Восточно-Сибирского моря на Черное, из ледника, из склада с ископаемым льдом, каким, по сути, является Земля Ветлугина, на вечнозеленое, приветливое Черноморское побережье.
Это и был мой маршрут: Земля Ветлугина – Сочи, с дневкой в Москве.
