Текст книги "Господин Бибабо"
Автор книги: Леонид Платов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
– Доктор просит к себе, – сказала секретарша, когда Руфф явился в назначенный час в Институт красоты. – Он предупрежден о вашем приезде и примет вас, как только закончит операцию.
Они двинулись через анфиладу комнат, сквозь ароматные туманы, клубившиеся на их пути.
В креслах сидели кроткие мученицы моды, над которыми протянулись электрические провода. В благоговейном молчании совершалось таинство – «электрозавивка под ангела с гарантией на год». Поодаль под стеклянными колпаками сохли шеренги уже завитых готовых «ангелов».
Тут же красили ногти в стильные цвета. Маникюрши прикрепляли к ногтям модниц маленькие раковины. Специалисты насаживали на веко глаза отрезанные мушиные лапки – это давало полную иллюзию красиво загнутых стрельчатых ресниц.
Затем предстал перед Руффом ряд шкафов, из которых торчали багровые потные физиономии с высунутыми языками. Из щелей в шкафах сочился пар,
– Толстяки, – коротко пояснила провожатая, – худеют.
Они миновали печальных плешивцев, сидевших под электрическим душем, способствующим якобы росту волос, прислушивались к стонам человека, которого массировала монотонно лязгавшая машина, и, не оглянувшись, прошли чаны, где в освежающих растворах мокли желавшие приободриться старушки.
Перешагнув следующий порог, Руфф остановился. В перспективе длинного, плохо освещенного коридора, точно люстры, закутанные в покрывала, покачивались подвешенные к потолку тела.
– Только дамы желающие стать стройнее, – успокоительно сказала спутница Руффа. – Мы укладываем их в мешки, привязываем к ногам грузила, и они спокойно спят в таком положении.
Руффу пришли на память муки грешников в дантовской «Божественной комедии». Но правильно ли было назвать Институт красоты адом, – скорее уж чистилищем?..
А перед самым кабинетом доктора увидели они седоволосую, почтенную даму, одиноко галопировавшую в пустом фойе. Она была привязана к велосипеду, поставленному в стойки и приводившемуся в движение мотором. Колеса вращались на месте. Давно уж потеряла амазонка педали, а с ними и надежду самостоятельно слезть с седла. Она была отдана во власть велосипеда. Ее мотало, подбрасывало, кидало из стороны в сторону.
Все больше заваливаясь набок, обратила она тусклый взгляд на проходивших.
– Сними-и-те меня! – донеслось до них сквозь грохот мотора.
– Ничего, ничего, мадам, – сказала ободряюще секретарша. – Через два-три сеанса вы привыкнете, а через десять станете изящной.
...Доктор Шарм, директор Института красоты, тотчас приступил к делу, как только они с Руффом остались одни.
– Господин Бибабо, – начал он, – выразил желание, чтобы в дальнейшем я был скромен. Само собой! Мы, доктора, называем это врачебной тайной... Итак, мой уважаемый пациент, повидимому, хочет возвратить, подобно Фаусту, утраченную молодость или, по крайней мере, моложавый вид? Я угадал?
– Нет, – сказал Руфф. – От вас потребуется другое. Молодого человека, в судьбе которого господин Бибабо принимает участие, желательно сделать старым на вид. При этом, заметьте, есть образец.
И он протянул доктору портрет господина Бибабо.
– Вы шутите, уважаемый, – сказал доктор, поняв, в чем дело. – Ведь это граничит с преступлением, понимаете ли вы?
– Почему же? – возразил Руфф хладнокровно. – Молодого человека не принуждают. Он волен выбирать. А что касается полиции, то не волнуйтесь: епископ Грандье – нам друг.
– Но это просто бесчеловечно, – продолжал доктор, сличая фотографии Бибабо и Айта. – Я не могу обезобразить человека, которого, без сомнения, толкнул на этот шаг голод. Нет, я отказываюсь.
– Погодите это делать, – сказал Руфф, не вставая со стула. – Присядьте, доктор, я не кончил. Боюсь, что в таком случае вас ожидают неприятности. У редактора Леви острое перо, а Леви – приятель Бибабо. Будет очень грустно, если в газетах появятся фельетоны Леви, разоблачающие Институт красоты.
– Разоблачающие в чем?
– Это уж предоставьте Леви. Так или иначе вы растеряете половину своих пациентов. Но, впрочем, я не навязываю собственного мнения. Вы вольны выбирать, дорогой доктор.
...Весь вечер, допоздна провел доктор Шарм, запершись в кабинете. Стол перед ним был укрыт фотографиями, точно доктор раскладывал диковинный пасьянс. Держа снимок на вытянутой руке, он разглядывал его, критически прищурясь и насвистывая сквозь зубы.
Что за мысль? В Институте красоты должны обезобразить красивого человека, юношу превратить в старика. Как далеко все это от фантазий, которыми тешил себя когда-то молодой, наивный Шарм. При помощи пластических операций он мечтал сделать все человечество красивым. И он достиг совершенства, как хирург. Он владеет скальпелем сейчас, как скульптор резцом. Он придает любую форму носам, укорачивает или удлиняет подбородки, пересаживает кожу со спины на щеки, меняет очертания губ, бровей. Реклама Института красоты гласит: «Доктор Шарм исправляет промахи самого господа-бога!»
И что же? Ему с его талантам и опытом суждено реставрировать гнилье, подновлять жадных до жизни богатых старух. Все они заказывают перед операцией: «Доктор, не забудьте, – побольше благородства в лице!» Благородство? Как будто он, поверенный их дрянненьких секретов, не знает, что должно прикрывать собой это сделанное по заказу благородство?
Да, он мечтал когда-то воссоздать в своей операционной лица лучших статуй Праксителя. Теперь он готовится снимать репродукцию с этого вот потасканного лица. Таков венец его усилий!
...Ночью пациента доставили в институт. Со многими предосторожностями его провели черным ходом, и, как только он вошел в операционную, заперли дверь на два поворота ключа.
Кроме господина Бибабо, в операционной присутствовали только два ассистента. В полной тишине – институт как вымер – доктор Шарм приступил к операции. Погружаясь в тяжелый сон под наркозом, Айт забормотал и заметался.
– Следите за пульсом, – бросил доктор ассистенту.
Господин Бибабо, сидевший на высоком табурете под слепящим светом ламп, зябко поежился.
– Не щурьтесь, – прикрикнул доктор, – не двигайтесь! Натурщик из вас, признаться...
И он покрутил головой. Затем, наклонясь над затихшим Айтом, несколькими взмахами ножа он отделил кожу лица от мышц и отогнул ее вниз, как раструб перчатки. Обнажилось багровое мясо. Господин Бибабо зажмурился и торопливо поднес к носу флакон с нашатырным спиртом.
– Какие у нас нервы! – язвительно пробормотал доктор, копошась в ране и взглядывая изредка на Бибабо. – Не падайте в обморок, уважаемый. Ведь это делается для вашего удовольствия.
– Ах, – прервал его бледный Бибабо, стараясь не смотреть на блеск мелькающих ножей и коричневые перчатки доктора. – Простите меня, но я совершенно не выношу вида крови.
И до конца операции он сидел с мученическим выражением лица, глядя в потолок.
Только тиканье настенных часов нарушало теперь напряженное молчание в операционной. Доктор Шарм расплющил нос Айта, вывернул его губы, поднял и распластал брови. На живой модели в сгустках крови возникало лицо господина Бибабо. Мерно падали на вату капельки хлороформа. Айт глубоко и ровно дышал. Странные сны снились, наверное, ему. Может быть, желтый луг у реки, сверкающие на солнце крылья стрекоз, синие холмы на горизонте?
Часы пробила четыре раза. Бибабо покачнулся от утомления на табурете.
– Физиологический раствор и бинты, – громко сказал доктор.
Операция кончилась. Отныне маска была одета на лицо Айта наглухо...
...А в день, когда доктор разрешил снять бинты, сияющий господин Бибабо явился к кровати Айта, как к колыбели новорожденного, с корзиной цветов и чеком на крупную сумму.
Снова были приняты необходимые предосторожности, заперты двери, задернуты шторы на окнах. Улыбаясь с достоинством, доктор Шарм разбинтовал лицо пациента и отступил на шаг от кровати, чтобы все могли полюбоваться его работой.
Господин Бибабо ошеломленно молчал.
– Что, похож? – голос Айта был слаб и надтреснут. Доктор с готовностью протянул ему зеркало.
Оттуда, точно из рамки портрета, глянуло на него чужое недоброе лицо с самодовольно выпяченными губами, плоским лбом, старое, помятое, исчерченное вкривь и вкось морщинами. Оно странно гримасничало, как бы передразнивая горе, удивление, гнев, – все, чем наполнилось вдруг сердце у бывшего имитатора.
– Да. Похож, – сказал он, роняя зеркало.
– Доктор Шарм, вы гений! – торжественно объявил Бибабо, раскрывая объятия.
– Злой гений, – чуть слышно добавил Айт и опустился на подушки.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Вскоре Айт переселился в дом своего нового хозяина.
Слугам было приказано ничему не удивляться и ни о чем не болтать. Были все они прекрасно вышколены и хорошо разбирались в капризах господ. Теперь, являясь на зов, лакеи смотрели куда-то между обоими Бибабо и спрашивали, ни к кому не обращаясь: «Что желает господин Бибабо?»
Сходство между двойниками было настолько поразительным, что даже Руфф оплошал на первых порах. Войдя как-то в библиотеку и мельком взглянув на сидевшего в кресле, он сказал небрежно: «А где же старый болтун?» Он понял, где был «старый болтун», когда тяжелый фолиант, звеня застежками, ударился в стену над его головой.
Тренируя своего двойника, господин Бибабо проявил сугубый педантизм. Он настоял на том, чтобы Айт перенимал все мельчайшие его привычки – от манеры чихать до успокоительной гимнастики по вечерам.
– Иначе вы заучите роль поверхностно! – твердил он. – А вы должны спать и чувствовать себя мною.
Он предписал Айту также собственную вегетарианскую диэту, хотя у Айта был прекрасный желудок.
Когда-то и сам Бибабо умел покушать. До сих пор еще он так вкусно произносил названия разных бордолезов и пармезанов, что у слушателей текли слюнки. Рассказывают, что однажды, вдохновившись, он продекламировал рецепт из поваренной книги, и друг его, композитор Сальтисон, бывший навеселе, тут же подобрал музыку в темпе «танго».
Увы, сейчас за обеденным столом оба Бибабо без увлечения ковыряли картофельные сосиски и овощное рагу, и это было тем досаднее, что рядом невозмутимый Руфф ел отбивные.
Несколько часов в день оба Бибабо проводили в комнате, все стены которой были уставлены зеркалами. Здесь господин Бибабо обычно репетировал свои речи. В углу пристраивалась стенографистка, готовая поймать на кончик карандаша осенившую его невзначай мысль, блеснувшую остроту, новый парадокс.
Господин Бибабо неторопливо прогуливался по комнате, останавливался, хмурился, улыбался, принимал различные ораторские позы. А сзади на расстоянии шага двигался внимательный имитатор, в точности повторявший каждое его движение. Казалось, будто тень господина Бибабо вдруг поднялась на ноги и приобрела объем. Это отдавало колдовством, в средние века обоим Бибабо не миновать бы инквизиции. (И сейчас еще суеверная стенографистка, пугливо следя за упражнениями двойников, мелко крестилась под своим жакетиком.)
– Только не переигрывайте, Айт, – предупреждал Бибабо. – Уверяю вас, будут смеяться и так!
– Не злоупотребляйте также красивыми жестами, – продолжал он спустя некоторое время. – И здесь нужно чувство меры. Если человек подчеркивает везде и всюду свою честность, это очень подозрительно. Я знал одного шулера, который выработал у себя такие простовато-наивные манеры, что с ним никто не рисковал играть на деньги.
– Полезно бывает иногда всплакнуть, – говорил Айту Бибабо. – Провинциальные ораторы держат для этой цели немного луку в заднем кармане брюк, завернув его в специально приготовленный носовой платок. Но это уже не искусство, а ремесло. Я обхожусь без лука. Своими нервами надо владеть так, чтобы закатить истерику только тогда, когда это требуется.
Айту долго не удавался смех Бибабо.
– Да, он труден, – самодовольно согласился Бибабо. – Я сам поработал над ним немало. Певцы сказали бы, что я оставил смех. У меня, видите ли, никак не получалось это простодушие.
И он показал Айту, какое именно...
...Вживаясь в новую роль, бывший имитатор мало-помалу постигал характер своего принципала. Все глубже, шаг за шагом, как по ступеням подвала, спускался он в недра этой темной неразгаданной многими натуры.
Поклонники называли господина Бибабо Великим Оратором.
Никто лучше его не мог живописать бедствия грядущей войны. Речи его напоминали в этих случаях грозные предостережения библейских пророков. Такое красноречие было тем удивительнее, что сам Бибабо не испытал, как другие, бедствий прошедшей войны 1914-1918 годов. Он «переждал» ее в одном приятном горном санатории в Швейцарии, где очень посвежел за это время и окреп духом.
– Я согласен на любые унижения, – начинал обычно господин Бибабо, гордо выпрямившись, – лю-бы-е! Компромисс намного дешевле смерти. И лучше жить с угрызениями совести, чем со спокойной совестью умереть.
– А мне бы хотелось жить со спокойной совестью, – возразил с места один из его слушателей. – Я никак не возьму в толк, почему это невозможно?
Но на него тотчас зашикали дородные дамы в воздушных шляпках и восторженные толстяки со складчатыми затылками. Господин Бибабо, убедительный господин Бибабо, сладкий господин Бибабо был их кумиром.
– Вы не хотите воевать. Я тоже нет, – кричал господин Бибабо, мечась по сцене. – Так давайте же условимся – не воевать! Кто может помешать нам условиться? Отдадим еще что-нибудь, сэкономим на продуктах, слегка снизим заработную плату. Зато каждый будет уверен, что умрет не в окопе, а в своей собственной постели!
– Нас пугают фашизмом, – говорил он на другом митинге, – а я верю в то, что при желании мы сможем с фашистами договориться. Нам с вами, господа, есть что беречь, – жизнь и маленькое личное счастье, господа! А что может быть дороже этого?
И он досадливо отмахивался, когда с балкона ему кричали: «Честь!»
Платформа этого новейшего пацифизма была очень широка и приобрела господину Бибабо последователей из различных слоев общества. Слабые духом и наивные мечтатели, держатели акций и лавочники, сентиментальные старые девы и только что поженившиеся пары уверовали в Бибабо, потому что им очень хотелось, чтобы все случилось так, как он говорил.
Понятно, господину Бибабо приходилось лавировать, чтобы угождать всем. Нападками на единый народный фронт он добился снисходительности Рене Ларжана, парфюмерного короля, который представлял оплот бискайской реакции. Социалистам и радикалам понравился, выпустив книгу «Фашизм у нас невозможен». Так он и балансировал на острие своего языка между различными группами и партиями, боровшимися в те дни в Бискайе.
Выход Айта на политические подмостки состоялся в очень напряженное время. Соседнее фашистское государство, грозя войной, вымогало у капитулянтского правительства Бискайи все новые и новые уступки. Раздирались в клочья международные договоры. Ораторы говорили успокоительные речи. Чужие самолеты летали над пограничными столбами и армии двигались к границам.
Скромный имитатор очутился в самом центре политического водоворота. Он неплохо справлялся с ролью, и никто не заметил подмены. Айт улыбался про себя. То, что в пору его выступлений в театре, воспринималось, как шарж, сейчас выслушивалось с сосредоточенным вниманием и на другой день глубокомысленно комментировалось газетами. Комического актера принимали всерьез!
Вскоре господин Бибабо перегрузил на него почти всю работу, связанную с разъездами, выступлениями, представительством. Теперь Айт находился на авансцене истории, у ярко освещенной рампы. Сам Бибабо двигался на цыпочках где-то за кулисами, в тени.
Возвращаясь из секретных ночных прогулок и проходя через библиотеку, где Айт в удобных креслах читал перед сном, господин Бибабо семенил мелкими шажками, прикрывая рот рукой и стараясь не дышать в его сторону. От великого вегетарианца и пацифиста все чаще попахивало вином.
Однажды вечером против обыкновения он задержался подле Айта. Тот отложил книгу и, вздохнув, приготовился терпеливо слушать.
– Вы мое лучшее второе я, – сказал господин Бибабо, цепляясь за спинку кресла, – хорошее я, честное, непьющее, неподкупное! Вы не принимаете участия в темных комбинациях и сговорах, не дурачите своих партнеров по политической игре, не выторговываете разных выгод и преимуществ. Я любуюсь вами. С гордо поднятой головой, в белых одеждах войдете вы в рай, а я нет, потому что грехи господина Бибабо я взял на свою долю. Хитро придумал, да?..
Он захихикал, закашлялся и сделал попытку облобызать своего двойника, но подоспевший Руфф увел его спать.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В те дни газеты предвкушали большой парламентский скандал. Известно было, что партии народного фронта готовят запрос на сессии об антипатриотической деятельности Рене Ларжана, миллионера.
Давно поговаривали о том, что парфюмерный фабрикант перевел часть своих капиталов за границу. Но куда? Вначале говорили – в Америку. Потом указали Лондон. Вдруг под большим секретом стали передавать, что это враждебная Бискайе фашистская Готтия.
Цензура и полиция строго следили за тем, чтобы оскорбительные слухи не проникли в печать. Но слухи разрастались и множились. Указывали уже точно сумму, поясняли, что Ларжан приобрел в соседнем фашистском государстве пакет акций химических заводов, вырабатывающих новые смертоносные газы.
В столице Бискайи перечисляли даже газы, которые должны были вырабатываться на деньги Ларжана. По странной его прихоти они получили те же названия, что и наиболее ходкие из его духов: «Прощанье», «Танцующий солдатик» и «Последний вздох».
Правительство твердо решило воспрепятствовать скандальным разоблачениям в парламенте. Было известно, что запрос предположено сделать в пятницу. В понедельник закрывалась сессия. Нужно было обязательно задержать запрос до воскресенья.
– Нам с вами придется потрудиться, дружок, – сказал Бибабо своему двойнику и распорядился принести побольше сырых яиц для укрепления голосовых связок.
...Кое в чем бискайский парламент напоминал музей. Старинные парламентские обычаи сберегались здесь в полной сохранности, и редко кому разрешалось даже сдувать с них пыль.
От служителей несло нафталином. Они были наряжены в средневековые камзолы и гордо выступали с алебардами. Пудреный курчавый парик, подобно ушам болонки, свисал вдоль сонного лица председателя. На столе перед ним стояла огромная заржавленная погремушка – символ его власти. Проще было бы завести электрический звонок, но для бискайского парламента это было слишком ново. Именно такой погремушкой укрощал разбушевавшееся собрание в XV или XVI веке далекий предшественник теперешнего председателя.
Строжайший этикет связывал ораторов во всем, кроме времени. В этом отношении каждому предоставлялась полная свобода: он мог говорить, пока хватит сил, и заседание нельзя было прервать, пока оратор не закончит речь.
В пятницу утром заседание в парламенте началось ничем не примечательной перебранкой между военным министром и лидером либералов.
Лидер с печальным видом спросил министра, принимается ли что-нибудь по охране границ от посягательств агрессора. Министр с таким же скорбным видом ответил, что правительство не располагает пока данными насчет возможностей агрессии, но если достойный лидер либералов настаивает на своем запросе, то министр может проконсультироваться с компетентными лицами. Лидер подтвердил, что министр чрезвычайно обяжет его этим, и оба сели на свои места.
Уже задвигались на скамьях депутаты, уже вытащили репортеры свои записные книжки и стряхнули чернила на пол, – следующим был намечен запрос партий народного фронта, – как вдруг затарахтела погремушка председателя, и он объявил, что слово имеет достопочтенный господин Бибабо.
Сверкая ослепительно белой манишкой, улыбаясь до ушей, прославленный оратор взбежал на трибуну.
Опытные политические деятели, так сказать, старожилы здешних мест, вздрогнули, почуяв недоброе. Правительственная партия выпускала своего рекордсмена не зря.
Первые три часа терпеливые депутаты слушали господина Бибабо сравнительно спокойно. Правда, очень трудно было понять, куда он клонит. Речь его напоминала лабиринт, путанным переходам которого не предвиделось конца, и главное, не было уверенности в том, что в центре лабиринта есть что-либо, ради чего стоило претерпевать такие мытарства.
Когда речь Бибабо повернула на шестой час, депутаты партий народного фронта демонстративно покинули зал заседаний.
В зале было очень душно и жарко, – в старинном здании парламента вентиляторы не предусматривались. Все чаще мелькали над лоснящимися от пота лысинами белые носовые платки, раздавались приглушенные вздохи, стоны.
Самым бодрым из всех казался оратор. Репортеры меньше удивлялись бы этому, если бы знали, что господин Бибабо работал с подручным, в две смены. Пока Бибабо говорил, Айт отдыхал в маленькой комнате подле трибуны. Потом во время пятиминутного перерыва (каждые три часа устраивался перерыв, чтобы проветрить помещение) Айт всходил на трибуну, а Бибабо с наслаждением растягивался в одних носках на диване, и флегматичный Руфф растирал его, как секундант боксера между раундами.
Наступил вечер. Бибабо продолжал говорить. Вечерние газеты вышли с аншлагами: «Господин Бибабо говорит 10 часов». Затем последовал экстренный выпуск: «Бибабо говорит 12 часов», за ним второй, с почти паническим заголовком: «Он говорит 14-й час!!!» На землю спустилась ночь, неся покой всем, кроме измученных слушателей господина Бибабо.
Журналисты, разворошив книжные полки, обнаружили, что Бибабо повторяет маневр одного английского оратора, который в аналогичных условиях читал библию. Бибабойцы с негодованием ответили, что их оратор имеет достаточный запас ничего не значащих слов для того, чтобы обойтись своими средствами. И точно! Насколько могли уследить за речью Бибабо, он даже не повторялся.
Однако трудно было уследить за ней на 14-м часе. Страшное зрелище являл собой в это время парламент. Депутатов развезло: одни сидели в расслабленных позах, свесив руки между колен и бессмысленно улыбаясь; другие сползли со скамей и лежали врастяжку на полу, уставясь в одну точку, как загипнотизированные.
На 17-м часе три депутата упали в обморок, а с одним случился приступ морской болезни. Бибабо продолжал прыгать на своей трибуне, как чиж на жердочке, сам смеялся своим остротам, несколько раз даже слегка всплакнул. Смысл речи для слушателей давно затянулся непроницаемым туманом.
И один только упрямый полковник Грубийон не терял надежды уловить его. Старый служака-артиллерист был почти глух и очень тяготился своим недостатком. Во время заседаний парламента он садился всегда подле самой трибуны, стараясь не проронить ни одного слова. Вот и сейчас устроился он у самых ног Бибабо, молитвенно подняв вверх честное лицо, украшенное бравыми подусниками, и отогнув ладонью толстое волосатое ухо.
Слишком занят был Бибабо, чтобы обратить внимание на самого старательного из своих слушателей, иначе в сердце его закралась бы тревога. Страшно шевелились подусники Грубийона, лицо багровело, как бы накаляясь на медленном огне, – глухой артиллерист усиливался понять! Увы, бедняга был не только глух, но и глуп.
Позже всех начал догадываться он, что Бибабо говорит ни о чем. На исходе 19-го часа все стало ясным для него. Полковник зарычал, как бульдог.
– Вы что, полковник? – перегнулся к нему Бибабо. Полковник зарычал сильнее, наливаясь сизой кровью. Бибабо отшатнулся. Тогда Грубийон стащил оратора с трибуны и начал топтать ногами.
Крик Бибабо о помощи послужил как бы сигналом. Перескакивая через скамейки, ринулись к трибуне оживившиеся депутаты. Со стоном наслаждения первый подоспевший ударил господина Бибабо по шее. Через секунду его вырвали из цепких рук рычащего Грубийона и снова швырнули на пол. На помощь своему кумиру побежали встревоженные бибабойцы.
В узкие амбразуры окон заглядывал серый рассвет.
...Дома, пока Руфф, знавший толк в ранах, разводил в блюдечке целебный бальзам и приготовлял пластыри, господин Бибабо смотрелся в зеркало.
– Я думаю, это была автоматическая ручка, – задумчиво сказал он, вглядываясь в свежие царапины одним глазом (другой заплыл). – Какое зверство, однако, решать принципиальные споры с помощью автоматических ручек. Я не припомню, чтобы меня кололи когда-нибудь перьями.
Потом он обратил зрячую половину лица на Айта, стоявшего в стороне,
– Хорош, нечего сказать, – заметил господин Бибабо со злостью. – Я плачу вам деньги, забочусь о вас, воспитываю. И вот – благодарность. Вы предпочли во время драки отсидеться в комнате, вместо того чтобы выбежать и заменить меня!
Айт промолчал, следя за тем, как Руфф проворно забинтовывал опухшее лицо принципала.
– Да, я недоволен вами, Айт. Вы проявили нерадение и леность. И я буду вынужден вычесть из вашего жалованья за нанесенные мне увечья.
