Текст книги "Каменный холм (сборник)"

Автор книги: Леонид Платов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Некуда было бежать от несчастья. Негде было спрятаться от зеленого меча, поднимавшегося над горизонтом…

Из-под Каркаралинска привезли старуху, умевшую заговаривать кровь, лечить травами и знавшую, по слухам, заклятье против засухи. Сын ее, дюжий, с одутловатым сонным лицом, растолкал толпу и провел мать к Сабиру.

Ветлугин ушел в степь, лег ничком в траву. Вскоре до него донесся топот множества ног и завывание.

Что делала сейчас каркаралинская колдунья? Развязывала узелки на веревке либо расплетала седые косы, что должно было, согласно колдовскому ритуалу, знаменовать освобождение стихии?

И что делал Сабир, его опора, друг, помощник? На четвереньках вместе со всеми полз за колдуньей, отбивал поклоны, кричал и кривлялся, вымаливая у скупого бога хоть каплю влаги?…

Шум затих, на небе высыпали звезды, а Ветлугин продолжал неподвижно лежать, не замечая холода.

Во всем теле была странная легкость.

Со вчерашнего дня он ничего не пил, днем очень мучился от жажды, но сейчас пить не хотелось. Так бывало с ним перед болезнью. Голова была ясна и свежа, он отчетливо представлял себе всю грозную реальность происходящего.

Степь на сотни километров вокруг была охвачена медленным пожаром засухи.

Чем помочь, что придумать для спасения?

– Людям нужен дождь, Петлукин, – сказал Сабир. – Дождь, дождь! Как вырвать его у равнодушного звездного неба?

Ночь неслышно текла над степью, над уснувшим стойбищем, над Ветлугиным, лежавшим ничком на земле, которая была изрезана зигзагами глубоких трещин.

Ему приснился сон. Ночью в пустыне он шел, бесконечно усталый, с трудом передвигая ноги, увязая в песке. Он знал, что это Египет, – на горизонте проступали смутные контуры пирамид.

Он споткнулся, поднял голову, увидел, что стоит у подножья статуи. То была фигура сидящего человека, высеченная могучим резцом из сплошного камня. Поодаль темнел другой силуэт. Огромные руки также сложены на коленях, лицо с грубыми чертами обращено на восток.

Оба колосса были схожи, как близнецы, только у первого верхняя часть туловища обвалилась, голова и плечи лежали у постамента. Теперь Ветлугин понял, что он вблизи Фив, а колосс, возвышавшийся над ним, носит имя Мемнона.

Быстро светлело на востоке. Зашуршали пески, подул предутренний ветер. Желтый диск показался над барханами. Тотчас над самым ухом Ветлугина раздался торжественный басовый звук. Он был протяжен и долго вибрировал затихая.

Ветлугин обернулся. Обезглавленная фигура колосса была позолочена лучами солнца.

Ветлугин помнил этот удивительный феномен, о котором упоминали в университете на лекциях по метеорологии.

При землетрясении 27 года до нашей эры верхняя часть статуи обвалилась, и на рассвете колосс начал издавать звук, напоминавший звук замирающей струны. Предполагалось, что Мемнон, бывший, согласно мифу, сыном Зари, приветствует так появление своей матери. Римский император Септимий Север приказал реставрировать статую, надеясь, что она будет петь еще лучше. Но после реставрации статуя онемела.

Почему это произошло? И какое отношение имело это к Голодной степи, к ждущим помощи казахам, о которых Ветлугин не мог забыть даже во сне?

Он не знал. Он знал только, что задачу надо решить, что надо сделать это во что бы то ни стало.

Перед ним замелькали какие-то цифры, вычисления. Потом на листе синей оберточной бумаги он увидел строчки, написанные его собственным упрямо разгонистым почерком.

"Воздух пустыни, – прочел Ветлугин, – проникая глубоко в трещины охлажденного камня, осаждал влагу. При первых лучах солнца происходило бурное испарение, камень распирало, разрывало изнутри, он звучал! Стоило закрыть трещины, исправить повреждения, и удивительный колосс Мемнона умолк…"

Откуда это?

А, ну конечно, – начало третьей главы его "Географии будущего", посвященной росе – дождю пустынь.

Ветлугин поднял голову, чтобы всмотреться в лицо колосса, но вместо желтых барханов увидел бурую гладь степи. Солнце было уже высоко над степью.

Ладонью он провел по щеке. Что это? Влага? Он плакал во сне? Нет. Как будто нет…

Он рассеянно следил за юрким тушканчиком, который, осмелев, подскочил к груде камней, заменявших Ветлугину изголовье, и принялся вылизывать расщелины.

Ветлугин потер лоб. Надо обдумать это все до конца, связать разорванные звенья в одну логическую цепь. Почему он вспомнил о статуе Мемнона? Разве это так важно сейчас?

"Воздух пустыни, проникая в трещины охлажденного камня…" Там оседала роса… Утром происходило бурное испарение…

Ветлугин склонился над грудой камней, подле которой провел ночь. Да, конечно, влага уже испарилась отсюда, но если построить целый холм из камней, расположив камни в особом порядке… Так или лучше так…

– Петлукин, – донеслось издалека, – я искал тебя ночью.

Со стороны урочища шел Сабир.

– Ты болен, друг, – участливо сказал он. – Ты не привык без воды. Тебе труднее, чем нам. На, пей!

Он протянул Ветлугину кувшин, на дне которого плескалась коричневая жижа.

Ветлугин поднялся с колен.

– Камень! – пробормотал он. – Слушай, камень даст нам воду! Мы заставим камни дать нам воду!…

Сабир взглянул на друга, как на безумного.

– Где же ты будешь копать, Петлукин?

– Нигде. Я выжму воду из камня. Камень поможет мне столкнуть холод и зной, холодную ночь и знойный день. И я скажу тогда: пей, Сабир! Это роса!…

Так, подгоняемый надвигающимся бедствием засухи, человек вмешался в битву гигантов над своей головой.

Удивительная весть облетела урочище. Петлукин нашел воду в степи. Источник воды таился не в земле, а в воздухе.

– Поднимайтесь, выходите в степь! – сзывал людей Сабир, обходя юрты. Петлукин приказал собирать камни. Все выходите: женщины, старики, дети!

В земле, по указанию Ветлугина, было вырыто и тщательно уложено мелкими камнями чашеобразное углубление – водоем, куда должна была стекать вода. Узкий желоб выводил воду наружу.

Над сводами водоема начали насыпать камни. Их предварительно раздробляли, чтобы гора была возможно более пористой. Весь секрет был в особой укладке камней.

По замыслу Ветлугина, насыпная гора должна была представлять собой гигантскую каменную губку. Мало того, что гора вбирала ночью влагу из воздуха и сберегала охлажденную росу до утра, – она препятствовала ее испарению.

Ветлугин видел в мечтах уже целую вереницу холмов – воздушных колодцев, протянувшуюся через всю Голодную степь.

Он окидывал взглядом равнину: похоже было на развороченный муравейник. Всюду копошились люди: маленькие дети, и те не отставали от взрослых, таща в подолах груды щебня.

А вдали, у самой черты горизонта, чернели силуэты неподвижных всадников. То были пикеты, выдвинутые далеко в степь, в ту сторону, откуда невзначай могли нагрянуть царские чиновники.

Каменный холм был построен в последние дни июля. Сотни людей съехались со всех сторон посмотреть на степное диво. Мало кто спал в эту ночь, многие разложили свои кошмы прямо на земле, вокруг холма, – они хотели первыми увидеть долгожданную воду.

Раньше всех о ее появлении узнал Сабир.

– Звенит, – прошептал он Ветлугину, лежавшему рядом с ним у самого подножья холма.

За каменной преградой слышался мерный перезвон капель.

Солнце поднялось над степью. Ветлугин отвалил плиту, закрывавшую выход водоема. По каменному желобу, торопливо стуча, побежала струя.

– Вода, вода!…

– Остановитесь! – раздался визгливый голос. – Не пейте! Вода нечистая!

Из задних рядов, размахивая руками, проталкивался мулла из отдаленного аула Актасты, приехавший в Дозорный накануне.

– Остановитесь! – кричал мулла. – Вспомните, русские – наши враги! Заклинаю вас Кораном, не пейте этой воды! Ее дал вам русский!…

– Старый человек, – укоризненно сказал Сабир, – старый человек, зачем кричишь?

Он зачерпнул чашкой воду из желоба и протянул самому младшему из своих сыновей.

…Вскоре весть о недозволенном дошла окольными путями до Акмолинска. Целый кортеж – несколько бричек с чиновниками и жандармами – спешно пересекал степь.

Миражи возникали слева и справа, как блестки на струящихся воздушных завесах.

На них косились с опаской. Проклятый ссыльный, говорят, обучил инородцев низводить эту призрачную, неуловимую воду с небес на землю.

Каково? Ссыльный облагодетельствовал инородцев! Черт знает что! Страшно подумать о нагоняе, ожидавшемся из Петербурга…

Акмолинская комиссия не слишком вникала в суть метеорологического феномена.

Холм приказано было срыть, приборы уничтожить. Самого Ветлугина посадили между двумя жандармами с шашками наголо и увезли в Акмолинск.

Вскоре исчезли и юрты подле холма. Казахи откочевали в другое место. Холм же с плитой уцелел. Казахи не выполнили приказа властей. Ни у кого не поднялась рука на этот удивительный "воздушный колодец", и он по-прежнему стоит в степи, далеко видный, как бы плавающий на сверкающей светлой пелене…

Очень тихо было у подножья каменного холма, когда Бикчетаев умолк.

На землю пала ночь, – именно пала, а не спустилась, – без всяких переходов, почти без сумерек. Млечный путь, как арка, выгнулся над степью. В воздухе сразу похолодало.

Ия Адрианова вздохнула глубоко, будто перевела дух после быстрого бега.

– А дальше что? – как-то совсем по-детски спросила она.

– Дальше?… Ну, что ж дальше? Вот мы с тобой прокладываем дорогу строительству, подготовляем грандиозное обводнение Голодной степи…

– Я понимаю. Я не о том. А Ветлугин? Нашли его след?

– Как же! В музее в отдельной витрине даже "Дело" его есть. Удалось отыскать в архиве жандармского управления. Помню, одна страница начинается так: "Продолжая свою революционную работу на поселении и имея целью подрыв государственного престижа России в Голодной степи…"

– А сам-то он? Уцелел? Дожил до наших дней?

– Нет. Говорят, что нет. Внук Сабира, штурман дальнего плаванья, сообщил деду, – старик жив до сих пор, – что Ветлугин в 1916 году находился на поселении где-то в устье Лены, – вон куда загнали из Акмолинска… Нетерпение мучило его. Деятельный был человек, энергичный…

– Спешил помочь людям, – вставил Топчиев.

– Да, помочь… Обязательно хотел принять участие в надвигавшейся революции. А уж было ясно, что революция надвигается. Он пытался бежать с места ссылки…

– Ну и…

– Говорят, погиб не то в тундре, не то в море во время побега…

– Как жаль его! – негромко, словно про себя, сказала Ия.

Все помолчали.

– А ведь ветлугинская идея нашла свое воплощение не только в каменном холме, – подал голос из темноты Семен Мухин. – Возьмите хотя бы траншейное огородничество. Принцип тот же. Конденсация и использование росы, заменяющей дождь в зоне пустынь.

– Ну, скоро уже и зоны такой не будет вовсе, – поправил кто-то.

Гриша Топчиев высоко поднял над костром граненый стакан с водой и посмотрел на свет.

– Ты что? – удивился Семен. – Вода чистая, хорошая.

– Когда пьешь воду, – медленно сказал Гриша, – не забывай об источнике…

– Откуда это?

– Есть такая восточная пословица.

– Хорошая пословица…

Бикчетаев встал, отошел к машинам, отдал распоряжение насчет ночлега и опять подсел к костру. Спать никому не хотелось.

– А я и не знала, что истоки так далеко, – задумчиво сказала Ия.

– Ну, как же! – рассудительно заметил Семен. – О счастье народа думали лучшие люди России. А ведь большевики были всегда лучшими людьми России!…

Снова все замолчали.

А ночное, очень глубокое казахстанское небо медленно двигалось над ними. Звезды были яркими и какими-то мохнатыми, как иней, – к ненастью. И все время мерно позванивала вода, вытекая тоненькой струйкой из родника…

Мгновение

Экспедиция прибыла к озеру ночью.

Вскоре все уже спали в наспех разбитых палатках. Только молодой археолог Федотов ворочался в углу на кошме. Радостное нетерпение мешало ему заснуть.

Стоило зажмурить глаза, как начинало казаться, что он еще покачивается в седле. Горная тропа ведет круто вверх. Вдруг скалы расступаются, и видишь все вокруг на сотни километров. Марево зноя колышется над лесами. Однако успеваешь только бросить взгляд – и тотчас ныряешь вниз, в ущелье.

Спуск почти отвесный. Чувствуешь себя мухой, ползущей по стеклу. До отказа натягиваешь повод, откидываешься на круп лошади. И вот уже дно ущелья. Быстрый ручей бойко побренькивает галькой. И только клочок неба сияет вверху, в узком просвете между скалами…

Федотов надеялся, что до таинственного горного озера, цели путешествия, доберутся засветло. Однако ночь застала еще в пути. Скрипя седлами, негромко переговариваясь, двигались всадники, следуя вереницей за таджиком-проводником. Наконец что-то протяжно закричали впереди, и все остановились.

Большое водное пространство угадывалось у подножья спуска – оттуда тянуло прохладой, сыростью.

Но напрасно Федотов всматривался в темноту. Вдали виднелись не то тучи, не то горы, многоплановый фон, – чем дальше, тем светлее. Рядом чернели силуэты деревьев.

– Оно? – спросил Федотов спутника почему-то шепотом. – Где же оно?…

– А вон, внизу!

Совсем близко было долгожданное озеро – вернее, звезды, отражавшиеся в нем. Звезды были очень яркие, большие, непривычно большие; они вспыхнули сразу все, будто кто-то раскрыл сундук с жемчужными ожерельями у самых ног.

Василий Николаевич, начальник экспедиции, приказал разбивать лагерь. Здесь предстояло ждать до утра.

Но как далеко еще было до утра!

Некоторые участники экспедиции заснули сразу. Другие долго умащивались, зевая и переговариваясь сонными голосами. Василий Николаевич, сидя на корточках, копошился у радиоприемника. Он искал в эфире Москву, – обычное его занятие по вечерам.

– Привычка, – пояснял он усмехаясь. – Где бы ни был: в командировке ли, дома ли, в экспедиции, всегда, прежде чем уснуть, стараюсь услышать бой часов на Спасской башне…

Федотов сердито натянул одеяло на голову.

– Не спится? – обернулся Василий Николаевич, и карманный фонарик, стоявший на полу, осветил снизу его полное доброе озабоченное лицо. – И мне, представьте!… Какая-то тревога в воздухе, не правда ли? Какое-то беспокойство разлито, ожидание чего-то. Как перед грозой… Это странно… Небо ясно, туч нет…

Он нагнулся над радиоприемником, продолжая вертеть верньер настройки.

Вдруг внятный женский голос сказал с протяжными, чуть гортанными интонациями:

– …Выводите жителей из домов на площадь, разверните питательные и медицинские пункты. Центр, по нашим данным, пройдет далеко от города, однако не исключено, что…

Голос оборвался сразу, как и возник. Спокойно и размеренно передавал диктор последние известия, где-то попискивала морзянка, Лемешев пропел несколько тактов из "Снегурочки", – предостерегающий женский голос не появлялся больше, как ни вертели верньер.

– К кому она обращалась? Зачем? – недоумевающе бормотал Василий Николаевич. – Какой-то центр… Далеко от города… Вы что-нибудь поняли, товарищ Федотов?

Но тут, как капли с большой высоты, упали над миром двенадцать медленных гулких ударов.

…Улегся уже и Василий Николаевич и вскоре как-то по-детски зачмокал губами во сне. Два или три раза проводник выходил проведать стреноженных коней. А молодой археолог все не мог уснуть. Над странным предостережением, перехваченным по радио, думал недолго. Мысли вернулись к озеру, притаившемуся там, внизу.

Итак, он добрался до него наконец. Не очень быстро, спустя несколько лет после того, как впервые узнал о нем. Но все-таки добрался, как обещал.

Что бы сказала об этом девушка, которая послала его к озеру?… "Ведь вы из тех, кто ловит солнечных зайчиков на стене", – пошутила она тогда. (Кажется, это была восточная поговорка, образное определение мечтателя.) Однако вот он здесь, на берегу горного озера, а завтра поутру вместе с водолазами спустится на дно его.

Федотов постарался представить себе наружность девушки. Странно! Это долго не удавалось ему. Почему-то лучше всего запомнились брови. Тоненькой полоской они сходились у переносицы, а к вискам приподнимались, отчего лицо казалось крылатым.

Но сначала он увидел ее в профиль. Она сидела на одной с ним скамейке, уткнувшись в книгу. Губы ее забавно шевелились – наверное, зубрила что-нибудь.

Федотов не успел ничего больше заметить, потому что между ними уселся очень толстый гражданин и тотчас же, удовлетворенно вздохнув, развернул "Вечернюю Москву".

Осень в том году была ранняя, но денек выдался солнечный, и все скамейки на Тверском бульваре были заняты.

За спиной звенели трамваи. Рядом хлопотливо осваивали мир малыши. С озабоченным видом они лепили песочные куличи, возили взад и вперед игрушечные грузовики и, пронзительно визжа, прыгали через веревочку.

Толстый гражданин, сидевший рядом с Федотовым, переменил позу. На мгновенье мелькнул из-за газеты девичий профиль. Сейчас учебник лежал на коленях у девушки, а она мечтательно смотрела вдаль.

Она показалась Федотову очень красивой и таинственной.

Потом на бульваре появился щенок, такой лохматый, что глаз и носа почти не было видно. Его восхищали опавшие листья, которые, шурша, носились по дорожке, и он с радостным лаем гонялся за ними.

Федотов снова искоса взглянул на девушку и ужаснулся. Она смеялась!

В панике он приподнялся со скамьи, готовый бежать. Конечно же, смеялась над ним – неуклюжим провинциальным ротозеем, который пялит на девушек глаза.

Однако, проследив за направлением ее взгляда, он успокоился. Нельзя было без смеха наблюдать за забавными прыжками щенка.

– Сколько хлопот ему осенью, – ободрившись, сказал Федотов. – Все листья шуршат…

– Что?! – Сосед с газетой внезапно встрепенулся, как от толчка, и уставился на Федотова.

– Я говорю: шуршат листья, – пробормотал тот.

– А… – сказал сосед таким тоном, точно и не ожидал услышать от него ничего более умного, и снова уткнулся в газету.

Девушка задумчиво посмотрела на Федотова. Нет, это не был бульварный приставала, искатель приключений. Просто юнец лет восемнадцати, нечто долговязое, неуклюжее, светловолосое и очень робкое. Уши у него сейчас были пунцовые, как два пиона.

– Щенку очень весело осенью, – сказала она, протяжно и твердо выговаривая слова. – Ему кажется, что все листья играют с ним…

И она опять улыбнулась.

Так завязался разговор – с помощью щенка.

– Какой лохматый! – подивилась девушка.

– Да, странный, – подтвердил Федотов. – Я еще не видел таких.

Потом он вспомнил несколько подходящих к случаю историй о собаках.

Говорить приходилось очень громко, потому что любитель "Вечорки" по-прежнему сидел между ними. По-видимому, он принадлежал к числу тех людей, которые прочитывают газету вплоть до объявлений. Федотов подумал, что они разговаривают с девушкой, как через стену.

Но не слишком удобно было и "стене". Толстяк стал раздраженно качать ногой, переброшенной через ногу. Тогда юноша и девушка скромно встали и ушли.

Федотов говорил и говорил не переставая. Он очень боялся, что его новая знакомая воспользуется первой же паузой в разговоре и скажет: "Ну, мне пора", или: "Извините, меня ждут". Нельзя было допускать пауз в разговоре.

– Я провалился на экзаменах в институт, – объявил он с места в карьер. И добавил: – Не хочу, чтобы вы думали обо мне лучше, чем я есть на самом деле…

По его словам, подвела "проклятая" математика, которая с детства не давалась ему.

– Но я одолею ее за зиму, – сказал Федотов. – Мне нужно одолеть ее! Не закончив института, я не смогу стать подводным археологом…

– Подводным?… Никогда не слышала о такой профессии – подводный археолог.

– Все дело, может быть, в том, что я из Запорожья, – объяснил Федотов. – Неподалеку от нас строили Днепрогэс. А я очень хорошо ныряю…

Когда начали строить Днепрогэс, Федотов был еще мальчишкой. Летом, понятно, пропадал по целым дням у реки. На спор нырял и оставался почти минуту на дне Днепра, а для посрамления маловеров показывал вещественное доказательство – речной песок или гальку. Как-то он поднял со дна старинную русскую гривну, в другой раз – заржавленный наконечник копья.

Азарт его возрастал с каждой новой находкой. Но главный триумф был впереди. Однажды он нащупал на дне что-то тяжелое, твердое.

Именно в этом месте водолазы, расчищавшие русло для бетонных быков плотины, обнаружили целый клад. Это были доспехи времени Киевской Руси, много веков пролежавшие в речном песке. Огромный богатырский меч с длинной рукояткой едва подняли на плечи четыре школьника, а Федотов, кряхтя, покатил за ними круглый щит.

Эта находка, обогатив местный краеведческий музей, вместе с тем определила и судьбу Федотова. Он не пошел ни в строительный техникум, ни в технологический институт, как большинство его сверстников. Он решил стать археологом, и именно подводным!…

Простодушная откровенность этого юноши подкупала. Нельзя было не ответить тем же.

– Вас тянет под воду, а меня в глубь земли, – пошутила девушка.

И она показала толстую книгу, которую держала в руках.

– "Курс сейсмологии", – вслух прочитал Федотов. – О землетрясениях… А я думал: не роман ли?

– Почему?

– У вас были такие глаза, когда вы закрыли книгу…

– Какие же?

– Мечтательные…

– Вы все подмечаете… Я думала о будущем своей профессии.

– К тому времени, когда вы станете сейсмологом…

– Я стану им очень скоро. Я на третьем курсе.

Федотов не смог удержаться от вздоха, вспомнив о "проклятой" математике.

– Но ведь я значительно старше вас, – рассудительно сказала девушка. – Мне уже двадцать лет!

Они немного поспорили о том, солидный ли это возраст – двадцать лет, или еще не очень.

За разговором не заметили, как спустились по Столешникову переулку, прошли площадь Дзержинского и площадь Ногина и очутились на набережной.

– Смотрите-ка! – удивилась девушка. – Устьинский мост!

Длинная очередь медленно двигалась вниз по гранитным ступеням к пристани речных трамваев.

– Вы катались когда-нибудь на речном трамвае? – спросил Федотов.

– Никогда.

– И я никогда. Покатаемся?

Он соврал. Катался уже, и не раз. Катание на речном трамвае предпочитал всем остальным столичным развлечениям – может быть, потому, что это напоминало о Днепре.

– Как легко с вами разговаривать! – признался Федотов, когда они уселись на верхней палубе. – Вам не кажется, что мы знакомы много лет?

– Кажется.

– А ведь я не знаю даже, как вас зовут.

– Максумэ.

– Павел.

Смущенно улыбаясь, они обменялись рукопожатиями.

– Какое у вас красивое имя – Максумэ!… Его можно петь.

Спутница Федотова посмотрела на него, не поворачивая головы, – уголком настороженного черного глаза. Что-то уж очень он расхрабрился!…

– Как красиво на реке! – сказал она, осторожно переводя разговор на другую, более безопасную тему. – Город будто позолочен, правда?

Вертикальные сиреневые тени обозначали места, где улицы выходили к набережной. Многоэтажные дома были сплошь усыпаны блестками, – это заходящее солнце отражалось в окнах. Вода пылала; она текла медленно, тяжело, как расплавленный металл.

Но, мельком взглянув на воду, Федотов снова повернулся к девушке.

– Максумэ! – повторил он, бережно произнося понравившееся ему имя. – Это что-то восточное… Я сразу понял, что вы из какой-то сказочной страны…

– Я таджичка… У нас на самом деле много красивых сказок… Вот станете археологом, приезжайте в наши горы искать затонувший город…

Федотов удивился.

– Затонувший? Я никогда не слыхал… Где? Когда?

Затонувший город, по словам Максумэ, был одной из загадок древней исчезнувшей Согдианы.

Когда-то это было могучее государство, одно из древнейших на территории СССР. Располагалось оно в бассейне реки Зеравшан, между средним течением Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи. Столица его называлась Мараканд и находилась в районе теперешнего Самарканда.

Согдийцы были мужественными, свободолюбивыми людьми. В 329 году до нашей эры в пределы страны вторгся Александр Македонский и неожиданно получил отпор.

Засев в своих горных крепостях, запиравших вход в ущелья, согдийцы под руководством умного и храброго Спитамена оказывали македонским фалангам сопротивление в течение трех долгих лет.

Особенно упорно оборонялся один город (название его утеряно), стоявший на берегу озера.

На исходе третьего года запасы продовольствия кончились, начался голод, но жители не открывали ворот, предпочитая смерть позорному плену.

В борьбу людей вмешалась стихия.

Однажды, когда македоняне готовились пойти на очередной приступ, вдруг земля заколебалась у них под ногами. Страшный подземный грохот заглушил звуки труб, бряцание оружия и воинственные клики.

Это было землетрясение. В горах Таджикистана, как известно, землетрясения очень часты.

На глазах устрашенных воинов царя Александра край берега, где стоял город, со всеми его башнями и крепостными стенами, усеянными людьми, со ступенчатыми крутыми улицами и ветвистыми деревьями медленно сполз в озеро и скрылся в высоко взметнувшейся пене…

Федотов, не отрываясь, смотрел на Максумэ.

Эта странная история поразительно гармонировала с самой рассказчицей, с ее негромким гортанным голосом, с ее гордым и сумрачным крылатым лицом.

Максумэ замолчала, а Федотов все еще неподвижно сидел и смотрел на нее.

Пылкое воображение нарисовало перед ним красочную картину: широкое горное озеро, лагерь греческих воинов, охватывающий подковой осажденный согдийский город…

…С рассветом, будя эхо в горах, раздается рев сигнальной трубы.

Из греческих шатров выбегают воины, торопливо пристегивая металлические наручни, нахлобучивая на головы шлемы. Слышен звон сталкивающихся щитов, бряцание мечей. Греки строятся. Знаменитая македонская фаланга ощетинилась длинными копьями.

В суровом молчании защитники города ждут штурма – тридцатого или пятидесятого по счету. Площадь и узкие улицы пусты. Все население, способное носить оружие, сейчас на крепостных стенах. Бородатые лучники положили стрелы на тетивы луков. Женщины в пестрых, плотно облегающих тело одеждах склонились над ковшами, доверху наполненными кипящей смолой. Старики и подростки замерли подле груд камня. Все это – стрелы, камни, кипящая смола – сразу же хлынет на осаждающих, едва лишь те приблизятся к стенам.

А в храмах идут беспрестанные моления. Оттуда доносится дребезжание молитвенных гонгов и плач маленьких детей.

Снова хрипло проревела сигнальная труба.

Двинулись! Греки двинулись на приступ!…

Звеня щитами, греческая пехота спускается со склона. Она все ускоряет и ускоряет шаг. Вот уже бежит, подбадривая себя воинственными кликами, выставив вперед длинные копья.

Заскрипели приводимые в действие громоздкие осадные машины. Бегом проволокли к крепостному рву штурмовые лестницы.

Труба звучит пронзительнее, громче!…

И вдруг оборвался рев трубы. Короткая пауза. Что это?

Распался строй знаменитой фаланги. Воины Александра в ужасе разбегаются, роняя щиты и копья, падают наземь, прикрывая глаза плащом, чтобы не видеть, как страшно мстит завоевателям согдийская земля.

Скалы сдвинулись с места. Высокие деревья раскачиваются, как былинки. Все громче, все яростней подземный грохот.

Земля уходит из-под ног. Сотнями гибнут македоняне в разверзающихся зловещих трещинах и под осыпающимися с гор камнями.

А те из греков, которым удалось укрыться на вершине горы, видят, как согдийский город, приготовившийся к отражению штурма, медленно удаляется, сползает в воду и исчезает в ней…

Федотов зажмурил глаза, снова открыл их.

– Я представил себе вас на стене осажденного города, – пояснил он. – На голове у вас был конусообразный шлем, а в руке копье…

– На стенах города могли быть и женщины. Один из греческих историков, современник Александра, свидетельствует, что женщины в Согдиане сражались бок о бок с мужчинами…

– Значит, история с затонувшим городом достоверна?

– Этому верят не все… Однако я слышала, что в полдень в ясную погоду удается видеть развалины на дне.

– Я бы очень хотел их увидеть, – пробормотал Федотов.

Он сидел вполоборота к девушке и задумчиво смотрел на белый гребень пены, след за кормой.

– Родные горы подоспели на помощь, – продолжал он, как бы думая вслух. – Мгновенье – и отважные защитники города вместе с ним ушли вглубь от поражения и плена.

– О! Вы так понимаете легенду? – Максумэ быстро повернулась к нему. – Я понимаю иначе. Горы, по-моему, изменили им. Подумайте: три года подряд держаться против армии Александра, выстоять – и вдруг погибнуть от какого-то подземного толчка!…

– Вы сами сказали, что они предпочли бы смерть плену.

– И все-таки мне жаль их. Разве вам не жаль? В детстве, когда я слышала эту сказку, то воображала себя на стенах осажденного города рядом с его защитниками… Да, вы угадали. Только в руках у меня было не копье…

– А что же?

– Какой-то особый прибор, с помощью которого можно повелевать стихиями. Я предотвращала землетрясение… Вам странно, что принимаю эту старую историю так близко к сердцу?

– Что вы! Нисколько!…

– Но ведь мы, таджики, – потомки древних согдийцев, – пояснила Максумэ, словно бы извиняясь за то, что с таким волнением рассказывает о землетрясении, случившемся более двух тысяч лет назад.

Она помолчала.

– Наверное, из-за этой истории я решила стать сейсмологом. Иногда трудно понять, почему человек выбирает ту или другую профессию…

– Это верно.

– А вот и Каменный мост… Сойдем здесь?

– Нет, нет, – испугался Федотов. – Я прошу вас. Ну, пожалуйста!… Мы доедем до конца – до Бородинского моста.

– Однако вы хорошо разбираетесь в остановках, – лукаво сказала девушка. – А говорили, что не ездили на речном трамвае…

От воды потянуло прохладой.

Солнце уже село. Москву все больше окутывала синева сумерек. Город постепенно терял четкость очертаний, как бы медленно отдаляясь, уплывая в ночь. Поверхность реки стала однообразной, пепельно-серой.

Но вот зажглись уличные фонари, осветились окна в домах на набережной. Тотчас же по воде поплыли длинные желтые зигзаги и множество маленьких разноцветных веселых квадратиков. Москва-река надела свой вечерний наряд – темно-синий, в блестках.

– И вы надеетесь когда-нибудь предотвращать землетрясения? – спросил Федотов, доверчиво глядя на гордое крылатое лицо, неясно белевшее в полутьме.

– Предотвращать?… Нет. Предугадывать!… Теперь-то я понимаю, что вмешиваться в грандиозные тектонические процессы не под силу человеку. Пока не под силу… Но можно и нужно добиваться того, чтобы отвести… Как это говорят военные? Да, "отвести угрозу внезапности", нависшую над мирными городами, поселками и деревнями. Ведь самое страшное в землетрясении – это внезапность, то, что землетрясение всегда застает врасплох. А нет на свете ничего страшнее растерянности, паники… Заметьте: землетрясения часто бывают ночью или на рассвете. Некоторые люди погибают во сне, другие не успевают выбежать из домов, прыгают из окон, спросонок мечутся по узким коридорам, топча, давя друг друга. И в довершение всего вспыхивают пожары, которые некому тушить… А каково тем, кого катастрофа застает и пути? Поезда стремглав летят под откос, неожиданно поднявшаяся волна топит пароходы… И все это происходит в мгновенье ока! В одно короткое грозное мгновенье!…