Текст книги "Таежный робинзон (СИ)"

Автор книги: Леонид Чигрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

По-настоящему близкой стала Ахмаду Расулову тайга. Он сроднился с ней, стал ее частью. За то время, что он прожил в ее глуши, он пришел к пониманию, что тайга – это не скопление деревьев и прочей поросли. Это гигантское живое существо со своими настроениями, привычками и жизненным укладом. И от того, как ты относишься к ней, зависит и ее отношение к тебе. Тайга приняла Ахмада Расулова, делилась с ним своими богатствами в той мере, в какой это ему было нужно, и он довольствовался этим.

Он стал частью великой сибирской природы, и это в полной мере соответствовало его новому миропониманию. Его больше не тянуло к людям. Их суета и заботы стали ему чуждыми. Он пришел к осознанию, что в жизни вообще есть высший смысл и нужно стремиться к его познанию.

Ахмад Расулов вспомнил Робинзона Крузо и усмехнулся этим воспоминаниям. Робинзон был и остался потребителем тех благ, которые давал ему богатый остров, без понимания великой сущности человеческого бытия. В его записках проглядывало тщеславие мелкого человека, которому нужно было, во что бы то ни стало, утвердиться в собственных глазах и в глазах окружающих позднее его людей. Он объявил себя губернатором острова, распоряжался Пятницей и попавшими туда моряками, всячески подчеркивал незаурядность своей личности. А всего этого не нужно было. Подлинное величие всегда просто по своей сути, а подвиг заключается не в количестве прожитых в одиночестве лет, а в их верном и философском осмыслении. Судьба решила испытать тебя. Ты выдержал ее немилосердную проверку, и будь благодарен ей за это.

И Ахмад Расулов перестал уважать Робинзона Крузо.

Впрочем, он никому не навязывал своего мнения, может, он и ошибался. Содержание книги о Робинзоне помнилось плохо, и рассуждения истаравшанца в большей степени относились к самому себе, нежели к литературному английскому отшельнику.

Послесловие

Эту историю рассказал красноярский инженер Виктор Кураксин. Он жил в Таджикистане, закончил в Чкаловске Среднеазиатский политехникум, и его направили на работу в Красноярский край, на тогдашнее закрытое предприятие Красноярск-26, а ныне город Железногорск. Трудно приживался Виктор в суровом сибирском климате, а когда освоился, побродил по тайге, то лучше этого края и представить себе не мог.

Особенно увлекся он охотой. Тайга влекла его к себе не столько богатой дичью, сколько своим величием, первозданностью и неповторимостью.

– Казалось, никто и ничто не может совладать с ней, – рассказывал Кураксин, – настолько она сильна и беспредельна, а, оказалось, человек смог. Открывались предприятия, один за другим создавались леспромхозы. Страна строилась и много нужно было древесины. Тайга отступала, появлялись безлесные пустоши. Если прежде достаточно было на день-другой углубиться в тайгу и, пожалуйста, охоться, то позднее уже и недели было мало. А дальше, больше. Уходили на десятки километров и только белок видели, да и те пуганные. А серьезная дичь укрылась в самой гуще тайги.

Ну что поделать, как говорится, издержки прогресса.

Однажды, когда мы вот так толковали между собой, вертолетчик Николай Петров, отчаянный мужик, никаких чертей не боялся, взял и предложи нам: «А хотите, я вас в самое сердце тайги заброшу. Туда, где человеческая нога не ступала. На днях я лечу к геологам со снаряжением, сделаю крюк и вас высажу в глухомани. Побродите там с недельку, а потом заберу обратно. Зато такое увидите, какого еще никто не видел.

– А сумеешь ли сесть? – спросил я.

– Отыщем какую-нибудь площадку, а нет, на тросе вас спущу.

Посоветовались мы и решили лететь втроем, я и мои приятели, Лешка Уда-

лов и Семен Панкратов, здоровенный парень, проходчиком работал в шахте.

Рано утром вылетели. Глухо ревел вертолетный двигатель, океанскими волнами колыхалась под нами тайга.

«Крюк» оказался немалый, летели часа три, чтобы достичь таежного сердца.

– Странное дело, – прокричал вертолетчик сверху, выглянув из кабины. – На карте у меня ничего не отмечено, а внизу жилье. Вон дымок из трубы курится. Так деревьями обсажено, только сверху и заметишь.

– Тем лучше, – откликнулись мы. – Будет, где остановиться.

Сесть вертолету было негде, и Петров опустил нас возле зимовья на тросе, а потом и наше снаряжение выгрузил, после чего поднялся вверх и улетел.

Небольшая бревенчатая изба была плотно окружена частоколом. Только в одном месте были ворота, сколоченные из толстых потемневших досок.

Мы постучали в них.

– Хозяин! Есть кто живой?

Створка ворот отворилась, и мы замерли от удивления. Таежный житель был уже не молод. Морщинистое лицо, короткие седые усы и борода, длинные волосы до плеч, тоже с обильной проседью. Одет причудливо: полушубок из беличьих шкурок, весь обвешанный пушистыми хвостами, штаны и рубаха из плохо выделанной кожи.

– Не пригласишь к себе? – спросил я. – Мы – охотники, люди не злые, не обидим. Нам бы на ночь остановиться, а утром мы в тайгу уйдем.

– Входите, – коротко отозвался хозяин и посторонился.

Двор был небольшой, но чистый. Само строение тоже содержалось в порядке, подгнившие бревна заменены новыми, щели законопачены мхом, ставни на окнах добротные. И внутри в зимовье все аккуратно прибрано, никакие вещи не разбросаны, каждая на своем месте.

– Молодец! – искренне похвалил я хозяина. – Не у всякого горожанина так квартира содержится.

– Одному много ли надо, – отозвался тот. – Чистота в доме, чистота в душе, я так полагаю. Может, поесть хотите, чаю могу согреть? Только чай у меня на травах.

– Было бы неплохо, – согласились мы. – С дороги чай, хоть на лопухах, первое дело.

– Только особо угощать нечем, – отговорился хозяин. – У меня еда простая.

– У нас все с собой.

Мы разложили на столе колбасу, хлеб, сыр, открыли пластмассовую коробку со сливочным маслом. Алексей расщедрился, выставил баночку с красной икрой.

– Пока так, – сказал я. – А к вечеру что-нибудь поосновательнее соорудим.

Мы пододвинули стол к нарам, с другой стороны поставили широкую скамью. Уселись, Семен Панкратов достал из рюкзака бутылку водки.

– Это вы сами, – отказался хозяин зимовья, – не употребляю.

– Что так? – удивился Семен. – Русский человек, а от питья отворачиваешься. Может баптист или старовер?

– Ни то, и ни то, – чуть заметно улыбнулся хозяин. – Да и не русский, к тому же.

– А как зовут? – полюбопытствовал я.

– Ахмад.

– Постой, постой, – мне стало любопытно. – А ты, отец, не из Средней Азии?

– Из нее самой, – согласился Ахмад. – Из Таджикистана.

Я рассмеялся.

– Вот это случай! В самой таежной глуши земляка встретил.

Теперь взволновался хозяин зимовья.

– А ты откуда?

– Из Ленинабада, там рядом город Чкаловск есть.

– Не слыхал, – признался Ахмад.

– Ну как же, знаменитый город. А ты давно в тайге?

Ахмад поразмыслил.

– Из Истаравшана я уехал в тридцать пятом году. А в тайге года с сорокового или чуть позднее.

– А, ну тогда понятно, что не знаешь Чкаловска, его построили как раз после войны.

– Какой войны? – удивился старик.

– Так ты ничего не знаешь, что произошло с той поры?

– Откуда мне знать, – Ахмад вздохнул. – Людей я не видел, а таежное зверье неразговорчивое.

За едой мы рассказали таежнику и о войне с фашистами, и о смерти Сталина, и о том, что было дальше в стране, включая и нынешнее время.

Старик слушал, широко раскрыв глаза, а когда я стал рассказывать о Таджикистане, он прослезился, покачал головой.

– Вот это просветили вы меня.

– А как ты попал в тайгу?

Я ожидал ответного рассказа, а вместо этого Ахмад отделался короткой фразой.

– Так вышло.

Ел он осторожно, приглядывался к колбасе и сыру, подносил их к глазам.

– Да ты не бойся, – не выдержал Панкратов. – Не отравленное. Видишь, мы едим.

– А я и не боюсь, – отозвался таежник. – Давно не видел этих продуктов, даже забыл, как они называются.

Мы подсчитали.

– Отец, да ты в тайге, почитай, тридцать пять лет. И все время один?

– Один, – согласился Ахмад. – Староверы меня поддерживают до сих пор. Продовольствие приносят, из вещей кое-что, но сами на глаза не показываются и не общаются со мной. Иноверец я для них. С ненцами одно время встречался, а потом разошлись мы.

– Что так?

– Долгий рассказ, – опять уклонился старик.

– А знаешь, что тебе уже больше восьмидесяти лет? – спросил я.

– Откуда мне знать? Я давно счет времени потерял.

Мы во все глаза смотрели на удивительного таежника.

– Ну, батя, ты дал, – Лешка Удалов восхищенно покрутил головой. – Ты знаешь, ты перекрыл Робинзона Крузо? Слышал о таком?

– Читал когда-то, – отозвался старик. – Еще в детстве.

– Так вот, – продолжал Лешка. – Робинзон прожил на необитаемом острове двадцать восемь лет, а ты в необитаемой тайге – тридцать пять.

Ахмад едва заметно улыбнулся.

– Ну, как он жил, и как я! Мои таежные годы один за два считать можно.

Мы хотели уйти в тайгу на следующее утро, но решили задержаться на

день. Уж очень любопытен был нам этот сибирский Робинзон. Рассказывали мы ему, что страна уже не та, нет прежнего произвола, больше справедливости.

Старик слушал нас и напряженно размышлял, а еще через день оттаял.

– Растревожили вы мою душу, – признался он. – Слушайте, что со мной было.

И под вечерний чай Ахмад поведал нам свою историю. Мы верили, и не верили.

– Неужели так может быть? – удивился Удалов. – Ни за что, ни про что записали человека в бандиты, приговорили к вышке и хлопнули бы, наверное, если бы не убежал.

– Было, – вздохнул старик.

Я постарался ободрить таежника.

– Так теперь тебе нечего бояться. В твоем деле, наверняка, разобрались, да и амнистий с той поры сколько было. Ты теперь свободный человек, можешь идти и ехать, куда хочешь.

– Как знать, – усомнился Ахмад. Было видно, что не особенно верил он нашим утверждениям.

Понемногу он раскрывался перед нами. То об одном эпизоде рассказывал, то о другом, и так, по частям мы узнавали все его таежные приключения, включая и историю о сыне-ненце.

– Может, помочь тебе отыскать его? – предложил я.

Ахмад не согласился.

– Не нужно это. Парню уж, наверно, к тридцати, а может, и больше. Какой я ему отец? Растили и учили его другие.

В тайге уже царила осень. Величественная стояла она в золотистом уборе. Самая охота, а мы забыли о ней, настолько захватила нас встреча с таежным Робинзоном. Мы переживали за него, сетовали на несправедливость, а старик оставался спокоен.

– Как же ты выстоял против тайги? – удивился я.

Старик дружески коснулся моего плеча.

– Секрет простой. Есть такие предания о жизни пророка Мухаммеда (да будет его имя благословенно в веках!) и его сподвижниках, хадисы называются. В одном из них повествуется: Повелитель правоверных сказал: «Счастлив тот, кто не ждет многого от жизни и старается плодотворно использовать отведенный ему срок». Именно так я и жил. А если еще проще: я старался соразмерять свои желания с имеющимися возможностями.

– Так, значит, ты стал в тайге религиозным человеком? – спросил я.

Ахмад поправил меня.

– Верующим, это будет точнее. Понимаешь, вера живет в душе каждого человека. Иной не дает ей ходу, как бы подгоняет свои убеждения под существующую идеологию. Но рано или поздно, вера, как семена на пашне, прорастает зелеными всходами. Это неизбежно. Любому человеку нужна нравственная опора, особенно, если попадаешь в сложные жизненные обстоятельства.

– Понятно, – согласился я. – И ты стал мусульманином?

Ахмад поразмыслил.

– Скорее, приверженцем общей веры. Я считаю, что деление на отдельные религии – это скорее условность. В основном, все верят в Единого Бога, исповедуют общие нравственные принципы, и так ли важно, кто ты: мусульманин, христианин или иудей? Прежде всего, ты должен быть душевно чистым человеком. Потому я исповедую общую веру. Сам я таджик, обращаюсь к Богу по-русски и произношу не заученные молитвы, а делюсь с ним тем, что накопилось в сердце. Прошу о благополучии родных и близких, себе же – немного. Только, чтобы помог мне выстоять и прожить здоровым столько, сколько он сочтет нужным.

Признаться, я с удивлением слушал новоявленного философа. Сколько мне приходилось читать о таких вот вынужденных отшельниках! Многие опускались нравственно и физически, дичали, а Ахмад Расулов, напротив, поднялся на высокую ступень духовной зрелости.

– Ахмад-бобо, ты меня поразил, – сказал я искренне.

Он не согласился со мной.

– Ничего необычного. Если бы ты прожил тут столько же, сколько и я, ты бы понял, что в тайге нужно быть именно приверженцем общей религии. Тайга – это не смешение сосен, елей, кедров, лиственниц, кустарников и прочее, это зеленый Храм, величественный, сотворенный всемогущим Единым Богом. И в него нужно входить с чистыми помыслами, без хищных устремлений, не относя себя к какой-то одной из религий. Ведь объявлять себя в этом Храме, скажем, христианином – это значит, в чем-то считать себя лучше других верующих, требовать к себе особого отношения, а это будет неправильно. Тут мы все одинаковые и нужно понимать и принимать это.

Я так думаю.

Я слушал Ахмада Расулова с открытым ртом. Сам бы я никогда не додумался до такого религиозного толкования. Наверное, в этом тоже проявилось влияние многолетнего одиночества, когда подсознательная тяга к людскому обществу вылилась в форму таких вот откровений.

– А как же хадисы? – полюбопытствовал я. – Ведь это из исламской религии. Значит, мусульманского в тебе больше?

– Может и так, – согласился он. – Но я не считаю это преимуществом.

Мои товарищи с большим вниманием слушали таежного отшельника. Для них его речи были подлинным откровением.

– Ты здесь живешь один, – размышлял я вслух. – В жизни каждого человека бывает последний час. И, наверное, не все равно: встретишь ты его сам по себе, или в окружении родственников и близких тебе людей?

Старик не согласился со мной.

– Звери мудрее людей. Они не клевещут друг на друга, не гонятся за должностями, не занимаются накоплением благ. Они довольствуются тем, что удалось добыть. Главное, чтобы был сыт. А ты посмотри, как они умирают? Они не превращают смерть и похороны в спектакль. Почувствовали, что пришел конец их земному существованию, забиваются в укромное место в тайге, там расстаются с жизнью. Так и человек; он и кончина должны встречаться наедине. Это касается только их двоих, его самого и смерти.

Я уже решил для себя: когда придет мой смертный час, так же, как звери, уползу в тайгу и там испущу последний вздох. Это если хватит сил. Ну, а если нет, что ж, пусть это зимовье будет моим последним пристанищем, хорошо бы поджечь его и сгореть вместе с ним.

– А вот это зря, – не согласился Лешка.– Зимовье в свое время приютило тебя, ты из развалюхи вон какое жилище сделал, так пусть оно и другому какому отшельнику послужит. Похоронит он тебя вон под той громадной лиственницей и будет жить, поминая тебя добрым словом. Разве плохо?

– Неплохо, – признался Ахмад Расулов. – Память о добре, она подчас долговечнее иного каменного памятника бывает.

Признаться, мне не очень хотелось вести разговоры о смерти в присутствии старого человека. Для нас, тридцатилетних, рассуждения о ней, вроде философского мудрствования, а когда человеку за восемьдесят, тут совсем иное дело. Это уже конкретная тема. Как бы ни огорчить старика такой беседой! Но Ахмад Расулов так спокойно излагал свои взгляды о жизни и смерти, что я успокоился, но все же попытался перевести разговор на другую тему.

Я подыскивал ее, и меня осенило.

Ахмад по-русски говорил правильно, свободно выражал свои мысли, только медленно, подбирая каждое слово. Оно и понятно, за долгие таежные годы мало приходилось ему разговаривать с людьми.

– А родной язык помнишь? – спросил я.

– Не знаю, – честно признался старик. – Вот если бы потолковать с земляком, тогда бы я сказал точно – помню или нет?

Я на память привел ему несколько простых предложений на таджикском языке.

Ахмад снова прослезился и ответил мне длинной фразой, которую я, конечно же, не понял. Тогда он перевел мне ее: «Это слова поэта Камола Худжанди: «Если ты потерял богатство, ты не потерял ничего. Если же лишился родины, то ты лишился всего». Верно, сказал мой великий земляк!»

Где-то на третий день меня осенило. За ужином я предложил: – Слушай, Ахмад. А давай мы поможем тебе вернуться домой. Поедешь с нами в Красноярск. Там мы поместим тебя в гостинице, к сожалению, наш город режимный, посторонних не пускают. Мы свяжемся с руководством города, изложим твою историю, думаю, нас поймут и пойдут нам навстречу. Выдадут тебе документы, соберем деньги на дорогу. У нас во всех городах друзья. Позвоним, встретят тебя в Новосибирске, потом в Ташкенте, потом в Ленинабаде, а там до твоего дома рукой подать. Представляешь, какая радость будет для твоих родных снова увидеть тебя?

– А что, идея! – согласились мои друзья. – Давай, Ахмад Робинзонович, решайся.

Старик словно окаменел. Он молчал и не отвечал ни на наши вопросы, ни на наши шутки.

– Утром я вам отвечу, – сказал он.

Мы легли спать, а он так и просидел на крыльце всю ночь.

Тайга еле шумела под легким ветром, звезды помаргивали и совершали свой круговорот по темному бархату неба, и Ахмад словно советовался с ними.

Утром я бросился к нему. Я ожидал чего угодно: слов благодарности, просьбы чуточку помедлить, дать возможность собраться с мыслями и вещами, хотя какие у него вещи, но только не того, что последовало.

– Спасибо тебе, Виктор, – заговорил Ахмад. – Вряд ли кто мог предложить большее. Душевный ты человек, ценю я это. Но я должен ответить отказом. Нет!

Я и мои приятели буквально остолбенели.

– Так ты не хочешь? – изумился я.

– Зачем, не хочу? – ответил старик вопросом на вопрос. – Это будет неверно. Точнее, не могу.

– Но почему, в чем дело?

Ахмад отрешенно смотрел на буро-золотистую тайгу. Она словно распрямилась под его взглядом. Кедры, сосны и лиственницы замерли перед ним, напоминая солдат на полковом смотре. Ели и пихты сошлись теснее и образовали темно-зеленую шеренгу, сквозь которую не проникал взгляд таежного отшельника.

– Я скажу, – Ахмад был серьезен и чуточку печален. – Я не хочу обкрадывать своих родственников.

Мы непонимающе глядели на него.

Старик пояснил.

– Я уехал из дома зрелым мужчиной, полным сил. Это то, что я увез от них. Теперь привезу им старость и скорые болезни. Справедливо ли это? Полагаю, что нет. Это, во-первых. Во-вторых, я ничего не сделал, чтобы поставить детей на ноги, обустроить им жилье, женить и выдать замуж. А они будут обязаны кормить меня, мириться с моей дряхлостью и бессилием. Опять-таки, несправедливо.

– Но ты еще не дряхлый? – не выдержал я.

Ахмад усмехнулся.

– За этим дело не станет. Дряхлость – скорый спутник старости. Я буду своим детям в тягость. Возможно, они не упрекнут меня в этом, но я-то буду знать. За что же их наказывать таким образом?

Старик помолчал, глядя на тайгу.

– Но и это еще не все, есть и, в-третьих. Почти сорок лет я прожил в этом крае. Я стал частью этого мира, приспособился к его климату, его условиям. И если теперь я вернусь в жаркую Азию, я долго не протяну. Вспомните, что бывает со стеклянной посудой, если в нее сразу налить кипяток. А я хочу еще пожить. Есть силы, есть воля к жизни, зачем же преждевременно расставаться с нею?

Теперь молчали мы, пораженные странной логикой истаравшанца. И в то же время осознавали его правоту. Иные старики, напротив, стремятся к детям, чтобы опереться на них. А иные, вот, как Ахмад Расулов, тянут до последнего, не желая никого обременять своей немощью. И то правильно, и это. И каждый решает сам это для себя. Каждый волен распорядиться своей судьбой в зависимости от своего разумения.

– Дед, это ты твердо решил? – спросил Семен Панкратов.

Ахмад утвердительно кивнул.

– И не будешь потом жалеть о своем решении?

– Может, и буду, но оно правильное.

– Пусть так, – согласился я со стариком. – Скажи тогда, что мы можем сделать для тебя?

Ахмад чуточку поразмыслил.

– Мне нужно мыло. Трудно без него обходиться. Летом я моюсь вон там, в водоеме. Вода там теплая и по берегам ил. Он хорошо мылится. Зимой же приходится купаться тут, в зимнике, а без мыла ни постирать, ни самого содержать в чистоте.

Мы заулыбались.

– С этим поможем, отдадим все, что есть.

– И другое, – продолжал старик. – Бороду и усы я сам укорачиваю, а вот волосы на голове не могу. Одно мученье с ними, видите, на плечах лежат.

– Это не вопрос, – успокоил я старика. – Дело в том, что вот он, – я указал на Лешку Удалова, – директор нашего городского Дома Культуры. И он же руководит народным театром. Это значит, он – режиссер, гример, парикмахер и многое другое.

Алексей не стал медлить.

– Прошу, маэстро, – указал на лавку. – Сейчас обслужим в лучшем виде. Ножниц у меня нет, но это не важно.

Он извлек из ножен охотничий нож, попробовал его остроту пальцем, одобрительно прищелкнул языком.

Через полчаса Ахмад преобразился. Короткая прическа, аккуратные усы и борода так омолодили его, что мы поняли: он в тайге еще не один год протянет.

– Да, тебя, отец, женить можно, – пошутил Семен. Ахмад подхватил его шутку.

– Было бы на ком, и минуты бы не раздумывал. Разве что к волчице посвататься?

Посмеялись.

– Давайте сделаем так, – предложил я. – Охоты и верно у нас не получилось, но лично я не жалею об этом. Увидели и узнали мы много необычного. Потому оставим тебе, Ахмад-бобо, съестные припасы, теплую одежду...

Старик сделал рукой такой жест, словно отказывался от моего предложения.

– Не спорить, – грозно произнес я. – Я старший в группе, мое решение обязательное.

Ахмад Расулов растрогался, даже глаза повлажнели.

– Если так, – сказал он прочувствованно, – мне ни о чем больше заботиться не надо.

Теперь я жестом остановил старика.

– Ну и прекрасно. Это от нашей группы, а от себя лично... – Я снял с гвоздя свое ружье и протянул Ахмаду, дарю вот это оружие. Прекрасное ружье, центрального боя, немецкое, марки «Зауэр, два кольца».

Волнение перехватило его горло.– Такой подарок, я не могу...

– Зато я могу, – успокоил я старика. – Моя зарплата выдержит такие расходы.

Взволнованный Ахмад прижал руку к сердцу.

– У нас говорят: гость – подарок Аллаха. Вы не только подарок, вы его посланники.

К ружью я приложил патроны, коробки с порохом, дробью и капсюлями.

– Тебе этого, Ахмад Робинзонович, надолго хватит, – прокомментировал Лешка Удалов.

Семен Панкратов явно почувствовал себя обделенным. Все одарили таежника, а он остался в стороне. Продукты и вещи не считаются.

– Братцы, у меня идея, – пробасил он. – Давайте построим деду баню. Я посмотрел, бревна есть, доски тоже, фундамент сложим из булыжников. Вместо цемента глина пойдет, она вязкая. Чудо банька получится, будет, чем ему вспомнить нас.

Баню мы строили три дня, работали от темна и до темна. Ахмад не сидел в стороне. Мало того, что у него руки были умелые, так он еще оказался толковым прорабом.

Банька, конечно, получилась неказистая, стоит принять во внимание сроки ее сооружения и материалы, но полностью соответствовала своему назначению. Небольшой предбанник, полки, чтобы париться, камни над очагом для пара. Ничего не могли придумать с окном, нечем было стеклить, даже бычьего пузыря не нашлось. Решили обойтись без окна.

– Зажжешь в предбаннике жирник, еще лучше будет, – решил Семен. – Все, что надо и с ним увидишь.

А потом сдали баню в эксплуатацию. Натопили ее так, что с бревен смола потекла, раскаленные камни, облитые водой, дали крепчайший пар, вместо дубового веника использовали ветки пихты. Шел от него густой запах хвойного масла, и это тоже прибавляло удовольствия.

Отмытый добела, раскрасневшийся Ахмад, одетый во все чистое, долго, с наслаждением пил чай.

– Словно в раю побывал, – признался он.

Старик прихлебывал чай, а сам все поглядывал на ружье, висевшее над нарами.

– Вижу, угодили тебе этой штукой, – засмеялся Семен. – Как с молодой жены, глаз не сводишь.

– И то верно, – признался Ахмад.

Неделя подошла к концу. На восьмой день прилетел вертолет. Оглушительно грохоча двигателем, вздымая в воздух хвою и листья, завис над зимовьем. На землю упал трос с карабином на конце.

– Не жалеешь, что нарушили твое уединение? – спросил я Ахмада Расулова напоследок.

– Как ты можешь... – покачал он головой. – Вы просто осчастливили меня. А вообще-то я знал, что скоро тут люди появятся. Такие вот шайтаньи машины стали летать над тайгой. Ну, думаю, скоро заметят мое зимовье и обязательно полюбопытствуют, кто это там прижился.

Мы обнялись со стариком напоследок, и мотор втянул нас на тросе в кабину винтокрылой машины. Пилот озадаченно посмотрел на наши тощие рюкзаки.

– Вот тебе и таежная глушь. Неужели ничего стоящего не нашли?

Мы засмеялись.

– Ошибаешься, брат, такую диковину отыскали, раз в жизни бывает.

Вертолет поднимался вверх, могучие кедры остались внизу. Мы видели фигуру Ахмада Расулова, который прислонил ладонь ко лбу и следил за нами. Он становился все меньше, а потом массив осенней тайги поглотил его.

С той поры прошло много лет. Мы часто вспоминали таежного Робинзона. Хотелось бы повидать его еще раз, да все не выкраивалось время. Работали посменно, учились в институтах заочно, росли в должностях, и дети прибавляли забот. И вертолеты в те края уже не летали. А так хотелось узнать, как же дальше сложилась судьба истаравшанца Ахмада Расулова.

И твердо верилось: если пришлось ему окончить свои дни в тайге, то сделал он это достойно. Ибо кто мужественно и цельно прожил свою жизнь, не пасовал перед ее сложностями, тот и завершить ее сумеет по-мужски. Тайга приняла его и помогла выстоять, и кто лучше тайги мог проводить его в последний путь...

Эту историю красноярский инженер Виктор Кураксин рассказал нам, спустя двадцать лет после встречи с Ахмадом Расуловым в тайге, когда приехал в Чкаловск на похороны своей матери. Вернувшись домой, в Красноярск, после несостоявшейся охоты, он с головой окунулся в текущие дела, и, конечно же, все реже вспоминал удивительную историю истаравшанского беглеца из сталинского лагеря в Сибири. Напрягая память, он припомнил имя, вроде бы – Ахмад.

Что ж, только человек со стойким характером был способен пережить невероятные приключения и не сломаться, приспособиться к существованию в тайге и сделать ее своей судьбой.