Текст книги "Таежный робинзон (СИ)"

Автор книги: Леонид Чигрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Ахмад растерялся.

– Но я не доктор. В больницу надо.

– Какая больница тут? – возразил Савелий. – Тысячу километров идти надо, и то не найдешь.

– Чем же я могу помочь?

– Смотри ее, лечи, а то совсем умрет.

Ахмад недоуменно смотрел на Савелия.

– Ты русский, – сказал тот. – Грамотный. Русские все умеют.

Ахмад Расулов мог бы сказать, что он-то как раз и не русский и к медицине никакого отношения не имеет, но это значило бы – терять время, а раненая девушка и впрямь может помереть. Если уже не умерла, потому что лежала молча, не шевелясь и не издавая никаких звуков.

– Что же вы ее на землю положили? Несите на крыльцо.

Ахмад постелил на крыльце меховую полость, на нее положили девушку. Она была без сознания, глаза запали, синие тени окружали их, синими были и губы.

«Не выживет», – подумал Ахмад.

– Крови много потеряла?

– Достаточно, батька, – согласился Савелий.

– Куда ранило?

– В плечо, однако.

Развернули одеяло, в которое была закутана девушка. Ее одежда была пропитана кровью. Ножом разрезали меховую куртку, матерчатую рубашку, открыли рану. Выстрел пришелся между плечом и грудиной, и это ободрило Ахмада. Значит, кости не повреждены. Судя по всему, ружье было заряжено пулей, дробь разворотила бы мышцы.

– Жакан, не дробь? – спросил Ахмад.

Савелий посмотрел на него с уважением. Русский доктор сразу определил, чем ранена дочь, разбирается, стало быть, надежда есть.

– Жакан, как есть, жакан, – подтвердил Савелий. – Молодец, батька.

Его спутники стояли поодаль и молча следили за действиями Ахмада.

Повернули девушку на бок, выходного отверстия пули не было.

Ахмад покачал головой.

– Плохо, пуля осталась в ране.

– Куда хуже, – согласился Савелий. – Совсем плохо. Что будем делать, доктор?

Ахмаду хотелось сказать, что лучше всего оставить девушку в покое, жить ей осталось считанные часы. Мало того, что потеряно много крови, так еще выстрел в упор вызвал сильное потрясение. Но все в нем протестовало против такой мысли. Сам он боролся за свою жизнь и просто не имел права не попытаться спасти девушку.

– Нужно вытащить пулю, – сказал он. – Иначе нагноение будет, рана не заживет.

Савелий с надеждой посмотрел на него.

– Доставай, доктор. Зачем ей пуля? Ты лучше знаешь, что нужно делать.

Как раз этого Ахмад и не знал, но времени на колебания не было.

– Девушка может не выдержать боли, – предупредил он.

– И так помрет, и так помрет, – рассудил ее отец. – Давай, пробовать будем.

– Доставай нож, – попросил он.

Савелий протянул ему свой охотничий нож, большой, с блестящим лезвием, острый, как бритва.

Ахмад прокалил лезвие на огне, протер его самогоном.

– Держите девушку, – приказал он.

Ненцы прижали девушку к доскам крыльца.

Ахмад примерился, разрезал рану. Потекла кровь, запузырилась. В глубине раны он увидел кончик пули, но ухватить ее не смог. Сделал разрез пошире. Девушка стонала, но лежала неподвижно, с закрытыми глазами, и тяжело, со всхлипами, дышала.

Ахмад снова и снова пытался вытащить пулю, но она была скользкой от крови и всякий раз срывалась.

Ему было жарко, он вспотел от волнения, и незаметно для себя ругался по-таджикски. Ненцы с уважением прислушивались к его словам, полагая, что доктор говорит на своем, медицинском языке.

Наконец, Ахмад сумел захватить пулю ногтями и извлек ее из раны. Она была большая, в два сустава на пальце, и Ахмад удивился, что не пробила плечо насквозь.

– Пороха в патроне было мало? – спросил он.

– Совсем мало, – согласился Савелий. – Охота кончилась, бережем порох.

– Ваше счастье.

Ахмад стянул края раны и суровой ниткой наложил четыре шва. Потом промыл рану самогоном, она уже не кровоточила, засыпал порошком ромашки, надеясь на ее обеззараживающие свойства. Разорвал чистую рубашку на длинные ленты, наложил на рану матерчатый тампон, а потом перевязал плечо девушки.

Ненцы во все глаза смотрели на его действия. Савелий то и дело вытирал у него пот со лба обрывком цветной тряпки.

– Все, – сказал Ахмад, с трудом разгибая затекшую спину. Он не видел ни ясного летнего дня, ни сороки, которая сидела на ветке рябины поблизости и надоедливо стрекотала.

– Молодец, доктор, – уважительно проговорил Савелий. – Ученый человек. Теперь что делать будем?

– Заносите девушку в дом, – распорядился Ахмад.

Раненую девушку положили на нары. Она снова была без сознания, Ахмад время от времени касался пальцами ее шеи, проверяя, есть ли пульс. Он был, но еле улавливался.

– Будем ждать, – сказал Ахмад и устало опустился на скамью. Как он мог сказать ненцам, так верившим в него, что это была первая в его жизни операция?

– Сколько будем ждать? – полюбопытствовал Савелий. На его широком лице, с несколькими волосками там, где полагается расти усам и бороде, читались тревога и облегчение.

Ахмад пожал плечами.

– Трудно сказать. Лишь бы нагноения не было. Завтра посмотрим.

– Ты уж постарайся, доктор, – просительно проговорил отец девушки. – Вылечится, хорошо платить будем. Олешка дадим.

– Э-э, дурак, – в сердцах выругался Ахмад. – Разве за такое платят?

– Дурак, совсем дурак, – согласился Савелий. – А как иначе, доктор? Дочка это моя, на все пойду ради нее. Правда, еще пять детей есть, но все равно жалко.

Ахмада позабавило рассуждение ненца. Страшное напряжение, в котором он находился все это время, спадало, и он с интересом смотрел на кочевников-оленеводов.

– Сколько лет девушке?

Савелий поразмыслил.

– Двадцать, однако, будет, – и, желая уверить доктора в правоте своих слов, привел очевидное свидетельство. – Она родилась в тот год, когда волки задрали лучшего вожака моего оленьего стада. Как раз двадцать лет назад это было.

Его спутники Терентий и Антон закивали, подтверждая слова Савелия.

– Может, двадцать один? – вопросительно проговорил Антон.

– Зачем двадцать один? – рассердился Савелий. – Двадцать! Разве ты не помнишь серого вожака Найдима?

– Тогда двадцать, – согласился Антон.

Терентий помолчал, поглядывая на трещавшую сороку.

– Однако, Варька будет жить, – высказался он утвердительно.

– Почему ты так думаешь? – осведомился Ахмад.

Терентий указал пальцем на сороку.

– Вот эта птица так говорит. Она беспокоится, просит, чтобы жизнь Варьки не уходила из тела. Если бы девушка умирала, птица улетела бы в тайгу.

Ахмад подивился такой примете, но во что только не поверишь, когда хочется, чтобы смерть отступила от молодой Варвары, которой только жить и жить.

– Дай бог, чтобы так оно и было, – проговорил он со вздохом.

– Даст, даст, – уверили его ненцы. – Вот посмотришь. Боженька – он добрый. В прошлом году Савелий как болел, мы уже думали все, хотели его в тундру отнести, чтобы песцы и волки там его съели, а он не согласился, попросил обождать, потом здоровый стал. Ясно, Бог ему помог.

Ахмада забавляли рассуждения ненцев. Он проникался уважением к этим детям природы, бесхитростным и таким искренним в своем отношении к жизни.

Ненцы прожили в его зимовье три дня. Много спали, готовили еду. Сходили в тайгу за своими ружьями и пожитками, которые оставили там, когда нужно было нести Варвару к зимовью.

– Когда ты стал жить тут, доктор? – допытывался Савелий. – Мы все знаем, но никто не говорил, что в брошенном доме появился человек.

– Давно, – признался Ахмад. – Даже не знаю, сколько уже времени. Я один, живу тихо, откуда вам знать обо мне?

– Это так, – соглашались ненцы. – А откуда пришел?

Разве скажешь им правду?!

– С геологами я работал, – сходу придумал Ахмад. – Они попросили тут пожить, починить зимовье, чтобы можно было в нем останавливаться. На следующий год начнем тут разведку на нефть.

Не всех ненцев устроило такое объяснение.

– В тайге, какая нефть? – усомнился Терентий. – В тундре надо искать.

Савелий с презрением посмотрел на него.

– У тебя ума, как у безрогого оленя. Как раз в тайге много нефти, доктор верно говорит. Она под корнями прячется. Очистил площадку от деревьев и бури на здоровье.

Ахмад каждый день менял повязки на ране девушки, распаривал листья брусники и прикладывал их к ране. Ее края были припухшими, но гноя не было, не было и гнилостного запаха. Рана понемногу затягивалась. Синие полукружья вокруг глаз у Варвары стали исчезать, губы порозовели. Ахмад варил крепкий мясной бульон и поил девушку с ложки. Она делала несколько глотков. Давал ей и отвар ягод лимонника, сильного укрепляющего средства.

Девушка оживала.

– Сорока правду говорила, – торжествующе заключил Антон.

– Птица умная, – согласился Терентий. – Правда, шумит много.

– А про доктора вы забыли? – рассердился Савелий. – Если бы не он, помогла бы ваша сорока.

– Как забудешь? – Терентий уважительно посмотрел на Ахмада. – Большой человек, знающий человек. Десять оленей заслуживает, только не возьмет, – со вздохом добавил он. – Наш шаман двадцать бы оленей попросил.

– Обманщик твой шаман, – рассудил Антон. Подумал, опроверг сам себя: – Хотя иногда помогает.

Через три дня ненцы собрались уходить.

– Пора нам, батька, – сказал Савелий. – В стойбище мужчин мало, оленей много. Смотреть за ними надо, пасти, перегонять по тундре, волки шалят. Бабы, старики да дети с этим не справятся.

Ахмад растерялся.

– Как пора? А за ней кто смотреть будет?

Он кивком головы указал на Варвару. Она уже открывала глаза и наблюдала за тем, что происходит в зимовье.

Савелий искренне удивился.

– Как кто смотреть будет? Ты доктор, ты и смотри. Поправится, потом заберем. А захочешь, у себя оставь. Женой тебе будет. Я, как отец, даю согласие.

Ахмад не поверил своим ушам.

– Какой женой? Я в три раза старше ее.

У Савелия на все возражения были свои доводы.

– Чудак ты, доктор, – рассудительно проговорил он. – У нас в тундре один старый олень целое стадо оленух обслуживает. Ничего, все довольны, никто не жалуется.

– Но я же не олень. И потом тут не тундра.

– Ты лучше, – спокойно откликнулся отец девушки. – Ты доктор, умный. А возраст, что возраст? Кто выше поднимается, тот больше видит. И потом, каждому свое. Нам тундра и олени. Тебе тайга и за зимовьем смотреть.

Ахмад Расулов не знал, что и сказать. Он удивленно смотрел на ненцев, а те укладывали свои пожитки и обсуждали текущие дела, словно все уже было решено.

Терентий вступил в разговор.

– Не держи нас, батька. И так мы припозднились.

Савелий подошел к дочери, она повернула к нему голову.

– Уходим, дочка, теперь тут твой дом. Доктор – твой хозяин, как скажет, так и делай.

Девушка едва заметно кивнула.

Ахмад, словно посторонний, наблюдал за этой картиной.

Ненцы ушли, и он остался наедине с девушкой.

Ахмад ухаживал за ней, как заботливый родитель. Перевязывал рану, кормил, сажал ее на ведро, как ребенка на горшок. Она сама была еще слишком слаба, чтобы самостоятельно следить за собой. Варвара стеснялась, но Ахмад не видел в этом ничего особенного. Его дочь, наверное, была уже такой же, может уже выдали ее замуж. А потом, когда девушка окрепла, нагрел воды, и она вымылась, правда, опять не без его помощи.

Ахмад увидел, что она миловидная. Желтизна сошла с ее лица, на щеках появился румянец. Зубы у нее были ровные, белые, иссиня-черные волосы, густые настолько, что гребень с трудом продирался сквозь них. Фигурка стройная, правда, на его взгляд, излишне худощавая, но это должно быть от затянувшегося выздоровления.

Варвара уже с аппетитом ела, улыбалась своему доктору, самостоятельно вставала с постели и делала первые шаги по жилищу. А когда почувствовала себя здоровой, то впервые за долгое время вышла во двор. Ахнула от открывшейся ей таежной красоты, и, как и Ахмад после болезни, не могла надышаться свежим воздухом.

Как заправская хозяйка, Варвара взяла на себя все заботы по дому. И тут выяснилось, что она многое не умеет. Она готовила простую немудреную пищу, в основном, отварное мясо. Ахмада же такая еда не устраивала, и он стал учить девушку готовить таджикские национальные блюда: шурпу, лагман, жаркое. Варвара не понимала: зачем тратить столько времени на обеды и ужины, кочевая жизнь приучила ее к примитивному рационализму. Но училась она с удовольствием и по-детски радовалась, когда Ахмад хвалил ее стряпню.

Ахмад Расулов понимал, что они создания совсем других миров, которые лишь соприкасаются один с другим, но не взаимопроникают. То, что было удобно и привычно ему, ей казалось нелепым, и, наоборот, кочевая жизнь ненцев мало подходила истаравшанцу. И вообще, он пришел к убеждению, что каждый народ – это как островки в огромном океане планетного бытия. Они могут общаться, учиться друг у друга, мирно сосуществовать, но при этом не терять свою самобытность и свой уклад жизни. Именно сосуществовать, а не уподабливаться, как бы того кому-то не хотелось.

Ахмад с Варварой вместе ходили в тайгу, делали запасы к зиме. Лето шло к концу и следовало с пользой расходовать каждый погожий день. Варвара открывала для себя огромный, удивительный мир, восторгалась им, и Ахмаду по душе были ее непосредственность и в то же время взрослая рассудительность и спокойствие.

Рана зажила, уже не болела, хотя рукой девушка владела не в полной мере. Ахмад задним числом дивился своей смелости, это надо же проделал довольно сложную операцию и вырвал девушку из когтей смерти, хотя, если здраво рассудить, другого выхода у него не было.

Они жили семейной жизнью, но физической близости у них не было. Ахмад и не считал ее возможной. Он был пожилым мужчиной, она девушкой, хотя у ненцев такие, как она, уже давно были замужем и имели детей.

Месяцы шли, а Савелий все не шел за дочерью.

– Скоро зима, – сказал как-то Ахмад. – Еще немного и ты не сможешь вернуться домой. Запаздывает твой отец.

Варвара изумленно посмотрела на него.

– Куда домой? – спросила она. – Мой дом тут.

Теперь Ахмад уставился на нее широко открытыми глазами.

– Твой дом там, где твой отец, твой род, твоя семья.

Она несогласно покачала головой.

– Моя мать умерла при последних родах. У отца кроме меня еще четверо детей. Он живет с другой женщиной. В его чуме для меня места нет. Он хотел этой осенью отдать меня замуж за пастуха Иннокентия. И хорошо, что не отдал, тогда бы я не знала тебя. Ты красивый, умный, сильный, ты мне настоящий муж.

– Но у меня есть жена, – возразил Ахмад.

Варвара беспечно махнула рукой.

– Это далеко, значит, почти что нет. А потом столько лет прошло, может твоя жена другого мужа нашла. Ты, Ахмад, не знаешь наших обычаев. Ты подарил мне жизнь, значит, я стала твоей. Мой отец как-то подобрал в тундре важенку-олениху. Волки сильно порвали ее. Отец выходил ее, и хозяин важенки не предъявлял на нее никаких прав. Она стала собственностью другого человека.

– Но ты ведь не олениха?

– В этом мире все люди, – философски ответила девушка. – Олени, медведи, соболя, песцы. Только шкура разная, а все одинаково жить хотят, у всех свои правила.

Оставалось только согласиться с этими рассуждениями.

Варвара спала на нарах, Ахмад на полу, на меховой полости.

– Почему не спишь со мной? – спросила девушка. – Я тебе противна?

Пришлось признаться, что нет.

– Я не красивая? Не нравлюсь тебе? Ваши девушки другие?

– Ты красивая, – ответил Ахмад со всей искренностью. – И нравишься мне.

– Тогда я не понимаю тебя, – заключила Варвара, – Муж должен спать с женой. Хозяин должен ложиться в свою постель. На полу у порога валяются только собаки.

На следующую ночь Варвара постелила им обоим на нарах. Ахмад лег спать с ней, хотя далось ему это нелегко. Пришлось перешагнуть через свои нравственные убеждения.

Но оказалось, что перешагивать через них иногда приятно, и Ахмад наслаждался семейным уютом и теплом, на которые даже не смел надеяться на шестом десятке жизни.

Ему по душе была самостоятельность молодой ненки, ее рассудительность и своеобразная жизненная философия. Она жила, как все создания в тайге и тундре, сегодняшним днем, с ощущением неповторимости, проживая каждый миг, и мало заботилась о будущем. Она справедливо полагала, что наше будущее не зависит от нас самих, и потому незачем гадать, каким оно будет.

Повалил искристый крупчатый снег, похожий на рисовые зерна. Зима завыла буранами, набросила белый покров на притихшую тайгу. Темное небо низко нависло над растительным царством. Три цвета определяли палитру этого времени года: белый, черный и синий. Безмолвие царило в таежной глуши, лишь надрывное карканье ворон нарушало его чужеродными звуками.

Белки стремглав возносились по стволам кедров к своим дуплам, проворно сновали по ветвям соболя, отправляясь на охоту, волки оставляли цепочки следов на белом снегу; таежный мир жил своей жизнью.

Своей жизнью жил и Ахмад Расулов. Впервые зима не тяготила его. Он наслаждался покоем, теплом и заботой черноглазой ненки, так внезапно вошедшей в его судьбу. И он подумал, что, действительно, есть высшая сила, которая не оставляет нас своим вниманием и лучше нас знает, когда и что нам делать, и как нам жить. Когда-то он потерял пушистого друга Баеза, так скрасившего первые таежные годы, а взамен Создатель послал ему еще более бесценное творение – молодую прекрасную женщину. И Ахмад жил, наслаждаясь каждым мигом, полагая, что это воздаяние ему за несправедливый арест и последующие тюремные и лагерные мытарства.

Ненцы подарили ему широкие лыжи, на которых можно было ходить по глубокому снегу, не проваливаясь. И Ахмад в тихую погоду выбирался в зимнюю тайгу. Оказалось, что она и в холодную пору преисполнена красоты и величия. Стояла звенящая тишина, ели походили на осанистых женщин, на плечи которых набросили изящное белоснежное манто. Лиственницы топорщили голые ветви, и Ахмад понял, почему эти хвойные деревья называют лиственницами. Ели и кедры сохраняли свои иглы, а лиственница сбрасывала их на зиму, и ее хвоя пушистым ковром лежала у подножия ствола.

Можно было охотиться, собирать ягоды, оставшиеся с осени. Они, как угли, пламенели сквозь толщу снега, и Ахмад любовался контрастами ярких красок и снежной белизны.

Одно время, еще до появления Варвары, его охватила такая тоска, такое чувство безнадежности, что он решил выйти к людям. Пусть его снова посадят в лагерь, пусть даже расстреляют, чем такое томительное ощущение неопределенности и своей ненужности. С большим трудом погасил Ахмад эту решимость.

Варвара подрезала Ахмаду бороду и усы, постригла волосы на голове, отошла, посмотрела и захлопала в ладоши.

– Да ты совсем молодой! Тебе нельзя обрастать, становишься старше.

Она расцеловала его, прижалась, как шаловливый котенок, и он ради

таких мгновений мирился даже с однообразной таежной жизнью.

На следующее лето появилась неизменная троица: Терентий, Савелий и Антон. Принесли припасов Ахмаду, по-свойски расположились в его зимовье.

– Мы за Варькой, – объявил Терентий. – Пусть немного в стойбище поживет.

– Случилось что? – Ахмад почувствовал какую-то вынужденность в словах отца девушки.

– Случилось, – Терентий взъерошил короткие волосы. – Жена моя померла. Вторая. Вроде ничего была, а потом раз, как спичка, сгорела. Дети остались, хозяйство, пусть Варвара немного поможет.

Ахмад решился.

– Может, и я с вами пойду? Все-таки не чужие мы теперь.

Терентий несогласно потряс головой.

– Нельзя тебе, доктор. Я думал все время и понял: непростой ты человек. К нам участковый ездит, комиссии всякие. Если не боишься, поехали, а если есть у тебя что-то, что нужно прятать, тогда не надо испытывать судьбу. Я так думаю.

И Ахмад Расулов был вынужден согласиться с отцом своей жены.

– Надолго хочешь забрать Варвару? – только и спросил он.

– Зачем надолго? Поможет немножко и обратно. Все-таки жена тебе.

И Варвара ушла вместе с отцом и его земляками.

Снова время загустело и потекло, как патока из глиняного кувшина. Видел такое Ахмад в детстве у себя в Истаравшане. Занимался он привычными делами, но не было прежнего рвения, больше по необходимости чинил он зимовье и промышлял в тайге. И сама тайга казалась скучной и побуревшей, словно выцвела от летнего тепла.

Только теперь Ахмад понял по-настоящему всю томительность одиночества. Без Варвары жизнь разом обесцветилась и потеряла свое главное содержание, а заключалось оно в семье и во внимании двух расположенных друг к другу людей. Ожидание стало главным смыслом его таежного существования.

Терентий обещал, что дочь скоро вернется к Ахмаду, но прошло два года прежде, чем он снова объявился, опять в сопровождении Савелия и Антона, но без Варвары.

– Где Варя? – спросил Ахмад, от досады не желая обмениваться приветствиями.

– Не может Варька прийти, – так же коротко отозвался Терентий. – Ребенка поднимать надо, растить, одним словом.

Ахмад опешил.

– Какого ребенка?

– Твоего сына, однако.

– Моего сына? Почему же я ничего не знаю?

Терентий пожал плечами.

– Откуда ты можешь знать? Дочь скрыла от тебя свою беременность.

Ахмад сел на нары и непонимающе уставился на ненца.

– Но почему скрыла?

– Боялась, прогонишь ее или откажешься от ребенка. Ты – не наш, кто знает, что бы ты сделал?

Эти слова задели его до глубины души.

– Что значит, не наш? Я – отец, и мой сын мне дорог не меньше, чем вам.

– Может быть, – спокойно согласился Терентий.

– И что теперь?

– Мальчишка подрастет, приведем сюда, посмотришь.

– Когда?

– Видно будет, – философски отозвался оленевод.

Ахмада словно жаром обдало. Он поднялся с нар, вплотную подошел к Терентию.

– Интересно получается. Отец я или не отец? Я должен принимать участие в его воспитании?

– Отец, конечно... Должен... – слышалось ответное.

– Как назвали ребенка?

– Иннокентий, Кешка, однако.

– Я должен был дать ему имя, – возмущенно закричал Ахмад. – Мой сын наполовину таджик, и у него должно быть таджикское имя.

Терентий обидно засмеялся.

– Где такое написано? Ты не у себя в Средней Азии. Ты тут один, нас много. Мы решаем, кем быть мальчику.

Терентий вышел на крыльцо, сел на ступеньку, раскурил трубку. Седое облако дыма отпугивало мошкару, клубившуюся над их головами.

Ненец смотрел на тайгу, стеной возвышавшуюся рядом с зимовьем, на голубое небо и длинные полосы облаков, начинавшие розоветь в лучах закатного солнца.

– Хорошо тут, – проговорил он задумчиво, – а в тундре лучше, простора больше.

Ахмад сел рядом с ним, ладонью разогнал табачный дым.

– Ты не уходи от разговора. Я хочу видеть сына.

– Увидишь когда-нибудь, – отозвался Терентий. – Ты не кипятись, а лучше подумай. Вот ты говоришь, хочешь воспитывать сына. Здесь? Чему ты его научишь? Зимовье чинить, грибы собирать? Ты один, как волк, и сына таким сделаешь. Дети растут быстро, скоро в школу надо будет. Где тут школа? Сам учить будешь? Только чему?

Ахмад слушал, опустив голову. Хотелось возразить Терентию, но нужных доводов не находилось. Была правота в словах ненца.

– Молчишь? – проговорил Терентий. – И хорошо делаешь. Слова, как табачный дым, подул ветер и унес его.

– И что же будет? – глухо проговорил Ахмад.

– Я уже сказал, подрастет мальчишка, приведем, посмотришь.

– Как же я теперь жить буду? – глубокая тоска прозвучала в его словах.

Терентий сочувственно посмотрел на него.

– Как жил до этого, так и продолжай жить. Ты – мужчина, тебе раскисать ни к чему.

Через два дня ненцы ушли, а Ахмад Расулов остался наедине со своими раздумьями. Ясно, что сын многое взял от матери: и широкое лицо, и смуглость, и раскосые глаза. А что он взял от него, истаравшанского таджика? Даже имя и то чужое. Больно было от сознания всего этого Ахмаду. Какая-то половинчатость в его судьбе. Вырвался на свободу и приобрел одиночество, полюбил Варвару и остался без нее, родился сын, но увидит ли он его когда-либо... Только тайга дана ему в собственность, вот уж кто не изменит и не оставит... И Ахмад горько усмехнулся, подумав это.

Он ждал прихода Варвары с ребенком постоянно, ежедневно. Это превратилось у него в какое-то наваждение. Вот придет ранней весной, нет, летом, а, может быть, осенью, чтобы зиму скоротать вместе с ним? Но проходили весна, лето, осень, и никаких вестей не было от его новой семьи. Так прошли пять весен, лет, осеней...

На этот раз Терентий пришел один. Он заметно постарел, лицо его стало морщинистым, сгорбился, волоски на месте усов и бороды побелели.

– Сдал ты, Терентий, – покачал головой Ахмад.

– Да и ты не молодеешь, доктор, – отозвался в тон ему ненец.

Снова, как и пять лет назад, уселись на крыльце, снова Терентий раскурил трубку, отгоняя едким дымом надоедливую мошкару. Как будто и не было этих прожитых лет...

– Ну а теперь ты мне что скажешь? – не выдержал Ахмад.

Терентий помолчал, выдохнул клуб дыма, искоса посмотрел на своего зятя.

– Есть что сказать, – отозвался он. – Беда, брат, Варька умерла.

Ахмад подался к Терентию.

– Как? Когда?

– Год назад. Отбились олени от стада, она пошла в тундру искать их. Нашла, а там волки. Стала отгонять их от оленей, волки ее и погрызли. Когда нашли, уже поздно было, истекла кровью. Думаю, даже ты не смог бы помочь ей.

Потрясенный Ахмад теребил пальцами рукав меховой кухлянки Терентия.

– Похоронили?

– Зачем? Мы своих мертвых оставляем в тундре. Хищники съедают и все их грехи забирают себе. Душа человека чистая уходит на небо.

– А сын? – больно было слышать все это и говорить Ахмаду.

– А что сын? Растет. Уже второй класс закончил. Хорошо учится, толковый парень будет.

– Я хочу его видеть, – решительно сказал Ахмад.

– Зачем? – удивился Терентий. – Кому это нужно?

– Мне и ему. Он должен знать, кто его отец.

– Э-э, нет, – лицо пожилого ненца посуровело. – Давай, Ахмад, поговорим как мужчины. – Терентий редко называл зятя Ахмад, все больше «доктор» или «отец». А тут назвал по имени, значит, разговор предстоял серьезный. – Как раз, наоборот. Кешка не должен знать, кто его настоящий отец. Я усыновил его, он теперь мой ребенок. И этого для него достаточно.

– Он – таджик наполовину, – напомнил Ахмад.

– Это ты так думаешь, – спокойно отозвался Терентий. – А я думаю по-иному. Он был бы таджиком, если бы родился на твоей родине. Но он родился в тундре, он – ненец, и ничего другого он не должен знать. Он – сын другого народа, и будет жить так, как живу я, как жили все другие поколения до нас. Ты только мешать ему будешь.

Горячая волна злости ударила в голову Ахмада. Все вокруг почему-то окрасилось в розовые тона. Он вскочил и замахал руками перед лицом пожилого ненца.

– Я пойду с тобой. Я найду сына. Я отберу его у вас, – Ахмад выкрикивал все это, не вникая в смысл произносимых слов.

Терентий усмехнулся.

– Куда пойдешь? Где искать будешь?

– По имени найду, – запальчиво выкрикнул Ахмад.

Терентий рассмеялся.

– У нас каждый третий ненец – Иннокентий. А стойбищ в тундре сотни. Долго же тебе придется искать. И потом ты забыл, что тебе нельзя появляться среди людей. Снова можешь поменять свой адрес.

Злость разом оставила Ахмада. Он снова сел на ступеньку, сгорбился, обхватил голову руками.

– Что же делать теперь?

Терентий положил ему руку на плечо, дружески привлек к себе.

– Жить, Ахмад, продолжать жить. Раз ты не умер до сих пор, значит, для чего-то ты нужен этому миру. Вот и продолжай узнавать свою судьбу. Больше мы с тобой не увидимся, зачем расстраивать друг друга? Живи с сознанием, что ты оставил свой след на этой земле, выполнил свое предназначение. У тебя дети на родине, сын в Сибири. Разве плохо? Твой род продолжится, и так ли это важно – с твоим участием или без него?

Пожилой ненец говорил задумчиво, наверное, больше для себя, чем для сидевшего рядом истаравшанца, который на короткое время стал ему родным и с которым теперь они разойдутся навсегда. И как ни больно было Ахмаду, но он соглашался с Терентием. Простой оленевод не мог похвастаться высокой грамотностью, но он обладал житейской мудростью, в его речи была продуманная логика, и трудно было ее опровергнуть чем-либо.

Ахмад прижал руку к груди, намереваясь унять сердечную боль. Сердце билось неровно, его удары походили на трепыхание птицы, попавшей в силки, и Ахмад впервые подумал, что прожил большую часть жизни, и кто знает – сколько лет, месяцев, а может, дней осталось ему коротать в таежной глуши? Странно обходилась с ним судьба, она дарила ему короткие вспышки радости на фоне однообразного существования. Это походило на дальнюю грозу, когда молнии прорезали толщу черных туч, на мгновение освещали окрестности, но тучи при этом оставались неуязвимыми и медленно надвигались на затихшую тайгу. И, наверное, нужно примириться с этим, у каждого своя судьба и глупо примерять на себя чью-то чужую.

– Ты прав, Терентий, – с усилием проговорил Ахмад. – Ты все сделал правильно. Я не буду тебе мешать.

– Именно это я и хотел услышать от тебя, – согласился Терентий. – Ты разумный человек и еще раз доказал это.

Они долго сидели на крыльце, касаясь друг друга плечами. Говорить больше было не о чем, но их молчание было выразительнее пространных речей. Оба переживали чувство духовной близости, которая рождается после долгого выяснения отношений, когда на смену взаимным упрекам и обвинениям приходит понимание обоюдной правоты.

Незаметно наступила ночь, ясная и чистая, какая бывает только там, где небо не замутнено дымами и пылью. Большая круглая луна поднялась из-за гребня тайги и залила все вокруг серебристым светом. Казалось, отчетливо различаются даже метелки игл на высоких кедрах. Черные тени залегли у подножия таежных великанов, словно за тем, чтобы подчеркнуть прозрачность лунной ночи. Ни ветерка, ни звука, природа замерла в величественном спокойствии.

– Хорошо как, – еле слышно проговорил пожилой ненец. – Вот так должно быть и в отношениях между людьми, чисто и ясно, без лжи и обмана.

Ахмад молчал, погруженный в волшебное очарование лунной ночи. Да и о чем было говорить, самое важное сказано, а все остальное уже не имело значения.

Терентий поднялся с крыльца.

– Пойду я спать. Завтра рано нужно идти к моим олешкам.

Утром, когда Ахмад проснулся, Терентия в зимовье уже не было.

Ахмад Расулов продолжал жить в глуши сибирской тайги. Он делал все, что нужно было делать, чтобы успешно коротать долгие зимние месяцы, но делал это больше по привычке, без прежнего исступленного желания уцелеть, во что бы то ни стало. К нему пришло понимание тщетности человеческих усилий, и он примирился с этим. «Делай, что должен, говорили древние, и будет, что будет». Ахмад Расулов не знал этой истины, но в точности следовал ей.

Он не позволял тоске и унынию совладать с собой. По-прежнему не запускал свой внешний вид, чинил одежду и содержал ее в чистоте, из беличьих шкурок шил себе куртку и штаны. Они получались грубыми и жесткими, но отвечали своему предназначению. Коротко подрезал усы и бороду, хотя волосы на голове отросли и падали на плечи. Не любил смотреть на свое отражение в воде, он не узнавал этого человека, постаревшего и хмурого, на лице которого залегла сеть морщин, оставленных разочарованиями и бесконечным одиночеством. Больше он не искал себе друзей среди живых существ, слишком дорого обходилась ему разлука с ними.