Текст книги "Ребенок к ноябрю"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Ну, знаешь, – обиделась Дарья, – я себя не на помойке нашла.

Ленька растерялся, стал что-то объяснять, обещал обмозговать все как следует… Потом погладил Дарью по щеке и ушел в комнату.

Сказать было больше нечего, молчать тяжело. Надин крикнула Лешему, чтобы принес телик, тот притащил – ящик у Гаврюшиных был удобный, маленький, как раз для малометражной квартиры. Хорошая вещь – и новостишку подкинет, и развлечет за поздним чаем, и успокоит, как сейчас.

Надин пощелкала программами и остановилась на первой. Международный комментатор говорил про НАТО, губы его иронично кривились. Обычно Дарье нравился этот хорошо одетый везучий мужчина в красивом галстуке и солидной прическе, уверенно рассказывающий о странах, где самой Дарье вовек не побывать. Но сейчас было неприятно смотреть на ухоженное породистое лицо человека, который удобно устроился в жизни и для которого Дарья со всеми ее заботами не существует и никогда не будет существовать.

Надин снова говорила, наверняка что-то разумное, но Дарья в слова не вникала – отключилась, ушла в свое. Она поняла четко: никакого путного совета ей сейчас не дадут, она не знает, как быть, но и они тоже. А раз так, не станет она больше никого искать. Не станет унижаться. Надо ребенка, конечно, надо, еще как надо. Но не какого же попало. Не от кого же угодно! Что за ребенок, если противно вспоминать отца? Пусть лучше через год, пусть в коммуналке, в малосемейке – но от хорошего человека.

Дарья сидела, сгорбившись, по кончикам пальцев ползла противная дрожь. Ребенок тут был ни при чем, от ребенка она отказываться не собиралась, авось, повезет, когда-нибудь да родит, не старуха, года три еще вполне есть. Но ее оглушало и давило крушение всего, что успела наметить. Не будет тесноватой уютной квартирки, гнезда, норы, где не страшно стариться, где и для сына угол, и для себя угол, и для обоих вместе стол на кухне, маленький цветной телевизор и полка, где всегда будет запас чая, пара банок с вареньем и кексик с изюмом, который и черствый хорош.

Мечта эта еще не рухнула, но жутче всего было именно то, что не рухнула, а рушится прямо сейчас, на глазах. Надо было срочно что-то делать – а что? И даже хотелось, чтобы все скорей развалилось до конца, осталось позади, и не надо было больше себя грызть, не надо дергаться, заранее зная, что все равно ничего не выйдет, кроме нового стыда…

Надин произнесла что-то вопросительное, а Дарья наобум возразила:

– Чего ж тут поделаешь, раз не судьба?

В судьбу она верила: повезет, так повезет, а не повезет, так хоть лбом об стену.

– Да при чем тут судьба? – чуть не заорала Надин. – У тебя квартира висит! Может, единственный шанс в жизни. Кто тебе даст другой? И плюй ты на все, отпуск возьми прямо сейчас, хоть в Тбилиси, хоть в Ригу, что хочешь делай – но рожай. Хоть от черта.

Это было обидно, и Дарья обиделась:

– Тебе легко говорить.

– Только не надувайся!

– У тебя-то Кешка не от черта.

– Как не от черта, – нашлась Надин, – а от кого же! От Лешего!

Дарья не выдержала, засмеялась.

– Лень! – крикнула Надин в комнату, дождалась, пока муж войдет, и объявила: – Тут тебе заказ.

– Что такое?

– Девушке Кешка понравился.

– А я при чем?

– Во мужик, а? Дожили. Забыл, как Кешки делаются?

– Не бойся, помню.

– Тогда за чем дело стало? Дуры мы с тобой, Дарья. В Ригу, вон, собираемся, а тут под боком… Ну-ка глянь – годится?

– В самый раз, – буркнула Дарья.

– И девушка согласна, – повеселела Надин. Глаза ее азартно заблестели – начиналась хохма, а по хохмам она была большой специалист. – Ну?

– Прямо сейчас? – ворчливо поинтересовался Леший, похоже, ему надоело, что весь вечер дергают туда-сюда.

– Боится, – подначила Надин и подмигнула Дарье, – грозился, грозился, а как до дела – боится.

– Я, что ли?

– А кто же еще.

– Меня уговаривать не надо, ты Дарью уговори.

– Даш, тебя надо уговаривать?

– Я – всегда пожалуйста, – почти автоматически ответила Дарья, за многие годы привыкшая к таким разговорам, – вот только шнурки наглажу.

Главное при хохме было ни от чего не отказываться и не смеяться.

– Думаешь, шучу? – спросила Надин. – А я ведь серьезно. – И на обеспокоенный взгляд мужа: – Ну чего уставился? Иди работай. Для Дашки не жалко. Не пропадать же квартире.

– Надь… – растерянно начала Дарья.

Подруга отпустила ей секунд двадцать на междометия, после чего прервала:

– Все, финита. Шлепай. Дело есть дело. Да и мужик, авось, взбодрится. А то он сейчас у меня все больше по магнитофонам.

– Я по магнитофонам?! – словно бы не поверил Леший.

– Ну, не я же, – чуть смягчила Надин, – я в них вообще не разбираюсь.

Но Лешка уже уперся:

– По магнитофонам, да? Ладно. Пошли, Дашка. Магнитофон чинить! Пошли, – он глянул на жену и грозно предупредил: – Только чтобы не рыдать потом!

– Ну раз уж у меня такая судьба горемычная, – развела руками Надин.

– Горемычная? Очень хорошо. Пошли, Дарья.

– Бедная девушка, – сказала Надин, – досталась извергу, тиранит и рыдать не велит.

– Ладно, ладно, – угрожал Ленька, таща Дарью за рукав. – Пошли! Мы вот тоже посмеемся…

Дарья чувствовала себя между ними дура дурой! Глаза Надин азартно блестели, Леший обиделся и завелся. Где хохма, что всерьез? Поди разбери… А главное, чего делать-то? Идти плохо, упираться глупо. Она совсем уж беспомощно глянула на Надин.

Но та, похоже, происходящим только развлекалась:

– Чего ж делать, ведут – иди. Мы девушки безответные, нам – как велят. Опять же, в семейной жизни разнообразие.

– Будет тебе разнообразие, будет! – мрачно пообещал Леший.

Дарья перестала упираться. В конце концов, Гаврюшины всегда решали за нее, и хуже пока что не получалось…

Через полчаса Дарья вышла из маленькой комнаты, застегнула блузку и прошла на кухню.

– Чайку? – спросила Надин.

Дарья взяла чашку, села.

– Порядок? – Надин улыбалась, но голос дрогнул,

– Да ну, – сказала Дарья, – братик Вася.

– Чего, чего?

– Родственничек.

Зашел Леший, молча сам себе налил чашку. Надин придвинула ему блюдце с тортиком и ласково укорила:

– Чего ж ты жену-то любимую позоришь, а?

Теперь голос звучал легко.

Он сказал зло:

– Уважаю я Дашку. Ничего не могу с собой поделать – уважаю. Ну, как сестра.

– Вот тебе раз. Меня, значит, не уважаешь?

– А за что тебя уважать? – огрызнулся Ленька.

– И в кого я такая несчастная уродилась? – не без удовольствия пожаловалась Надин. – Родной муж и тот не уважает.

Дарья допила свою чашку и засобиралась домой.

– Оставайся, – сказала Надин, – поздно же.

– Да нет, поеду.

Надин тронула мужа за локоть:

– Проводи до метро.

– Не надо, такси поймаю.

– Проводи, – с мягкой настойчивостью повторила Надин.

На улице повезло, такси схватили почти у подъезда. Ленька сунул водителю пятерку.

Вздохнув, попросил Дарью:

– Ты приходи.

Она кивнула.

– Придешь? – и грустно объяснил: – Я ведь тебя люблю.

Дарья молча села в машину.

Дома Дарья сразу же легла, хотя спать не собиралась, да и знала, что все равно не уснет: надо было обдумать все происшедшее. Не потому, что ей этого хотелось, наоборот, ей бы лучше сразу все забыть, но Дарья себя знала – пока не поймет, что к чему, не сможет ни спать, ни вообще жить дальше. Охватившая ее тупость постепенно отпускала, но это было только хуже, будто наркоз отходил, и все им приглушенное пугающе набирало силу. Чем дальше, тем острее нарастало ощущение пропажи и беды. Все рухнуло! Все погибло!

О квартире она почти не думала, это уже не казалось бедой. Ну, не будет ее, так ведь и сейчас нет, не получила, но и не потеряла. Гаврюшины – вот беда настоящая.

Ну как она посмотрит в глаза Надин? Как посмотрит в глаза Леньке? Самые ей близкие люди, единственно близкие – где они теперь?

Потеряла, все потеряла!

И главное, можно было поправить, ну ведь можно, даже потом. Ну чего она подхватилась уезжать? Ведь звали же дуру остаться! И надо было остаться. Посидели бы на кухне, чайку попили, Надька бы чего-нибудь отмочила, посмеялись бы втроем. И вышло бы, что все делалось для хохмы. А на улице, когда Ленька провожал? Как он здорово сказал: «Я ведь тебя люблю». А она? Ну что стоило сказать – и я тебя? Язык бы отсох? Ведь для кого же он старался? Не для себя же, для нее. Ну не вышло – но старался же. Ну почему, почему она такая тварь неблагодарная?

За все знакомство с Гаврюшиными у них было ссоры три, не больше, и всякий раз через какое-то время Надин или Леший звонили и сводили все к хохме. Но всякий раз Дарья с ужасом думала, что теперь-то уж точно конец. И сейчас так думала, с той лишь разницей, что после ее нынешнего хамства даже слабенькой надежды впереди не маячило.

А больше всего Дарья корила себя, что пошла поперек судьбы, из-за этого все и получилось. Ведь знала, что невезучая, проверено уже. И Надин ей как-то сказала: «Твое дело – лопать, что дают». Чистую ведь правду сказала! Вот и сейчас – размечталась, планы строила, выбирала… А в результате? В результате ей же граблями по лбу. Переупрямить судьбу, наверное, можно – но не с ее глупыми бабскими мозгами…

Теперь Дарье казалось, что до сих пор она жила совсем не плохо, да что там, хорошо жила: и дом, и работа, и друзья. Все ведь было! А дальше? Дальше-то что? Куда теперь девать вечера? Телик, с которым не поговоришь. Подоконник – глядеть сквозь стекло на троллейбус? Три старухи сидят по комнатам, и она будет, пока не станет четвертой, такой же выцветшей и шаркающей, как они…

Ей вдруг мучительно захотелось с кем-нибудь поговорить, о чем угодно, просто словом переброситься. Только не с соседками, нет – бабки неплохие, но спят давно, да и разговор был нужен не приближающий к ним, а отдаляющий. Позвонить, что ли, кому? Но кому? На верхней страничке памяти отчетливо виднелся лишь один телефон – Гаврюшиных.

Дарья достала блокнот, хотя заранее знала, что ничего там не вычитает. Фамилий мало, одна-две на листок. По работе… по работе… поликлиника… прачечная… совсем уж печальное имя, бывшая сослуживица, умерла в прошлом году… Попадались мужские имена, но редко, все больше давние, непрочные ниточки отношений годы назад оборвались. Женские шли погуще – но кому из этих баб в половине первого ночи нужна подавленная Дарья со всеми ее бестолковыми проблемами?

Оставалось листка три, скорей всего, вовсе пустых, когда из блокнотика выскользнула тонкая гладенькая картонка. Визитная карточка – «Пузырев Георгий Николаевич, телемеханик широкого профиля». Надо же! Прямо анекдот, вот только смеяться нет настроения.

Маленький, рыжеватенький, на высоких каблуках – последний ее ухажер, после него никто не польстится. Судьба словно ткнула ее носом в реальность – бери, что дают, и не гонись за несбыточным. Дарья повертела в пальцах карточку и упрямо поджала губы. Уж это-то право за ней осталось: не брать, что дают.

Она совсем было сунула глянцевую картонку назад – но передумала. Позвонить-то можно. Для хохмы. Хоть голос живой услышать. Вон ведь какой мужичонка – даже деньги предлагал…

Дарья накинула халат, вышла в коридор и набрала номер. Ночь, конечно, первый час – ну и что? Спит так спит, три гудка подождет и повесит трубку.

Ждать, однако, не пришлось, отозвались сразу. Голос был хриплый спросонья, но ответ разумный и даже деловой:

– Пузырев слушает!

– Георгий Николаевич? – спросила она, чтобы дать ему время очухаться.

– Да, я.

– Не разбудила?

– Ничего. А кто говорит?

– Что ж знакомых-то забываешь? – машинально укорила Дарья, но тут же ей стало стыдно дешевой среди ночи словесной игры, и она объяснила: – Помнишь, на вечере знакомств танцевали?

– Даша, что ли? – почти крикнул он.

– Ну.

– Здорово, что позвонила, – обрадовался он.

– Вот – позвонила.

– А я ждал, – сказал он серьезно, – очень ждал.

– Ну вот видишь – позвонила.

Сейчас ей было приятно, что хоть кто-то ее ждал, хоть такой нелепый мужичонка.

– Ты когда бываешь свободна? – спросил он.

Дарья, помолчав, ответила:

– Жор, да ни к чему все это. Я ведь так позвонила. Нашла вот карточку твою и позвонила. Так что извини…

– Постой! – крикнул он.

– Чего?

– Постой. Не вешай трубку, ладно?

В голосе его был почти страх, и Дарью это тронуло: тоже ведь человек, ждет, надеется. В конце концов, ростик свой не сам же выбирал.

– Ну, не вешаю, – сказала она, – а чего?

– Дай мне твой телефон, а?

– Зачем?

– Я хочу тебя видеть.

– А хочешь видеть, так зачем телефон? Бери такси и приезжай. Ты же богатый.

– Сейчас?

– Ну.

– Адрес какой?

Он спросил это так сразу, что Дарья поняла – действительно приедет. А вот нужно ли ей, чтобы приехал, – этого она пока не знала.

– А чего делать будем?

– Поговорим, – сказал он серьезно. Никакого второго смысла в голосе не ощущалось.

– Только у меня вина нету, чай один, – полушуткой предупредила она.

– А вот это меня не волнует, – сказал Жора, – я вообще не пью.

Он опять спросил адрес, и Дарья назвала.

Что ж, раз уж так вышло, пускай приезжает. Чаю попить.

Она забыла предупредить, чтобы не звонил, не тревожил старух. Пришлось приоткрыть входную дверь и вслушиваться в шаги на лестнице.

Щуплый мужичонка взбежал на третий этаж так быстро, и щеки его были так чисто выбриты, и галстучек так аккуратно повязан, что Дарья поняла – чаем обойдется. Заслужил мужик, какой ни есть, а человек. Пусть хоть он порадуется.

Мужичонка при малых габаритах оказался бойким, аж заходился от страсти. Дарья сперва не принимала его всерьез, но в конце концов и она зажглась. Когда лежала рядом в темноте, она спросила:

– За что ты баб так не любишь?

Он ответил хмуро:

– А их не за что любить.

– И меня?

– Ты хоть на человека похожа.

Дарья зажгла ночничок. Полежали молча, и Жора вдруг сказал:

– Если родишь, я тебе пять тысяч дам. Три сразу, а на две расписку напишу.

– Ну и ну! – изумилась Дарья. – Только крупными бумажками, я мелкие не люблю.

Жора шутку не принял, вообще мужичонка был положительный. Дарье стало его совсем уж жалко: в наше время без смеха разве проживешь? Потому и мрачный, и дерганый.

Она любила мужиков крупных, массивных. И трудно было воспринимать как мужское лежащее рядом щуплое тельце, и странным казались касания маленьких легких рук. Но человек, в эту жуткую ночь избавивший ее от одиночества, имел право на благодарность…

Потом, умиротворенный, он проговорил с надеждой:

– А хорошо бы, ты прямо сейчас забеременела,

– Это еще зачем?

– Родила бы.

– Размечтался! – хмыкнула Дарья. – И думать забудь. Если что, аборт сделаю.

– Тебе же надо ребенка, – глухо напомнил он.

– Мало ли чего надо… – она махнула ладонью по его жестким волосенкам и сказала как бы в шутку, но твердо – Ты же рыжий. Уж рожать, так не от рыжего.

И тут же ей ожгло щеку. От неожиданности она крикнула шепотом:

– Ты что, спятил?

Мужичонка рывком сел на постели, губы его тряслись.

– Сука! – выдавил он с жалобной ненавистью. – Мразь! – он снова замахнулся, но не ударил.

– Да ты чего? – удивленно и испуганно пыталась урезонить его Дарья, на всякий случай защищаясь локтем. – Ты чего? Я же шучу.

– Сука! – крикнул он и вдруг, отвернувшись, заплакал.

– Жора, ну ты чего? Чего ты? – забормотала Дарья.

На пощечину она почти не обиделась, уже выработалось что-то вроде привычки: почему-то получилось так, что время от времени ее били. Когда это случилось в первый раз, она с возмущением побежала к Надин. Та, выслушав подробности, повздыхав, успокоила: «Плюнь и забудь. Ничего не поделаешь, бить тебя будут. Не часто, но будут». «За что?» – ошарашенно спросила Дарья. «Я так думаю, за дело», – ответила Надин. И права оказалась – случаев таких было не много, но были. И всякий раз, обдумав происшедшее, Дарья с огорчением убеждалась, что – за дело…

– Жор, ну чего ты, – все успокаивала она, – шутка же. Ты что, шуток не понимаешь?

Мужичонка зло обернулся к ней:

– А я их не хочу понимать! Подлые у тебя шутки. Сволочные. Я честный человек, поняла? Я копейки чужой в жизни не взял. Мне красть незачем, я зарабатываю. Я мастер, поняла? Специалист!

– Да я что, против? – защищалась Дарья, совсем сбитая с толку.

Он продолжал, не слушая, с гневом и болью:

– От подонка рожать можно, от вора можно, от гада. А от рыжего нельзя, да?

– Да шучу же я! – почти в голос крикнула Дарья, уже не думая о бабках за стеной. – Шутка это! Юмор!

– Мне ваш юмор вонючий с детства вот так! – полоснул ладонью по горлу Жора. Торопясь, он натянул трусы на тощие ягодицы и стал надевать рубаху. Уже застегнув, вспомнил про майку, попытался сорвать рубаху через голову. Пуговица отлетела, слабо стукнула об пол.

– Ну куда ты? – попыталась остановить Дарья.

– Туда!

– Ну погоди. Пуговицу хоть пришью.

– Дома пришью.

– Да вот у меня и иголка, – убеждала Дарья, схватив со столика коробку для ниток, – ну чего ты, ей-богу? Обиделся?

Он не ответил, но не протестовал, когда она потянула рубаху у него из рук.

– Обиделся, – вздохнула Дарья. – Ну, виновата, сорвалось по-глупому. Да только не злись. Ну хочешь – ударь.

– Чего это мне тебя бить, я не шпана, – сказал мужичонка. Он сидел, свесив ноги с постели, со штанами в руках.

– Да не торопись ты, – сказала Дарья, – полежи лучше, отдохни. А я пока чайник поставлю, У меня варенье есть.

– Нужно мне твое варенье… – проворчал мужичонка, но штаны отложил.

Дарья накинула халатик и побежала на кухню ставить чай.