Текст книги "Ребенок к ноябрю"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Леонид Жуховицкий
Ребенок к ноябрю (повесть)

После того звонка Дарья три дня думала в одиночку – колебалась. Когда стало невмоготу, позвонила Надин – мол, есть разговор, надо посоветоваться.

– А где проблема? – удивилась Надин. – Заваливайся прямо сейчас. Мужик, вон, сохнет, весь у двери извертелся, а ее нет и нет. Другая бы на твоем месте бегом бежала.

Она говорила громко и с удовольствием, видно, муж сидел рядом.

– Потерпит, – ответила Дарья.

Это были их обычные шуточки.

В общем-то, все было ясно, большого выбора не предлагалось. Вот только решиться было не просто. Ведь это не шутки – всю жизнь менять.

До Гаврюшиных было неблизко, минут сорок и две пересадки. Но дорога накатана – уже лет семь, с тех пор как Надька с Ленькой получили свою двухкомнатную, Дарья ездила к ним каждую неделю, а то и два раза, а то и все три. Если же Леньку угоняли в командировку, то и вообще переселялась. В огромной Москве у Дарьи только и было две таких набитых дороги – на работу и к Гаврюшам. По сути, Надька с Ленькой были ее семьей, она и смотрела на них как на семью: на равных с Надькой готовила, прибиралась, стирала и штопала Ленькины носки, возилась с ребятенком – Кешка, ныне восьмилетний прохиндей, уже в раннем детстве ее раскусил и с тех пор любил, но снисходительно и небескорыстно, ездил на ней верхом и использовал ее как щит в своих осложнениях с матерью. Ближе Гаврюшиных у Дарьи на свете никого не было.

Открыла Надин, ногой придвинула тапочки. В маленькой комнате с перерывами взвывал телевизор – Ленька смотрел что-то спортивное. Кешки не слышалось, не дожидаясь вопроса, Надин сказала – у стариков. Старики были Ленькины, Надькины жили далеко, за Уралом.

Прошли в большую комнату, сели. Надин была в халате, из разбросанных по дивану подушечек слепила гнездышко– ловила кайф. Дарья села в свое кресло: оно когда-то и покупалось в расчете на нее, потому что раскладывалось на ночь.

– Ну, – сказала Надин, – чего там?

Дарья медлила, она вообще спешить не умела.

– Ну? Телись, телись.

– Верка звонила, – буркнула Дарья, кося в сторону, – Верка Лаптева. Помнишь?

– С телефонной станции, что ли?

– Спохватилась, – ворчливо осудила Дарья, – она уже сто лет как в райисполкоме.

– Так я ее и не видела сто лет. Ну?

– Вот тебе и «ну», – Дарья снова скосила глаза, словно дальше говорить предстояло о стыдном. – Выселять нас будут.

– Так, – сказала Надин, – любопытно. Действительно, новость. И куда?

– Откуда ж она знает? Она там мелкая сошка. Институт, тот, здоровый, что на углу, забирает дом. Ну, а нас…

– Новость, – повторила Надин и музыкально постучала пальцами по деревянной боковинке дивана.

– А я что говорю!

– Ну, и?

– «Ну, и», – осудила Дарья Надькину торопливость. – Вот и пришла посоветоваться.

– Да, тут, конечно… – начала было Надин, запнулась и крикнула – Эй, Леший!

Ленька за стенкой приглушил звук и что-то мыкнул в ответ.

– Давай, давай! – снова крикнула Надин и по-домашнему, без удовольствия, пожаловалась: – Вот черт Леший, совсем обленился.

Вошел Ленька в джинсах, распахнутой рубахе и носках – тапочки он не любил, а подметала Надин чисто.

Кличка появилась у него давно, еще когда они с Надькой женихались. Из Леньки стал Лешей, из Леши – Лешим… Тут справили свадьбу, нужда в новых ласкательных прозвищах отпала, и молодой муж так и остался Лешим.

– Ого, – восхитился Ленька, – какие люди к нам ходят!

Он приподнял Дарью с кресла, поцеловал и привычно облапал, в шутку, не ощутимо. Дарья равнодушно высвободилась, сняла его руки с груди: Ленька был почти все равно, что Надин, его прикосновения эмоций не вызывали.

– Обрадовался, – проворчала она, – братик Вася.

«Братик Вася» – это была еще одна его кличка. Лет пятнадцать назад, Дарья тогда еще жила в общежитии, Надин и Ленька провожали ее с вечерушки домой. Перед дверьми Ленька стал придуриваться, проситься ночевать. «Мне-то что, вахтерша не пустит», – отмахнулась Дарья. «А ты скажи, братик Вася из деревни приехал»… Так за ним и осталось – «братик Вася».

Вообще в их компании, теперь практически распавшейся, по именам не звали, каждому находили кликуху. Не специально, само получалось. И всем это нравилось: возникал как бы свой язык, ограждавший от посторонних, дававший хоть малое, но ощущение избранности…

Кстати, и Дарья по бумажкам значилась вовсе не Дарьей – в чумную минуту родители записали ее Джульеттой, с тем и жила на потеху сверстникам. Она уже и сама не помнила, как из ненавистной Джульетты переназвалась в Дарью. Зато уж это имя сидело на ней, как влитое. Приземистая, крепко сбитая, с крепкими икрами и сильными короткими руками, волосы цветом и качеством в паклю, сумрачное лицо с постоянной морщиной на лбу от тугой, медлительной мысли… Дарья! Дарья – и только так. Хотела даже паспорт переписать, но Надин отговорила – это ведь сколько документов менять, да еще объясняй всем и каждому…

– Леший, – сказала Надин, – ну-ка, напрягись. Дашкин дом расселять будут.

– Да? И как же… – машинально озаботился Ленька, душой еще не оторвавшийся от вопящего ящика. Потом до него дошло: – Так это же здорово. Квартиру дадут.

– Дадут, – огрызнулась Дарья, – догонят и еще дадут.

– Сунут в малосемейку к какой-нибудь бабуле, – хмуро поддержала Надин.

– Так сейчас же вроде нельзя? – удивился Ленька. – Вон в газетах…

Женщины посмотрели на него с сожалением. Он растерялся:

– Ну, а чего делать?

– Чего ж тут поделаешь, – за Дарью ответила Надин, – выбирать не из чего. Сама-то как?

Дарья снова отвела глаза:

– Да я чего? Тут и думать нечего. Если уж рожать, так теперь.

Тут врубился и Ленька:

– А чего – верно! Родишь – куда денутся. Вынь да положь.

– На мать-одиночек особый список, – проинформировала практичная Надин, – если мальчик, вообще двухкомнатную обязаны. Найдем пути.

Надин вообще была умна, в житейских сложностях ориентировалась быстро и вела дом, как опытный водитель, едва заметно пошевеливая руль. Но последнее слово всегда оставляла за мужем, чтобы чувствовал себя главой семьи. Вот и сейчас повернулась к нему:

– Ну что, мужик, как решишь: рожать или не рожать?

Ленька неуверенно посмотрел на жену:

– А чего бы и не родить? Ты как считаешь?

– Я что, – сказала Надин, – я девушка забитая, крепостная… В общем, подруга, мужик велел – значит, рожай и не сомневайся.

Дарья молчала.

– Еще проблемы? – насторожилась Надин.

– А ты думала!

– И чего еще?

– Ну, ты даешь, – с укором отозвалась Дарья. – Рожают-то от кого-то.

– Ну, на такое дело любителей…

– Я первый! – перебил Ленька и поднял руку.

– Вот видишь. А ты опасаешься…

Дарья переждала смешки, выждала паузу и только потом сказала то важное, ради чего, собственно, и пришла:

– Я ведь не замуж напрашиваюсь. Если замуж, тогда чего уж, тогда где берут, туда и беги. А уж ребенка – это извините…

– Ну и кто на примете? – осторожно поинтересовалась Надин.

– В том-то и дело, что пока не ясно.

Подруга задумалась.

– Это ты верно, ребенка от кого попало нельзя. И гены нужны приличные, и… Все-таки, нравиться должен мужик. Без охоты, вон, и блины подгорают. Ну, хоть какого типа – прикидывала?

– Ну… – замялась Дарья.

Ленька снова вклинился:

– Я не подойду?

Она слегка обиделась на его легкомыслие:

– Обойдемся. Нам дурак не нужен, нам умного надо.

– Ну, умный – ясно, – не отвлекаясь на мужа, подхватила Надин, – а еще?

– Не алкаш.

– Ясно. Дальше?

– Красавец, конечно, не обязательно, но…

– Чтоб смотрелся?

– Не урода же рожать, чтоб всю жизнь мучился.

– Возраст? – деловито продолжала Надин.

Дарья пожала плечами:

– Да это, в общем, без разницы. Хоть тридцать, хоть пятьдесят.

– А нация какая? – всунулся Ленька.

Дарья растерялась:

– Да, наверное, все равно. Европейская.

– Ну, а латыш, например?

– А Латвия тебе в Азии? – возразила Надин.

– А армянин?

– Да если хороший…

– Армяне умные, – поддержала Надин.

Дарья вспомнила рослого красивого таджика, с которым познакомилась когда-то в поезде, и уже решительно проговорила:

– Нация все равно какая.

– Ясно, – сказала Надин, – еще?

– Н-ну… Характер, конечно. Лучше бы добрый, по крайней мере, не эгоист. Характер-то передается. Вот у меня мать была упрямая – сами видите…

– Видим, – охотно согласился Леший.

Надин подытожила:

– Значит так: не дурак, не алкаш, не эгоист и смотрится. Еще?

– Хватит, – сказала Дарья, – такого не найти.

Внезапная Дарьина хмурость подействовала на подругу, она тоже потускнела и притихла. Ленька же наоборот решил поднять настроение и стал доказывать, что мужиков полно, проблем не будет, вот только Дарье надо выбрать с умом.

– Конкретная идея есть? – допытывался он.

Дарья уклонилась, сказала, там видно будет.

Разговор усох, Лешего опять потянуло к телевизору – приглушенный, но не выключенный, он так и бормотал за стеной.

– Сиди, – приказала Надин и тут же, умница, смягчила: – останемся тут, две дуры – на что годимся без мужика?

– Справитесь, – ободрил Леший, словно бы машинально продвигаясь к маленькой комнате. В дверях вдруг остановился и радостно заорал: – Тройню рожай! Тройню! Пятикомнатную дадут!

Оставалась еще сложность, которой пока что не касались. В конце концов, чтобы у подруги не было неясностей, Дарья заговорила сама:

– Насчет денег продумала. Восемьсот на книжке, еще подкоплю, пока время есть, на ремонте подхалтурю. А потом буду вязать. За вязку сейчас хорошо дают, у нас бухгалтерша вяжет.

– Ты разве вяжешь?

– За девять-то месяцев научусь! – уверенно возразила Дарья.

Надин помолчала, покивала и лишь потом негромко отозвалась:

– Ладно, это все дела переживаемые. В конце концов, у нас мужик есть. Лень!

Леший за стенкой вновь приглушил телевизор.

– Зашибешь лишнюю тридцатку для любимой женщины?

– Для Дашки, что ли?

– А у тебя что, еще любимые есть?

Ленька всунулся в дверь, постучал себя по груди и торжественно заявил, что, пока он жив, Дашка с голоду не помрет.

Когда ящик вновь заорал, сказала:

– Ничего. Надо будет, и полтинник подкинет. В чем, в чем, а в этом мужик. Добытчик.

Надин была прижимиста, каждой копейке знала нужное место – хозяйка! Все для дома, для семьи. Дарья чуть не разревелась от умиления. И раньше-то чувствовала себя у Гаврюшиных родней, а тут и вовсе… Надо же, какие люди! Да ближе и на свете никого нет. Вот скажи ей – умри за Надьку, или за Леньку, или за Кешку-прохиндея…

Кресло разбирать не стали, постелили на Кешкином диване. Уже в темноте долго, из комнаты в комнату, переговаривались. Ленька, дурачок, как всегда, хохмил, звал к себе, чтобы с левого бока не дуло. Дарья, как всегда, отвечала:

– Сейчас, только шнурки наглажу…

Ничего, поддержат. Есть друзья. Не пропадет.

Дарьину судьбу в основном определили две черты характера: упрямство и порядочность. Порядочность обрисовалась со временем, а вот упряма была с детства. Как упряма! Мать требовала, чтобы звала отчима папой, лупила по щекам, однажды в кровь разбила лицо – восьмилетняя Дарья, тогда еще Джульетта, стояла насмерть. Как-то крикнула матери: «Ты предатель!» Результатом была высылка к вдовой тетке в подмосковный промышленный городок, дымный, но перспективный, вскоре вошедший в пределы столицы. С теткой, слабовольной и больной, Дарья ужилась на диво мирно: тетка приказывать не умела, только просила, добром же из Дарьи можно было веревки вить.

Впоследствии упрямство стоило Дарье среднего технического образования: на втором курсе техникума, где училась вместе с Надин, вступила в конфликт с глупой и хамоватой завучихой. Извинилась бы, и все – но Дарья, уверенная в своей правоте, уперлась рогом, в результате чего стала ученицей штукатура-маляра на строительстве овощехранилища. Да и потом сменила чуть не десяток работ – из-за расхождений с начальством во взглядах на справедливость. Последние шесть лет стояла у станка в шлифовальном цехе. Заводик был плохонький, но иногда доходило и до двухсот. Хватало.

Нынешней коммуналкой она тоже была обязана характеру. Тетка умерла от почек (Дарья ходила за ней до последнего), оставив квартиру Дарье и Ленуське, младшей сестре, которую успела прописать за месяц до последней больницы. Ленуська вышла замуж, родила, мужа довольно быстро разлюбила, но разводиться не стала, а начала долгую и сладостную окопную войну, в которой была любительница и мастерица. Муж был добр и простоват. Дарья, постоянно привлекаемая в третейские судьи, встала на его сторону. Сестра злобилась, с глазу на глаз устраивала скандалы, надрывно вопрошала, кто Дарье родная кровь – она или этот. И опять Дарья упиралась – мол, он же прав. «Да какая тебе разница?!» – бесновалась Ленуська. Кончилось разменом, воюющие супруги отправились в двухкомнатную малометражку, а Дарью с ее справедливостью спихнули в коммуналку: три одиноких бабки, длинный захламленный коридор, кухня с запахом вокзала, ванна в ржавых царапинах и один на всех допотопный железный телефон.

Ну и плевать. Жить можно. Делов-то!

Замужем Дарья никогда не была. Романы время от времени возникали, девушка была влюбчива, но кончались, как правило, одинаково: тут уж срабатывала Дарьина порядочность, неизменная и в двадцать лет, и в тридцать, и в нынешние тридцать восемь. После первого же горизонтального свидания она смотрела на нового мужика как на единственного и последнего, иначе просто не могла. Правда, его верности не требовала, на это ума хватало, но о своей объявляла истово, будто клялась. На благодушных современных мужчин, выросших в традициях постельной демократии, это производило впечатление шоковое: они просто не могли понять, почему акция… не более значительная, чем партия в шашки, воспринимается столь торжественно. И – что за этим кроется – сдвиг по фазе или коварный расчет? В любом случае требовалось бежать. Они и сбегали. А Дарья вновь терпеливо ждала человека, которому понадобится ее пожизненная преданность.

Впрочем, в последние годы с ней что-то произошло – перестала ждать. Видно, не судьба. Что ж, и холостячки живут, не всем же замуж, тем более с ее характером. Дарья стала подумывать о ребенке. Не конкретно, а так, вообще.

Теперь же расплывчатая идея впрямую приложилась к ситуации.

Дарья так и видела свою будущую жизнь: маленькая уютная квартирка, кухня с набором красных рижских кастрюль, чешское кресло-качалка. Занавески зелененькие, обои в тон, понадобится, сама переклеит. И – мальчишка, упрямец, нахал, бандит вроде Кешки, может, даже еще нахальнее. Уж он ей даст жизни! Ничего, справится. В бассейн его станет водить. Купит ему сапожки резиновые, за грибами поедут в Петушки…

Дарьину идею звали Павлом, мужик был хоть куда. Лет восемь назад, у Дарьи возник с ним бурный роман, мгновенно закрутившийся и мгновенно оборвавшийся. Павел был наладчик, но особенный, его даже за границу посылали – хотя тут, может, и врал. Веселый, бесшабашный, щедрый, он и внешне бросался в глаза: поджарый, узколицый, с искрящейся породистой сединой. За аристократичность рожи Дарья про себя окрестила его «Граф», и в разговорах с Надин он тоже проходил под этой кличкой.

Встретились они на многолюдной праздничной вечеринке, и Дарья втюрилась сразу и так откровенно, что он выделил ее из толпы прочих баб, загипнотизированных его болтовней, и, даже не дождавшись, пока опустеют бутылки, на такси уволок к себе.

Сколько же ему тогда было? Да под сорок, наверное.

Квартира у Графа была новая, маленькая, почти пустая, но с холодильником и широченной лежанкой, которую он называл «сексодром». На стене висела красивая теннисная ракетка с иностранными буквами. В прихожей Дарья разулась, стала искать тапочки – но тут налетел Граф, схватил, понес, швырнул на мягкое – и она пришла в себя лишь тогда, когда в ответ на ее лепет о вечной любви мужик зарокотал изумленно: «Да ты что, мать? Тебе хорошо? Ну и мне нормально. Чего еще надо?»

Дарье хватило бы и ее собственной вечной любви. Но где-то на третью встречу Павел попросил в следующий раз прийти с подругой. «Зачем?», – удивилась Дарья. «А для компании. Чтоб веселее». Она не поняла, а когда дошло, надулась и ушла. Он вслед ласково назвал дурой, но не удерживал.

Потом Дарья долго жалела, что так все оборвалось. Надо было похитрить, потянуть. Ну гад, конечно, – так ведь все они гады. Зато нравился как – сил нет! Месяца через два случайно пересеклись, поговорили даже, можно было что-то наладить – но Дарьино упрямство раньше нее родилось…

Теперь, однако, в первую очередь вспомнилось именно о нем. Ясное дело, прохвост тот еще, подругу ему подавай. Для жизни такой мужик – подумать страшно. Но для генов… для генов, пожалуй, в самый раз.

Два дня понадобилось, чтобы узнать его телефон. Номер Дарья набирала без трепета, ведь звонила она в какой-то мере по делу и в какой-то мере не только своему: ребенок, хоть и существовал только в замысле, тоже имел некие права.

Граф вспомнил после большой паузы и наводящих вопросов, но вспомнив, пожалуй, даже обрадовался – может, потому, что вечер впереди маячил пустой, а тут что-то засветилось. После разных «ну, что?», «ну, как?» он все же поинтересовался, с чего это она вдруг надумала. Дарья уклончиво ответила, что есть разговор.

– Ну не по телефону же! – вальяжно возмутился Граф. – Ты же знаешь, я не телефонный человек.

– А тогда чего не зовешь? – в лоб спросила Дарья.

Граф несколько растерялся:

– То есть как это не зову? Вот именно что зову. Бери тачку и приезжай.

В другой раз Дарья обошлась бы автобусом, но тут, ввиду важности предприятия, взяла такси. На всякий случай прихватила все ночное и утреннее, вплоть до зубной щетки: в прежние времена Граф такие дела не откладывал. Как пойдет разговор, Дарью не тревожило, как-нибудь да пойдет. В конце концов, не клянчить едет, скорей уж одарить: пусть ценит, что обратилась к нему, могла бы и другого выбрать.

Граф ее ждал, открыл сразу. В темноватой прихожей он выглядел, как прежде, но в комнате, при свете, стало заметно, что прошедшие годы проехались по нему основательно: лоб в морщинах, верхние зубы сжеваны и корявы, на затылке лысина с детскую ладонь. Лысина Дарье особенно не понравилась, но виду не подала: бог с ней, для дела какая разница, дети-то лысыми не растут.

Судя по всему, за прошедшие годы Пашка не только красивее, но и богаче не стал. Правда, мебелишки чуть прибавилось, но лежанка стояла все та же, под обшарпанным пледом она была вся в рытвинах, как заезженная проселочная дорога, – поработали подруги! Ракетки на стене уже не было, в углу у окна валялись три пары стоптанных кроссовок. Почему здесь, а не в прихожей, Дарья допытываться не стала: у такого прохвоста все не как у людей.

Граф даже не слишком ее разглядывал, сразу полез. Она отстранилась:

– Погоди, отдышаться дай.

Ясно было, что все может выйти само собой, никакие разговоры не понадобятся. Но так Дарье не хотелось. Прохвост не прохвост, а должен понять значительность момента, не в любовники его вербуют – в отцы.

– Все холостой? – спросила она с некоторым осуждением.

Он махнул рукой:

– Провел два эксперимента – не по мне!

– Детей, небось, наплодил, – начала Дарья, надеясь, что на этой теме беседа задержится и сама собой выведет на предстоящее событие. Но Граф только хмыкнул и потащил ее на кухню, где расторопно вытащил из холодильника колбасу, огурцы и запотевшую бутылку.

– Спрячь, – сказала Дарья, – не надо.

– Да ты что? По чуть-чуть.

– Не надо! – уже настойчиво повторила она.

– Не хочешь, что ли?

– Просто – не надо.

– Ну ладно, – согласился Пашка, – не то время, чтобы силком поить. Я вот хватану для настроения…

Он так сноровисто обезглавил бутылку, что Дарья почти крикнула:

– Ну не надо, не пей!

– Почему? – изумился Граф.

– Ты чего, с каждой бабой бутылку достаешь?

Он уставился на нее с искренним удивлением:

– Старуха, да ты что? Ты где живешь? Если на каждую по бутылке, это сколько же по нынешним ценам надо иметь? А я не миллионер. Вот эта бутылка, не поверишь, два месяца стоит. Зачем добро переводить, если и так дают?

– Хозяйственный! – сказала Дарья.

– А ты думала. Только в особых случаях, вот как для тебя.

«Особый случай» был все же приятен. Дарья возразила поласковей:

– Вот и на меня не траться. Дешевле обойдусь.

Граф подозрительно глянул на нее – голову дурит или как? – и все же потянулся к бутылке.

– Ну не надо же!

– Раз уж откупорена. Не по-русски…

– Ну прошу тебя!

Он недоуменно отставил бутылку:

– Слушай, а почему?

– Почему, почему, – хмуро проворчала Дарья. – Потому! Еще не хватало – рожать от алкаша.

Пауза вышла довольно долгой.

– Как – рожать? – с глупой улыбкой переспросил, наконец, Граф.

– Не знаешь, как рожают?

– Ты чего, рожать надумала?

– Дошло, наконец.

– А… почему вдруг?

Вопрос был, может, и не совсем дурацкий, но Дарья не сочла нужным реагировать.

– Да нет, я, конечно… Хочешь так хочешь… – Пашка все же собрался с духом и выдавил: – Почему именно от меня-то?

Она хмыкнула презрительно:

– А ты что, не мужик?

– Мужик-то мужик, но… Я ведь жениться не собираюсь.

– Да кому ты нужен – жениться!

– Ну а ребенок чей будет?

– Мой, чей же еще.

– Только твой?

– Ну не твой же.

– Нет, все-таки…

– Да ты чего, боишься, что ли? – уже в упор спросила она.

– Чего мне бояться? – неуверенно возмутился Граф. – Тоже еще… делов…

– Ну слава богу. А то уж подумала, и на это не годишься.

– На это как-нибудь, – возразил Пашка с самонадеянностью профессионала.

Они попили чаю, скучновато перебирая немногочисленных общих знакомых. Пашка сунулся заново ставить чайник, Дарья его остановила. Тогда он сказал, бодрясь:

– Ну?

– Чего – «ну»? Стели, – глухо отозвалась она. – В ванной полотенце хоть чистое?

– Нормальное. Ты в комнате разденься, а то шмотки замочишь.

– Высохнут, – ответила Дарья и пошла в душ. Ей не хотелось раздеваться при нем и просто не хотелось с ним соглашаться.

В ванной зеркало было треснувшее, зато в полстены, Дарья разделась, посмотрела на себя. Ничего, кое-что осталось, бывает и хуже. Не Венера, куда там, но смотреть можно. И живот не висит, в порядке живот. Растянется, конечно – ну да ладно, для такого дела не жалко. А может потом и назад уберется, другие-то рожают, и ничего.

Граф негромко стукнул в дверь.

– Чего тебе? – крикнула она, убавив воду,

– Помочь не надо, а? Спинку помылить.

– Обойдемся, – ответила Дарья и уж потом удивилась: чудно, раньше бы от одного его голоса сомлела. И чего с мужиком стало? Постель, вон, пошел стелить. Прежде бы послушался, как же! Схватил бы, швырнул – только бы тряпки ее по комнате запорхали…

Она надела рубашку и халатик, пошла в комнату. Легла. Граф возился на кухне, позвякивал посудой. Потом вошел, сел на край лежанки.

Дарья молчала.

– М-да, – сказал он, – интересная ситуация. А ты молодец.

– Почему?

– Без отца рожать не боишься?

– Почему же без отца? Не от святого же духа.

– Постой, но ты же сама…

– Сама, – оборвала она, – сама. Успокойся. К тебе никаких претензий.

– А я что, я спокоен…

Не снимая брюк, он прилег рядом, отогнул одеяло. Руки полезли под рубашку, зашарили по груди, по животу. Чужие, вялые руки – ну хоть бы что-нибудь ощутила!

Дарье стало неприятно.

– Постой, – сказала она.

– Чего?

– Ну погоди, не надо.

Он продолжал свою механическую работу, и Дарья крикнула, рывком отодвинулась:

– Ну говорю же – не лезь!

– Да ты чего? – возмутился Граф. – Ну, знаешь… Сама, понимаешь…

– Чего сама? Думаешь, поманил – а я и разбежалась?

– Я поманил?!

– А кто ж еще? – огрызнулась вопреки всякой логике. – Тоже мне деятель! Достал свою бутылку – так я тебе сразу ножки веером, да?

– Да пошла ты! – оскорбленно завопил Пашка, вскакивая с лежанки.

– И пойду, – сказала она с достоинством, – еще как пойду.

Резко встала, сбросила рубашку – плевать, пусть смотрит! – и стала одеваться. Побросала в сумку ночное и, отведя душу, громко хлопнула дверью.

Еще не хватало – рожать от труса…

Дарья была тугодумка, знала это свое качество, но не стыдилась его и даже уважала. Ну, тугодумка. А чего суетиться? Зато уж как решит…

На решениях своих Дарья стояла твердо, тут сказывалось упрямство.

На сей раз Дарья ворочала мозгами до самой субботы, но решить ничего не удалось. Ясно стало одно: вновь не миновать совета с Гаврюшиными.

– Ну и как идея? – спросила Надин. По Дарьиному лицу она все поняла, просто ждала подробностей.

– И говорить не о чем, – ответила Дарья, – не тот человек. Посмотрела вблизи…

– Он-то соглашался?

– Да уж лежал рядом. В брюках. Трус последний.

Леший сидел рядом, чинил магнитофон, но его Дарья не стеснялась, словно двум подругам рассказывала.

– Ну и как теперь? – спросил он, орудуя ершиком.

– Как, как… Другого надо искать.

– Думала? – это уже Надин.

– Чего тут думать? – хмуро ответила Дарья. – Нет никого.

Подруга постаралась поднять настроение:

– Ну, так уж и никого… Никого – не бывает. У вас, вон, и в конторе этого добра…

Последние два года Дарья работала диспетчером в заводском гараже.

– Ага, – возразила она, – а потом каждый день с ним нос к носу?

– Не любись, где живешь, – поучительно изрек Ленька, не отрывая глаз от моторчика.

– А другие варианты? – вернула к делу Надин.

Признаваться было нерадостно, но стыд Дарья преодолела раньше, пока думала в одиночку. Она сказала просто:

– Никаких других вариантов у меня нет.

Надин не поверила:

– А тот последний, в очках?

– И видеть его не хочу, – буркнула Дарья, – жмот чертов. Взял двадцатку взаймы, и будто его и не было никогда.

– А тот, со стройки!

– Когда это было! Да он и пьет.

Надин, чуть подумав, повернулась к мужу:

– Эй, Леший, ну-ка напрягись. Кто там из твоих обормотов, а?

Ленька поднял глаза к потолку:

– Хм… Это поразмыслить надо.

– Может, Ряполов?

– Не, он жены боится.

– Тут всех делов на два часа.

– Ты его бабу не знаешь. После работы на час задержится, она его носом обнюхивает.

– Носом?

– Вот именно, что носом.

– Живут же люди! – восхитилась Надин. – Ну, а Колька рыжий? Уже год холостой. Даш, помнишь, на дне рожденья…

– Рыжего не надо, – отказалась Дарья.

– Почему?

– Еще унаследует. Потом всю жизнь дразнить будут.

– Ладно, обойдемся без рыжих, – согласилась подруга и опять затеребила мужа; – Ну-ка, давай, кто там у тебя еще? Во – Степаныч!

– Он же парторг.

– Да у него глаза кобелиные.

– Не станет, – покачал головой Ленька. – Просто так – пожалуйста, а чтоб дети – не станет.

Надин немного подумала и оживилась:

– Стой, а Ветлугин? Самое то, чего еще искать?

Леший досадливо отмахнулся:

– Да он же в загранку завербовался, на Кубе сейчас. К зиме, правда, в отпуск собирался…

– К зиме мне уже родить надо, – угрюмо напомнила Дарья. Она поскучнела, настроение пошло вниз. И тут явно не светило, а кроме Гаврюшиных пойти было не к кому. Ну к кому? С таким-то делом?

Видно, Ленька заметил ее состояние, потому что заторопился, стал вспоминать какие-то фамилии – правда, сам же всех и отверг. Зато в конце выдал идею: служба знакомств. А чего? Бюллетени издают. Кому-то же везет! Дать объявление, хочу познакомиться, то, се…

Надин, знавшая все про все, объявление отвела, там очередь на полгода, но за идею мужа похвалила: можно ведь и без объявления, есть вечера знакомств, как раз в воскресенье в Доме культуры «Кому за тридцать»:

Пойти Дарья согласилась, но только на пару с Надин. Решили взять и Лешего для компании и страховки, чтоб в случае невезухи не горбиться нищенками у стены.

Дом культуры был большой, с колоннами, с тяжелой дверью. Тетка в дверях Лешего пустила, а с женщин потребовала билеты.

– Билеты? – не совсем искренне удивилась Надин, видно, про них слышавшая, но за прочими хлопотами упустившая эту деталь.

– Билеты, – подтвердила тетка с удовольствием, похоже, маленький скандальчик в дверях разнообразил ее жизнь. – Полтора рубля с барышни.

– А этого чего ж пустили? – кивнула на мужа Надин.

– А этому положено. – совсем уж расплылась тетка, – мужчина. Барышень-то у нас всегда битком, а вот кавалеров по общежитиям ловят. Дефицит!

– Надо же, а? – повернулась к Дарье Надин. – А мы и не ценим… Ну что ж, кавалер, раскошеливайся.

Леший слетал за билетами, и они вошли.

Народу было полно, сотни небось три. Поначалу Дарья глядела только на баб. С мужиками успеется, какие есть. А шансы ее будут зависеть от баб – вон их сколько, и все конкурентки.

Довольно быстро Дарья успокоилась. Бабы были наряжены, в прозрачных блузках, колготках с узорами, от свежих причесок несло лаком. Стояли парочками, а то и по трое, возбужденно кудахтали, в их суетливой праздничности было что-то жалкое. Куры несчастные!

Рядом с Надин и Ленькой Дарья чувствовала себя уверенно. Никаких нарядов, никаких причесок, юбка и свитер, спортивный стиль. Деловая женщина – и разница с курами сразу видна. Они прибежали мужика искать, а Дарья просто заглянула из любопытства, составить представление. Даже, точней, для хохмы. Посмеяться.

Куры были нарядны, а петухи все больше в затрапезе. Кто в чем. И джинсы, и штаны мятые, и куртки чуть не лыжные, и рубахи нараспашку! Ходили по залу, как по рынку, разглядывали, выбирали. В другой бы раз Дарья на мужиков разозлилась за нахальство и самомнение – тоже еще принцы! Но теперь она была даже довольна: таким кавалерам она больше соответствовала.

Стульев было мало, только у глухой торцовой стены, и все заняты: какие-то угрюмые бабешки влипли в них намертво и вставать не собирались. Во анекдот! И чего пришли, за что по рупь с полтиной платили?

Дарья для разгона потанцевала с Лешим, потом втроем независимо постояли у стены. Хохмили. Смеялись. Составляли представление.

Спустя время велели Леньке отойти – торчит рядом, как пугало, женихов отгоняет. Леший обиделся:

– А тогда на черта сюда тащили?

Надин невозмутимо ответила:

– Ты сюда чего шел? Бабу искать? Вот и ищи.

Это была уже хохма, а при хохме отступать не полагалось. Леший с угрозой проговорил:

– Вот так, значит? Ладно. Ладно. Вы так, и мы так. Только чтобы потом без скандалов.

Ворча на ходу, он отправился искать бабу. Надин сказала:

– Ну вот мужик и пристроен, теперь можно делом заняться.

Они стали разглядывать мужчин, прикидывать варианты. Одного одобрили обе сразу: рослый блондин с крупным грубоватым лицом стоял у окна, облокотившись на подоконник, от его вызывающе белой куртки веяло уверенностью и почти курортной свободой. Какая-то в кружевах разлетелась к нему на белый танец. Он поглядел на нее с недоумением, танцевать пошел, но едва кончилась музыка, бросил посреди зала и вернулся к своему подоконнику.

– Ценит себя! – неодобрительно заметила Дарья.

– А ты думала, – спокойно отозвалась Надин, – такие собой не дешевят.

– А тогда чего сюда притащился?

– Мало ли… Может, жена ушла, пятая или шестая. Или в жилплощади нуждается. А то просто в общежитии отловили – помнишь, эта, у входа… Да ладно, тебе-то что? Притащился, и слава богу. Вот будет опять белый – беги, пока не обогнали.