Текст книги "Победитель"

Автор книги: Лео Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Эпилог

І не встануть з праведниками

Злії з домовини.

Діла добрих обновляться,

Діла злих загинуть.

Т. Шевченко. Псалми Давидові

Побежденный – генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн фон Левински – в конце марта 1944 года, как уже говорилось, был отстранен от командования группой армий «Юг», которая после его ухода получила название «Северная Украина», и более в тысячелетнем рейхе по службе не использовался. Он чувствовал, что расплата приближается, но действительность оказалась более благоприятной, чем его ожидания: проведя после окончания войны несколько лет в тюрьме как военный преступник, он только в 1950 году был судим британским военным трибуналом и приговорен к восемнадцати годам тюремного заключения. Однако, уже в 1953 году был освобожден и принялся за свои мемуары, пытаясь в них рассчитаться с мертвым и потому уже безопасным для него фюрером, взвалив на него всю вину за утраченные победы. Последние двадцать лет своей жизни он провел на свободе, в покое и благополучии, и умер в Мюнхене в 1973 году на восемьдесят шестом году жизни.

Автора могут упрекнуть в чрезмерно пристрастном отношении к «простому солдату» Эриху фон Манштейну. Но я это свое отношение не считаю пристрастным, потому что я всегда помню, что любой тоталитарный режим преступен в своей основе и что такой режим, как правило, беспредельно раздувает свою единственную «правящую партию» типа национал-социалистической в гитлеровской Германии (есть и другие примеры). Делается это не потому, что тоталитарный режим хочет поделиться своей властью с народом: «власть» «партийной массы» есть фикция, а вся полнота реальной власти остается в руках уголовной верхушки тоталитарного режима. Но эта правящая верхушка, руководствуясь известным уголовным приемом, старается как можно больше людей и нелюдей «повязать кровью», пролитой в организованных ею преступлениях против собственного населения, жертвы которых отбираются по социальному, политическому или национальному принципу. Поэтому каждый, кто делал карьеру при таком режиме – карьеру государственную, политическую, дипломатическую, военную, или участвовал в его идеологическом и культурном обслуживании, непременно несет свою часть вины за все содеянное этим режимом, так как не будь таких «коллаборационистов», он просто бы не состоялся или развалился в самом начале своего существования.

Но если речь идет о войне, то вина того криминального режима, который ее начал, увеличивается многократно, поскольку инициатор столкновения, в данном случае – Гитлер, к ужасному бремени людей, находившихся под гнетом коммунистического режима, да и, в конечном счете, к участи своих соотечественников, терпящих столь же ужасное нравственное и физическое насилие нацизма, добавил неисчислимые беды и тяготы войны, миллионы безвинных и безвременных смертей. И те, кто усердно помогал «фюреру» в этих делах, из виноватых только в существовании обслуживаемого ими криминального режима превращаются в уголовных преступников, чья вина доказана их действиями, которыми, как свидетельствует лавина мемуаров нацистских военачальников, они даже гордятся.

Именно таким, в первую очередь, уголовным, а не военным преступником является в моих глазах генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн фон Левински, потому что как бы он постфактум не корректировал свое отношение к Гитлеру, он вел себя перед бесноватым как безгранично преданный своему «фюреру» верный пес и подонок-нацист: лебезил перед ним даже в те моменты, когда вроде бы (как ему казалось много лет спустя, когда он засел за воспоминания) даже слегка огрызался, с трепетом принимал из его кровавых лап «рыцарский (эти недочеловеки считали себя „рыцарями“!) крест», а потом, за очередные «подвиги» и виде приложения к этому «кресту» – «дубовые листья» (возможно, уместнее было бы подсыпать желудей) и «мечи». Манштейн «творил» свое «военное искусство» под портретом Гитлера и в личных беседах нежно именовал этого выродка «мой фюрер», орал «хайль», щелкая каблуками и выбрасывая вперед руку.

Все это, однако, лишь омерзительные, но все-таки «вторичные признаки» его натуры. Главное в другом: уже летом 1943 года он был одним из немногих, кто совершенно точно и достоверно знал, что проиграна не пресловутая операция «Цитадель», а безнадежно проиграна вся восточная кампания вермахта, и он не воспользовался этим своим знанием, не стал отводить войска, а продолжал терзать измученную Украину, организовывая в ней «выжженную землю», создавая оккупационным службам условия для истребления беспомощного мирного населения. Вот почему мне пришлось потревожить этого «благородного» генерала.

Те, кто осудил его на восемнадцать лет тюрьмы на процессе в Гамбурге, были почти правы. «Почти», потому что его заключение должно было быть пожизненным. А те, кто выпустил его на волю через три года, совершили тяжкое преступление и публичное надругательство над памятью безвременно ушедших из жизни – немцев, украинцев, русских и евреев, ставших жертвами «военного искусства» этого кровавого мясника-«рыцаря».

Победитель – сержант Советской Армии Фима Ферман, – оправившись от ранения, продолжил учебу в высшем техническом учебном заведении. Его послевоенная жизнь была намного менее комфортной, чем жизнь заключенного фон Манштейна. Отстояв свою свободу, он продолжил борьбу за свое существование, пережил голодомор сорок шестого года. Его родители, братья, близкие родственники уцелели в эти грозные времена. Можно было бы повторить слова Слуцкого: «Евреев не убивало! Все воротились живы!» Но я лично не могу их подтвердить: у меня никто из моих близких и известных мне родственников не погиб ни в ярах, ни в концлагерях, ни в гетто, но на фронтах погибли все мужчины моей семьи, бывшие в «призывном» возрасте – мой отец, его родной и двоюродный братья, мой двоюродный брат. Эти люди связывали нашу большую довоенную, разлетевшуюся по городам и весям семью, и когда они ушли из мира живых, семья распалась и перестала существовать. К Фиме же Бог был милостив.

Постепенно бытие его стало налаживаться: у него появилась собственная семья, дети, достойная работа. Но прошло еще несколько десятков лет – и его мир «социализма» вдруг стал терять свою устойчивость, потом наступили и вовсе трудные времена. Переживший в прошлом множество «драпов», он, в конце концов, сам произнес заветные слова: «Надо ехать!».

Услышав этот «зов предков», его дети, внуки и родственники разбрелись по белу свету, благо что появилась такая возможность, а он и его жена оказались на берегу великого озера Эри в городе Кливленде, где спокойную жизнь им обеспечила государственная помощь для малоимущих. Там он, имея в своем распоряжении компьютер и неограниченное время, ровно через пятьдесят лет после фон Манштейна – уже в двадцать первом веке – на пороге своего восьмидесятилетия тоже приступил к мемуарам, предназначенным исключительно для внутрисемейного пользования, и с ужасом убедился, что не все его внуки и внучки смогут понять язык, на котором они написаны. В отличие от фон Манштейна, он не имел никаких документальных свидетельств о том, что хотел описать, и никаких помощников из числа «товарищей по оружию» в затеянном им труде. «Документальной базой» ему служили только личные воспоминания, в которых светлая память о солнечных днях его безмятежного детства в Добровеличковке перемешивалась с жуткими картинами полей, усеянных мертвыми телами, и еще раскрытых и ожидавших его «братских могил» на всем пути от берегов Днепра до берегов Тисы и ее притока Шайо, где разорвавшийся немецкий снаряд на венгерской земле поставил точку в его случайной «военной карьере», оставив в его голове два осколка, на память, вместо «железных крестов». Он остался жить, чтобы достичь какой-нибудь тихой пристани и свидетельствовать о пережитом. Что и произошло, потому что большая часть того, о чем сказано в этом повествовании, основывается на его записках.

P. S.

Когда эта повесть уже была дописана, «международный телеграф» (как говорили встарь) принес весьма пикантную новость. Суть ее состоит в следующем: существует в стране, возникшей на обломках тысячелетнего рейха, некий писатель. Читать им написанное крайне трудно из-за отсутствия у него, на мой взгляд, необходимого литературного дарования. Однако отсутствие таланта он успешно заменял громким шумом. В этом бессвязном и яростном шуме (забыв слова Шекспира о том, что «речь дурака шумна и яростна и ничего не значит») одни доброжелатели этого писателя уловили приятные для них мотивы «антиглобализма» и стали награждать его премиями, вплоть до самой престижной; другие, еще более специфические, доброжелатели из отдельно существовавшей некоторое время восточной части фатерлянда и вовсе почувствовали его своим (тоже, видимо, не без пользы для его материального положения). Но когда к его шуму привыкли, а восточные благодетели самоликвидировались, писатель этот решил очередной раз поразить мир уже не «прогрессивной» трескотней, а воспоминаниями о доселе не известных подробностях собственной биографии: оказалось, что он отметил свое семнадцатилетие добровольным вступлением в «благородные» войска СС. Конечно, могут сказать, что это всего лишь «грехи молодости»: мол, главный духовный пастырь всех католиков тоже состоял в те годы в «гитлерюгенде». Но все-таки семнадцать лет – это уже не тот возраст, когда под влиянием какого-нибудь многосерийного телеанекдота типа «Семнадцать мгновений весны» восторженный подросток мечтает о карьере «бойца невидимого фронта», еще не понимая, что первым его шагом на этом поприще станет элементарное стукачество. Семнадцать лет – это возраст осмысленных решений. И произошло это в 1944 г., когда Фима Ферман, будучи всего на один год старше этого подонка, прошагал с боями от Днепра до Тисы, ежедневно рискуя своей жизнью и теряя друзей и однополчан, погибавших у него на глазах, а потом тихо и спокойно жил и продолжает жить в отведенные ему Господом сроки! Такие вот разные траектории Судеб. Подивимся им и скажем: Аминь!

Лео Яковлев.

Харьков, октябрь 2006 г.

Приложение

БАБИЙ ЯР.

ТАМ ЗАКАНЧИВАЛИСЬ БИОГРАФИИ

И НАЧИНАЛАСЬ ИСТОРИЯ

В связи с отмечавшимся в 2006 году 65-летием начала расстрелов в Бабьем Яре редакция одной из газет обратилась ко мне с предложением написать статью об этой трагедии, положившей начало Холокосту. В моем тексте приведены данные о непосредственном участии генералов вермахта в этом преступлении, абсолютно несовместимом с человеческой моралью и нравственностью. Чтобы избежать возможных упреков в пристрастном отношении к «простым солдатам», я решил включить эту статью в качестве приложения к повести о военной судьбе Фимы Фермана.

И сказал Господь: что ты сделал?

голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли.

Бытие, 4:11

Так получилось, что в этом году в моих литературных занятиях мне пришлось коснуться военной темы, и чтобы выслушать обе стороны, я обратился к мемуарам немецких и советских военачальников. Естественно, что упоминания о Холокосте в них отсутствуют, но отсутствуют по различным причинам: у советских – по «указаниям партии и правительства», у немецких – из желания отмежеваться от зверств, к которым вермахт будто бы не имел никакого отношения. Так, например, покоритель Крыма Манштейн (Левински), заработавший за захват полуострова и взятие Севастополя фельдмаршальский жезл, включил в свои воспоминания восхищенные слова о Южном Береге и поделился с читателями сведениями о народах, некогда там живших, забыв назвать евреев, десятками тысяч уничтоженных при его содействии, и крымчаков – маленький народ, практически полностью истребленный его «рыцарями».

История Бабьего Яра наглядно опровергает слухи о непричастности вермахта и его руководителей к Холокосту. Тогда в Киеве, после взрывов, устроенных на Крещатике и в Киево-Печерской лавре, командир 29-го армейского корпуса (не эсэсовец!) генерал фон Обстфельдер 22.09.1941 г. приказал арестовать всех евреев-мужчин г. Киева. Но взрывы продолжались, возникли большие пожары в центре города, и все это было использовано как предлог для расправы с еврейским населением города, хотя военная разведка того же 29-го армейского корпуса не обнаружила никакого участия еврейских женщин, детей и стариков в таких изощренных диверсиях (напомним, что немногочисленные, не ушедшие в Красную Армию евреи мужчины – всего 1600 чел. – уже были арестованы и помещены в специальный лагерь). И опять не СД и не СС, а военный комендант Киева генерал-майор вермахта Эберхардт потребовал расстрелять всех без исключения киевских евреев.

26 и 27 сентября генерал-майор вермахта Эберхардт провел совещания с руководством СД и полиции, обсуждая предстоящую операцию, проведение которой он поручил начальнику зондеркоманды 4а штандартенфюреру Блобелю. Учитывая масштабы массовых убийств, стыдливо именовавшихся «эвакуацией евреев», Блобель попросил для поддержки 45-й и 303-й полицейские батальоны и роту войск СС, приданную оперативной группе Ц. Здесь следует назвать имена командира 303-го батальона полиции майора Ганибала, ротного командира оберштурмфюрера СС Графхорста, наотрез отказавшихся участвовать в расстрелах киевских евреев, и их подразделения не приняли участия в акции, планировавшейся вермахтом.

Запись в журнале боевых действий 113-й пехотной дивизии вермахта: первые расстрелы евреев в Киеве, жертвами которых стали те самые евреи-мужчины, арестованные после первых советских диверсий и отобранные в лагерях пленные евреи-красноармейцы, начались 27.09.1941 г. В этот же день в типографии при штабе 6-й немецкой армии, которой командовал тогда известный палач мирного населения фельдмаршал Райхенау, были напечатаны настенные объявления, обязывавшие всех евреев Киева явиться в определенное место. Листовки расклеила прибывшая за несколько дней до этого из Житомира команда украинской полиции, возглавляемая Б. Коником. Для успокоения будущих жертв был пущен слух, что евреев собирают для переселения. Тех, кто не хотел идти к месту сбора и оставался дома, выгоняли из квартир немцы – полицейские из 45-го батальона и с помощью услужливых всезнающих дворников.

29 сентября 1941 г. все еврейское население города было собрано на кладбище у Бабьего Яра. Там жертвы сдавали документы, вещи и ценности и раздевались. Тех, кто медлил, нарушая темп «процесса», немецкие и украинские полицаи избивали палками. Раздетых людей через пролом в кладбищенской стене выводили к Бабьему Яру. Расстрелы производили «рыцари» из зондеркоманды 4а и 45-го немецкого полицейского батальона. В первый день расстрелов – 29 сентября – были убиты 22 тыс. человек, во второй – около 12 тыс. По немецким отчетам, в Бабьем Яру был убит 33 771 еврей. Документы, отобранные у евреев, были уничтожены, чтобы не оставались ненужные следы, а награбленное еврейское добро интенданты вермахта без «лишнего шума», как положено ворам, отрядили в Великую Германию.

Счет был открыт. Через три месяца та же зондеркоманда 4а и тот же неутомимый Блобель, спев сентиментальные рождественские песенки и отпраздновав Новый 1942 год, приступили к расстрелу харьковских еврейских женщин, детей и стариков в Дробицком Яру. Перед этим все то же было как в Киеве: та же 6-я армия вермахта, тот же «отважный» фельдмаршал Райхенау, который, правда, сдох и переселился в ад, сделав тем самым добрый подарок людям к Новому году, те же объявления «о жидах», те же слухи о переселении евреев и то же ограбление их во имя Великой Германии.

Продолжалась стрельба и под Бабьим Яром, где гибли военнопленные, партизаны и разные «нехоршие» с немецкой точки зрения люди.

Уже 30 сентября, чтобы засыпать ту часть яра, где лежали трупы, немцы взорвали края обрыва и пригнали сотню военнопленных, чтобы разровнять грунт. Старались они скрыть и последующие жертвы Яра, и многие из тех, кого пригоняли на эти «земляные работы», тут же находили себе могилу.

Через два года и один месяц после первых расстрелов в Бабьем Яру немцы были изгнаны из Киева. Всего несколько жертв Яра и небольшая группа евреев, не пришедших к месту сбора, дожили до этого дня с помощью отважных людей, которых сейчас называют Праведниками Мира и Украины, рисковавших жизнью своей и своих близких, но не испугавшихся всей военной и карательной мощи оккупантов и их пособников. Но никакого публичного расследования этого преступления против человечности не последовало.

Более того – наступило глухое молчание. Об этой трагедии говорили шепотом. Я впервые услышал о Бабьем Яре от своего родственника – академика Е. В. Тарле, киевлянина по рождению и в те годы человека весьма осведомленного. Первое же литературное упоминание об этом киевском овраге появилось в 1946 г. в пьесе Л. Леонова «Золотая карета». У меня нет под рукой текста этой пьесы, но за шестьдесят лет я не забыл слова, сказанные цирковым «факиром» Рахумой, когда его спросили, где та маленькая девочка, с которой он выступал в цирке до войны: «Есть такое место под Киевом – Бабий Яр. Там заканчивались биографии и начиналась история», – горько ответил старый факир. Пьесу обругали и «спрятали», возможно, отчасти из-за этих слов.

Но Бабий Яр не давал спокойно жить тем, кто имел совесть. После «оттепели» у этой братской могилы стали происходить «несанкционированные» встречи тех, кто не хотел ничего забывать, тех, кто помнил лежащих в ней своих друзей и родных. За памятник в этом месте начал свою тихую, но опасную для литературной карьеры борьбу русский дворянин и замечательный писатель Виктор Некрасов, закончившуюся вынужденной эмиграцией.

Тайна двух режимов – нацистского и советского – охранялась очень тщательно, и в 1961 г. было принято решение засыпать, вернее «замыть» Бабий Яр и на выровненном плато организовать нечто увеселительное. Но Господь сказал: «И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей» (Быт 4:1–2).

Так и произошло: дамба, возведенная для намыва грунта была прорвана, и мощный сель двинулся вниз с днепровских круч, сметая все на своем пути и приведя к новым жертвам.

Когда-то я в своей статье, изданной и получившей известность в США, перевел слова Господа из Книги Бытие на язык современной эзотерики:

Имеются признаки того, что в местах массовых убийств и захоронений людей концентрация энергоинформационных излучений может достигать необычайно высокой степени, и их воздействие, возможно, в сочетании с геопатогенной и технопатогенной обстановкой может вызвать серьезные аварии с катастрофическими последствиями.

«Подозрительными» в этой части происшествиями являются, например, такие случаи, как:

– обрушение склона при инженерном перепрофилировании территории, примыкающей к Бабьему Яру в Киеве;

– разрушение и закрытие тоннеля метрополитена в районе Пескаревского массового захоронения в С.-Петербурге;

– гибель самолета Ан-10 на окраине Харькова над зоной массовых расстрелов польской армии и репрессированных граждан в лесопарке.

Все эти аварии имеют, конечно, «убедительные» инженерные объяснения в заключениях, подготовленных «авторитетными» комиссиями, но «причины», указанные ими, обычны и наблюдаются во многих аналогичных ситуациях, а катастрофические последствия почему-то проявились только в этих местах.

Затем охраняемая спецслужбами тишина вокруг этой трагедии была разорвана в 1961 г. знаменитым стихотворением Евг. Евтушенко «Бабий яр». На поэта были спущены все цепные псы охранительного отряда советских литераторов. Но, как известно, слово – не воробей, и тема Бабьего Яра прозвучала.

В борьбу с памятью о Холокосте включился и сам Никита Сергеевич Хрущев, разъяснивший, что борьбу с немцами вел весь советский народ, и участниками и жертвами этой борьбы, как и предателями, были люди всех национальностей. В качестве примера еврея-предателя он даже привел какого-то своего знакомого по Киеву Когана, служившего будто бы переводчиком в штабе Паулюса. Правда, этот Коган уже после увольнения Хрущева нашелся, и выяснилось, что знакомым Хрущева он действительно был, но у Паулюса не служил.

Подлинным жизненным подвигом стал Бабий Яр для Анатолия Кузнецова. Война застала его в Киеве 14-летним мальчишкой, и в своем дневнике он вел подробнейшую хронику событий осени 1941 г. в оккупированном городе, а затем дополнил свои записи свидетельствами других людей. Став знаменитым советским писателем, он к концу 60-х годов взялся за эту запретную тему, и появился его роман-документ «Бабий Яр». После долгой борьбы роман был издан в искореженном виде сначала в журнале «Юность», а потом отдельной книгой. Кузнецов не скрывал своего недовольства цензурой и вскоре, почувствовав за собой слежку, бежал в Англию. В полной авторской редакции эта известная во всем мире книга появилась на родине автора только в период перестройки, когда история Бабьего Яра уже вышла из подполья и стала объектом открытого и пристального исследования.

И вот все переменилось. И памятные знаки уже есть над Бабьим Яром. Там собираются люди, отмечая скорбные годовщины. Там можно поговорить о том, что там случилось в уже очень далеком сентябре 1941 года и вслух подумать о том, как могло произойти такое среди людей (или нелюдей). А можно и просто постоять и помолчать, как это сделал я.

И помнить – это главное!

(Впервые опубликовано с сокращениями в еженедельнике «Нова демократія», Харьков, 6 октября, 2006 г.)