Текст книги "Голос, кто ты?"

Автор книги: Лео Нидович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава6

В комнате наполненной ароматами горящей свежей древесины и практически векового рубленого дома висела мертвецкая тишина, и только потрескивание дров и тепло, исходящее из топки камина, выдавало присутствие жизни. А языки пламени, как весёлые шуты, завлекали прохожих и зевак на разноцветное представление, озаряя комнату жёлто-красными оттенками, а их дрожащие тени создавали видимость массовки; и дьявольское представление огня и теней: кружило по полу, потолку и стенам, в огненном хороводе смерти. В кресле, перед камином, сидел Акасин. Мертвецки бледное лицо, уже не молодого человека, с почти полувековым жизненным стажем и недельной щетиной, замерло в памятниковой неподвижности. Свет пламени высвечивал, выхватывая правильные черты его лица, прямой, с горбинкой, нос; и только страх, болезненным оттенком, подыгрывал общему антуражу полумрака комнаты, освещаемой оттенками мерцающих бликов пламени. А на его коленях лежала книга, от которой он ни как не мог избавиться. И он, склонив голову над ней, читая её, пытался понять и осмыслить всё то, что произошло и решить, как ему выйти из сложившейся ситуации, и попробовать остаться жить.

И вправду; водя глазами по тексту, он ни как не мог понять: о чём книга? И как не пытался вчитаться и понять смысл написанного текста у него ни чего не получалось. Всё не то и всё не так. Глаза цеплялись за слова «паразиты», фразеологические ошибки, везде просматривалось рубленость текста. Чем дальше он вчитывался, тем всё больше и больше соглашался с тем, что сюжет просто скушен и книга не читалась.

– Ты и, правда, плохая книга, − после непродолжительного молчания заговорил Акасин.

– Вот видишь, и тебе я не нравлюсь, − с горечью отозвалась книга.

– Ну, на самом деле, так сочинять просто нельзя. Полный непрофессионализм. А кто хоть автор?

– Автор кто? Да какая теперь разница. Он своё сделал….

– Не хочешь, не говори…, мне на самом деле глубоко наплевать и на автора и на тебя, − и он плюнул в книгу, захлопнул её, и принялся тереть, взявшись обеими руками за обе обложки.

– Открой меня, открой − мне больно! − закричала книга. Он испугался от неожиданного крика и опять открыл её. − Не закрывай меня, понял, − опять услышал он. – И не плюй в меня…

– Хорошо, хорошо, успокойся…. Что – о не нравится. Дайка я тебя рвать буду! А!? Как, здорово я придумал. Зачем такую дрянь читать – мучиться. Разорву тебя и буду в камин кидать, − прокричав это, он попробовал вырвать листы, взяв несколько. Но они не поддались. Тогда Акасин взялся пальцами за один лист и решил его порвать, потянув его вниз, вдоль переплёта. Но книга снова не поддалась. – Да что за ерунда!? Только что вырывал листы? – удивился он.

– Это не ерунда…, больше не дам. Хватит надомной издеваться. Теперь я буду издеваться над тобой. И, после сказанных книгой слов, Акасин почувствовал, как что щекочущее и в то же время болезненное, похожее по ощущениям на нарыв фурункула, точечно распространялось по всему его телу. И то, что из этих «фурункулов» появлялось, произрастало и, похоже было на корешки (садоводы поймут). Акасин чувствовал, что что-то происходит с его телом, но что, он не понимал.

– Что со мной. Что там?

– Наказание.

– Наказание!?

– Да…, я придумала тебе наказание.

– Какое наказание!? Ты же уже меня наказала, заставив читать!?

– Всё правильно. Но ты только что сам опять наказал себя. И теперь у тебя два наказания. Это я к чему, понимаешь?

Акасин молчал….

– Веди себя правильно: не балуй. А то я придумаю ещё что-нибудь. Ты меня понимаешь, − медленно членораздельно и очень спокойным голосом произнесла приговор книга.

Акасин молчал….

– Не молчи, ответь. А то больно сделаю.

– Согласен.

– Вот и молодец. А у тебя как дела обстоят?

– С чем? – нехотя.

− С книгами или что там у тебя…, романы? – издевательски пафосно произнесла она слово «романы».

– Как-как…, ни как…, − как-то с грустью проговорил Акасин. − Просил одного заметного писателя прочитать черновик будущего романа. И что он мне ответил: Порекомендую вам больше читать русскую классику. Я читаю и что? Из пустого в порожнее воду лить; главы и главы текста ни о чём. Вернее обо всём по чуть-чуть, а когда уже и книге конец, тут и развязка: начало и конец сюжета. Во как!.. Значит, я две трети книги о погоде и красоте русского леса читал. Зачем? Вернее…, да хорошо, надо и про красоту. Но зачем так долго? А это и есть − классика. Это сейчас – телеграфный стиль. Пишут романы, как статью в передовице. Один сюжет, и ни какой «воды». А оказывается это не правильно. На то и произведение называется − художественное. Должно быть всё: и красота, и сюжет, и развязка: всего помаленьку.

А другая, филолог, мне заявляет на мой вопрос:

– Понравилось ли произведение? Я отдавал рукопись на корректуру.

– У меня профессиональная профнепригодность.

– Это как? – спрашиваю. А она:

– Я за всю свою жизнь столько всего прочитала, что мне уже ни чего не нравиться. Переела. «Отравила» себя всем этим. Трудно меня вообще, чем удивить.

А я ей:

– Ну как, а сюжет, история интересная.

А она, так равнодушно:

– А-а…, какой сюжет…, всё уже придумано и описано. Всё одно и то же. Слова гоняют по страницам – писаки макулатуры. Все хотят быть великими, в историю попасть. А сами не понимают, что каким бы ты великим и талантливым не был, без рекомендации нас – отравленных, произведение твоё годится только для использования в туалете, по назначению. А нас – отравленных с самого детства пичкали и пичкали книгами, забивали в нас готовые тексты, правильные рецензии, именно такие, какие и нужны, закачивали в нас чужие мысли и выводы. А когда, вдруг, кто-то из нас хотел высказать своё мнение по тому или иному произведению, то…

– Что, то?..

– А его не было, своего мнения. А не было потому, что нас не учили иметь своё мнение. Оно не нужно было. Всё уже до нас было прочитано, проанализировано и сделаны верные выводы. И когда вы спрашиваете меня: Как произведение? Ответ прост: Ни как…. И, не потому, что не понравилось, а потому что меня этому не учили. А вдруг я скажу своё мнение, а мой круг это мнение не поддержит, и что тогда? Я, прожив долгую жизнь и имея определённую репутацию обосрусь на вашем произведении, взяв на себя смелость, высказать мнение, расходящееся с мнением большинства. У нашего брата, как минимум, по два образования: филологи и литературоведы. И единственное что мы можем, лясы точить, ошибки исправлять. Кто что путное написал. Всё читаемое в Мире написано людьми далёкими от литературы, неиспорченными профильными специальностями. Не напрягайтесь, не вспомните. А почему? Да всё потому, что страх обосраться. Своего «чебурашку» придумать не можем, да и не хотим, мол, не серьёзно, коллеги не поймут. Это же вам не фундаментальные работы писать по произведениям великого писателя и не ковыряться в биографии поэта, в тысячный раз, перебирая его любовные похождения. И что вы хотите от такого экспертного сообщества? Да и кто они – посмотрите внимательнее на них. Ни кто…. Единственная их заслуга: пишут без ошибок, хотя и это в наше время немало важное умение, судя по вашему тексту.

– Вот видишь…, права и я, и она – филолог. Ты – ПИСАКА….

Акасин отвернул от книги глаза, желваки его заходили. Видно было, как обида нарисовалась на его физиономии: «Да…, пошла ты…».

Глава7

Заметил он и другое: прочитывая страницу за страницей, как книга постепенно «молодела». Обретая вид новой книги; и, что самое интересное: те листы, которых не хватало – восстанавливались. «Странно…. Только что вырвал листы и видел её состояние, − удивился он, − а она всё такая же, будто страницы отрастают сами и книга восстанавливает сама себя. Бред, так не бывает.

Прочитывая страницу за страницей, он постепенно врастал в кресло, и как у растения, на его теле вырастали: сначала маленькие корешки, потом они становились всё толще и длиннее. Их становилось всё больше и больше. Читал; и как только переворачивал лист, так сразу же появлялся новый корешок и, так происходило всегда: лист − корешок, лист − корешок.

Он всё больше и больше прорастал и в итоге превратился в древний замшелый пень, вросший в кресло. А корни и корешки вплелись в кресло так, что мужчину напоминало только торчащая из пня голова и две руки, похожие на плети, и только кисти рук напоминали о том, что они – человеческие. Он изменялся до неузнаваемости и всё больше и больше превращался в ветхого дряхлого старика. Седые засаленные грязные и слипшиеся клочья волос свисали с его головы, достигая плеч. Волосы лезли в глаза, в рот, и когда он откидывал их назад, то оголялся изрытый глубокими канавами лоб, а шелушившаяся кожа, торчала в разные стороны, покрывала лицо ссохшейся коростой, похожей на древесную кору. Провалившиеся щёки и впавшие вовнутрь беззубого рта губы дополняли общий чудовищный портрет безобразного человекообразного пня. Борода и усы грязными слипшимися рваными лохмотьями свисали до груди. Уставшие от безнадёжности и горя глаза узкими щелками всматривались, пока ещё в живую действительность, постепенно угасая.

А из кухни продолжало вкусно пахнуть: доносился запах тушёного мяса. В кастрюле тушилось рагу с овощами. Жижа булькала, вперемешку с шерстью, кожа постепенно слазила с тушки, а мясо разваривалось и видны были белёсые косточки рёбер. Глаза вывалились, а кошачий череп, гладким полушарием выглядывал поверх жижи и, как поплавок болтался в кипящей жиже. Всё кипело, ароматно распространяя по дому запахи животного белка и специй.

Мысль, одна единственная мысль крутилась у Акасина в голове: « Я должен её сжечь. Но как-как это сделать?» − Дрова в камине практически прогорели, и огонь постепенно угасал, издавая лёгкие потрескивания остатков дров.

Слышно было как за окном злой студёный постоянно изменчивый в своих порывах хлёсткий ветер, как бешеный пёс, метался по двору, «хлестав», по стеклу окон, своим «хвостом», скребя «когтями» по оконному карнизу, закручиваясь в снежном вихре; вынюхивая своей костлявой околевшей мордой слабое, больное, чахлое, но ещё живое. Заглядывая смертельным взглядом во все щели и подворотни: выискивал окоченевшую и обессиленную тварь и, найдя: своей лютой хваткой вгрызался в неё, окутывал, оплетая теплящиеся пока ещё тело ледяной паутиной; а напоследок обдувал, «обогревая» ледяным дыханием, и укладывал спать: убаюкивая, под чарующий переливчатый хрустальный шелест леденящихся снежинок; и тварь засыпала, проваливаясь в радужную теплоту и счастливую вечность. А бесноватый ветреный «санитар», заметая «хвостом» беднягу, наметал над «заснувшей» снежный холмик и, как ни в чём не бывало, пускался дальше исполнять пируэты в своём танце смерти, перекатываясь по сугробам, гоняя снежную позёмку рисуя хитросплетения на снегу; продолжая рыскать среди дворовых строений, в поисках очередной жертвы. А огородная калитка, осмелившаяся вырваться «из заперти», надрывалась в исполнении адской арии: беря, то высокие, то низкие ноты, раскачиваясь на ветру, солируя в общем представлении природного хаоса; а соседские собаки подвывали ей, скуля безысходную партию бэк-вокала. Звёздные софиты, своим точечным мерцанием, подзадоривали унылое завывание местных и пока ещё живых псов, под сопровождение звуков «оркестра мироздания», а лунный свет освещал всё волшебство действа; и представление продолжалось до тех пор, пока «бродяга ветер» не объявлял антракт. Тогда, словно по взмаху волшебной палочки «Творца Дирижёра», вся вакханалия замолкала и наступала гробовая тишина. И только жалкая, тщедушная шавка продолжала довывать концовку своей «партии», жалобно скуля, в желании поскорее сдохнуть. Жизнь успокаивалась, умиротворенно отходя ко сну укрываясь «ночным одеялом»; под звуки Великой Божественной симфонии, в исполнении Создателя, с бесконечным вечным видом на Млечный Путь; под одинокую, мертвецки холодную, подсветку «лунного фонаря».

Глава8

– Я умру? – спросил Акасин у книги.

– Да…, ты сгоришь. Я уже тебе говорила.

– И у меня не осталось варианта выжить?

– Ну почему…. Говори разгадку и живи-поживай….

– Но у меня её нет. Всю голову «сломал». Я не знаю…., − удручённо произнёс Акасин.

– А дочь знает….

– Чья дочь?

– Дочь мужчины – героя твоей книги. Она знает разгадку.

– А-а…, как ты….

– Как я узнала, − перебила его книга, не дав окончить фразу.

– Да….

– Очень просто. Я вписала тебе в книгу пару фраз, где дочь разговаривает с отцом и загадывает ему загадку.

Акасин ни чего не понимал. В его голове творилась неразбериха: из мыслей, домыслов и догадок. Он отказывался верить всему тому, что слышал, видел, чувствовал.

– Ты вписала!? Но как-как ты это сделала?..

– Глупый вопрос…. Наверно, это самый глупый вопрос какой я только слышала, − смеясь, издевалась книга над мужчиной.

– Дай мне возможность прочитать, слышишь меня! − крикнул он.

– Как? – спокойно переспросила она его. − Попробуй сам дотянуться до ноутбука. Вон он, на столе находится, ты же знаешь, где лежит твой ноутбук.

Ноутбук находился на письменном столе, у противоположной стены, от камина. И чтобы до него дойти, необходимо было Акасину встать с кресла, развернуться и пройти по комнате. Но этого он не мог сделать. Тогда он, из последних сил, рванул себя из кресла, но у него ни чего не получилось. Он снова пытался встать, но, к сожалению, врос он крепко и не только в кресло, но и в пол. Попробовав ещё пару раз и всё тщетно, успокоился, услышав непонятный шум на кухне.

Шум всё приближался и приближался и звуки становились всё громче и отчётливо наконец стало слышно, а потом и видно, как из-за угла коридора показалась странная процессия. Во главе шла на задних лапах среднего размера крыса, с половником, а на голове у неё был надет поварской колпак. За ней в упряжи такие же крысы, но уже на четырёх ногах, тащили жаровню. Используя мёртвые тушки мышей за место валиков, жаровня, с пылу жару, пыхтя, как паровоз, извлекала вкуснейший аромат запеченного блюда, медленно передвигалась по полу. Доехав, таким образом, до камина и поравнявшись с креслом, вдруг из жаровни выглянул череп кошки и остатками сухожилий на щеках и там где должны быть губы: улыбнулся или оскалился в улыбке Акасину. Со страшнейшим громким и чудовищно мерзким визгом кошачий скелет, с остатками мышц, мяса и сварившейся сгустков крови; выпрыгнуло из жаровни и довольно лихо залезло Акасину на ноги или вернее на то, что стало с ногами. «Падла» устроилась и, усевшись, как обычно она делала, начала мурлыкать, плавно выпуская и впуская когти, мять костяшками лап его одеревеневшее тело.

Акасин не реагировал. Ему уже было всё равно. Он понимал, что это конец. Уже видно зарево, уже просыпается зорька. «Сжечь. Сжечь, − единственная мысль крутилась у него в голове. − Но как это сделать, если книга, как приклеенная продолжала лежать у него на коленях, а он врос в кресло и пол».

И тогда он дотянулся до бутылки спиртного, глотнул из горла пару глотков и, размахнувшись, бросил её в очаг. Бутылка ударилась об перекладину камина, разбилась и часть алкоголя попала на практически погасший огонь, а часть разлилась на деревянный пол, перед камином. Огонь вспыхнул с новой силой в камине, перебегая на пол и на Пень, и на всё, что может гореть в комнате.

Дом охватывает пламя…Он горит и всё что в нём.

И не понятно, как и почему, но единственное, что приходит Акасину в голову, так это то, как в детстве, с пацанами, после школы, они шли по улице.

– Расскажи, облегчи душу, – попросила книга.

– Впереди перекрёсток, – продолжил он. Пацаны пошли дальше, а мне нужно было перейти проезжую часть и пойти домой. Так вот: я подошёл к перекрёстку: горел красный и, передо мной стояла женщина. Загорелся нам зелёный, а она стоит. Сначала я, не обратил внимание, что загорелся зелёный, так как был занят портфелем, застёжка вечно расстегивалась, а когда обратил, то уже опять загорелся красный. И вот, когда загорелся красный и поехали снова машины, я обратился к женщине:

– Тётя, почему не идёте, зелёный же был?

Шум от машин и общий шум улицы наверно заглушил всю мою фразу и, женщина расслышала или поняла, что: зелёный и можно переходить и, резко шагнула на проезжую часть, тыча впереди тростью. Всё произошло так быстро и мгновенно, что грузовик сбил женщину и переехал её, таща за собою всё-то время, пока скользил по зимней наледи. А я только тогда понял, что она слепая. Не далеко стоял дяденька и он посмотрел на меня: может догадался, что произошло. А я испугался и убежал. И потом ещё очень долго не подходил к тому перекрёстку.

Все эти годы я, как вижу слепого человека, то мысленно прошу у него прощения, перекрещиваю его и каюсь за ту детскую глупость.

Это последнее о чём Акасин смог рассказать книге. Она выдохнула, как-то по-матерински нежно: «Гори спокойно…, ни о чём не жалей. И не рви потом, в той – другой своей жизни книги. И ни в коем случае не жги их…, и глупостей старайся не совершать, если конечно получится».

***

На месте дома остался только кирпичный камин. На пожарище, осматривая место, пожарный, споткнулся и ногой сковырнул некий предмет. Присел, разгрёб рукой головёшки и обнаружил что-то похожее на книгу. Взял её в руку, сдул пепел, обтёр рукавицей. Это была книга. Но что удивило пожарника, так это то, что книга была совершенно невредима, и выглядела, как только что отпечатана в типографии. Пожарник удивился такому факту, хотя по идее, после такого пожара она должна была сгореть. Приподнялся, ещё раз её хорошо обтёр, открыл и, пролистав её белоснежные листы, закрыл КНИГУ и, засунув её за пазуху, продолжил осмотр пепелища….

Книга бывает живой,

Если Книгу любить.

Книга может быть мёртвой,

И просто может убить.

Апрель 2022

Витёк Митёк.

Глава1

На улице стоит высокий не складный молодой человек и свистит, глядя на открытое окно, второго этажа. В окно выглядывает заспанный парнишка.

– Что тебе?

– Выходи.

– Ладно, сейчас, погоди немного.

– Я зайду?

– Давай, − и парнишка махнул рукой, давая тем самым понять, что может заходить.

Молодой человек ловко перепрыгнул через лужу, да как-то не удачно, что одной ногою немного зачерпнул воду и, попрыгав на одной ноге до подъезда, скрылся за дверью.

– Я в студию загара и омоложения записался. Уже пять сеансов проходил. Видишь зуб выпал, − и он демонстративно открыл рот, и указал на пустое место указательным пальцем левой руки, где когда-то был зуб; а в правой руке держал кружку с чаем, сидя за столом, у своего друга дома.

– Ну и? – спросил друг.

– Что, ну и? Новый зуб растёт, вот тебе и ну и, − с достоинством и важно ответил молодой человек. – Новый выдавил старый, понял.

Парнишка отхлебнул чай и, посмотрев на своего гостя, как захохочет.

– У тебя что, ещё молочные зубы остались? Ну-у, ты и болван, – продолжал хохотать парнишка.

Гость, жуя бутерброд, сделал важный вид, показав, что ни сколько не обиделся, а даже наоборот, принял всё как похвалу.

– Это всё после процедур, понимаешь. Студия омоложения. Понял.

– Ты туда доходишься и вообще, без зубов останешься, и настолько помолодеешь, что обратно в мамку залезешь, – опять закатился от смеха парнишка.

– Не, не останусь, новые зубы вырастут, − произнёс важно гость и тоже захохотал.

В комнату вошла мама парнишки.

– Вить, а ты что в одном носке сидишь? Потерял? – обратилась она к гостю.

– Не, замочил, когда к вам шёл, – ответил молодой человек.

– И где ты только смог воду найти!? − удивлённо и чуть с иронией спросила она.

– Как где, у вас перед подъездом огромная лужа. Вот я и намочил.

– Да, свинья везде грязь найдёт, − вставил парнишка и снова засмеялся.

– Мить, так нельзя говорить, − пожурила сына, улыбаясь, мама.

– Да, про него можно, он не из обидчивых, точно – Витёк?

– Точно, Митёк, − и парни засмеялись.

– Гулять пойдёте? − спросила мама парней.

– Да, прошвырнёмся. Я сегодня поздно приду, не теряй – поставил в известность маму Митя.

– Что так? Куда собрались?

– Да у меня день рождения было в четверг, а отмечать решил сегодня, − решил поддержать разговор Витёк, допив чай и аккуратно поставив чайную чашку на блюдце.

– Поздравляю! – поздравила мама, немного неловкой интонацией, вырвавшейся из неё от неожиданной новости. А почему не сказал, − обратилась она к сыну и извиняющимся взглядом посмотрела на именинника.

– Забыл, мам. Чо ты?

– Ну как так, забыл. Подарок то хоть купил?

– Да, купил. Что пошли? – и Митёк посмотрел на гостя.

Витёк кивнул головой, и друзья пошли на улицу.