Текст книги "За Лувром рождается солнце"
Автор книги: Лео Мале
Жанр:
Крутой детектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
Я не собирался советовать ему искать работу. Только сказал:
– Устройте налет.
– Кишка тонка, – ответил он с наивной искренностью. – И именно из-за того, что я всегда робел, меня и зацепили эти старые воблы...
– Старики тоже?
– Угу.
Он с ненавистью на меня посмотрел.
– Ладно. Я мелю вздор.
– Похоже.
– Послушайте, вы должны бы взять меня к себе на работу. Это меня бы очистило.
– Невозможно. Вы трус. Сами сказали.
– Ну и что? Какое это может иметь значение? Чтобы опрашивать дворников и следить за мужиками, не нужно быть д'Артаньяном. В чем заключается, черт подери, профессия детектива? Разводы, осведомительство, посредничество... Все это не слишком опасно. Не будете же вы утверждать, что следует таскать с собой пугач...
– Иногда.
– Как телохранители Аль Капоне?
– Почему же нет?
– Вы много поставляете телохранителей?
– Время от времени.
– Значит, мне ничего не светит?
– На первый взгляд, так.
– Жаль. Но я не отчаиваюсь. Если в один прекрасный день окажется... На этом удаляюсь. Мне надо подышать свежим воздухом. Оставьте это.
Вопрос стиля, а может быть, намек. Но я не сделал и малейшей попытки заплатить по счету. Он вынул немного денег из бумажника, где я среди прочих бумажек заметил желтый листок картона, приглашение на открытие нового кабаре.
– Не ходите туда, – сказал я.
– Куда?
– На это открытие. Может быть, там будет Женевьева.
– Ну и что? Мне что, теперь запрещено показываться всюду, где она вертит задом?
– Пока что так.
– Какая наглость! А впрочем, к черту! Держите! Вот приглашение! Теперь уж точно я послушаюсь папочку.
Я взял приглашение. Он заплатил, и мы вышли. Я видел, как он вошел в другое бистро. Сам же поспешил в агентство. Элен меня ожидала.
– Наконец-то! Вот и вы! – воскликнула она. – Где же вы пропадали?
– В обществе барышни Левассер.
– Ах, ах! Дайте-ка посмотреть...
– Что именно?
– Ваши губы. Она их оглядела:
– ... Ярко-красная?
– Мы еще не на этой стадии.
– Но на верном пути?
– Вероятно.
Она сделала гримаску:
– Что поделаешь... Вы совершеннолетний. Но хватит шутить. Что пишут газеты? Не обошлось без драки?
– Об этом сообщается в газетах?
– И немало. А с тех пор, как я здесь, телефон не замолкает. Марк Кове на нем буквально повесился.
– Пусть висит. У вас есть какой-нибудь листок? Она вручила мне "Сумерки". Дело Бирикоса заняло первую страницу:
НАЛЕТ У ЧАСТНОГО СЫЩИКА
ОДИН ИЗ НАЛЕТЧИКОВ ГИБНЕТ
НА МЕСТЕ СВОИХ ПОДВИГОВ
Шапка и подзаголовки были набраны крупно, но текст жидковат. Ясно, что Марку Кове желательно заполучить более подробную информацию. Элен сгорала от такого же желания. Я рассказал ей кое-что из истории Бирикоса. Во время этого рассказа Марк Кове снова позвонил.
– Нестора Бурма еще нет, – ответила Элен в соответствии с моими указаниями.
– Буду перезванивать каждые четверть часа, – прорычал журналист. – В конце концов он мне попадется.
– Как вам угодно.
– А вам ничего неизвестно?
– Совершенно ничего.
И правда, она многого не знала. Я ввел ее в курс дела.
– Хватит шутить, – повторила она, и эти слова явились любопытным прощальным словом над могилой грека. – Приступаю к отчету. Отчет – самое подходящее слово... Значит, я вас бросаю и поступаю работать в гостиницу? Несколько иное занятие, чем секретарствовать у детектива-ударника. Этот Альбер набит деньгами. Сегодня я следила за ним до ипподрома. Сколько же он проиграл! Этого хватило бы, чтобы погасить все ваши долги.
– Так много? Интересно.
– Особенно интересным мне показалось то, что, как мне представляется, деньги появились у него недавно... Не знаю, почему вы мне поручили последить за этим типом, но это я отметила... Он ставил почти что на всех кляч и нахватал столько проигрышей, что будь наоборот, мог бы не опасаться наступления холодов. Повстречал старых приятелей, которые не скрывали изумления, что он при деньгах. Я видела, как, одному или двоим он отдавал деньги. Вероятно, старые долги.
– Превосходно. Займусь этим плотнее. Возвращайтесь в гостиницу.
– Надолго?
– Не думаю.
– Ах да. Чуть не забыла... Просадила пятьсот франков. У лошадки была кличка Нестор... как имею честь вам доложить. Не удержалась. Как, впрочем, и кляча. Пришла последней.
– На это, моя маленькая Элен, мне наплевать. Вы ведь могли следить за парнем на скачках, а сами не играть.
– Вы так считаете?
– Такова общая установка.
– Так вот... она выиграла.
– Несторы всегда выигрывают... Но это меняет дело! Пятьдесят процентов положены агентству.
Она показала мне нос и со смехом выскочила.
– Хватит шутить, – в свою очередь произнес я. Подтянув телефон, я позвонил Фару:
– Я завоевал благосклонность мадемуазель, Фару.
– Да? И что дальше?
– Ей досаждали не ваши мухи, а один жиголо, которому поднадоело мясо с душком, а захотелось попробовать свеженького. Его обаяние не оказалось достаточно сильным, и он угрожал нашей куколке, что всем расскажет, будто она убила Ларпана.
– И что дальше?
– Да ничего. Я выставил малого за дверь и теперь в наилучших отношениях с девицей. У меня сохранились добрые отношения и с малым. Он не злопамятен.
– Может, там есть чем заняться?
– Чем именно?
– Снова проверим ее алиби.
– Если у вас нет другой работы... Но если бы она была виновата, то не позвала бы на помощь. Ей было бы легче уступить вымогателю.
– Столько спятивших...
– Как вам будет угодно.
С усмешкой я бросил трубку. Что за свора кретинов, вообразивших, что Женевьева Левассер ухлопала своего возлюбленного! Но, Боже мой, что с ними стало бы, со всеми этими ребятами, если бы не малыш Нестор, что бы с ними только стало?
Когда я объявился в гостинице на улице Валуа, Альбер стоял за стойкой, спокойный, как Иоанн Креститель, и карандашом отмечал в своей скаковой газетенке вероятных участников завтрашних забегов и пятиногих телок, готовых сжевать его бабки. Как всегда, он был один. Это был спокойный, провинциальный отель, без суматохи, способной поднять пыль, от которой зеленые растения в горшках стали бы серыми. Увидев меня, парень нахмурился.
– Привет, – произнес я.
– Добрый вечер, сударь. У вас... у вас есть новости о господине Лере?
– Да.
– Хорошие?
– Да.
– Тем лучше, сударь.
– Да. Мне хотелось бы с вами поговорить.
– Давайте.
– В укромном уголке.
– А чем плохо это место?
– Нас могут здесь потревожить. Я хотел бы поговорить с вами, не беспокоясь, что нам помешают.
– Что происходит? Объясните...
– Ничего. А что, что-то должно происходить?
– Не знаю. Вы как-то странно выглядите.
– Проигрался на бегах.
– Не вы один.
– Да, но я не могу себетакого позволить.
– Так каждый. И все-таки себе позволяет.
– Оставьте при себе свою горе-философию. Так мы идем в укромное местечко?
Он поднялся, исподлобья глянул на меня, пожал плечами, вышел из-за конторки и провел в маленькую гостиную, которая в последний раз проветривалась во время приезда испанского короля Альфонса XIII.
– Начинайте. У меня мало времени.
– Я не надолго. Малыш, ты обворовал Лере, не так ли?
Он вяло отбивался:
– Что вы такое говорите...
– Я спешу.
Я схватил его за шиворот и встряхнул:
– Пойдем-ка со мной в участок... Он недалеко. Сразу за гостиницей.
– Вы так поступите, сударь?
– Постесняюсь!
– Послушайте, сударь. Дерьмо! Так меня тряхнуть! Я только что поел.
Я его отпустил:
– Выкладывай. Он сбавил тон:
– Ну, вот, я взял деньги, я взял деньги... На моем месте вы поступили бы также... Он был набит бабками... Этот мужлан, жмот, каких мало, с его жалкими чаевыми... Стыдно было видеть, что он набит монетами до такой степени... Но, Боже мой, в своей дыре он, наверное, в тузах... Чем он занимается в жизни? Он зарегистрировался как рантье...
– Меньше думай, чем он занимается, и рассказывай. Да поподробнее.
– Ах, и вы еще! А вы продувной!
– Говорю, не твое дело.
– Хорошо. Когда его сбило машиной, чемоданчик раскрылся. Среди всего хлама лежал и бумажник.
– Бумажник?
– Ну, конечно, бумажник. Он не держал деньги в кармане. Слишком их было много. Они бы не поместились. Так вот, кроме бумажника, который он носил при себе, в чемодане был еще один. Открыв его, этот бумажник... О, горе мое... В моем положении я, наверное, все могу вам сказать, да? Я немного перебрал в этой кассе. Из-за бегов. И вот залез в бумажник. И, должен сказать, очень ловко. Я им занялся, укладывая вещи, рубашки, носки, кальсоны, все барахло!
– И это все?
– Дерьмо! Что ж вам еще-то надо? А теперь звоните в кутузку. Звоните...
– Ладно, – оборвал его я.
Я заглянул на самое дно его глаз. И увидел там страх, и ничего кроме страха. Страх перед мусорами из-за того, что забрался в бумажник Лере.
– Э-э... вы еще недовольны?
Чтобы укрыть свой провал, он пытался иронизировать.
– Я не знал, что вы такой моралист. Черт подери! Ничего себе – частный сыщик! У которого находят трупы! Ну... об этом было в газетах.
Я направился к выходу из маленькой гостиной:
– Плевать я хотел на газеты и на мораль.
Он ошеломленно поглядел на меня, потом нервно захихикал. Не мог поверить, что так дешево отделался.
Изменив голос, я из телефонной кабинки бистро, расположенного на углу, напротив магазинов Лувр, связался с Элен.
– Алло, – произнесла Элен.
– Говорит Убу, – вспомнил я героя комедии Жарри. – Можете отдохнуть.
– Добились, чего хотели?
– Нет. Но все равно, оставьте слежку. Я ошибался. Возвращайтесь в свою постельку. А с завтрашнего дня – к трудовым будням агентства.
– Мой дорогой. Я заплатила за неделю вперед. И хочу ее использовать. Это в центре, и мне не надо разбирать постель.
– Как вам угодно.
Выйдя из кабины, я купил последние выпуски вечерних газет и за едой принялся их читать. Мне совсем не так уж наплевать на газеты, как я говорю. Из них я узнал, что принадлежавшая Бирикосу тачка найдена брошенной в окрестностях площади Трокадеро. Надеялись собрать урожай отпечатков пальцев. И это было все. О'кей.
Я вернулся к себе домой, чтобы принарядиться к открытию "Сверчка". И сформулировал пожелание, чтобы траур не помешал "вдове" (то есть левой руке) Ларпана почтить своим присутствием это артистическое сборище.
Я брился, когда обнаружился еще один сверчок: телефон. Пусть звонит. Наверное, жаждущий информации Марк Кове. Пока журналист мне не был нужен. Да мне и нечего было ему сообщить.
Памятуяо бумажниках Лере, я навел порядок в своем, чем обычно занимаюсь раз в два года, когда уже больше невозможно откладывать дальше эту работу по расчистке и оздоровлению. Сохранил лишь самое необходимое: документы и немного денег. Элегантный, сверхплоский бумажник. Но я себя знал: очень скоро он снова заполнится всяким хламом: проспектами, газетными вырезками, исписанными мной газетными полями и т. д. Лишние бумаги – вызовы налогового инспектора, политические и рекламные листовки, талончики уличных фотографов – я сунул в ящик. А также пару фотографий. Собственную и Элен. Шедевры, снятые на лоне природы.
В небольшом пакетике из прозрачной бумаги, где раньше должна бы находиться фотография, осталась одна пыль. Я уже собирался его выбросить, как вдруг у меня мелькнула мысль поискать бывший там ранее снимок.
Я вспомнил. Правда, вспомнил лишь после того, как на углу пакета заметил написанные карандашом и полустертые инициалы "Л. Л. " В нем ведь должна находиться фотография Луи Лере, присланная его супругой, чтобы я смог отыскать загулявшего провинциала! Что я мог сделать с этой фотографией? Назад ее не отсылал, в этом я был уверен. И в бумажнике ее не было.
У меня оставалось время, и, переодевшись к вечеринке, я решил заскочить в агентство. К тому же это было по дороге к месту гуляний. Телефон названивал и там. Я не ответил. Наверняка, все тот же Марк Кове. Вскоре моему настырному другу надоело терзать собственные уши. Тем временем я просмотрел папку Лере.
Интересовавшая меня фотография не была туда вложена или, если ее туда положили, исчезла. Неужели проникшие ко мне взломщики перессорились из-за снимка Лере? Мало вероятно. Насколько я помню, находившаяся на верхней полке папка не была потревожена. Но они могли свистнуть его из бумажника, где, вероятно, он находился со времени первого письма от госпожи Лере.
– Еще одна загадка, – сказал я телефону, который опять оживился.
Но было слишком поздно для ее выяснения. Уложив все барахло на прежнее место, я удрал, оставив телефон названивать. С ним в доме не так пусто.
Глава десятая
Сверчок и цикада
«Сверчок» открывался неподалеку от кабаре Жиля и на один вечер составил ему изрядную конкуренцию. Приглашенным нового заведения принадлежали почти все автомобили, припаркованные вдоль авеню Оперы и на прилегающих улицах. Притопав на своих двоих, под моросящим дождем, я выглядел настоящей шпаной. Единственным моим оправданием было то, что я зашел по-соседски. Какая-то личность грустно курила под убогим укрытием навеса ближней лавки, с опущенной решеткой. Когда я проходил мимо, личность оторвалась от стены и что-то буркнула. Я узнал Шасара.
– Сожалеете? – сказал я.
– О чем?
– О приглашении.
– Плевать мне на приглашение. Следил за толпой. Это меня развлекает.
– Что, много старух?
– Идите вы к черту!
– Приятель, сначала дайте мне адрес.
Он побледнел. Его лицо исказилось от гнева. Но он овладел собой, и злая улыбка искривила его рот. Он пожал плечами, поднял воротник своего плаща и ушел, пытаясь засвистать.
Войдя в кабаре и сдав вещи в гардероб, я спустился в зрительный зал, утопающий в атмосфере шелков и роскоши. Пахло хорошим табаком, изысканными винами и дорогими духами. И, пожалуй, чуточку кожей. В глубине возвышалась крошечная сцена, а публика сгрудилась вокруг крошечной танцплощадки. Только стаканы, из которых выпивали, не были крошечными. Превосходно. Мне удалось устроиться в углу, и я слушал, как подражательница Дамии пела "Осенние листья" и "Плач Джека Потрошителя" на музыку Кристианы Верже.
О, девочки, нет лучшего момента
Оставить ваше ремесло.
Коль мимо пронесло
Того бредущего по улице последнего клиента.
Да, вот мимо проходит призрак.
И на наши сердца опускается туман.
Да, это мимо проходит призрак
Потрошителя Джека. И уходит в туман.
Певица склонилась под грузом оваций и, казалось, что из-за тяжести тянувшей ее к полу слишком изобильной груди она не сможет выпрямиться. Но наконец все устроилось. Малый в смокинге занял место жертвы лондонского садиста и объявил, что теперь, дамы и господа, немножко потанцуем благодаря оркестру Паскаля Паскаля, дирижера с удвоенным именем, из двух слов и шести слогов. Музыканты захватили эстраду и принялись шуметь.
Это чередование номеров стало поводом для хитроумной игры с освещением, во время которой я взглядом разыскивал Женевьеву. Сквозь табачный дым я ее разглядел за весьма удаленным от моего столиком в компании друзей. Ее друзей. Не похоже, чтобы она бешено веселилась. Положение вдовы обязывает, по законам жанра, выставлять напоказ (смейся паяц!) все свои сокровища. Мне удалось к ней пробиться. Я встал перед ее столиком. Она подняла на меня глаза. Свои чуть зеленоватые, миндалевидные глаза. В них вспыхнули искорки, но меня она одарила грустной улыбкой:
– Ах, вы здесь? Какими судьбами?
Я ответил ей тоже улыбкой:
– Послушайте, я же парижская знаменитость.
– О! вы правы...
Извинившись перед соседями, она подошла ко мне.
– Боже мой, какой вы ужасный мужчина, – жеманно выговорила она.
Ее вечернее платье изумительно ей шло. Иначе было бы странно. Манекенщица. Она обнажила большую часть своего тела, чем несколькими часами раньше, и под черным прямым платьем вроде бы сохранила лишь немного белья. Платья без бретелек очень милы, но обманчивы. Хотя плечи, руки и весьма ощутимая часть спины обнажены, но минимальный корсаж на китовом усе, не знаю, как называется эта скрывающая грудь деталь туалета, – это чистой воды обман, для простаков. Он плотно прилегает к телу, просто прилипает к нему, и носящая такое платье женщина может наклоняться или дрыгать ногами, не опасаясь продемонстрировать больше того, что положено. Если вы спрашиваете мое мнение, – истинное мошенничество!
– Ужасный? – спросил я. – Почему?
– Просто так. Вы не пригласите меня потанцевать?
Она положила пальцы на мою руку. Ее духи оттеснили все другие запахи и щекотали мне нос.
– Извините меня, – пролепетал я. – Не умею.
– Честно?
– Честно.
– Нужно научиться.
– Это мысль. Когда будет время...
– Да...
Ее взгляд затуманился, и она вздрогнула:
– ... когда эти трупы оставят вам хоть небольшой досуг.
– А, так вы слышали? Это правда, что пишут в газетах. Так вот почему вы меня назвали ужасным? Знаете, я здесь совершенно ни при чем, в этой истории.
– Раз уж вы не танцуете, угостите меня в баре шампанским, – неожиданно произнесла она.
Бар был устроен в соседней комнате, откуда через арку дверного проема оставались видны зал и сцена. Мы заняли место с самого края.
– А я-то обратилась к вам, чтобы вы мне обеспечили спокойствие! – вздохнула Женевьева. – И считала вас спокойным человеком. А у вас в кабинете трупы находят...
– Спокойствия не существует. Например, ваша гостиница. Почтенная и известная, не так ли? И что же...
Она меня остановила:
– Да, знаю... Там жил Этьен и этот... как его... Бирикос...
– Управляющий, должно быть, в бешенстве?
– Он своих чувств не проявляет, но наверно...
– Послушайте, Женевьева... Могу я вас звать Женевьевой? Если это вам неприятно, не мстите, называя меня Нестором, во всяком случае, громко... Так можно?
Улыбкой она даровала мне свое согласие.
– Так вот, Женевьева... вините только себя одну; вы сами завели разговор на эту тему... Мне хотелось бы побеседовать с вами об этом Бирикосе.
– Не здесь, если угодно.
– Скажите мне только, вы его знали?
Вмешался посторонний и не дал ей ответить. Настырный малый, хлопнувший меня по плечу и произнесший голосом по меньшей мере 45-градусной крепости:
– Счастливчик Нестор!
Обернувшись, я увидел перед собой веселое лицо и водянистые глаза Марка Кове из "Сумерек".
– Теперь мы скрываемся от друзей, – с упреком сказал он. – На телефонные звонки не отвечаем. Мечемся там и здесь, а друзья пусть пропадают?
– Пропадают? Странный глагол в твоих устах!
– Очень остроумно.
– Извините, – сказала Женевьева. – Сейчас вернусь.
Журналист с интересом посмотрел ей вслед.
– Хороша цыпочка, – произнес он, когда она отошла.
– Вы ее спугнули.
– Она обещала вернуться. Хорошо. Очень доволен, что до вас добрался. Что это за история с Бирикосом?
– Вы что, не читаете газет?
– Я сам их выпускаю, а это не всегда легко. Скорее даже очень трудно. Ведь я чувствую, что вы не хотите ничего мне рассказать. Да?
– У вас великолепное чутье.
Он нахмурился и улыбнулся разом.
– Ладно. Я помолчу.
– Лучше вы ничего не придумаете. А то жужжите под ухом.
Пока мы болтали, я взглядом обшаривал бар и, хотя многие его уголки пропадали во мраке, разглядел в дальнем его конце Женевьеву, беседующую с пожилым и важным красавцем. Точнее, застал самый конец их разговора, потому что они уже расставались. Женевьева двинулась в сторону туалетов, а пожилого красавца я потерял из виду.
– Удаляюсь, – сказал Кове. – Попробую получить сведения в другом месте.
Появилась Женевьева. Я видел, как журналист подошел к ней, обменялся несколькими словами. Потом затерялся в толпе.
Взбираясь на соседний табурет, Женевьева спросила:
– Я не слишком долго отсутствовала?
Она выглядела уставшей, расстроенной. Если на нее так подействовала встреча с журналистом из "Сумерек"... Я отвесил ей банальный комплимент, а затем:
– ...Тот тип пытался что-то у вас разнюхать?
– Какой тип?
– Этот грубиян репортер. Мой приятель.
– Э-э... пожалуй... в любом случае я мало что ему сказала.
Она опустошила свой бокал:
– Вы остаетесь, господин Бурма?
– Не знаю.
– Я ухожу. С меня хватит этого шума. Проводите меня. Ведь можно сказать, вы мой телохранитель"
– Вы мне напомнили, что Шасар шляется неподалеку.
– Вот видите. Вы мне нужны... Она пожала плечами:
– Этот бедняга Шасар! Его, пожалуй, следует скорее пожалеть, чем осуждать.
– Вы сами хотели, чтобы я выкинул его через окно ваших апартаментов.
– Да, скверная идея!
В свою очередь пожал плечами я.
– Подождите меня наверху, – сказала она. – Я попрощаюсь с друзьями.
Я рассчитался, забрал в гардеробе свои тряпки и стал ее ждать. Вскоре она подошла, чтобы получить меховую накидку, и мы покинули "Сверчок".
Ее машина стояла на улице Пирамид, в двух шагах от кабаре. Это был небольшой элегантный кабриолет.
– Вы поведете, хорошо, господин Бурма?
Я сел за руль:
– Куда едем?
– Но... Куда вы хотели бы?
– Не знаю.
– Может к вам, мой хитрец?
– Нет, там слишком пыльно.
– Так я и думала. Шофер, отель "Трансосеан". И побыстрее. Хочу пить.
– Можно заскочить в бистро или вернуться в "Сверчок".
– Хочу дома.
– Хорошо, барышня...
– А как поступаем с машиной? – спросил я, когда остановился у входа в палаццо.
– Там есть люди, которые выполнят любую работу, – сказала она, выходя из машины. – Но, может быть... Вы далеко живете?
Я еще оставался за рулем:
– Довольно-таки.
– Хотите ее взять?
– То есть...
– Вас ждут дома?
– Несомненно.
– Вы не уверены?
– Да нет, уверен. Ждут.
– Кто же?
– Счета.
Она нервно рассмеялась.
– Вы бесценны.
– Увы!
Я вышел из машины и хлопнул дверцей. Кабриолет был очень симпатичен.
– Вам бы не следовало заставлять меня разговаривать. Теперь и меня мучит жажда. Я... я могу вас проводить?
Не отвечая, она глянула на меня, а потом повернулась и пошла, я же пустился по следу ее духов. Проходя мимо консьержа, она приказала, чтобы метрдотель принес в ее апартаменты все необходимое для утоления жажды. Войдя к себе, она сбросила свою меховую накидку на стул и упала на кушетку.
– Я без ног, – сказала она. – Простите меня, господин Бурма, но я попрошу вас не задерживаться слишком долго... Но снимите же плащ... здесь душно.
Я положил плащ и шляпу на меховую накидку.
– Сигарету?
Взяв сигареты с картонным мундштуком, я раскурил их для нас обоих.
– Вы были знакомы с этим Бирикосом? – спросил я.
Не везло мне с этим вопросом. Едва я его задал, как в дверь постучали. Полусонный лакей доставил выпивку. Когда он отправился обратно в постель, я сказал:
– Вы были знакомы с этим Бирикосом?
Она посмотрела на меня поверх бокала:
– Вы настоящий детектив, правда? Работаете без передышки. Сразу же вопросы. Наверное, у вас увлекательнейшее ремесло, раз вы им занимаетесь стаким напором? Надо, чтобы как-нибудь вы мне рассказали о ваших расследованиях.
– Не удовлетворяю порочных наклонностей.
– Это не порочные наклонности.
– Нет, порочные. Что за интерес к чужим драмам? Вам недостаточно драмы, в которой вы сами одно из действующих лиц?
– Благодарю вас, – с обидой заметила она. – Я заслужила этот урок.
– Вы на меня сердитесь?
– Нет. Просто, я дура.
– Вы очаровательны. И я вам расскажу истории про разбойников, но в другой раз. Сегодня это займет слишком много времени, и его не хватит, чтобы вы ответили мне на вопрос, знали ли вы Бирикоса?
– Вы чудовищный человек.
– Чудовищный и ужасный.
– Смейтесь-смейтесь надо мной. Нет, я не была с ним знакома. Я знала, что он проживает здесь. И это все. Наверное, я сталкивалась с ним в коридоре и он здоровался со мной, как и все... Она вздохнула. – Вот и все. А теперь, господин Бурма, – добавила она неожиданно насмешливым тоном, – не позволите ли и мне задать вам один вопрос? Вы спрашивали меня, не знала ли я Бирикоса, потому что он остановился в том же отеле, что и я. Немного похоже, как если бы вы спрашивали у жителя Рамбуйе, не знаком ли он с президентом Республики, чья загородная резиденция там находится? Разве не так?
– Это и есть ваш вопрос?
– Нет. Вопрос мой таков: знали ли вы Бирикоса и что он делал у вас в конторе? Ведь, в конце-то концов, не в моей спальне обнаружили его... э-э... мертвым?
– Я не был знаком с Бирикосом и не представляю, почему он взломал двери моего агентства. Не знаю и того, почему он умер. Но у меня есть все основания считать, что он знал вашего любовника.
– В этом случае ничем не могу быть вам полезна! – сухо возразила она. – Никогда не занималась делами Этьена и не представляла себе их характера. Полиция в курсе.
– Что вы за человек! – запротестовал я. – Мы так уютно устроились. А вы – о полиции! Это же неуместно.
– Вы правы. Поговорим о другом. Я взглянул на часы:
– Уже поздно.
– Вам ведь некуда торопиться. Возьмете мою машину. Тем временем допейте вашу рюмку...
Я допил, и она налила мне снова.
Она встала, подошла к проигрывателю и поставила долгоиграющую пластинку. По комнате разнеслась томная и воздушная, как алиби, танцевальная мелодия.
С рюмкой в руке она свернулась калачиком на кушетке, ножкой отбивая такт.
– Не могу себе представить, чтобы такой мужчина, как вы, не умел танцевать, – заметила она. – Это выше моего понимания.
Схватив рюмку, я выпил ее до дна:
– Учатся танцевать в шестнадцать-семнадцать лет. А в том возрасте у меня были иные заботы.
Сняв левый ботинок, она принялась поглаживать ступню, потом щиколотку:
– То есть?
– Допустим, я воровал с лотков, чтобы поесть.
– Боже мой! Нестор Бурма, защитник законности, воровал с лотков!
Она откинула назад голову и звонко рассмеялась.
– Я не защитник законности, – сказал я. – И вообще законы плохо скроены. Я выкручиваюсь, и только.
Она поднялась и, ковыляя из-за скинутого ботинка, подошла ко мне:
– Вы становитесь желчны. Выпейте. Это вас смягчит. Когда я брал рюмку, которую она мне протянула, наши пальцы соприкоснулись. Музыка разносилась по-прежнему.
– А сейчас я вас научу танцевать! – воскликнула она, развеселившись, словно маленькая девочка, и надев туфельку на высоком каблуке. – Нельзя пренебречь такой красивой мелодией.
– Обуйте лучше сапоги, – пошутил я. – Иначе я вам все пальцы отдавлю.
– Рискну.
Она меня обняла, и мы сделали несколько неловких шагов. Не слишком удачно. Голова моя кружилась. Ее духи в дополнение к тому, что я выпил, окончательно меня опьянили. Я чувствовал, как в груди беспорядочно стучит сердце. Я остановил ее, обнял за обнаженные плечи и сжал так, что она едва не задохнулась.
– Господин Бурма, – с упреком прошептала она.
– Перестань называть меня господином, – произнес я хриплым голосом.
– Лучше перестань мучить женщину. Мне больно.
Я не ответил.
Еще сильнее прижал ее к себе, еще плотнее придавил к себе, губами впившись в отдающие малиной губы. Она не ответила на мой поцелуй. Я почувствовал, как она напряглась, словно от отвращения.
И я ее отпустил.
– Извините меня, – сказал я. – Вы сами виноваты. Она проковыляла к кушетке и, рыдая с закрытым ладонями лицом, рухнула на нее. Молча глядел я на нее, а затем забрал плащ, надел его и взял шляпу:
– Спокойной ночи, – сказал я. – Спокойной ночи... Женевьева.
Она подняла ко мне залитое слезами лицо, вытерла кончик носа неизвестно где выловленным платочком и бросила на меня испуганный взгляд.
Догнала она меня у самой двери. На этот раз она обхватила меня своими надушенными руками и если только что не ответила на мой поцелуй, то сейчас наградила им сама, причем стоившим многих. Нежная, навязчивая, подсказывающая музыка продолжала разноситься по комнате. Мне казалось, что я прижимаю к своему дрожащему телу целую подшивку журнала "Вог".
Проснулся я с легкой головной болью. Я лежал в незнакомой мне постели. Свою-то я знаю. Там и здесь горбы. У этой их не было совершенно. Через щели в плохо задвинутых гардинах в надушенную чужую комнату едва проникал свет тусклого дня. Рядом с собой я почувствовал вытянувшееся горячее тело. Я повернулся... Женевьева... Она что-то тихо пробормотала и, не просыпаясь, слегка пошевельнулась. Ну что же, свершилось. Они выиграли, все эти прорицатели! Фару, Шасар и другие. Фару! В одном он все-таки ошибался, этот Флоримон. Тридцать лет, уверял он. Может быть. Но среди них были и такие, которые сошли бы за два. Она оставалась прекрасной, но без помощи притираний или искусного освещения лицо показывало... ее истинное лицо. Да и грудь многое утратила из своей горделивости. Я обругал себя. Откуда этот критический взгляд в подобных обстоятельствах? Ах да. Г-н Нестор Бурма, сыщик. Какая все же он будет скотина, если не собьется с этого пути.
Я вылез из постели, одел костюм и прошел в маленькую гостиную. Зажег свет и в зеркале увидел собственное отражение. Г-н Нестор Бурма, сыщик. Да. Бесшумно, методично и осторожно я принялся всюду шарить. Я осмотрел все – гостиную, комнату, ванную, шкаф, одежду. Я не знал точно, что ищу, да, к тому же, и не нашел ничего, но свою грязную работу довел до конца. И если это могло меня утешить, не был первым. По некоторым, едва заметным, да и то заметным только наметанному глазу признакам я обнаружил, что здесь уже недавно прошлись. Может быть, кто-то из сыска. А может быть, другие особы. Я был в гостиной, когда услышал, что меня подзывает Женевьева. Я подошел к ней.
– Не желает ли мадемуазель, чтобы я раздвинул занавеси и приблизил к ней сад Тюильри?
– Боже мой, – проворковала она. – Сколько поэзии... для детектива. Нет, мой любимый. Не прикасайся к занавесям. Утром я так ужасно выгляжу!
Она это сказала не для того, чтобы показаться интересной. Похоже, ее это действительно мучило.
Я прошел в гостиную. Раздвинув гардины, открыл окна и рискнул выйти на балкон. Воздух был ледяным. Желтоватый туман застилал Париж. Но он скоро рассеется. За Лувром рождалось солнце.