Текст книги "За Лувром рождается солнце"
Автор книги: Лео Мале
Жанр:
Крутой детектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Глава шестая
Заговаривание зубов по-гречески
В кабинете меня ожидал славный сюрприз. Кого же я вижу усевшимся в кресло для клиентов, кто, бросив в шляпу пару перчаток из пекари и положив шляпу себе на колени, уставился серыми глазами на столь приятный для созерцания профиль Элен Шатлен, упоенно печатавшей на машинке?
Мой утренний преследователь.
При моем появлении он встал и церемонно поклонился.
– Здравствуйте, господин Нестор Бурма, – сказал он. Его голос не был неприятен. Даже, я бы сказал, чуточку певуч, и неуловимый акцент временами едва заметно, как след бабочки, ощущался в некоторых словах.
Я ответил на его приветствие и сразу же перешел в наступление:
– Думаю, мы уже виделись, сударь... э-э... ваше имя, сударь?
Элен прекратила терзать машинку и, бросив взгляд на лежавший перед ней листок бумаги, сказала прежде, чем посетитель успел открыть рот:
– Кирикос.
– Би, барышня, – поправил тот, вежливо улыбаясь. – Бирикос. Никола Бирикос.
– Какая разница! – воскликнула Элен. Очевидно, моей секретарше не пришелся по душе курча-воволосый, с тяжелым подбородком и тонкими усиками над узкими губами г-н Бибикокорикос.
– Если вам угодно, – смирился грек.
Ему, наверное, разъяснили, что спорить с молоденькими парижанками не галантно.
– Итак, господин Бирикос, как я говорил, мы уже с вами встречались.
– Очень возможно.
– Сегодня утром вы считали мух в холле гостиницы "Трансосеан".
– Действительно, я остановился в этой гостинице. Но в это время года в Париже нет мух.
– Это всего лишь образное выражение.
– Так вот оно что! – воскликнула Элен, сообразив, что мы имеем дело с моим преследователем.
Она этого не высказала, но взгляд ее говорил достаточно ясно: "А он тертый калач, этот браток!", явно забыв, что греки предпочитают лепешки.
– ... И насмотревшись мух, – добавил я, – вы стали таким же назойливым, как и они.
Он улыбнулся. Чистый мед. И поклонился. Похоже, у него гибкая поясница.
– Второй ваш образ мне понятен. Иными словами, вы утверждаете, что я следил за вами.
– Совершенно верно.
– Не скажу, что пришел специально затем, чтобы извиниться, сударь, но почти что...
– К делу, – сказал я. – Что вам от меня нужно?
Он заколебался, потом произнес:
– Ничего. Я просто зашел извиниться за свое неприличное поведение этим утром. Да, в конце концов, ничто вас не обязывает удовлетворять мое глупое любопытство. Мне лучше извиниться и уйти. И так с моей стороны крайне невежливо досаждать вам таким образом.
Я задержал его.
– Останьтесь, – сказал я. – Помимо всех других соображений мне бы очень хотелось узнать, почему вы за мной наблюдали.
Он огляделся:
– В ногах правды нет. Не могли бы мы где-нибудь присесть, чтобы поговорить спокойно?
– Пойдемте, – сказал я.
Я провел его в свой личный кабинет и указал на стул.
Он уселся, спросил разрешения угостить меня турецкой сигаретой, даровал одну себе и предложил прикурить от зажигалки, как мне показалось, из литого золота.
Когда со всеми этими светскими штучками было покончено, он заявил:
– Сударь, Париж – удивительный город...
Это звучало, как речь, адресованная председателю муниципального совета. Я не был председателем муниципального совета, но поддакнул. Это никого не компрометировало, включая сам Париж.
– ...В нем происходят события...
Он подыскивал слово.
– ...удивительные, – подсказал я.
– Именно. Мне не хотелось бы повторяться. Сегодня утром, как почти все эти дни, я скучал в холле гостиницы "Трансосеан". Однако накануне мы развлекались и, казалось бы, что-то должно было остаться в настроении...
Правда, развлечение могло быть не по вкусу дирекции отеля, но мне-то какое дело?.. Короче говоря, мы узнали, что один из постояльцев гостиницы... человек, с которым я, кстати сказать, был слегка знаком, ибо мы здоровались при случайных встречах в коридоре или лифте... господин Этьен Ларпан...
– ...был убит?
– Да. Уже само по себе довольно необычайное происшествие, не так ли?
Я сделал гримасу:
– Знаете ли... Мне оно кажется весьма заурядным.
– Вам – может быть. Вы детектив. Не я... Потом мы узнаём, что этот господин Ларпан был... как вам это сказать?
– В сложных отношениях с законом?
– Да. Все это страшно увлекательно.
– И что дальше?
– Гм...
Он выглядел растерявшимся:
– Я вам докучаю, сударь?
– Совсем нет, продолжайте.
Он пробежался пальцами по полям своей шляпы. Его пальцы были полноваты, что не вязалось с его худощавым лицом.
– Да, да, – произнес он. – Я чувствую, что вам докучаю. Ну... буду покороче...
И он закатил целую речь:
– Я почувствовал интерес к господину Ларпану. Вы ведь можете понять, что мне было скучно? Очень скучно. И я докучал другим. Но... буду короче. Я был в холле, когда услышал, – о, совершенно невольно! – как вы спрашивали, у себя ли Женевьева Левассер. А я знаю, что Левассер...
Он ухмыльнулся. Ухмылкой сплетника. И продолжил:
– ... была любовницей Ларпана. И я сказал себе: смотри в оба: этот человек имеет касательство к Ларпану. Я имею в виду ваше посещение. Что и говорить, меня это заинтриговало и я принялся за вами следить, господин Бурма, Сам не знаю, зачем. Наверно, ради игры. Когда же я убедился, что вы частный сыщик, я чуть не запрыгал от радости. Это превзошло все мои ожидания. Мне не могла не нравиться эта таинственная атмосфера, если вы представляете, что я хочу сказать. Но позже я призадумался и понял, что мое поведение было неправильным, нетактичным в конце концов, и моим долгом, как светского человека, было извиниться перед вами. Я чувствовал, что вы заметили мои уловки и наверняка подумали обо мне Бог весть что. При вашей профессии это естественно... Извольте же, очень вас прошу, господин Нестор Бурма, принять мои глубочайшие извинения.
Он сделал вид, что встает.
– Минуточку, – произнес я.
– Да?
– Вы говорили о глупом любопытстве, которое я мог бы успокоить.
– Мне бы не хотелось злоупотреблять...
– Не стесняйтесь.
– Ну так вот. Глупость – подходящее слово. Я глупо счел, что вы, зная господина Ларпана...
– Я не знал господина Ларпана, – сказал я.
– Вы меня удивляете.
– И тем не менее это так. Он покачал головой:
– Не верю. Ничего не могу утверждать твердо, но мне кажется, что однажды Ларпан...
– Однажды?
– ...назвал ваше имя. Оно довольно характерно, необычно... Конечно, я не могу утверждать твердо... Тем более, что вы утверждаете прямо противоположное...
Я промолчал. Он продолжал:
– ...Итак, я говорил, что глупо подумал: раз вы знакомы с господином Ларпаном... Но если вы его не знали, это совершенно меняет дело.
– Действуйте, как если бы я его знал.
– Ну...
Его глаза загорелись:
– Я подумал, что вы сможете предоставить мне об этом любопытном субъекте подробности, сведения, которые было бы напрасно искать в газетах.
– И с какой целью вы собираете эти сведения?
– Только ради развлечения. О, я понимаю. Сознаю свою глупость...
– Я не в состоянии предоставить вам эти сведения.
– Сознаю свою глупость, – повторил он. – Я слишком порывист, идиотски порывист. Сначала я слежу за вами. Затем обращаюсь к вам с просьбой выдать профессиональную тайну...
– Речь не идет о профессиональной тайне. Я не могу предоставить вам сведений о Ларпане потому, что ими не обладаю. И ими не обладаю потому, что не был с ним знаком... И предполагаю, если из нас двоих кто-то и знал его, так это вы.
Он заколебался. Затем сказал:
– Хорошо... Я был с ним знаком... мало. Признаюсь.
– Вы сообщили об этом в полицию?
– Нет. Вряд ли это помогло бы их следствию, а я не стремлюсь...
Он подчёркивал каждое слово:
– ... к тому, чтобы стало известно, что я мог посещать даже случайно, из соображений добрососедства, человека, которого есть все основания отнести к разряду гангстеров... Я добропорядочен, сударь. Глупо романтичен, но добропорядочен. Меня зовут...
– Кокорикос.
– Бирикос. Никола Бирикос. Вот моя карточка. Может, у нас еще будет случай встретиться.
Несколько возбужденный, он порылся в бумажнике и извлек оттуда картон, который протянул мне. Сложив бумажник, неожиданно заметил:
– ...В Афинах у меня процветающее дело. Почти все время я провожу во Франции, но в Афинах у меня бизнес. Успех в делах может пострадать от скандала, даже если тот разразится за сотни километров от Афин. Я не сообщил полиции, что немного знаком с Ларпаном, и не скажу ей этого. Если вы сочтете своим долгом донести на меня, я все буду отрицать. И вы ничего не докажете. Но, надеюсь, не донесете.
– Я ничего ей не сообщу, – сказал я, – Не вижу к тому причин. Однако, раз уж вы ищете развлечений...
– Есть развлечения и развлечения.
Я вертел между пальцев его визитную карточку:
– Вы любите романтику и вы сейчас ее получите, – сказал я.
Он с интересом наблюдал за моими движениями. Я снял трубку и набрал номер отеля "Траксосеан":
– Алло, господина Никола Бирикоса, пожалуйста.
– Сударь, его у себя нет.
Я задал два-три ловких вопроса, чтобы удостовериться, является ли Бирикос из гостиницы "Трансосеан" тем же, что находится передо мной.
– Извините за эту проверку, – сказал я, опуская трубку.
– Не стоит об этом говорить, – ответил грек.
– В любом случае, вы не прячетесь, – заметил я.
Он поднял брови:
– Почему бы я стал прятаться?
– Не знаю.
Он принял выражение непонятного человека:
– Я увлекаюсь романтикой. Глупый и безобидный поклонник романтичного. По отношению к вам я допустил неловкость. И снова прошу прощения, но...
Он встал:
– Вы знаете мое имя и мой адрес. Если вдруг...
– Не слишком на это рассчитывайте, – сказал я. И поднялся в свою очередь: – Кстати, вы случайно не коллекционер?
– Коллекционер? Нет. Вам знакомы коллекционеры? Разве я похож на коллекционера?
– Не знаю. Может быть, еще встретимся, господин Бирикос.
– Очень хотел бы – сказал он.
Я проводил его до двери кабинета, а Элен, приняв его из моих рук, выпроводила на лестничную площадку. Я вернулся в кабинет. Под креслом лежал, видимо, выпавший из бумажника странного иностранца клочок бумаги. Я его подобрал. В этот момент забренчал дверной колокольчик. Я быстро сунул бумажку в карман и обернулся, чуть не налетев на г-на Бирикоса, который неожиданно вернулся:
– Извините меня, – произнес он. – Я не забыл у вас перчатки?
Он обвел комнату взглядом, острым взглядом. Я также. Перчаток видно не было. Он воскликнул:
– О, наверное, причиной моей рассеянности – моя неудача у вас! Я же... я их сунул в карман!
Помахав перчатками, он натянул их на руки. Так он их больше не потеряет. С обычной церемонностью он попрощался с нами. И на этот раз исчез окончательно.
Я подошел к окну, распахнул и выглянул наружу.
Г-н Никола Бирикос замер на тротуаре и, не обращая внимания на толкавших его торопыг-прохожих, сняв перчатки (снова) с озабоченным, весьма озабоченным видом обшаривал себя. Из недр плаща извлек бумажник, внимательно изучил его содержание, уложил на место и снова обшарил себя. Но наконец, недовольный и мрачный, прекратил поиски.
– Что с ним? – спросила Элен. – Опять потерял перчатки?
– Нет, скорее, этот клочок.
Я вынул из кармана найденную под креслом, где сидел грек, бумажку. Ничего особенного, качество самое заурядное. Разорванная бумажка. На ней набросано слово: «Межисри».
– Что это такое? – спросила Элен.
– Обрывок адреса. Несомненно, набережная Межисри. Как ни хорошо знают Париж эти иностранцы, им все равно иной раз требуются такие узелки на память. Похоже, он дорожил им, правда?
– Пожалуй...
Элен скорчила рожицу:
– Он не похож на завсегдатая литературного салона госпожи Софи Стамба.
Ныне покойная, г-жа Софи Стамба была хозяйкой одного из последних парижских литературных салонов в своей квартире по набережной Межисри. В течение многих лет именно у нее происходило присуждение Народнической премии.
Моей секретарше хорошо знаком светский Париж.
– Кто знает? Разве я выгляжу вором?
– То есть...
– Да. Одолжи мне тысчонку, и я готов на нее поспорить: этот Бикини-роз принимает меня за сообщника Ларпана...
– В вашей репутации только этого не хватало.
– Теперь хватает... Говоря о пари, есть азартный посетитель бегов, за которым следует проследить... Вы этим займетесь. Он служащий в «Провинциальном отеле» по улице Валуа. Его зовут Альбер. Он там живет, кормится, обстирывается. И никуда не выходит, за исключением ипподрома. Нарядитесь недотрогой, обоснуйтесь там и не отставайте ни на шаг от этой ипподромной клячи. Что-то в его поведении нечисто. Попытайтесь разведать, чем он дышит.
– Улица Валуа? Не там ли останавливался Луи Лере при ежегодных наездах в Париж?
– Именно там.
Элен ничего не сказала. Раскрыв шкаф, она извлекла оттуда чемодан самого расхожего вида, достойного спутника в поездках добропорядочной девушки.
– А еще говорили, что это был спокойный клиент, – понимающе заметила она.
– Спокойный! – словно эхо, хмыкнул я, уставившись в потолок.
Наступила ночь, а вместе с ней – холод. Погода по сезону. Ничего не скажешь. На улице Пти-Шан было тихо, как на кладбище.
– Спокойный! – в полный голос повторил я в тиши моего кабинета.
Я остался один в комнате, и неожиданно она показалась мне огромной. Включенный электрический обогреватель обдавал мои ноги теплом. Модель была старой. Его покрасневшие проволочки в этом мраке словно насторожились. На камине часы меланхолично обрубали время. Из-под большого абажура лампа отбрасывала круг света на непорочно чистый бювар, на котором мои руки играли с визитной карточкой и клочком разорванной бумажки. С трубкой в зубах я размышлял. Двумя этажами ниже прошел разносчик газет, криками стараясь привлечь внимание к своему товару: "Сумерки", последнее... Вечерний выпуск "Сумерек"! Он или прошел дальше, или заскочил подкрепиться в бар на углу. И снова тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов да бульканьем моей трубки. Надо бы ее прочистить. Внезапно у перекрестка едва не сцепились две машины. Визг тормозов ударил по нервам страшнее зубной боли. Через закрытые ставни окна до меня донеслись взрывы раздраженной перебранки.
И снова на улице Пти-Шан установилась тишь, как на кладбище.
Зазвонил телефон.
Я снял трубку:
– Да?
– Это Элен.
– Все нормально?
– Да.
Я положил трубку... Повезло, что у них, на улице Валуа, оказалась свободная комната. Вспомнил об Альбере. Забавный малый... Прерывая мои размышления, снова зазвонил телефон.
– Алло!
– Говорит Ребуль.
– Бурма у телефона. Что нового?
– Ничего. Никаких посещений. Состояние удовлетворительное. Через несколько дней, наверное, сможет выписаться.
– Значит, ничего серьезного?
– Больше испуга, чем царапин.
– Тем лучше.
– Отправил письмо жене, чтобы ее успокоить.
– Он всегда был хорошим мужем.
– Но писал не сам, а попросил соседа по палате написать за него.
– Болит рука?
– Да.
– Очень хорошо.
– Нужно мне здесь проводить ночь? Или нет? У меня теперь есть в больнице свои входы и выходы, я устроил.
– Это еще может нам пригодиться, когда подцепим пулю.
– Точно. Об этом я не подумал. Хорошо. Так что мне делать?
– Как обычно, старайся.
Я положил трубку. Но через несколько секунд снова поднял ее и набрал номер.
– Гостиница "Трансосеан", – произнес надтреснутый голос человека в накрахмаленном воротничке или же прокрахмаленный голос типа в мятом воротничке (разницы не было).
– Мадемуазель Левассер, будьте добры.
– Сударь, она не у себя. Вы хотите что-либо ей передать?
– Нет. А господин Бирикос? Господин Никола Бирикос? Нет, я не буду с ним говорить. Мне надо только узнать, на месте ли он.
– Нет, сударь. Господин Бирикос отсутствует.
Я положил трубку. Подсунув визитку и бумажный обрывок под кожаный угол бювара, я поднялся. Набив прочищенную трубку, накинул на плечи свой плащ и вышел осмотреться в холодную и темную ночь, нет ли там чего для Нестора.
Нашлось.
Удар резиновой палкой.
Глава седьмая
Парижская жизнь
Неровный булыжник врезался мне в тело.
Мои израненные пальцы ощупывали камни, непонятно, с какой целью, пытаясь за них ухватиться. Для чего мне были нужны эти булыжники? Я не собирался выстроить баррикаду. Баррикады сооружают летом. Приходите посмотреть, как умирают за двадцать пять франков в день. За какую сумму умру я? Три миллиона – заманчивая сумма... если я ее положу в карман. Но если и положу, деньги уйдут на лечение. Булыжники были липки от сырости, и я скользил на них. Много бы я отдал, только не три миллиона, чтобы подняться. Ничего!
Я полз.
Меня здорово стукнули по башке. Пожалуй, дважды. А может, и трижды. Столько же, сколько миллионов. Первый...
Я полз.
Камни были острыми, мокрыми и холодными. Неподалеку текла вода. Тихо. Коварно. Вокруг все было погружено во мрак. Там, у черта на рогах, венчая темную, более темную, чем ночь, массу, которая мне показалась мостом, мигали огоньки, но вокруг меня царила абсолютная чернота.
Я полз.
Вода текла быстрее и ближе, или же слух начал подводить меня. Что-то гнусное, мерзко пахнущее, какой-то отвратительный комок находился почти у самой моей щеки.
– Дальше не надо, приятель, – прокартавил испитой голос.
Мои окоченевшие пальцы сжались вокруг комка. Это была ступня. Выше – нога, еще выше – туловище, а надо всем этим – голос.
– Ты хочешь нырнуть в Сену, малыш?
– Не знаю, – с трудом выговорил я.
– Сердечные страдания?
– Не знаю.
– Пойду отнесу тебя, где укрыться. Я тебе спас жизнь, разве нет? Ты не забудешь меня? Без меня ты бы нырнул в это болото. Это говорю тебе я, Бебер.
– Бебер? Игрок?..
– Давние дела... Скачки для меня за красным светом. Только не говори об этом с Дюсешь.
Он наклонился надо мной, обдав столь густым перегаром, что мне едва не вывернуло желудок. Подхватив подмышки, он затащил меня под мост.
– К тебе посетитель, Дюсешь. Светский человек. Тип из высшего общества. Выпал из тачки или выброшен на ходу...
– Ударили дубинкой, – с трудом выговорил я.
– Может быть, и то и другое, – произнес босяк. – Возможно, ты и схлопотал удар дубинкой, но я своими глазами видел тачку и видел, как тебя оттуда вышвыривали.
– Ночное нападение, – произнес хриплый, надломленный в тысяче мест голос, лишившийся возраста и почти лишенный пола. – Из-за него у нас будет куча неприятностей.
– Нет, нет, – взмолился я. – Со мной не будет хлопот. Не будет неприятностей.
Неприятности были исключительным призванием Нестора Бурма. Я ревниво их оберегал. И не собирался ни с кем ими делиться.
– Он мой кореш, – произнес босяк. – Я ему спас жизнь. Он этого не забудет. Даст мне вознаграждение.
Я почувствовал, как он принялся меня обшаривать. Пускай. Сегодня ночью он не будет первым. Пожалуй, третьим, если в моем разбитом котелке еще осталось место для воспоминаний.
Началось у торговца птицами. В тот момент я, впрочем, не знал, что дело происходило у торговца птицами. Богатая мысль меня осенила пойти проветриться на набережную Межисри. Там я схлопотал первый удар дубинкой. Я бы лучше сделал, если в зашел в кафе. Прохожие на набережных были редки и все-таки на одного их оказалось слишком много: на того, кто меня оглушил у улицы Бертена Пуаре (я припоминал место; хоть что-то!). Когда чуть (или много) позднее я пришел в себя, то еще недоумевал, как же влип в подобную историю... Конечно, других забот у меня тогда не было... Тем временем, несмотря на мое полуобморочное состояние, мне показалось, что кто-то обшаривает мои карманы...
– Что ты там вытворяешь? – спросила босячка.
– Может, у него есть адрес, кого предупредить при несчастном случае? – ответил мужской голос.
– Не дури, Бебер. Ты же не умеешь читать. Смотри, ничего не свистни у парня...
Я потянулся. Как приятно было вытянуться. Даже если и побаливало местами и не слишком гостеприимным было место под мостом, который защищал от дождя, но не от сквозняков. Придя в себя первый раз, я обнаружил, что у меня связаны руки и ноги, а избавиться от веревок было бы столь же трудно, как получить отсрочку у моего сборщика налогов. Да я и не пытался (со сборщиком налогов я пробовал). Находился я в странном месте. Темном, живущем непонятной жизнью, полном странных движений. Там было не жарко и приятно пахло отрубями, кукурузой и тому подобными злаками. Не знаю, почему, мне захотелось свистнуть, и тогда я обнаружил, что и рот мне заткнули. И, похоже, глаза мои тоже были завязаны. Я повернулся на другой бок, что-то толкнув и вызвав оглушительное (или показавшееся мне оглушительным) хлопанье крыльев. Затем тишину нарушила своей сердитой руладой канарейка, проворковал вяхирь. Я был у торговца птицами и сам стал птичкой, глупым пижоном, заключенным, как и все здесь, в клетку.
– Дай ему красненького и отправь, – посоветовала босячка.
– Он мой кореш, – возразил бродяга. Он чиркнул спичкой.
Никто не явился на шум, вызванный потревоженными во сне птицами. Лишь много позднее возник тип, которого из-за повязки на глазах я не видел, но почувствовал – тип нервный, взвинченный. И он запустил руки в мои карманы, поднял меня и... А затем, больше ничего... Это был второй удар дубинкой за вечер. Выброшенный, по словам босяка, из машины, я оказался на берегу, развязанный, и полз к реке с риском в нее нырнуть. Словно мне все приснилось. Это ни с чем не вязалось. На меня напали, ударили дубинкой, связали, оставили одного среди птиц, потом снова выпустили. Меня не допрашивали, нет. Должно быть, все-таки, приснилось. И, наверное, сон еще продолжался. Это ни с чем не вязалось. Разве что у меня свистнули бумажник. Но, Боже мой, столько хлопот из-за бумажника! И мой бумажник...
Пронизывающий ветер загасил первую спичку. Чиркнули второй. Желтый язычок огонька не гас. Наверное, зажгли свечу. Сквозь туман я увидел, что босяк размахивает моим бумажником, протягивая его своей приятельнице, такой же оборванной, как и он:
– Держи, Дюсешь, раз уж ты умеешь читать...
– Он сыщик, – сказала бродяжка после короткого молчания. – Говорила я тебе, что будут у нас неприятности...
– Сыщик или нет, он мой кореш. Я его спас. Он этого не забудет. А если и сыщик? Он нам поможет...
– Это не настоящий сыщик. Это частный детектив. Ты знаешь, Бебер, что это такое?
– Нет. Он сыщик или не сыщик?
– Он сыщик, но не сыщик.
– О, дерьмо! Верни-ка мне его кошелек. Положу в его карман.
– Я знаю этого парня, – сказала Дюсешь изменившимся голосом. – И его и его подружку...
Босяк возвышался надо мной. Он нагнулся с бумажником в руке:
– Мы ничего не забрали, приятель. Мы не воры. Но ты не забудешь об услуге, да?
Он засунул бумажник мне в карман. Свет погас. Я услышал позвякивание бутылок, затем бульканье и выразительное прищелкивание языком.
– Эй, Дюсешь, – запротестовал бродяга. – Такой поздний час, а ты как в бочку вливаешь!
Она выругалась:
– Согревает.
– Я хочу дать ему глотнуть.
– Ему я сама дам, – пробормотала женщина. Я почувствовал ее приближение: – Посвети мне, Альбер. Хочу увидеть физию нашего гостя.
Он чиркнул спичкой.
– Отхлебните, – сказала она. – Дерьмо, но на другое нет денег. Когда-то у меня были полные погреба...
Я слабо оттолкнул бутылку. Я отнюдь не брезгую красным вином, но сейчас, право, не чувствовал себя в состоянии его перенести.
Словно угадав мои мысли, она сказала:
– Это не бормотуха.
– Не бормотуха? – икнул босяк. От удивления он уронил спичку. – А что же это такое?
– Ром.
– Ах! У сударыни есть скромные запасы?
– Да, сударь.
– Дай взглянуть на этикетку.
– Этикетки нет и не балуйся со свечой. Нас еще заметят... Выпей, любовь моя – добавила она.
Последнее предложение адресовалось мне. Я сделал глоток рома. Мне полегчало.
– Лучше стало?
– Да.
– Сто монет.
– Хорошо.
– Ты заплатишь, когда выкрутишься.
– Хорошо. Босяк пробурчал:
– И с меня сто монет?
– Держи бутылку, – сказала старуха.
– Хорош ром! – кашлянув, произнес он.
– Дрянь, – произнес второй голос.
Какая-то тряпка была наброшена мне на ноги. Я по-прежнему лежал вытянувшись. Или под этим мостом было не так холодно, как мне показалось вначале, или ром начинал действовать. Постепенно ко мне возвращались силы. Как только почувствую себя лучше, рвану в агентство, вытяну ноги на чистой постели и поухаживаю за своей физиономией. Двое босяков, прижавшиеся друг к другу рядом со мной, тихо переговаривались, время от времени прикладываясь к бутылке.
– Я знаю этого мужика, – шептала бродяжка. – Или он очень на того смахивает. На того, кого знала, еще будучи богатой...
– Когда ты была Дюсешь, – проскрипел ее спутник.
– Когда была Орельенной д'Арнеталь...
– Ты нам лапшу не вешай. Какая ты д'Арнеталь, ты из Трущобвиля.
– Остолоп. Эмильена тогда царила в Алансоне. До меня. Я воцарилась только в 1925...
– Воцарилась!
– Да, господин огрызок! Именно так и говорят. И я никак не могла быть уроженкой Трущобвиля...
– Там были бы недовольны.
– Я звалась д'Арнеталь... Их было двое, и они хотели переспать со мной. Вдвоем, ну, почти... С ума можно было сойти...
– Всего двое? Я считал, что ты покоряла их всех, этих толстосумов.
– Остолоп, – повторила она. – Тебе не понять. Никогда не слышал об Орельенне д'Арнеталь?
– Бог ты мой, конечно, слышал. С тех пор, как я тебя знаю, Дюсешь, ты мне все уши прожужжала этой историей.
– А раньше?
– Ох! Слышал и раньше. Была такая кокотка. Царица Парижа.
– Да, мой дурачок. У меня были авто, лакеи, особняк на авеню Булонского леса и загородный дом... И не так уж давно, в 1925 году!
Он хмыкнул:
– Загородный дом...
– Почему бы нет? Передай бутылку.
– Она пустая.
– Грязная свинья.
Они начали было переругиваться, но потом затихли. Моя голова болела меньше. Головокружение ослабло. Теперь, когда мне стало легче, ждать здесь воспаления легких было бессмысленно. Я поднялся на ноги. Да, терпеть можно.
– Куда ты, дружок? – спросил босяк.
– Смываюсь, – сказал я. – Где-то у меня есть постель.
– Тебе повезло, – заметила женщина.
– Поверх головы, – сказал я.
– И у меня была кровать, с периной!
– И кучей мужиков, – произнес босяк. Она только усмехнулась.
Я вынул бумажник и испытал еще один сюрприз. Моих деньжат не тронули. Я на ощупь чувствовал особую казначейскую бумагу. Решительно, чем больше я думал об этом налете, тем более бессмысленным он мне представлялся. Я отобрал несколько бумажек и сунул в первую подвернувшуюся мне руку.
А затем, ковыляя, ушел.
Доковылял я до улицы Пти-Шан, и длинным показалось мне это расстояние. Встретилось несколько полуночников, но ни одного полицейского. Может, к лучшему. Я утратил всякое представление о времени. Мои часы остановились, была ночь, и это все, что я знал, да большего и не хотел знать.
Мне потребовалось добрые четверть часа, чтобы преодолеть два этажа. На каждой новой ступеньке перед моими закрытыми от усталости глазами вспыхивало белое: свежее постельное белье, ряды чистеньких подушек, матрасы, мягкая, нежная, теплая великолепная постель – все прыгало у меня перед глазами. Постель... За этой дверью с табличкой, на которой можно было прочесть Агентство Фиат Люкс. Г-н Нестор Бурма, директор, меня ожидала одна такая. Эта дверь образовывала последнее препятствие, но препятствие самое тяжелое. Нужно ведь еще найти ключи. Наконец я их ухватил. Они были не в том кармане, куда обычно я их кладу.
Открыл. Вошел в приемную. Затем в комнату Элен...
Никогда не стройте планов. Из соседней комнаты диван простирал ко мне свои объятия, но что-то мне подсказывало, что я не сразу смогу им воспользоваться... В кабинете Элен царил страшный бардак. В плохо задвинутых ящиках виднелись следы обыска. Снятые с полок папки не были возвращены на место. И потихоньку, как детектив среднего уровня, я начал понимать причины нападения на меня. Я направился к собственному кабинету. Открыв дверь, зажег свет, и люстра всеми своими лампочками осветила комнату. Я оставался на пороге, чтобы полюбоваться зрелищем, если таковое было мне уготовлено. И получил свое. Тот же беспорядок, те же перевернутые вещи, те же следы посещения взломщиков. Пока мне было трудно сказать, унесли ли они что-нибудь. Но бросалось в глаза то, что они оставили.
Башмак из великолепной желтой кожи выглядел не так, как полагается нормальному башмаку, если он пуст. Но он не был пуст. В нем помещалась ступня. Начало, если идти снизу, нормально сложенного человеческого тела, в довольно хорошей сохранности. Человек лежал вытянувшись, с лицом в складках сбившегося ковра. Осторожно и преодолевая собственную слабость, я приподнял за волосы его голову. Чуть больше или чуть меньше сорока. Старше он теперь уже не станет. Серые глаза, тонкие усики, узкие губы, тяжелый подбородок, курчавые волосы. Г-н Бирикос. Ник Бирикос. Грек. Царство тебе небесное!
Я перешел в другую комнату, ту, что с диваном, но не обращал внимания на его соблазны. Проглотив укрепляющее с добавкой аспирина, прислонился к стене и попытался прийти в себя. Почувствовав, что силы возвращаются, вернулся к трупу.
Я его обыскал. Той ночью много обыскивали. Кроме тошноты, это ничего мне не принесло. Паспорта не было. Различные документы и среди них – водительское удостоверение, все на имя Никола Бирикоса, афинца, которому здорово досталось. Деньги. Самая малость. Немного. Достаточно, впрочем, чтобы оплатить чистку ковра и даже его замену на новый. Деньги я забрал. И больше ничего для Нестора. Ничего, что давало бы след. Ничего, что позволяло бы понять, кто же обшаривал мою контору. И нашел там смерть, которой, конечно же, не ожидал.
Его сразила пуля, попавшая прямо в сердце. И состояние помещения, и некоторые другие признаки, которые я кое-где обнаружил, в частности следы на запястьях, подтверждали, что не обошлось без борьбы.
Как ни мучительно болела моя черепушка, она начинала снова работать.
Их было по-меньшей мере двое – господин Бирикос и господин Икс. Они что-то искали в моих папках. Это понятно. Но что? Им повезло, что они это знали, я же... Чтобы от меня отделаться, устроили ловушку (признаюсь, я попался, словно новичок). Забрали мои ключи и приняли меры, чтобы я не нарушил ход операции.
Во время домашнего визита искомый предмет (какой?) был обнаружен (но что это было, Боже мой?) и вспыхнула ссора – потому, что оба сотоварища в тот момент предпочли бы действовать в одиночку. Выхвативший ствол самонадеянный Ник Бирикос пал жертвой нарушения закона, запрещавшего ношение оружия.
Икс, нервный и взвинченный (убийство человека, должно быть, не входило в программу), скрылся. Он поторопился вернуть мне связку ключей, но для того, чтобы я не пришел в себя у торговца птицами (было желательно, чтобы я точно не знал, куда меня поместили), вышвырнул меня на набережной, словно сверток грязного белья, в надежде, что холод завершит так успешно начатое дело, которое, однако, он не хотел заканчивать лично. Похоже, что Икс не был убийцей; иначе со мной давно бы разделались. А Бирикос погиб случайно.
Я прошел в комнату проглотить что-нибудь укрепляющее и снова вернулся в кабинет. Мертвый не исчезал, и я не знал, как от него отделаться. Лучше всего оставить на месте проветриваться, а самому устроиться так, чтобы поменьше было хлопот. Я рылся там и здесь, пытаясь понять, что же могло потребовать взлом помещения, вызвать ссору и трагическую схватку. Ничего.