Текст книги "Тайны одного Парижского бульвара"

Автор книги: Лео Мале

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

VIII

РАССКАЗ ЭЛЕН (продолжение)

Мы покидаем магазин в десятом часу и садимся в Наташину машину. Это шикарный автомобиль с откидывающимся верхом на шесть персон – три места впереди и три сзади. Я сажусь между двумя русскими. За рулем Наташа.

Гроза, которая надвигалась уже тогда, когда я прибыла на бульвар Османн, до сих пор еще не разразилась и по-прежнему висит над Парижем. Влажный воздух давит, а, может быть, это я не в своей тарелке. Но не думаю... Налицо объективные признаки грозовой обстановки. Свинцовое небо, например.

Мы выезжаем из Парижа через Шатийон. Соня выражает удивление. Это не обычный путь. Наташа отвечает, что эта девочка (она кивает головой в мою сторону) упомянула Робинсон, а это навело её на мысль, что ей надо повидать кого-то (имени я не разобрала) в этом районе.

Мы пересекаем Шатийон, Фонтеней-сюр-Роз.

Подул ветер, горячий, неприятный, поднимающий отвратительную пыль. Небо не светлеет, постепенно наступает ночь.

В Робинсоне женщины, которую хотела видеть Наташа, дома нет. Мы окончательно берем направление на Со и въезжаем в этот город по улице Удан, болтая без умолку о том, о сем.

– А вот и Со, – говорю я, подчиняясь странному желанию, которое порой на нас находит, провозглашать совершенно очевидные вещи.

И поскольку мы проезжаем мимо муниципального кладбища, скромного и незаметного, но местонахождение которого мне известно, я считаю своим долгом добавить:

– Здесь, в Со, похоронен один очень известный человек.

Наташа вдруг резко дергает руль, и мы чуть не вылетаем на тротуар. Она выравнивает машину и роняет несколько слов по-русски, ругательства, по всей вероятности.

– Я же вам говорила, что я дошла, – сообщает она, замедляя ход. – Я засыпаю за рулем... Ну ничего, мы уже почти приехали...

Она зевает:

– Так что вы сказали насчет известного человека?

– Я имела в виду Валентина Дезоссе, – говорю я. – Вы знаете, кто это?

– Танцор из "Мулен Руж"? Ну и что?

– Он был похоронен на кладбище Со в склепе семьи Реноден. Мало кто об этом знает.

– Я тоже не знала.

– Валентин был из семьи Реноденов. Его брат был здесь нотариусом.

– Вы знаете массу вещей, – говорит Соня.

– Ну, в общем-то я журналистка, не правда ли? Начинающая, конечно, но кое-что мне всё же известно...

– Очень интересно, – говорит Наташа.

Она испускает усталый вздох и сосредоточивается на управлении автомобилем, чтобы не превысить скорость и не повторить недавний занос на тротуар.

Мы пересекаем перекресток, едем вдоль городского сада с чахлой растительностью и теннисным кортом, затем поворачиваем налево в широкую улицу, обсаженную пышными деревьями. Справа и слева видны только богатые кокетливые виллы с окнами, украшенными весенними цветами. Потом поворачиваем направо, и я читаю на голубой табличке с облупленной эмалью от постоянного прицельного швыряния камней: "Бульвар Жан-Буре". Наташа останавливается перед домом под номером 21.

Дом отделен от улицы садом с забором, обвитым плющом. Это трёхэтажное строение нормандского стиля с обведенными белой краской окнами и увенчанное живописными мансардами. Дом красиво выделяется на фоне больших и очень красивых деревьев.

– Ну вот, – говорит Соня.

Она выходит из машины, я следую за ней. Наташа, вопреки правилам, дважды давит на клаксон, нарушая покой этого загородного пейзажа. На сигнал за решетчатой калиткой появляется человек и выходит на тротуар. Он держится очень прямо. У него квадратный подбородок, выдающиеся скулы, голубые глаза и морщины, каких врагу не пожелаешь. На нем зеленоватая кепка, не очень юный коричневый свитер (однако, не такой старый, как он сам), брюки цвета хаки с обвисшими и обтрепанными боковыми карманами. Мне приходит на ум, что передо мной обломок врангелевской армии, одетый в обноски американского солдата, но смеха это у меня не вызывает. Он снимает кепку и произносит по-русски какую-то фразу, по-видимому, приветственную. Соня и Наташа отвечают ему, потом Наташа отдает мужчине ключ. Он идет открыть железные ворота гаража. В то время, как Наташа заводит автомашину в гараж, мы с Соней проходим в калитку. До меня доносится глухой раскатистый звук.

– Я думаю, что мы прибыли как раз вовремя, – говорю я.

Соня вопросительно смотрит на меня.

– Вот и гроза.

– Гроза? – отвечает она. – Ах, да! Этот шум? Это не гроза. Это метро линии Со. Пути проходят по другую сторону... позади нашего дома.

– Во всяком случае, думаю, что недолго осталось ждать.

Я указываю на деревья, которые яростный ветер начинает резко пригибать при каждом порыве. По небу несутся черные тучи, а на горизонте толпятся все новые и новые массы облаков.

Соня пожимает плечами:

– В доме дождь не идет, – говорит она мне.

И мы направляемся к нему, поскрипывая гравием, которым усыпана аллея.

* * *

– Наконец-то немного отдыха, – говорит Наташа.

Она не добавляет, что дошла до ручки, видимо, понимая, что в конце концов мы это уразумели. Она падает в кресло, снимает свои туфли, потирая ногу о ногу, и испускает глубокий вздох. Потом притягивает к себе шкатулку, достает из нее табак и трубку, еще более мощную, чем трубка Нестора, украшенная бычьей головой. Потом набивает трубку, раскуривает ее и блаженно затягивается:

– Вот, чего я не могу себе позволить днем, – говорит она.

И смотрит на меня:

– Можно подумать, что это вас удивляет.

Я смущенно улыбаюсь:

– Право...

– Ладно, ладно, – говорит Соня. – Не притворяйтесь наивнее, чем вы есть на самом деле. Не хотите попробовать?

– Покурить трубку?

– А почему бы нет?

– Нет, спасибо.

И чтобы мне не воткнули ее насильно в рот, я поспешно закуриваю сигарету. Поняв мой маневр, Наташа заливается смехом. Успокоившись, она оборачивается к Соне:

– Пойдите скажите, пожалуйста, Ольге, чтобы она поторапливалась. Я не собираюсь поздно ложиться спать.

Соня отправляется на кухню. Наташа молчит, сладострастно пыхтя трубкой. Я с любопытством оглядываю гостиную. Она хорошо обставлена, в чем ничего нет удивительного, поскольку у Наташи, по-видимому, неплохое состояние, но мое особое внимание привлекает витрина, занимающая всю поверхность одной стены и содержащая добрую дюжину военных костюмов.

– Униформа гвардейского полка и казачьей сотни с Дона, – объясняет хозяйка дома, от которой не ускользнуло ни одно из моих движений. – Это маленький музей. И такой не один. Многие из наших коллекционируют такие реликвии.

– Можно садиться за стол, – объявляет Соня, возвращаясь.

Наташа оставляет свою трубку, кресло, туфли и в чулках отправляется ужинать в столовую. Мы идем вслед за ней.

* * *

За едой не очень весело. Подает нам Ольга, старая служанка, которая понимает только русский язык, да еще при условии, если ей громко кричат в ухо, ибо она глуха. Это не красит обстановку. Но необходимость криком отдавать приказания, наверно, мешает Наташе и Соне заснуть над тарелками. Усталость, которую удалось побороть на какое-то время, возвращается, и обе хозяйки фирмы, по-видимому, не в состоянии ей больше противиться. Правда, Соня попыталась было рассказать мне несколько анекдотов (знаменитые обещанные анекдоты), но без жара. Я грустно задаю себе вопрос, что я тут делаю. У меня впечатление, что я провалилась начисто со своей миссией. Однако... На меня находит предательское оцепенение. Я встряхиваюсь и, кажется, начинаю что-то соображать. Резкий порыв ветра бьет по окну плохо закрепленным ставнем, дождь льет, как при потопе. Электричество мигает. В отдалении я слышу долгое громыханье, несомненно на этот раз вызванное не линией метро Со.

– Ну, что ж, – говорит Наташа. – Это назревало уже давно.

– Теперь будет лучше, – отвечаю я.

– Вы думаете?

Она отодвигает свою тарелку и зевает:

– Лучше или нет, мне все равно. Это уж не помешает мне спать. Мне не помешает спать даже землетрясение... Правда, Соня?

– М-м, – ворчит та.

У нее клонится голова. Может быть, в знак утверждения. Может быть, просто потому, что она засыпает.

– Моя дорогая Соня! Наташа смеется усталым смехом:

– Ее лечение провалилось. Она рассчитывала на вас, чтобы снять усталость, а сваливается раньше меня... Разве я не говорила вам, что она капризна? Каприз заставил ее пригласить вас. А как только она приехала, её это больше не забавляет.

Она зевает, встает, волоча ноги, идет к окну, по-прежнему в одних чулках, и смотрит, как идет дождь. Потом подходит ко мне:

– Я очень огорчена, – говорит она, – что не... Её фраза теряется, проглоченная зевотой.

– О! Ничего, – говорю я. – Я ничуть не сожалею, что приехала. Я... Я была незнакома с русской кухней.

– А вам понравилось?

– Да, правда.

– Ну что ж, тем лучше...

Она указывает мне на Соню, развалившуюся на своем стуле.

– Пусть она поспит. Я покажу вам комнату для гостей.

Я начинаю протестовать. Она прерывает меня:

– Я прошу вас. Это такая мелочь. Я не могу отпустить вас под таким дождем. И тем более не могу проводить вас до Парижа на автомашине. Я слишком вымоталась. Позвольте мне приютить вас и, тем самым, извинить Сонину глупость.

Я ничего не отвечаю и соглашаюсь, кивнув головой. Нестор Бурма мне ведь рекомендовал подружиться с обеими женщинами, проникнуть в их мир. Я думаю, что мне это удалось. Я только спрашиваю себя о том, куда это меня приведет. Мое вдохновение иссякло. В конце концов, я все же выявила, какую женщину шантажирует Чанг Пу. Это лучше, чем ничего.

– Вот сюда, – говорит Наташа.

* * *

Вот уже больше часа, как я ворочаюсь в постели гостевой комнаты, подвергая жестокому испытанию совершенно новую роскошную ночную рубашку, которую Наташа сочла нужным непременно одолжить мне. Заснуть мне никак не удается... Возможно также, что бессознательно я к этому не очень стремлюсь... И однако... Боже мой! До чего же я устала, и я тоже. Несомненно, это нервное напряжение. Я встаю, зажигаю свет и иду полюбоваться на себя в зеркало. Это очень красивая и элегантная ночная рубашка. Немнущаяся. Тем лучше. Когда я получу ту долю с выигрыша по Национальной лотерее, которая мне причитается, я куплю себе дюжину таких. Я зеваю, гашу свет и снова укладываюсь в постель.

За окном по-прежнему льет дождь. Мелкий и монотонный дождь, который бьет по весенней листве деревьев. (Комната выходит в сад и в маленький лесок, который тянется за домом.) Не считая этого шелеста, полная тишина обволакивает большую виллу, погруженную в сон. Ветер стих. Мелкий дождь, монотонный... монотонный. Незаметно я погружаюсь в мягкую дремоту...

...Я смотрю на себя в зеркало шкафа. Шкаф открывается, и оттуда выходит белокурая женщина (Наташа?), одетая в казачий мундир. Этот мундир превращается в одежду парижского полицейского, а белокурая женщина приобретает черты Нестора Бурмы. Своей белой палочкой мой шеф дотрагивается до зеркала, в которое я продолжаю любоваться. Оно разбивается с ужасающим грохотом... как при взрыве... как при ударе грома...

Я недолго дремала.

Я так подпрыгиваю в постели, что едва не сваливаюсь с неё. Лиловый свет озаряет комнату, отражается в зеркале шкафа. На этот раз это настоящая гроза. Она разражается с огромной яростью над самым домом.

Маленький дождь гасит большой ветер, но сильный дождь поднимает бурю. Тем временем вспыхивают молнии и гремит гром, одновременно порыв яростного ветра бьет в окно и открывает его. Штора дергается и раздувается. Ледяной воздух проникает в комнату. Я бросаюсь к окну, но запутываюсь в занавеске. Ветер швыряет на меня огромную массу дождя. И так как моя прекрасная ночная рубашка водопроницаема... Наконец, мне удается схватить обе оконные рамы, соединить их, и я поворачиваю шпингалет, чтобы закрепить получше. И перевожу дух. И вот тогда снова сверкает молния, освещая, как днем, своим ядовитым сиреневым светом перебаламученный пейзаж, который открывается моим глазам за окном.

И я вижу мужчину. Он стоит там, у подножья дерева, нечувствительный к дождю, который хлещет ему по лицу, похожий на призрак или на лунатика. В руке он держит какой-то предмет. Оружие, дубинку, не знаю. Видение слишком быстро исчезает, чтобы я могла точно разобрать. Но я не могу забыть его глаза, устремленные на окно, за которым я стою дрожа, с трудом сдерживая крик в горле.

IX

РАССКАЗ ЭЛЕН (окончание)

Все снова погружается в плотную темноту.

Я не трогаюсь с моего наблюдательного поста. С сильно бьющимся сердцем я жду следующей вспышки молнии. Она не заставляет себя ждать. Это – молния сериями, со вспышками неравной яркости. Все вокруг крутится под шквальным ветром, но под деревом никого больше нет. Может быть, никого и не было. Должно быть, я спала, была игрушкой моих нервов, галлюцинации...

Я вздрагиваю. Это не только страх. Холод тоже играет свою роль. Моя мокрая ночная рубашка прилипает к телу и, возможно, для какого-нибудь господина это был бы редкостный спектакль, но не для меня. Я убеждаюсь, что окно крепко закрыто, задергиваю штору, зажигаю свет и прохожу в туалетную комнату. Там я снимаю с себя мою рубашку и растираюсь махровым полотенцем. Затем надеваю банный халат, который валяется в углу, и направляюсь к постели. На моих часах два часа ночи.

Кажется, гроза стихает и удаляется. Дождь льет по-прежнему, но потише. Грома почти не слышно. Ветер дует более равномерно.

Все мои чувства обострены и, как бы ни были легки шаги в коридоре, я их различаю в полной тишине. Было бы удивительно, если бы такая гроза не разбудила обитателей виллы. Но... но зачем передвигаться с такими предосторожностями?

Я замираю и прислушиваюсь.

Шаги приближаются к моей комнате, останавливаются, и... дверная ручка начинает медленно поворачиваться.

Я бросаюсь к двери и прижимаюсь к ней, выгибаясь изо всех сил. Ищу глазами задвижку, ключ, но ничего похожего нет. С противоположной стороны на дверь кто-то надавливает. На столике, у постели, лежит тяжелая металлическая пепельница, которая может послужить весьма эффективным оружием. Я протягиваю к ней руку, не отходя от двери. Но стол слишком далеко стоит. Всякая надежда покидает меня. Только инстинкт заставляет меня еще сопротивляться, но я спрашиваю себя, насколько меня хватит. Я думаю о том мужчине... который с вожделением смотрел на меня... И вдруг я соображаю, что я могла бы закричать, позвать на помощь. Как же я об этом не подумала раньше? И как раз в эту минуту из-за двери доносится:

– Откройте же.

Я успокаиваюсь, слыша эти слова.

– Кто... кто там?

– Это я, Соня.

– Соня!

Боже мой! Мне кажется, я ее сейчас поцелую. Я с облегчением вздыхаю, открываю дверь и впускаю русскую.

Её пучок распущен, смоляные волосы, пронизанные редкими серебряными нитями, покрывают спину. На ней синий халат, наброшенный на ночную сорочку. На ногах шлепанцы.

Она плотно закрывает за собой дверь и с грозной и скорбной улыбкой встает передо мной. Её черные глаза, кажется, извергают пламя. Из обескровленных губ вырывается хриплое дыхание. Грудь вздымается.

– Идиотка! – шипит она. – Грязная маленькая идиотка и стерва!

Я не успеваю произнести ни одного слова, сделать ни одного жеста. Она хватает меня за отвороты халата и в ярости встряхивает. Потом резко отпускает и отталкивает. Я шлепаюсь на кровать. Халат распахивается, и я оказываюсь голой перед её глазами. И так, голая, сижу перед ней. Она оглядывает меня и говорит:

– У тебя красивое тельце дрянной грязной стервы. Тебе надо было бы стать шлюхой. Это было бы чище. В твоем возрасте я была шлюхой...

В горле у неё застревает рыдание:

– Это было чище... и у меня были причины.

Я прихожу в себя и запахиваю на груди полы халата. И тут вспоминаю о Несторе Бурме, видимо, это он вдохновляет меня, когда я произношу:

– Заткнись.

Я думала, что она захлебнется от этих слов. Ничуть не бывало. Она усмехается:

– Ты действительно такая дрянь, как я и думала.

– Не кричите так громко, – отвечаю я. – Вы разбудите весь дом.

– Кого я могу разбудить? Иван спит в гараже. Это слишком далеко, чтобы он мог что-либо услышать. Ольга глухая. Что касается Наташи... Она очень устала, а я еще постаралась, чтобы она заснула свинцовым сном.

– А? Так вы все это подстроили?..

– Да. Мне хотелось поговорить с тобой. В магазине это было невозможно. Тогда я подумала, что здесь, выведя из игры Наташу... ну а ты попалась в силки, как дура.

Я пожимаю плечами:

– В самом деле, я вас считала умнее, Соня. Вы страдаете, и боль уводит вас в сторону. А вам не пришло на ум, что я догадалась о ловушке. Кстати, ловушка довольно жалкая, и попалась я в неё, потому что тоже хотела поговорить с вами?

– О! Я в этом не сомневаюсь. Ты думаешь, что я не видела, что было в твоей сумке, когда ты там искала приглашение?

– Розовая рекламная карточка, да? Реклама борделя?

– Дрянь...

Она конвульсивно сжимает и разжимает пальцы.

– Того, другого, недостаточно, не так ли? Ты тоже хочешь свою порцию от пирога... Так вот, если ты хочешь денег, работай шлюхой. Как я это делала сама. Но я не хочу больше платить, я не могу больше платить. Я дошла до точки. Я бы предпочла...

Голос её прерывается, в нем звучат горечь и отчаяние, она разражается нервным смехом. Я вижу, как её пальцы непрерывно сжимаются и разжимаются.

– Я думаю, что предпочла бы сейчас убить, чем выносить дальше эту пытку.

– Ну что ж, задушите меня! – говорю я. – А потом что? Что вы сделаете с моим трупом? Вы его выставите в вашей витрине на бульваре Османн в траурном эластичном поясе или закопаете в саду?

Она осыпает меня ругательствами.

– О! Хватит. Мне надоело. Я тоже не то, что вы говорите. В моей сумке есть не только реклама из Шанхая.

Я встаю, иду за своей сумкой и достаю оттуда специальное удостоверение, которое мне раздобыл комиссар Флоримон Фару в один из благоприятных по его гороскопу дней, и где, кроме моей фамилии, фигурирует моя профессия – помощница частного детектива. Там имеется даже маленькая приписка, в которой официальным представителям закона предлагается, в случае необходимости, оказывать мне помощь. Я протягиваю русской этот документ с трехцветной полоской. Она его берет, читает и перечитывает.

– Я не понимаю, – говорит она наконец.

– Однако это крайне просто...

Я забираю свой документ, сажусь на край постели. Советую ей также куда-нибудь сесть. Она подчиняется. Видимо, не знает, что и думать.

– Я работаю в агентстве "Фиат Люкс". Мой шеф – частный детектив Нестор Бурма. Вы ведь подумали, что я хотела вас шантажировать, не так ли?

Она утвердительно кивает головой.

– Как Чанг Пу? Так, как вас шантажирует Чанг Пу, не правда ли?

– А откуда вы это знаете?

– Неважно. Слишком долго вам объяснять. Во всяком случае, есть одна вещь, которую я могу вам сказать: вам нечего нас опасаться. Мы не считаем вас своим противником. Отвечайте нам тем же. Доверьтесь нам. Что же касается вашей... вашей бывшей профессии, мой шеф лишен предрассудков, и я бы даже сказала, что у него слабость к... а лично я достаточно понятлива и не признаю за собой права бросить камень в кого бы то ни было. Она немного расслабляется. Я продолжаю:

– Итак, я говорила вам, что Чанг Пу вас шантажирует. У нас возникло такое предположение, и моему шефу хотелось задать вам несколько вопросов. Ему надо было бы присутствовать на презентации вашей коллекции, если бы мужчины были допущены на этот спектакль или если бы он рискнул переодеться женщиной. Но он побоялся насмешек со стороны своей консьержки. Тогда он решил послать меня с целью вступить с вами в контакт и вытянуть из вас как можно больше сведений. Я также должна была, по возможности, благодаря розовой рекламной карточке, украденной у этого гнусного китайца, спровоцировать вашу реакцию. Что и произошло совершенно случайно, когда вы заметили эту злосчастную карточку в моей сумке, но я не собираюсь жалеть об этом случае.

– Сведения? – спрашивает ошеломленная Соня. – Какого рода сведения? А почему вы мной интересуетесь?

– Потому что это касается человека, который интересуется вами. Человека, который заплатил нам, чтобы следить за Чанг Пу в надежде, что благодаря ему мы доберемся до вас. Человек, который, по всей видимости, хотел познакомиться с вами.

Она встряхивает головой. И понимает все меньше и меньше.

– Этот человек, конечно, вас не знал, так же, как его, по-видимому, не знали и вы. Таким образом, его имя ничего вам не говорит, но я могу вам его назвать. Омер Гольди.

– Омер Гольди? Нет, это имя ничего мне не говорит. Итак... Вы собираетесь...

– ...сказать ему, что мы вас нашли? Нет. Этот человек умер.

– Умер?

– У него было слабое сердце.

– А!

Тут я замечаю, что забыла ей сказать о профессии Гольди. Возможно, это излишне, но я поспешно заполняю этот пробел.

– Ювелир по бриллиантам? – повторяет Соня.

Она поджимает губы. Глаза ее блестят. Я чувствую, что она вот-вот сообщит мне что-то, но нет, она снова замыкается в себе. Я еще не внушила ей достаточного доверия.

– Послушайте, Соня, – говорю я. – Если вы доверитесь нам, то отныне вам нечего будет бояться Чанг Пу. Нестор Бурма знает, как надо разговаривать с шантажистами.

– Ваш шеф избавил бы меня от этого гнусного типа?

– Конечно.

Надежда, которую она лелеяла, вдруг сразу покидает ее. Она вздыхает:

– Вы очень милы, но я не верю, что когда-нибудь можно было бы освободиться из когтей шантажиста. Видите ли, он знал меня там, неизвестно, как он меня обнаружил, но начал он с того, что анонимно отправил целую пачку этих розовых рекламных карточек, чтобы напугать как следует... и это ему удалось, а когда я была уже в панике, он раскрыл себя, я заплатила... Это длится уже долгие месяцы...

– Но мне кажется, что вы больше не хотите платить... (я улыбаюсь). Во всяком случае, вы мне это сказали, когда приняли меня не за ту, кто я есть на самом деле.

Она глядит на меня тяжелым трагическим взглядом.

– Да, я сказала, что больше не могу. И это правда. Я никогда не выпутаюсь из этого кошмара. Скандал разразится. Он не может не разразиться, и мы здесь бессильны. И вы, и я, и ваш шеф. Наташа узнает, что я черпала из кассы нашей фирмы, чтобы удовлетворить требования этого человека, и в то же время узнает, почему он меня шантажировал...

– Разве Наташа не знает, что вас шантажируют и за что?

– Да. Боже мой! Не воображаете ли вы, что Наташа тоже была...

– Но вы же не были единственной женщиной из русской эмиграции, которая посещала "Таверну Брюло"?

– Увы! Нет! Но Наташа приехала во Францию прямо из Галлиополи вместе с мужем, полковником Спиридовичем. Ей не пришлось, как мне... Полковник был одной из самых выдающихся личностей белой эмиграции. Союзники долго ставили на него и на генерала Горопова, правой рукой которого он практически был, в случае интервенции против красных. О! Между мной и Наташей существует огромная разница. Я недостойна развязать шнурки её ботинок. И сейчас более, чем когда бы то ни было. Она была моей благодетельницей, я дурно отплатила ей за её доброту...

Она погружается в свои воспоминания, затем продолжает:

– Скандал неизбежен. Но я легче перенесла бы ту грязь, которой меня покроют, в моем-то возрасте, если бы знала, что и этому человеку достанется. Вы думаете, что ваш шеф...

– Если бы вы были с ним знакомы, вы бы поняли, что этот человек крайне находчивый. Не бойтесь больше Чанг Пу, Соня. У Нестора Бурма есть возможность заткнуть ему глотку.

– Да услышит вас Бог, дитя мое!

Дитя мое? Гм... Учитывая ремесло, которым она занималась раньше, я спрашиваю себя, как мне к этому относиться. Ладно, продолжим...

– На днях Чанг Пу зашел к вам прямо в магазин па бульваре Османн.

Она больше ничему не удивляется. И говорит мне:

– Да.

– Что он хотел? Денег?

– Нет. Я полагаю, что он еще не переварил то, что я ему недавно дала. Большой кусок. Он отвел меня в сторону... Естественно, мы не могли долго разговаривать... Он прошептал мне одну фразу, которую я не очень хорошо поняла. Он сказал: "Если вы будете продолжать присылать ко мне всяких дураков с обысками, вы поплатитесь за это. Я увеличу тариф". Я ответила, что ничего не понимаю... И это была правда, я ведь никого не посылала. "Ничего не значит, – сказал он. – В любом случае тариф увеличен". А потому, когда я увидела вас и то, что лежит в вашей сумке, я подумала, что вы пришли от его имени.

– Нет, Соня. Я пришла от имени Нестора Бурмы, который будет очень польщен, когда узнает, что Чанг Пу считает его дураком. Это будет для него лишним поводом "полюбить" его еще больше, так как Чанг Пу застал именно моего шефа у себя дома в момент, когда тот шарил по комнате. Черт побери! А мы подчинялись приказам нашего клиента, Омера Гольди. Итак, Чанг Пу подумал, что инициатива этого домашнего обыска исходит от вас?

– Да.

– А почему?

– Я не знаю.

Между нами воцаряется молчание. В саду тихонько шелестят деревья. По-прежнему идет дождь, и я слышу, как по водосточной трубе журчит вода. Мои мозги работают на полных оборотах. Я запускаю руку в волосы, лохмачу их, говоря себе, что я умница. Не знаю, от этого ли рождаются мысли, но одна приходит мне в голову:

– Послушайте-ка, Чанг Пу угрожает вам, что раскроет определенную тайну. Вы платите, чтобы он молчал. Было бы идиотизмом для вас послать к нему грабителя, чтобы отобрать деньги, не так ли?

– Я не знаю, было бы это идиотизмом, но я никогда не помышляла ни о чем подобном.

– И даже если бы вы об этом подумали, Чанг Пу принял бы этого типа за простого грабителя и никак бы не связал это с вами. Послушайте, Соня...

Я встаю, подхожу к ней и беру её за руки. Они у неё холодные и дрожащие:

– Послушайте, Соня. Вы никого не посылали с обыском к китайцу. Но вы ведь могли это сделать, не так ли? Чтобы забрать что-то... Нечто другое, чем наличные деньги.

Она опускает голову, колеблется, некоторое время борется сама с собой, потом шепчет:

– Да. Последний раз... у меня не было денег... у меня не было возможности взять что-либо в кассе... Тогда... Я кое-что украла у Наташи... прямо тут...

Она встряхивает своими длинными волосами:

– Это глупо, не правда ли? Украду ли я что-то или деньги, это всё равно кража, это все равно скверно. Но я не знаю... деньги – это только деньги... тогда как этот бриллиант, может быть, она им очень дорожит, и он представляет для нее большую ценность, чем его денежная стоимость...

Я лихорадочно сжимаю её холодные руки и восклицаю:

– Нестор Бурма так и говорил!

* * *

Когда Соня уходит из моей комнаты, уже почти пять часов утра.

После того, как она призналась мне, что украла у Наташи бриллиант, чтобы отдать его своему вампиру, мы долго разговаривали о разных вещах, и я сумела ее подбодрить. Возможно, конечно, что Наташа скоро обнаружит, что один из её бриллиантов (кажется, в её шкатулке лежит их целая коллекция) исчез, но ничто не побудит её сразу заподозрить свою компаньоншу. А, может быть, за это время Нестор Бурма предпримет эффективные действия. Поэтому я сказала, немного забегая вперед, что Нестор Бурма сделает все, чтобы вернуть этот предмет...

Соня уходит от меня.

Я подхожу к окну, отодвигаю штору, смотрю в окно. Ночь начинает уходить под первыми проблесками рождающегося дня. Дождь все еще идет, и листва на деревьях шевелится, словно движимая враждебными чувствами. Я думаю о мужчине из этой ночи, о котором я не рассказала Соне. Воспоминание, которое я о нем сохранила, очень смутно, и растворяется в сером тумане бессонницы. По-видимому, я грезила наяву.