Текст книги "Инженер Средневековья"

Автор книги: Лео Франковски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Иисус Всемогущий! Он срастается!

– Нет, просто застегивается. Вот, видишь? А теперь успокойся и поешь рагу.

Рыжая торговка и двое – целых двое! – чокнутых типов за одни сутки. Говорила мне мать, что лучше бы я поехал к морю.

– Ты отдаешь мне свой обед?

– Невелика услуга. Я приготовил слишком много и хотел выкинуть остатки. Ничего, что у меня всего одна ложка?

– Все в порядке. Ты вновь оказываешь мне честь.

– Тоже мне честь – грязная ложка.

Я вновь налил в котелок для кофе воды из фляжки и пошел за дровами.

Вернувшись с охапкой хвороста, я кинул его в костер. Монах доел рагу и решил вымыть котелок снегом.

– Это самое легкое серебро, какое мне только доводилось видеть.

– Нет, брат. Это всего лишь алюминий, он особой ценностью не обладает.

Явно чокнутый… Я высыпал кофе в кипящую воду, размешал и половину перелил в его котелок.

– Выпей, брат. Тебе пойдет на пользу.

– Это настой каких-то трав?

– Типа того. Это кофе. Хоть немного согреешься.

Теперь нужно посмотреть, как сильно обморожены его ноги. Я вытащил из рюкзака запасные носки и кроссовки. Затем расстегнул спальный мешок снизу и просто оторопел.

Ну и ступни у него! Покрасневшие и невероятно широкие – чуть ли не в два раза шире моих кроссовок. А мозоли – толщиной в сантиметр! Я не знаю, что это за болезнь, но на обморожение никак не похоже. Я потрогал его ступни, потер их. Они оказались теплей, чем мои руки!

– Ты что, собираешься помыть мне ноги, сын мой?

Снег таял на моем пончо, и капли воды летели во все стороны. Один-ноль в его пользу.

– И ты бы отдал мне свои башмаки, будь у меня ступни поменьше, но это уже слишком. День на исходе, и если мы хотим найти ночлег, то пора отправляться в путь. Идем, сын мой. Забирай свою накидку, и пойдем. До Кракова путь не ближний. – С этими словами монах встал и направился к дороге.

– Эй! Подожди! Это же просто безумие! Ты же заблудишься в такую пургу! Нужно подождать отряд спасателей!

– Тот, кто следует путем Господним, не может заблудиться, – медленно произнес он, разговаривая со мной как с ребенком. – В любом случае отсюда нужно идти вниз, а вниз может идти даже слепой. Что же касается спасения, о котором ты говорил… предполагаю, Бог не счел нужным спасать меня. – С этими словами он ушел.

Сумасшедший он или нет, но я не могу позволить ему умереть в такую метель. Я быстро упаковал снаряжение (хотя многие вещи и намокли) и кинул остатки хвороста в огонь. Во время снегопада вряд ли возникнет лесной пожар, а вот костер может привлечь внимание. Я закинул на спину рюкзак и поспешил вдогонку.

Делая короткие и быстрые шаги, монах успел отойти на достаточное расстояние, прежде чем я догнал его. Его следы было нетрудно заметить в глубоких сугробах. Я остановился и вытоптал на снегу стрелку, чтобы указать направление, в котором мы движемся.

– Я уж подумал, сын мой, что ты добрый христианин.

– Что? Конечно же, я добрый христианин, брат. И если уж на то пошло, еще лучший католик. В детстве я был алтарным служкой. А почему ты засомневался?

– Как почему? Ты же рисуешь какие-то языческие знаки.

– Языческие? Ничего подобного, брат. Я просто указываю наше направление для спасательных отрядов. Нас будет искать Туристическое Общество и Лесная Служба. Должно быть, в эту метель попали десятки людей. На редкость паршивая погода для середины сентября.

– Ну, если ты просто оставляешь знак для своих друзей, я полагаю, что это хорошо. Я, конечно, согласен, что для середины сентября такая погода необычна, но позволю себе заметить, что сегодня двадцать пятое ноября.

– Брат!

Мы брели по тропе. Меня поразил малый рост моего спутника – он едва доставал мне до подмышек.

– И вот еще что. Хотя мне и не хочется исправлять моего благодетеля, но прошу заметить, что мое звание не «брат». На самом деле меня уже рукоположили в священники, и поэтому более правильно обращаться ко мне «отец».

– Как скажешь, отец.

Я думаю, что можно одновременно быть и сумасшедшим, и священником, но в любом случае немного лести не повредит.

– Откуда ты знаешь, что я держу путь в Краков?

– Разве я это говорил? Даже если и говорил, мне не следовало об этом упоминать – тайна исповеди. Но перед исповедью доблестный христианский рыцарь сказал мне, что убил тебя – по крайней мере, я предполагаю, что речь шла о тебе. Не много великанов бродит в округе, и у тебя небольшая рана на голове. Он попросил провести над тобой обряд соборования, и я согласился – хотя теперь не вижу в этом необходимости.

Великан? Я довольно высокий – 190 сантиметров, но даже при таком росте меня вряд ли можно назвать великаном.

Я остановился и вытоптал в снегу еще одну стрелку.

– Доблестный христианский рыцарь! Да он просто кровожадный маньяк-убийца! Он рыщет здесь в поисках новых жертв! Он внезапно напал на меня, а ты отпустил его с миром, заставив несколько раз прочитать «Аве Мария».

– Ошибаешься. «Аве Мария» – шесть дюжин и три дюжины «Отче Наш». И он утверждал, что ты первым вызвал его гнев. Зачем ты грубо разговаривал с Рыцарем Креста?

– О! Девять дюжин молитв за покушение на жизнь!

– Пожалуйста, успокойся. Похоже, ты почти не пострадал, и я думаю, что молитвы не повредят его душе. В конце концов важно именно намерение.

– Реальность для меня совсем другое дело.

– Конечно же, сын мой. Теперь я понял: ты был один, шел пешком и не имел при себе никакого оружия. Без извинения, комплимента или просто поклона ты остановил тевтонского рыцаря и начал его о чем-то расспрашивать. Ты даже не назвал ему своего имени. Он все-таки ответил на твой вопрос, даже постарался перевести свои слова на польский – ты ведь не понимаешь немецкого. Но ты повел себя еще более грубо и заявил – по крайней мере намекнул, – что он лжет. Затем он пытался предупредить тебя, но ты ответил… погоди, сейчас вспомню «тоном, который я бы счел недопустимым, обратись так ко мне Магистр Ордена». Потом он ударил тебя. Ну что, сын мой, так было на самом деле?

– Может, и так, но вы излагаете факты очень предвзято, и в любом случае никак нельзя оправдать покушение на жизнь.

– Это верно. Насилие вряд ли подлежит оправданию. Именно поэтому я приказал ему после исповеди замолить свои грехи.

Боже Всемогущий! Меня чуть не убили, а теперь человек, которому я пытался спасти жизнь, старается убедить меня в том, что виноват во всем я. Черт! Где же Воздушные Спасатели? К этому времени мы уже должны были услышать шум вертолета. Я порылся в кармане рубашки и извлек сигареты и одноразовую зажигалку. В пачке оставалась всего одна сигарета. Я хотел выбросить пустую пачку, но мусорить нехорошо, даже в обществе сумасшедшего во время снегопада. Смяв пачку, я засунул ее обратно в карман, прикурил, глубоко затянулся и убрал зажигалку.

Глаза священника расширились от удивления, но он не замедлил шаг.

– Потрясающе. Ты утверждаешь, что являешься истинным христианином. Будь добр, скажи, когда ты в последний раз исповедовался.

– Примерно три недели назад, святой отец.

– Это давно. Не хочешь ли исповедаться сейчас?

– Что? Здесь?

– Конечно, тихий, темный уголок в церкви – гораздо более подходящее место для исповеди. Но это совсем не обязательно. Самое главное – это то, что в сердце.

События последних дней сильно беспокоили меня. Странно исповедоваться сумасшедшему, но ведь за последние сутки и так произошло немало странного. На дворе сентябрь, я бреду по колено в снегу рядом с этим кротким босоногим человеком, который не ощущает ни малейшего дискомфорта. Разумнее всего было бы остановиться, развести костер, поставить палатку и ждать отряда спасателей. Но этот человек отличался невероятной стойкостью, и я знал, что у меня только два выхода – или остаться с ним, или пойти своей дорогой, но остановить его я не мог. Я решил, что исповедаться – неплохая идея, и – кто знает? – может, он и вправду священник.

Возможно, не все мои читатели – добропорядочные католики (а может, таковых и вообще нет), поэтому я расскажу о таинстве исповеди. В костеле вывешиваются таблички, где указано время, и обычно священник слушает исповеди несколько раз в день. Если вы чувствуете, что вам нужно исповедоваться, то идете в костел, часто в одиночестве. Обычно перед вами уже есть несколько человек, и вы терпеливо ждете своей очереди, потому что исповедь – глубоко личное таинство. Священник находится в маленькой комнатке, по обе стороны которой еще два закутка, отгороженных ширмами. В свой черед вы заходите внутрь и опускаетесь на колени. Когда священник выслушал человека в кабинке напротив, вы слышите, как перед вами открывается звуконепроницаемый экран, и для начала вы произносите традиционные слова: «Отпусти мне грехи мои, святой отец, ибо грешен я…»

И затем вы изливаете душу суровому священнику, который не имеет права повторить и слова из того, что услышал. Вы рассказываете о своих поступках и помыслах. Вы отвечаете на его вопросы до тех пор, пока оба не доберетесь до истины. Он отпускает ваши грехи и затем назначает вам наказание. Обычно оно состоит в епитимье и прочтении некоторого количества молитв. Хотя в принципе наказание может быть каким угодно, по усмотрению священника. И вы выполняете, потому что чувствуете в этом необходимость – а иначе какой смысл ходить на исповедь?

У католической церкви есть семь таинств. Некоторые – крещение, конфирмация и соборование – случаются в жизни католика лишь единожды. Другие – изредка, но не всегда: венчание и рукоположение. Два проводятся регулярно – исповедь и причастие. Исповедь – не только самое частое таинство, но и, учитывая природу души человеческой, самой важное.

И поэтому, немного подумав, я произнес:

– Да, отец, мне бы хотелось исповедоваться. Отпусти мне грехи мои, святой отец, ибо грешен я. Последний раз я исповедовался три недели назад, и за это время я… – И я поведал ему обо всем, что случилось, придав особое значение событиям последних тридцати шести часов.

Это была самая странная исповедь в моей жизни. Судите сами: я брел в лесу через сугробы, иногда проваливаясь в них по пояс, в обществе босоногого священника. И конечно, она была самой длинной, так как он задавал бесчисленные вопросы, стараясь уточнить каждую, казалось бы, самую незначительную деталь. Когда исповедь завершилась, небо заметно потемнело.

Наконец он произнес:

– Это просто невероятная история, и я не знаю, что все это значит. У меня есть несколько соображений на этот счет. Ты случайно не солгал во время исповеди?

– Что?!

Никто не лжет на исповеди – ведь это же все равно что вожделеть родную мать.

– Я знал, что ты говоришь правду. Тогда есть два других объяснения. Первое – и наиболее вероятное: ты получил сильный удар по голове. В таких случаях часто происходит помрачение рассудка, но это никак не объясняет наличия у тебя таких странных вещей. Другое объяснение заключается в том, что Бог счел нужным сделать что-то необычное. Но кто я такой, чтобы рассуждать о подобных вещах?

Что до твоих грехов, то они совсем не тяжкие. Ты гневался на свою мать, но это вовсе не удивительно для холостого мужчины двадцати восьми лет от роду. Тем более что в конце концов ты все же послушался ее. Ты возжелал девушку, но опять-таки, ты не женат, а она не замужем, и вы не совершили ничего предосудительного. Разочаровавшись, ты напился, но счет оплатил и никому не причинил вреда. Будучи пьян, ты вторгся в жилище хозяев, однако не нанес ему ущерба. Ты оскорбил рыцаря, но ты не знал подобающего вежливого обращения. И ты плохо подумал обо мне; ты до сих пор убежден, что это у меня помрачен рассудок.

– Отец, пожалуйста!

– Нет-нет! Позволь мне закончить. – Он сделал вдох. – И, возможно, принимая во внимание все эти странные события, ты уверен в своей правоте. Не мне об этом судить. Несмотря на твое странное повествование, несмотря на твой гигантский рост и несмотря на твое необычное облачение, в душе ты очень хороший человек. Я отпускаю тебе твои грехи. Я хочу, чтобы ты понес епитимью, и думаю, что мы сейчас должны опуститься на колени и вознести молитвы Всевышнему.

– Отец, мы же окажемся по пояс в снегу!

– Верно. К тому же небо темнеет и становится холоднее. Сын мой, Господь возьмет нас, когда сочтет нужным, и спасет, когда сочтет нужным. Все, что можем сделать мы, смертные, – это то, что кажется наиболее подходящим в данную минуту.

Итак, дорогой читатель, я встал на колени в снегу, оперся на локти и мысленно прочитал «Символ Веры Апостолов».

Через некоторое время мы вновь продолжили путь.

– Отец, ты сказал правду. Я действительно уверен, что ты сумасшедший. Но должен признать, что, несмотря на это, ты самый святой человек из всех, кого я когда-либо встречал.

– Благодарю, сын мой. Очевидно, ты никогда не встречал по-настоящему святого человека. А вот я однажды встретил Франциска Ассизского, он благословил меня и принял в свой орден. Я вижу, ты устал. Почему ты остановился?

Святой Франциск Ассизский! Сказать, что я удивился, – значит, ничего не сказать. На мне было теплое нижнее белье, плотные джинсы, две пары шерстяных носков, высокие туристские ботинки, толстый свитер, ветровка и пончо. И мне было холодно. А он был босой, в одной лишь монашеской рясе. Я на две головы выше него, но он шел первым, чтобы расчищать для меня путь.

– Спасибо, отец! Я справлюсь. Что занесло тебя в эту глушь?

– «В эту глушь»! Еще одна интересная фраза. Ответ проще простого. Я был в Риме и получил назначение в Краков. Чтобы добраться из точки «А» в точку «В», нужно пройти расстояние между ними.

– Ну, если ты истинный последователь Эвклида, твой маршрут должен пролегать намного западнее, через Францию и Германию, или по крайней мере севернее, через Моравские ворота, – заметил я.

– Дорога через Германию, может, и легче, но намного длиннее. Разве ты ничего не смыслишь в картах? И потом, тебе следует знать, что император Священной Римской Империи – хотя она вовсе не Римская, вовсе не Империя, и далеко не священная… – так вот, он вовсе не император! В лучшем случае он нечто вроде представителя пестрого лоскутного одеяла немецких городов-государств, которые навязывают свою власть во всех концах христианского мира. Он получил в наследство Сицилию, получил власть над Миланом и Флоренцией и угрожал Его Христианнейшему Величеству королю Франции Людовику IX! По невероятной глупости князя Конрада Мазовецкого немецкие рыцари были приглашены – обрати внимание, приглашены! – в Северную Польшу! И эти так называемые Рыцари Креста теперь убивают бедных диких пруссов целыми деревнями!

Я по незнанию наступил на его больную мозоль, и он говорил без остановки почти целый час. Как выяснилось, император Священной Римской Империи Фридрих II – который также являлся королем Сицилии, Рима и кем-то еще – владел большей частью Италии, а остальное принадлежало Папе Римскому. Они начали войну, и проклятые немецкие купцы на службе у Фридриха II имели невероятную наглость разгромить доблестных христианских рыцарей Папы (которые также были купцами) – вот почему казна оказалась пуста, и некому было оплатить дорогу священнику. Более того, эти немцы тайком, а иногда даже в открытую, вторгались в Польшу, захватывали польские города и основывали монастыри, в которые поляки не допускались.

Мой дядя в 1944 году во время варшавского восстания был подпольщиком. Он ненавидел немцев, но по сравнению с ненавистью этого добрейшего человека, шагавшего сейчас рядом со мной, его ненависть была сродни отвращению к капусте.

Когда мы, наконец, остановились, чтобы перевести дух, я сказал:

– Ты совершенно прав. Я полностью с тобой согласен. Пожалуйста, скажи мне, почему ты не пошел через Моравские ворота?

– Вначале я и собирался пойти этой дорогой вместо того, чтобы взбираться на Бескиды. Я прошел пешком через Италию и попросил, чтобы меня взяли на корабль (я отработал свой проезд), который плыл через Адриатическое море до Фиуме в Далмации. Затем пересек Динарские Альпы в Хорватии – каких-то двадцать миль на карте, но в действительности четыре дня ходьбы. Потом я вновь работал на речном корабле, плывшем по Саве к Дунаю, нашел еще один корабль и поплыл вверх по Дунаю. Я собирался доплыть до Моравы, через ворота, затем вниз по Одеру, через Вислу, и так до Кракова. Это вполне разумный путь. Но оказалось, что судно идет по Вагу, а не по Мораве. Сезон заканчивался, и вряд ли можно было найти другое. Я вспомнил карту: от верховий Вага не более тридцати миль через Татры до Дуная, а оттуда можно добраться в Краков до наступления зимы. Так я и сделал, но переход занял шесть дней. Татры лучше Альп, но намного северней, и я пересекал их на два месяца позже.

Было уже совсем темно. Снег перестал падать, и небо прояснилось. Каждый турист знает, что ясная ночь всегда холодная. Снег начал скрипеть под моими ботинками и босыми ногами священника.

– Ты хочешь сказать, что пересек Татры в одиночку? Босиком? В такую погоду?

Из-за облаков показалась полная луна, и на его лице я увидел то выражение, с которым сам смотрел на толстых автолюбителей. Но он сказал лишь:

– Видишь ли, Бог дает нам свет, а значит, и надежду. Мы пойдем дальше.

Я скатал и упаковал спальный мешок еще днем, когда мы покинули привал, и, все время догоняя этого коротышку, отлично согревался. Но сейчас я начинал замерзать.

– Отец, я собираюсь разрезать спальный мешок – то, что ты назвал моим «одеянием». Одну половину я дам тебе.

– Не порти свои вещи, сын мой, и не надо останавливаться, чтобы распаковывать накидку. Мы скоро найдем укрытие – по запаху чую.

Я не чувствовал никакого запаха, кроме снега и сосен.

– Отец, как тебе это удается? Как ты можешь ходить босиком по скрипучему снегу?

– Ладно, открою тебе тайну, которая не должна быть тайной. Когда ты чист сердцем, ты обладаешь силой десятерых. Конечно, лучше всего, чтобы сердце было чисто от Господней любви, но сойдет и любая другая чистота. Чистая честь или чистая жадность. Чистая ненависть или даже чистое зло. Человека ослабляют только противоречия и внутренние конфликты. Но хватит об этом. Мы кое о чем забыли, а мне скоро придется представлять тебя. Мое имя отец Игнаций Серпиньский.

– Очень рад познакомиться, отец Игнаций. Меня зовут Конрад.

И здесь у меня возникла проблема. Вы должны понять, что я поляк. Все мои деды, прадеды и пращуры были чистокровными поляками. Но почему-то моя фамилия – Шварц. А после часовой тирады отца Игнация о немцах я не хотел сообщать ему свою фамилию.

– Просто Конрад? Ну, тут нечего стыдиться. У многих людей одно только имя. Скажи мне, где ты родился?

– В Старгарде.

Старгард – небольшой городишко на северо-западе Польши. Это название появилось в те времена, когда на одном из торговых путей выстроили склад. Затем для защиты склада был построен замок, вокруг которого впоследствии выросло поселение.

– Значит, будешь зваться Конрадом Старгардским. Ну вот, мы и пришли. Эй, вы! Могут ли попросить у вас пристанища два странника-христианина?

Я даже не подозревал, что мы пришли к какому-то жилищу – до тех пор, пока чуть не наступил на него. Оно едва достигало метра в высоту и напоминало горку соломы. Мы услышали внутри какую-то возню.

– В здешних краях часто на зиму роют землянки. Это хорошая защита от холода.

В соломенной крыше появилось отверстие.

– Добро пожаловать, святой отец, и твой друг тоже. Но я могу предложить вам лишь место на полу у огня. Никакой еды, вы же понимаете.

– Конечно, понимаем, сын мой. Ты не был бы праведным христианином, если бы не заботился в первую очередь о своей семье. А о нас не беспокойся, у нас есть пища. Ты дал нам ночлег, а значит – спас наши жизни, иначе мы бы погибли в такой холод. Я – отец Игнаций Серпиньский, а моего друга зовут Конрад Старгардский.

Мы спустились по грубо сколоченной лестнице в прямоугольное помещение, освещенное маленьким костром посередине.

– Я – Иван Тарг. Вот моя жена Мария. Мои сыновья: Сташ и Владислав. Моя дочь, крошка Мария. Тише, мальчики! Уступите место нашим гостям!

Дети отошли в сторону, освободив место примерно в два квадратных метра с одной стороны огня. Я постелил на землю свой дождевик, а сверху раскатал спальный мешок. Потолок был достаточно высоким, чтобы все они могли стоять в полный рост. Мне же пришлось согнуться почти пополам.

Когда мы уселись, я шепнул священнику:

– Я знаю, что нам не предложили ужин. Как по-твоему, мы должны что-нибудь предложить им?

– О да. Это будет очень любезно с нашей стороны. Я как раз собирался это сделать. – Он повернулся к хозяину. – Иван, мы еще раз благодарим тебя за твое гостеприимство и оказанную нам помощь. Ты окажешь нам честь, если примешь от нас небольшой знак нашей благодарности.

Его слова, казалось, были установленным ритуалом. Он медленно открыл одну из своих котомок – ту, которая с откидной крышкой, – и вытащил оттуда большой кусок жирной колбасы и кусок довольно зрелого сыра. Ни то, ни другое не было завернуто в бумагу или фольгу. Он вытащил из-за пояса нож и разрезал каждый кусок на две части, а затем убрал две половины обратно в котомку. Остальное же разделил на семь равных частей и раздал каждому – в том числе и себе – по куску колбасы и сыра.

Все ели с удовольствием и кивали в знак благодарности. Несмотря на мой скепсис относительно чистоплотности, я тоже ел. Ритуал есть ритуал, и нельзя оскорблять человека, который помог найти убежище в такой холод.

Теперь, очевидно, настала моя очередь. Я покопался в своих запасах пищи – надо сказать, они уменьшались на глазах, – стараясь найти что-нибудь такое, что можно разделить, но чтобы оно было не замороженное. Наконец я нашел двухсотграммовую плитку шоколада. Развернув ее, я увидел, что плитка поделена на 14 квадратиков – очень удобно. Следуя ритуалу священника, я разломал шоколад напополам, а затем одну половину на семь равных частей и угостил всех присутствующих.

Я дал один кусочек пятилетнему мальчику, но тот с недоумением взглянул на меня.

Он не знал, что такое шоколад.

В моем мире есть безумцы и есть святые. Есть убийцы и есть люди, которые живут в норах под землей.

Но нет ни одного мальчишки, который бы не знал, что такое шоколад. По крайней мере в двадцатом веке. Я больше не мог противостоять правде, с которой сражался весь день.

– Отец, ты сказал мне, что сегодня двадцать пятое ноября. А теперь, пожалуйста, скажи, какой сейчас год?

Казалось, он уже давно ожидал этого вопроса.

– Тысяча двести тридцать первый от Рождества Христова.

Я подтянул колени к груди, обхватил их руками и склонил голову. Здесь нет ни полиции, ни судов. Нет больниц и врачей. Нет магазинов, нет Туристического Общества, нет Воздушных Спасательных отрядов. Здесь вообще нет никакого спасения. Есть только жестокие рыцари, безумные святые и монголы.

Через десять лет сюда ворвутся монголы и уничтожат всех. Я погрузился в сон.