Текст книги "Не только о велоспорте: мое возвращение к жизни"

Автор книги: Лэнс Армстронг

Соавторы: Сэлли Дженкинс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Хуже всего были ежемесячные обследования. Мы с Кик прилетали в Индианаполис и снимали номер в гостинице рядом с медицинским центром. Утром я просыпался в 5 часов, чтобы выпить контрастное вещество для прохождения разных форм сканирования и рентгена. На вкус эта жидкость напоминала смесь мандаринового сока с жидким металлом. Это было так тоскливо: опять просыпаться в том же отеле и опять идти к врачу, от которого только и ждешь слов: «У вас рак».

Кик тоже просыпалась и сидела рядом со мной, пока я с несчастным видом давился коктейлем с контрастным веществом. Пока я глотал эту гадость, она поглаживала мне спину. Однажды из солидарности попросила даже попробовать. Сделала глоток и скривилась. Я всегда знал, какая она отважная.

Потом мы шли в больницу делать анализы крови и МРТ. Врачи прикрепляли рентгенограммы к экрану с подсветкой и включали свет, а я зажмуривался, боясь снова увидеть те страшные белые пятна. Кик рентгеновские снимки читать не умела и напряженно вглядывалась в них. Однажды она ткнула куда-то пальцем и нервно спросила:

– А это что?

– Это ребро, – сказал я.

Сидя рядышком, мы думали об одном и том же: «Наконец-то я нашел (нашла) любовь своей жизни, человека, который значит для меня больше всего на свете, и если что-то помешает нашему счастью, я этою не вынесу». Это вызывало нервную дрожь тогда, вызывает и сейчас – стоит только подумать об этом.

Но каждый раз рентгенограммы оказывались чистыми, кровь тоже соответствовала норме. С каждым месяцем вероятность рецидива болезни становилась все меньше.

Строго говоря, я уже не был выздоравливаю щим. Я по всем параметрам был здоровым. По мере приближения годичного «рубежа» Крис Кармайкл снова начал уговаривать меня вернуться в спорт. Сначала по телефону, а потом явился в Остин самолично. Он считал, что мне нужно возобновить серьезные тренировки, что в спорте у меня? остались незаконченные дела и что, он не побоится этого сказать, моя жизнь без велоспорта выглядит какой-то пустой.

Перед встречей со мной Крис долго разговаривал с Биллом Стэплтоном, которому, среди прочего, пожаловался: «Все советуют ему заниматься тем, что ему нравится, но почему-то никто не скажет про велоспорт». Он считал, что меня нужно подтолкнуть и что наши с ним отношения всегда строились на его умении сделать такой толчок, когда я в том нуждался.

Я прекрасно понимал, зачем приехал Крис, Я сказал Джону Кориоту: «Кармайкл, конечно, попытается уговорить меня вернуться в спорт, а я не знаю, хочу ли я этого». Мы с Крисом договорились пообедать в моем любимом мексиканском ресторане, и мой прогноз сбылся.

– Лэнс, – сказал Крис, – что это ты так увлекся гольфом? Твое призвание – велосипед, а не клюшка.

Я скептически покачал головой.

– Не уверен, – сказал я.

– Ты боишься?

Да, я боялся. Раньше на велосипеде я был силен, как бык, а что, если это уже не так? А что, если от гонок я опять заболею?

– Никакой врач не скажет тебе, что ты можешь снова состязаться, – продолжал Крис. – Но и обратного никто не говорит. Я думаю, что тебе нужно попробовать, дать себе шанс. Я знаю, что это большой риск, большое испытание, большая неизвестность, которая страшит тебя. Никаких гарантий нет. Но ты же вернулся к жизни – а теперь попробуй вернуться к большой жизни.

Пару дней я размышлял. Одно дело – вылечившись от рака, вернуться на работу в бухгалтерию. Но снова стать велогонщиком? Я не знал, что и думать. По сравнению с химиотерапией самая крутая вершина Альп выглядела равниной.

Следовало принять во внимание еще один фактор: я был застрахован на случай утраты трудоспособности и пять лет мог получать деньги по этому полису. Но если я вернусь в спорт, страховка будет аннулирована. Возобновив участие в гонках, я рисковал сорваться в финансовую пропасть.

Крис уезжать не торопился. Он познакомился с Кик и снова принялся наседать на меня, уговаривая вернуться в велоспорт. Я объяснял ему, что пока еще не знаю, в чем мое жизненное призвание, но он отказывался меня слушать. В какой-то момент он повернулся к Кик и спросил:

– Как вы думаете, стоит ему вернуться в большой спорт?

– Мне все равно, – сказала она. – Я его люблю.

Крис посмотрел на меня и сказал: – Ладно, женись на ней.

Наконец я созрел: решил все-таки испытать себя. После нескольких пробных заездов я остался доволен собой. «Кажется, получается», – сказал я Биллу и Кик. Затем попросил Криса соя ставить для меня программу тренировок и начал заниматься уже по-настоящему. Но странное дело: мое тело отказывалось вернуться в прежнюю форму. Прежде я весил 80 килограммов. Теперь мой вес составлял 72 килограмма; у меня было поястребиному заостренное лицо, а на ногах виднелась каждая прожилка.

Билл позвонил в «Cofidis» и сказал, что я готов к работе: «Я хочу обсудить с вами программу гонок; он действительно готов вернуться». Представители команды предложили Биллу приехать во Францию и обсудить все на месте.

Наутро Билл прилетел в Париж, а потом ехал еще четыре часа в офис «Cofidis». Прибыл он прямо к ланчу. Среди прочих за столом сидели Ален Бондю и директор «Cofidis» Франсуа Мигрен.

Мигрен выступил с пятиминутной речью, приветствуя Билла на земле Франции, а потом сказал:

– Мы благодарны вам за ваш приезд, но хотим поставить вас в известность, что мы намерены воспользоваться своим правом на прекращение действия контракта. Мы хотим изменить направление.

Билл повернулся к Бондю и спросил:

– Он серьезно?

Потупив взгляд, тот произнес: – Да.

– И я летел сюда только затем, чтобы вы мне это сказали? – спросил Билл.

– Мы считали важным сообщить об этом лично, – сказал Бондю.

– Послушайте, – сказал Билл. – Платите ему самый минимум, но дайте ему возможность поучаствовать в гонках. Он очень хочет вернуться. И это очень серьезно. Мы не просто думаем, что он способен соревноваться, мы знаем это.

В «Cofidis» не были столь уверены, что я снова смогу состязаться на прежнем уровне. Мало того, если я возобновлю участие в гонках, а потом вдруг заболею, это станет плохой рекламой для «Cofidis».

Вопрос не подлежал обсуждению. Билл был в отчаянии.

– Послушайте, он же был членом вашей команды; вы платили ему. Ну предложите нам хоть какой-то вариант.

В конце концов ему сказали, что подумают.

Билл встал из-за стола, не дождавшись окончания завтрака, сел в машину и покатил обратно. До самого Парижа он не мог заставить себя сообщить Мне эту новость. И только устроившись в маленьком кафе близ Эйфелевой башни, он вытащил из кармана сотовый телефон и набрал мой номер.

– Ну что? – спросил я.

– Они прекращают сотрудничество.

Я помолчал, а потом спросил:

– Зачем же они предложили тебе приехать?

Следующие пять дней я тешил себя надеждой что в «Cofidis» передумают. Наконец они позвонили и предложили мне 180 тысяч долларов плюс премиальные, которые я буду получать за бонусные очки Международной федерации велоспорта (ICU)J начисляемые по результатам гонок, если, конечно сумею их заработать.

Базовая зарплата, которую они предложили соответствовала установленному в лиге миниму, но на большее мы рассчитывать не могли.

У Билла был и запасной план. В первую неделю сентября в Анахайме проводилась ежегодная международная велосипедная выставка «Interbike Expo», и там собирались представители всех ведущих команд. Билл решил, что, если я покажусь там бодрым и здоровым и объявлю о своей готовности вернуться в велоспорт, кто-нибудь обязательно клюнет.

– Лэнс, нам нужно показаться прессе и дать всем понять, что ты серьезно намерен вернуться в спорт и готов рассмотреть любые предложения, – сказал он.

Четвертого сентября 1997 года мы с Биллом отправились на «Interbike Expo», чтобы объявить о моей готовности вернуться в большой спорт в сезоне 1998 года. Я созвал пресс-конференцию, на которую собралась толпа журналистов и экспертов, и сообщил, что намерен возобновить участие в гонках. Я объяснил свою ситуацию с «Cofidis» и дал, понять, что чувствую себя обманутым. Из-за рака я пропустил целый сезон, и «Cofidis» продолжает сомневаться во мне даже сейчас, когда я вполне здоров и готов к соревнованиям. Теперь весь веломир знал, что я выставлен на аукцион. Я сидел и ждал, какие последуют предложения.

Предложений не было.

Я никому не был нужен. Один из известнейших французских менеджеров коротко переговорил с Биллом, но когда услышал, что я прошу за свои услуги 500 тысяч долларов, скривился. «Это зарплата чемпиона, – сказал он. – Вы слишком много хотите». Представитель еще одной команды, «Saeсо-Cannondale», предложил Биллу встретиться на другой день, чтобы обсудить условия, но на встречу не пришел. Биллу пришлось разыскивать этого менеджера, и ему удалось найти его на другой деловой встрече.

– Что происходит? – спросил Билл.

Тот ответил:

– Мы не можем ничего предложить.

Ни одна европейская команда не хотела меня брать. Из каждых двадцати менеджеров, которым звонил Билл, перезванивали максимум трое.

Время шло, достойных предложений все не было, и я становился все злее. Свою злость я изливал преимущественно на Билла Стэплтона, и этот период стал тяжелым испытанием для нашей дружбы. Полтора года этот человек доставлял мне только плохие новости. Это на его долю выпало сообщить мне, что у меня нет страховки и что «Cofidis» обкорнала мой контракт. А теперь он мне сообщал, что я никому не нужен.

Я позвонил матери и рассказал об условиях «Cofidis», добавив, что никакая другая команда брать меня вообще не хочет. Ни одна. Я чувствовал, как она напряглась, но услышал в ее голосе былую твердость и мужество. «Знаешь что? – сказала она. – Они еще пожалеют об этом. Держись и докажи им, какую ужасную ошибку они совершили».

Я то и дело натыкался на людей, которые уже списали меня в архив или считали, что я уже далеко не тот, что был. Однажды мы с Кик пошли на вечеринку, устроенную для сотрудников компании, в которой она работала. Мы держались несколько в сторонке, и Кик то и дело покидала меня, чтобы пообщаться с коллегами. Один из них, ее начальник, спросил:

– Это твой новый приятель? – А потом грубо «прошелся» насчет моих яичек. – Ты уверена, что он достаточно хорош для тебя? – сказал он. – Это же вроде как только половина мужчины.

Кик застыла.

– Не смешно, и отвечать на такое я не собираюсь, – ледяным тоном промолвила она и, вернувшись ко мне, рассказала о случившемся. Я был вне себя. Сказать такое мог только или непроходимый идиот, или человек перепивший, но спускать ему я не собирался. Я пошел к бару под предлогом того, чтобы взять очередной коктейль, и, проходя мимо этого хама, сильно толкнул его плечом. Кристин сочла мой поступок неправильным, и теперь уже мы вступили в ссору. Я был слишком зол, чтобы адекватно реагировать на ситуацию. Проводив Кристин домой, я вернулся к себе, сел за компьютер и стал сочинять злое электронное послание этому грубияну, объясняя природу тестику-лярного рака и приводя некоторую статистику. Я написал и забраковал не одну дюжину вариантов. «Не могу поверить, – писал я, – что вы могли сказать такое, а тем более моей подруге. И если вы думаете, что сказали что-то смешное, у вас явно проблемы с головой. Такими вещами не шутят – это же вопрос жизни и смерти. А сколько у меня «яиц» – одно, два или пятьдесят, – здесь ни при чем». Но это занятие так расстроило меня, что я среди ночи отправился к Кик, и у нас состоялся продолжительный разговор. Больше всего ее беспокоило, что после случившегося ее уволят, и мы говорили, среди прочего, о том, что важнее – принципы или работа.

Билл продолжал поиски команды, которая согласилась бы меня взять. Он чувствовал себя так, словно представлял интересы какого-то второсортного пловца, с которым никто не хотел иметь дела. Он так всем надоел, что от него бежали как от чумы. Билл, однако, держался, хотя ему приходилось выслушивать самые презрительные замечания на мой счет. «Перестаньте, – сказал ему один. – Этот парень уже никогда ничего не покажет. То, что он сможет вернуть свою прежнюю скоРость, можно считать только глупой шуткой».

Наконец Билл нашел то, что показалось ему хорошей возможностью – недавно созданную американскую команду «U. S. Postal Service». Главным спонсором команды тоже был американец, финансист из Сан-Франциско Томас Вайзель, мой старый друг и бывший владелец команды «Subaru– Montgomery». Единственной проблемой были деньги. Команда «Postal» тоже могла предложить мне лишь очень небольшую базовую зарплату. Билл вылетел в Сан-Франциско и вступил в переговоры с генеральным менеджером команды Марком Горски. Переговоры были очень трудными. За несколько напряженных дней ни к какому результату прийти не удалось.

Я уже был готов опустить руки. Предложение от «Cofidis» оставалось в силе, но я был так зол на них, что предпочел бы вообще уйти из спорта, чем работать на них. Выплаты по нетрудоспособности составляли 20 тысяч долларов в месяц в течение пяти лет, а это давало в сумме 1,5 миллиона – и никаких налогов. Если же я попытаюсь вернуться в спорт, как проинформировала Билла лондонская фирма «Lloyds», полис будет аннулирован. И я решил, что если уж идти на такой риск и возвращаться к гонкам, к этому должно лежать сердце. А в противном случае нет никакого смысла суетиться и отказываться от страховых сумм.

Прежде чем Билл покинул Сан-Франциско, мы решили, что ему следует напоследок заехать в офис Тома Вайзеля, чтобы попрощаться и поговорить с ним с глазу на глаз – а вдруг что-нибудь получится. Шикарный офис Тома располагался в величественном небоскребе «Transamerica», и Билл входил туда не без трепета.

В кабинете Тома Билл застал и Марка Горски. Они сели, и Том спросил напрямик:

– Сколько он хочет?

– Он хочет базовую зарплату в 215 тысяч долларов, – сказал Билл, – Плюс система материального поощрения.

Международная федерация велоспорта вознаграждает гонщиков бонусными очками на основе результатов, показанных ими в основных гонках, так что, достаточно регулярно занимая высокие места, я мог бы за счет бонусов получать премии, сравнимые с величиной зарплаты. Билл сказал, что я хочу получать 500 долларов за каждое бонусное очко, пока сумма очков не достигнет 150, и 1000 долларов за каждое очко, набранное сверх этой цифры.

– А как насчет лимита на число оплачиваемых очков? – спросил Том.

В каком– то смысле этот вопрос можно было считать комплиментом, потому что он выдавал беспокойство руководителей команды, что я могу стоить им больших денег, если буду выступать достаточно хорошо.

– Никакого лимита, – ответил Билл.

Том уставился на Билла долгим немигающим взглядом опытного переговорщика. Мы уже несколько недель вели безрезультатные переговоры с разными командами, и Том Вайзель был столь жетверд и непреклонен, как и остальные. Но он знал меня и верил в меня. Когда он открыл рот, чтобы сказать свое последнее слово, Билл напрягся.

– Я согласен, – сказал Том. – Будем считать, что договорились.

Билл чуть не застонал от облегчения. У нас получилось – я снова буду гонщиком! Я подписал соглашение, и мы созвали большую пресс-конференцию, на которой я был представлен как новый член команды «U. S. Postal». На пресс-конференции я сказал: «Я, конечно, потерял форму, но, думаю, не навсегда». В ноябре и декабре я усиленно тренировался на территории Штатов, а в январе перебрался за океан, чтобы впервые за долгие 18 месяцев выступить на соревнованиях. Я вернулся к своей прежней походной жизни, намереваясь вновь объехать весь европейский континент.

Но теперь было одно осложнение – Кик. Я съездил в Плано, чтобы повидаться с матерью. В субботу утром за чашкой кофе я сказал: «Давай сегодня посмотрим бриллианты». Мама просияла. Она поняла, что я имел в виду, и мы це-лый день посвятили посещению лучших ювелирных магазинов Далласа.

Затем я вернулся в Остин, и мы с Кик устроили ужин на двоих. Мы сидели на краешке дамбы за моим домом, любуясь закатом над озером. Наконец я сказал:

– Я должен ехать в Европу, а без тебя ехать нехочу. Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

Солнце скрылось за горизонтом, и сгустились сумерки. Было тихо и темно, если не считать света из окон моего дома.

Я встал.

– Сегодня необычный день. Я хочу тебе кое-что показать.

Я сунул руку в карман и достал оттуда маленькую бархатную коробочку.

– Подойди ко мне, – сказал я.

Я открыл коробочку, и бриллиант засверкал.

– Выходи за меня замуж, – сказал я.

Кик не возражала.

Мы никогда не говорили о моем здоровье. Она ездила со мной на все ежемесячные обследования, рассматривала со мной все рентгеновские снимки, но у нас не было необходимости обсуждать общую картину. Однако когда мы объявили о помолвке, кто-то из друзей ее матери сказал: «Как ты позволяешь ей выходить за больного раком?» Это заставило нас задуматься. Кик сказала мне: «Знаешь, я предпочитаю прожить год в счастье, чем семьдесят в серости. В любом случае жизнь – величина неизвестная. Что будет дальше, ты не знаешь. Никто не знает».

Мы с Кик собрали кое-какие вещички и поехали через полстраны в Санта-Барбару, где был назначен двухмесячный тренировочный сбор команды. Там мы сняли небольшой домик на побережье и решили там же и пожениться. Свадебное путешествие мы запланировали на май. Прежде, однако, нам предстояло отправиться в Европу, где начинался очередной сезон велогонок.

Я стал постоянным посетителем тренажерных залов, чтобы восстановить силу мышц, и поступательно увеличивал интенсивность велосипедных тренировок. Все поражались тому, какие хорошие результаты я показывал на пробных заездах в Санта-Барбаре. Как-то я ехал вместе с Фрэнки Эндрю, и он сказал: «Вот это да, ты же побьешь любого – и это после рака».

Теперь я был здоровым человеком уже вполне; официально. Второго октября я отпраздновал годовщину постановки ракового диагноза, и это означало, что из состояния ремиссии я перешел в разряд полностью излечившихся. По мнению врачей, вероятность того, что болезнь вернется, отныне была совершенно минимальной. Примерно тогда же я получил от доктора Крейга письмо. «Пора продолжать жить дальше», – писал он.

Но как жить дальше? Здесь совета вам не даст никто. Что это значит? Как только лечение заканчивается, врачи говорят: «Вы вылечились, так что езжайте домой и живите себе. Счастливого пути». Но нет никакой системы поддержки, которая помогла бы вам справиться с эмоциональными трудностями, связанными с возвращением к нормальной жизни, когда бороться за само свое существование больше не нужно.

Невозможно просто проснуться утром и сказать: «Ладно, рак я победил, и теперь пора вернуться к нормальной жизни». Это доказала мне Стейси Паундс. Физически я восстановился, но душа еще только начала выздоравливать. Я вошел в особую стадию жизни, которую можно было бы назвать «возвращением с того света».

Как пойдет моя дальнейшая жизнь? Что дальше? И как быть с периодически повторявшимися ночными кошмарами, снами из прошлого?

Глава восьмая
ВОЗВРАЩЕНИЕ С ТОГО СВЕТА

Во время болезни я говорил себе, что никогда не, буду больше сквернословить, пить пиво, выходить из себя. Я собирался стать самым лучшим, самым правильным человеком, какой только бывает. Но жизнь продолжается. Ситуация меняется, намерения забываются. Я опять пью пиво. Опять сквернословлю.

Как вернуться в «обычный» мир? Эту проблему мне пришлось решать после выздоровления, и известные слова, что каждый день нужно проживать так, словно он последний, не очень-то мне помогали. Это все красиво звучит, но на практике все не так просто. Если бы я жил только настоящим, то стал бы очень милым бездельником – пропойцей с вечной трехдневной щетиной на подбородке. Поверьте мне, это я уже пробовал.

Люди считают мое возвращение к жизни триумфом, но на самом деле поначалу оно было полной катастрофой. Когда ты целый год живешь по; страхом смерти, тебе кажется, что ты заслужил, чтобы остаток жизни превратился в нескончаемый праздник. Это, конечно, невозможно; нужно возвращаться к семье, друзьям, работе. Но какая-то часть моего «я» не хотела возвращаться к старому. В январе мы уехали в Европу с командой «U. S. Postal». Кик бросила работу, отдала в хорошие руки свою собаку, сдала внаем своей дом и упаковала все свои вещи. Мы сняли квартиру в Кап-Ферра, на полпути между Ниццей и Монако, и я оставил там Кик одну, пока колесил по дорогам вместе с командой. На соревнованиях женам и подругам находиться нельзя. Это работа, как и любая другая, – на завод ведь с женой не ходят.

Кристин было одиноко в чужой стране, без друзей и родных, без знания языка. Но она не унывала: записалась на курсы французского, обустраивала квартиру и вообще относилась ко всему так, словно это было большим приключением, не подавая и признака страха. Она ни разу не пожаловалась. Я гордился ею.

Мое собственное настроение было похуже. На трассах у меня получалось не так, как хотелось бы: мне приходилось заново приспосабливаться к трудностям европейских гонок. Я уже забыл, что это такое. Последний раз я был в Европе, когда у Кик был отпуск – тогда мы были настоящими туристами и жили в лучших отелях. Теперь же приходилось вновь привыкать к ужасной пище, скрипучим кроватям в грязных придорожных пансионах и бесконечным переездам. Мне это не нравилось.

В глубине души я не был к этому готов. Если бы я лучше понимал себя в то время, то вынужден был бы признать, что моя попытка вернуться в большой спорт вызывала серьезные психологические проблемы. Если день складывался неудачно, я говорил: «Что ж, просто я слишком много перенес: три операции, три месяца химии и год ада, – вот в чем причина. Я не способен соревноваться на прежнем уровне. Организм уже не тот». Хотя на самом деле я должен был бы сказать: «Да просто день неудачный».

На меня давил тяжелый груз внутренних сомнений и обид. Моя зарплата составляла лишь малую толику того, что я зарабатывал в прежние дни, а новые спонсоры не объявлялись. Я саркастически называл это «80-процентным налогом на рак». Я надеялся, что в ту самую минуту, когда я вернусь в велоспорт и громогласно объявлю об этом, вся корпоративная Америка поспешит оказать мне спонсорскую поддержку, а когда этого не произошло, стал винить во всем Билла. В конце концов мы сильно поругались по телефону – я был в Европе, а он в Техасе. Я опять стал жаловаться на отсутствие каких-либо подвижек на спонсорском фронте.

– Послушай, что я тебе скажу, – сказал Билл.-

Я найду тебе другого агента. Меня это все уже до

стало. Я знаю: ты думаешь, что мне это нужно, но это не так. Я ухожу.

Я помолчал и пошел на попятный:

– Это совсем не то, чего я хочу.

Я перестал давить на Билла, но меня продолжал тяготить тот факт, что я никому не нужен.

Моей первой за 18 месяцев профессиональной гонкой стала «Рута дель Соль» – пятидневный велопробег по Испании. Я финишировал четырнадцатым и вызвал большой переполох, но меня самого этот результат нисколько не обрадовал – скорее наоборот. Я привык лидировать. Кроме того, на меня давило всеобщее внимание, прикованное к этой первой после болезни гонке. В результате я слишком переживал за результат и отвлекался на отчеты в прессе. На самом деле я предпочел бы проехать трассу никем не замеченный, борясь со своими собственными сомнениями. Я просто хотел ехать вместе со всеми в пелотоне и дать своим ногам возможность вспомнить былое.

Две недели спустя я принял участие в гонке «Париж-Ницца», одной из самых тяжелых многодневок, уступающей разве что «Тур де Франс». Восемь дней пути запомнились прежде всего сырой и ветреной погодой. Начиналась гонка с пролога – заезда с раздельным стартом на время. Это своеобразная система распределения мест на старте; результаты пролога предопределяют, кто возглавит пелотон. Я финишировал девятнадцатым – объективно это было неплохо для человека, недавно пережившего рак, но я так не считал. Я привык побеждать.

Наутро моросил серый дождь, дул сильный ветер, температура была чуть выше нуля. Открыв глаза, я понял, что не хочу ехать в такую погоду. Позавтракав без всякого аппетита, я пошел на собрание команды, где обсуждалась стратегия борьбы на первом этапе. Было решено, что если лидер команды Джордж Хинкэйпи по какой-то причине отстанет, вся команда должна ждать его и помочь ему выйти вперед.

В зоне старта я сел в машину, чтобы не замерзнуть, думая только о том, как мне не хочется здесь находиться. Когда начинаешь так думать, ничего хорошего ждать не приходится. Как только я вышел из машины, настроение испортилось окончательной С мрачным видом я натянул гетры, чтобы не мерзли ноги, ежась и стараясь, чтобы хоть маленький'; кусочек моей кожи оставался сухим.

Дали старт, и мы отправились в долгий и скучный поход. Дождь и холодный встречный ветер заставляли думать, что реальная температура еще даже ниже объявленных 2 градусов тепла. Ничто! так не деморализует, как долгий и однообразный; путь под дождем по совершенно ровной дороге. На подъемах, по крайней мере, хоть немного согревайешься, потому что приходится работать интенсивнее, но на ровной дороге промерзаешь и промокав ешь до самых костей. Не помогает никакая обувь, никакая куртка. В прошлом я добивался успеха во многом благодаря тому, что был способен выдержать такие погодные условия, которые оказывались не под силу всем остальным. Но не в тот день.

Хинкэйпи проколол колесо. Мы все остановились. Пелотон, увеличив темп, удалился. К тому времени, когда мы вернулись на трассу, отставание от лидеров составляло 20 минут, и на пронизывающем ветру нам потребовался час неимоверных усилий, чтобы компенсировать потерянное время. Мы мчались под дождем, пригнув головы. Ветер продувал одежду и мешал удерживать равновесие на тряской дороге. Внезапно я переместил руки на середину руля, выпрямился в седле и съехал на обочину. Я остановился. Я сдался. Я сошел. Срывая с себя номер, я думал: «Неужели на это я хотел потратить свою жизнь – мерзнуть, мокнуть, валяться в канаве?»

Фрэнки Эндрю ехал сразу за мной, и он помнит, как я выглядел, когда вдруг выпрямился и съехал с дороги. По моему виду он сразу понял, что я, наверное, не скоро – если вообще когда-нибудь – в следующий раз выйду на дистанцию. Впо – следствии он мне признался, что первой его мыслью было: «Лэнс кончился».

Когда остальные члены команды после окончания этапа собрались в гостинице, я уже паковал вещи. «Я уезжаю, – сказал я Фрэнки. – Я больше не гонщик – возвращаюсь домой». Меня не волновало, как отнесутся к моему поступку товарищи по команде. Я попрощался, повесил сумку на плечо и ушел.

Мое решение бросить спорт никак не было связано с моими физическими кондициями. Физически я был силен. Просто я не хотел там оставаться. Я не знал, хочу ли до конца своих дней терпеть холод и боль, крутя педали.

Когда я позвонил Кик по сотовому телефону, она после занятий французским покупала продукты.

– Я сегодня приеду, – сказал я ей.

Связь была неважная, и она меня плохо слышала, поэтому все время повторяла:

– Что? Что случилось?

– Потом расскажу, – сказал я.

– Ты ранен?

Она думала, что я разбился.

– Нет, я не ранен. Увидимся вечером.

Через пару часов Кик встретила меня в аэропорту. В тягостном молчании мы сели в машину и поехали домой. Наконец я заговорил:

– Знаешь, мне просто не нравится этим заниматься.

– Почему?

– Я не знаю, сколько мне осталось жить, но я не хочу потратить все эти годы на велогонки, – сказал я. – Я ненавижу все это. Ненавижу плохую погоду. Ненавижу быть вдали от тебя. Ненавижу здешний образ жизни. Я не хочу оставаться в Европе. В «Рута дель Соль» я доказал самому себе что еще что-то могу, продемонстрировал, что способен вернуться и преуспеть. И больше мне не нужно ничего доказывать ни себе, ни раковому сообществу.

Я ждал, что она скажет: «А как же мои занятия, моя работа? Зачем ты заставил меня приехать сюда?» Но она этого не сказала. Сказала она другое:

– Ну что ж, будь по-твоему.

В самолете, на котором я возвращался из Парижа в Кап-Ферра, в одном из журналов я увидел рекламу фирмы «Harley-Davidson», хорошо резюмировавшую мои чувства. Там говорилось: «Если бы мне довелось прожить свою жизнь заново, я бы…» – и перечислялись разные вещи типа «чаще любовался закатом». Я вырвал этот листок из журнала и показал его Кик, объясняя свои чувства:

– Вот что мне не нравится в велоспорте. Не такой должна быть жизнь.

На следующий день Кик отправилась на курсы французского, а мне делать было нечего. Я целый день просидел в квартире, отказываясь даже смотреть на велосипед. В школе, где занималась Кик, было строгое правило: по телефону не разговаривать. Я звонил ей трижды.

– Я не могу сидеть целый день дома и ничего не делать, – сказал я, когда она наконец ответила. – Я звонил в турагентство. Все, мы уезжаем.

– У меня урок, – коротко промолвила Кик.

– Я еду за тобой. Эти занятия – пустая трата времени.

Кик вышла из класса и, сев во дворе на скамейку, заплакала. Она несколько недель боролась, чтобы преодолеть языковой барьер. Она обустроила наш новый дом, научилась разбираться в местных обычаях и валюте, освоила местные правила дорожного движения. И оказалось, что все усилия были напрасны.

Когда я приехал за ней, она все еще плакала. Я встревожился.

– Почему ты плачешь?

– Потому, что мы уезжаем, – ответила она.

– Что ты имеешь в виду? У тебя же здесь нет друзей, языка ты не знаешь, работы нет. Почему ты хочешь здесь остаться?

– Потому, что я уже на это настроилась и хотела бы закончить начатое. Но если ты считаешь, что нам надо ехать домой, – поедем.

Весь вечер мы собирали вещи, и Кик занималась этим с такой же энергией, как еще совсем недавно распаковывала их. За 24 часа мы успели сделать столько, что большинству людей на это потребовалось бы недели две. Мы позвонили Кевину Ливингстону и отдали ему все барахло: полотенца, столовое серебро, лампы, цветочные горшки, кастрюли, тарелки, пылесос. Я сказал Кевину: «Мы сюда больше не вернемся, и этот хлам мне не нужен». Кевин не пытался меня отговаривать – он понимал мое состояние и знал, что это бесполезно. Поэтому он в основном помалкивал. По его лицу я видел, что он не считает мое поведение правильным, но ни слова неодобрения от него не услышал. Он всегда с беспокойством относился к моему возвращению в спорт. «Следи за своим организмом, – говорил он. – Не перетрудись». Он пережил вместе со мной всю мою болезнь, и единственное, что его действительно волновало, это мое здоровье. Когда я нагрузил его всеми этими коробками, он так расстроился, что, казалось, вот-вот заплачет. «Забирай это, – говорил я ему, подавая очередную коробку с кухонной утварью. – Забирай все».

Это был кошмар, и единственным приятным воспоминанием о том времени была Кик, ее внешняя безмятежность, резко контрастирующая с моей растерянностью. Я был бы не вправе обижаться на нее, если бы она сорвалась; из-за меня ей пришлось бросить работу, переехать во Францию, пожертвовать всем – а я почти в одночасье передумал и решил вернуться в Остин. Но она оставалась со мной. Кик меня понимала, поддерживала и была исполнена безграничного терпения.