Текст книги "Смерть - дорогое удовольствие"

Автор книги: Лен Дейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава 11

Мы шли и разговаривали, забыв о времени.

– Ваш дом, – сказал я наконец Марии. – У вас центральное отопление, раковина крепко прикреплена к стене, вам не приходится делить туалет с восемью другими людьми, у вас есть пластинки, названия которых я еще не прочитал. Давайте пойдем к вам.

– Ладно, – ответила она, – раз уж вы так красноречиво распространяетесь о преимуществах моей квартиры.

Я нежно поцеловал ее в ухо. Она сказала:

– Но, предположим, хозяин вас вышвырнет?

– У вас с хозяином любовь?

Она засмеялась и сильно меня стукнула. Многие французские женщины считают такие удары выражением привязанности.

– Снова стирать рубашки отказываюсь, – сказала она, – поэтому возьмем такси до вашего дома и заберем оттуда немного белья.

Их трех водителей такси после обсуждения, насколько нужное нам направление движения отвечает их желаниям, в конце концов один проявил слабость и согласился отвезти нас к «Маленькому легионеру».

Я вошел в свою комнату, Мария – следом за мной. Джой приветливо зачирикал, едва зажегся свет.

– Мой бог, – сказала Мария, – кто тут перевернул все вверх дном?

Я подобрал несколько рубашек, валявшихся возле камина.

– Да, – сказал я.

Все содержимое ящиков шкафа и буфета в беспорядке выкинули на пол. Письма и корешки чеков усеивали диван, даже совершенно новые вещи были сломаны. Я позволил рубашкам, которые держал в руке, опять упасть на пол и застыл, не зная, с чего начинать. Мария, более методичная, принялась сортировать одежду, складывая ее и развешивая пиджаки и брюки. Я подобрал телефон и набрал номер, который дал мне Люазо.

– Un sourire est different d'un rire,[18]18
  Un sourire est different d'un rire – улыбка – это совсем не то, что смех (фр.).


[Закрыть] – сказал я и подумал, что Франция – единственная страна, где романтика шпионажа никогда не будет утрачена.

– Хелло. – Трубку взял сам Люазо.

– Это вы перевернули у меня все вверх дном, Люазо?

– Вы находите, что аборигены враждебны?

– Просто отвечайте на вопрос, – сказал я.

– Почему вы не отвечаете на мой? – спросил он.

– Это мой жетон, – сказал я. – Если вам нужны ответы, купите себе жетон и звоните сами.

– Если бы работали мои ребята, вы бы ничего не заметили.

– Не кипятитесь, Люазо. Когда ваши ребята были здесь в прошлый раз – пять недель назад, – я заметил. Скажите им, что, если они хотят покурить, нужно открывать окно: от дешевого трубочного табака у канарейки слезятся глаза.

– Но они очень аккуратны, – сказал Люазо. – Они бы не оставили беспорядка. Если вы жалуетесь на беспорядок.

– Я ни на что не жалуюсь. Просто пытаюсь получить прямой ответ на простой вопрос.

– Вы слишком многого требуете от полицейского. Но если что-нибудь повреждено, я пошлю счет Дэтту.

– Если что-нибудь повреждено, то, вероятно, это Дэтт, – сказал я.

– Вам не следовало говорить это мне, – сказал Люазо. – Неблагоразумно с вашей стороны, но все же bonne chance.[32]32
  Bonne chance – желаю удачи (фр.).


[Закрыть]

– Спасибо. – Я повесил трубку.

– Так это не Люазо? – спросила Мария, слушавшая наш разговор.

– Что заставляет вас так думать?

Она пожала плечами:

– Здесь беспорядок. Полиция была бы осторожна. Кроме того, если Люазо признал, что полиция раньше обыскивала вашу комнату, почему бы ему не признать и в этот раз?

– Ваша догадка так же хороша, как и моя: возможно, Люазо преследовал цель, чтобы у меня возникло желание перерезать глотку Дэтту!

– Так вы намеренно были неосторожны, чтобы дать ему понять, что он преуспел в своем намерении?

– Может быть. – Мой взгляд упал на порванное сиденье кресла. Набивка из конского волоса была вспорота, и портфель с документами, которые мне дал курьер, исчез.

– Идем, – сказала Мария.

– Да, – ответил я. – Возможно, вы, в конце концов, правильно перевели мою исповедь.

– Это место просто напрашивается, чтобы его обыскали. В любом случае, не одна я знала ваш «секрет»: сегодня вечером вы сказали Бирду, что храните здесь деньги.

– Верно, но у кого было время успеть?

– Прошло уже два часа, – сказала Мария. – Он мог позвонить, времени было достаточно.

Мы начали разбирать свалку. Спустя пятнадцать минут раздался телефонный звонок. Звонил Жан-Поль:

– Рад, что застал вас дома. Вы один?

Я прижал палец к губам, чтобы предупредить Марию.

– Да. Я один. В чем дело?

– Мне бы хотелось сказать вам кое-что так, чтобы не слышал Бирд.

– Говорите.

– Во-первых, у меня хорошие связи на «дне» и в полиции. Я уверен, что где-то в течение ближайшего дня вас ждет ограбление. Если в доме есть что-нибудь ценное, нужно положить это на время в банковский сейф.

– Вы опоздали, – сказал я. – Они здесь уже были.

– Какой я дурак! Мне следовало предупредить вас раньше, сегодня вечером, было бы самое время.

– Неважно. Здесь не было ничего ценного, кроме пишущей машинки. – Я решил укрепить образ свободного писателя. – Это единственная важная вещь. Что еще вы хотите сказать?

– Ну, что полицейский Люазо – друг Бирда.

Глава 12

Мария неторопливо накладывала грим. Она ни в коей мере не была помешана на косметике, но сегодня ее пригласил на обед главный инспектор Люазо. Когда вы обедаете с бывшим мужем, вы должны быть совершенно уверены в том, что он понимает, что именно потерял. Она надела бледно-золотой английский шерстяной костюм, который купила в Лондоне. Он всегда считал ее легкомысленной дурочкой, поэтому следует выглядеть как можно более привлекательной и деловой. Новые туфли с незамысловатым верхом и никаких украшений. Она закончила подводить глаза, красить ресницы и начала накладывать тени вокруг глаз: не переборщить. В галерее искусств на ней было слишком много косметики. Ты истинный гений, сурово сказала она себе, по части оказываться втянутой в ситуации, где играешь незаметную роль, вместо того чтобы играть значительную. Она размазала тени, тихонько ругаясь, вытерла их и начала снова. Поймет ли англичанин, на какой риск она идет? Почему бы не сказать мсье Дэтту правду о том, что сказал англичанин? Англичанин интересуется только своей работой, Люазо тоже интересуется только своей работой. Правда, любовью он занимался с не меньшей страстью, чем работой. Но как может женщина состязаться с работой мужчины? Работа – нечто абстрактное и непостижимое, гипнотическое и вожделенное; женщина не может с ней состязаться. Она вспомнила ночи, когда пыталась победить работу Люазо, выиграть его для себя, оторвав от политики и бесконечной бумажной волокиты, вспомнила свои нескончаемые требования проводить время вместе и последний жестокий спор по этому поводу. Люазо целовал ее так страстно, как никогда прежде, и они занимались любовью, и она прижималась к нему, молча плача, ибо в этот момент напряжение оставило ее, и она поняла, что они разойдутся и разведутся, и оказалась права.

Часть ее все еще принадлежала Люазо, именно поэтому она продолжала с ним видеться. Сначала надо было юридически оформить развод и опеку над мальчиком, потом прийти к соглашению относительно дома. Потом Люазо просил ее выполнить несколько небольших заданий для полиции. Она знала, что он не желает и думать о том, чтобы полностью ее потерять. Они стали искренними и бесстрастными, поскольку она больше не боялась его утратить. Теперь они стали, как брат и сестра, и все же… Она вздохнула. Возможно, могло случиться иначе. В Люазо до сих пор сохранилась дерзкая самоуверенность, благодаря которой ей было приятно бывать в его обществе, она почти гордилась им, когда была рядом. Он был мужчиной в полном смысле слова.

Мужчины безрассудны. Работа для Сюртэ неожиданно оказалась очень важной: ей было приятно показать Люазо, сколь деловой и полезной она может быть. Но Люазо ничего этого не понимал. Мужчины неразумны. Все мужчины. Она вспомнила о некоторых его сексуальных особенностях и улыбнулась. Все мужчины любят создавать такие ситуации, в которых женщина, что бы она ни делала, ни думала и ни говорила, всегда будет неправа. Мужчины требуют, чтобы женщины были изобретательными, бесстыдными, как проститутки, а потом отвергают их под тем предлогом, что в них недостаточно материнских чувств. Они хотят, чтобы женщины завлекали их друзей-мужчин, а потом из-за этого ревнуют.

Мария припудрила губную помаду, чтобы та выглядела более темной, потом сморщила губы и нанесла последний, завершающий штрих, придавший лицу законченность и великолепие. Глаза ее были хороши, зрачки мягкие, белки глаз сияющие. Она отправилась на свидание со своим бывшим мужем.

Глава 13

Люазо слишком много курил и недостаточно спал. Сидя рядом с ней, он водил пальцем по металлическому браслету часов, и Мария вспомнила, как боялась этой его манеры, которая всегда предшествовала ссоре. Он предложил ей кофе, не забыв, сколько сахара она любит добавить. Он отметил ее костюм, прическу и незамысловатые туфли. Рано или поздно он упомянет англичанина.

– Тебя всегда привлекали люди одного и того же типа, – сказал он. – Ты золотоискатель по части мозгов, Мария. Тебя неодолимо влечет к мужчинам, которые думают только о своей работе.

– Ты имеешь в виду мужчин вроде тебя?

Люазо, кивнув, сказал:

– Он только навлечет на тебя неприятности, этот англичанин.

– Меня он не интересует.

– Не лги, – развеселился Люазо. – Доклады семисот полицейских проходят через меня каждую неделю. Кроме того, я получаю доклады информаторов, и твоя консьержка – из их числа.

– Ведьма!

– Это система, – пожал плечами Люазо. – Нам приходится бороться с преступниками их собственным оружием.

– Дэтт сделал ему инъекцию какого-то лекарства, чтобы допросить с пристрастием.

– Знаю, – кивнул Люазо.

– Это было ужасно.

– Да, я видел, как это делается.

– Похоже на пытку. Отвратительное занятие.

– Не читай мне нравоучений. Мне не нравятся инъекции амитала, и я не люблю ни мсье Дэтта, ни его клинику, но ничего не могу с этим поделать. – Люазо вздохнул. – Ты же знаешь, Мария, этот дом слишком крепкий орешек даже для моей власти.

Мария не ответила. Он улыбнулся так, словно сама мысль о том, что он может кому-то угрожать, была абсурдной.

– Ты, Мария, намеренно неправильно перевела признания англичанина, – обвинил ее Люазо.

Мария опять ничего не ответила. Люазо продолжал:

– Ты сказала мсье Дэтту, что англичанин работает на меня. Будь осторожна, когда что-нибудь говоришь или делаешь для этих людей. Они опасны, все опасны, и твой малоинтересный дружок – самый опасный из всех.

– Ты имеешь в виду Жана-Поля?

– Красавчика из «Бнот Шаман», – саркастически пояснил Люазо.

– Перестать называть его моим дружком, – вспыхнула Мария.

– Ну-ну, я все о тебе знаю, – сказал Люазо тоном, каким обычно вел допросы. – Ты не можешь противиться этим блестящим мальчишкам, и чем старше становишься, тем более уязвимой ты будешь.

Мария решила не показывать, что сердится, так как отлично знала: Люазо внимательно наблюдает за ней, но щеки ее горели от гнева и смущения.

– Он хочет работать на меня, – улыбнулся Люазо.

– Ему нравится ощущать свою значительность, – объяснила Мария, – как всем детям.

– Ты меня удивляешь, – сказал Люазо, стараясь не выдать удивления.

Он смотрел на нее так, как французы смотрят на улицах на хорошеньких девушек. Для нее не было секретом, что она для него сексуально привлекательна, и это ее утешало – не потому, что ей хотелось позлорадствовать, но потому, что представлять для него интерес было составной частью их новых отношений. Она чувствовала, что, в некотором смысле, это новое чувство к нему важнее, чем прежний брак, поскольку теперь они были друзьями, а дружба более прочна и менее хрупка, чем любовь.

– Ты не должен вредить Жану-Полю из-за меня, – сказала Мария.

– Меня не интересуют аптечные ковбои. – Люазо остался невозмутим. – По крайней мере, до тех пор, пока их не поймали на чем-нибудь незаконном.

Мария вынула сигареты и закурила так медленно, как умела она одна, ощущая, как в ней закипает прежний гнев. Перед ней был человек, с которым она развелась, – суровый, неуступчивый человек, который считал Жана-Поля женолюбивым сутенером только потому, что тот воспринимал себя менее серьезно, чем воспринимал себя Люазо. Люазо подавлял ее, сведя ее значимость до уровня предметов: мебели, досье – досье на Марию. И теперь, когда это досье принадлежало кому-то другому, Люазо считал, что тот человек разберется в нем не столь компетентно, как он. Прежде, давно, он иногда вызывал в ней холодное чувство, и теперь оно вспыхнуло снова. Та же ледяная насмешка, относившаяся ко всем, кто улыбался и не был напряжен; потворство своим желаниям, самодовольство, праздность – вот черты, которыми Люазо наделял всех, в ком не было такого, как у него самого, отношения к работе, да еще подкрепленного постоянным самобичеванием. Рядом с Люазо даже естественные функции ее тела казались чем-то незаконным. Она помнила времена, когда скрывала сроки своих месячных из опасения, что он заставит ее отчитаться за них так, словно они были отметкой прежнего греха.

Мария подняла глаза. Он все еще говорил о Жане-Поле. Сколько она пропустила – слово, предложение, целую жизнь? Ей было все равно. Неожиданно комната показалась тесной, и давящее чувство, мешавшее ей запирать ванную, несмотря на возмущение Люазо, сделало эту комнату невыносимо маленькой. Ей захотелось уйти.

– Я открою дверь, – сказала она. – Не хочу, чтобы тебя беспокоил дым.

– Сядь. – Сядь и расслабься.

Она чувствовала, что должна открыть дверь.

– Твой дружок Жан-Поль отвратительный маленький доносчик, – сказал Люазо, – и тебе следовало бы это понимать. Ты меня обвиняешь в том, что я сую нос в чужие дела. Может быть, и так, но знаешь ли ты, что я вижу в чужих жизнях? Я вижу такое, что шокирует и ужасает меня. Тот же Жан-Поль. Что он такое, как не коврик у ног Дэтта? Он бегает вокруг Дэтта, как маленький гадкий щенок. Он из тех людей, которые заставляют меня стыдиться того, что я француз. Целыми днями сидит в аптеке и в других местах, привлекающих иностранцев, держит иностранную газету, делая вид, что читает ее, хотя едва ли знает несколько слов на иностранном языке – в надежде вступить в разговор с какой-нибудь хорошенькой девушкой-секретарем, а лучше всего с девушкой-иностранкой, которая говорит по-французски. Разве это не жалкое зрелище в сердце одного из самых цивилизованных городов мира? Этот невежда сидит и жует голливудскую жевательную резинку, рассматривая картинки в «Плейбое». Заговорите с ним – и он расскажет вам, как презирает католическую церковь, однако каждое воскресенье, когда он сидит здесь со своим гамбургером и выглядит как transatlantigue, он только что вернулся с мессы. А девушек-иностранок предпочитает потому, что, во-первых, стыдится своего отца – рабочего-металлиста на предприятии по сбору и переработке металлолома, а во-вторых, девушки-иностранки вряд ли заметят его грубые манеры и фальшивый голос.

Мария потратила годы на то, чтобы заставить Люазо ревновать, и вот теперь, несколько лет спустя после развода, она в этом преуспела. Но почему-то успех не доставил ей удовольствия. Дело было даже не в том, что ей больше нравилась спокойная, холодная, логичная манера Люазо держаться, нет, ревность была слабостью, а Люазо несвойственны слабости.

Мария понимала, что должна немедленно открыть дверь, иначе упадет в обморок. Хотя ей было ясно, что легкое головокружение вызвано клаустрофобией, она отложила наполовину выкуренную сигарету в надежде, что почувствует себя лучше, и энергично погасила окурок. Примерно через две минуты ее самочувствие улучшилось. Голос Люазо звучал приглушенно. Как она ненавидела этот офис, фотографии из жизни Люазо, его армейские снимки: более стройный и красивый, улыбающийся фотографу и как будто говоривший: «Это лучшее время нашей жизни, никаких жен, никакой ответственности». На самом деле в офисе пахло работой Люазо, все пропиталось запахом коричневого картона обложек досье, запахом старой картотеки, исходившим из кладовой бог знает сколько лет. Здесь стоял застарелый запах уксуса и чего-то еще: должно быть, было что-то такое в бумагах или чернилах для снятия отпечатков пальцев.

– Жан-Поль – отвратительная часть моей работы, Мария, – продолжал Люазо. – Я бы даже сказал, ужасная ее часть. Он отвез трех немецких девушек в этот свой проклятый коттедж возле Барбизона. С ним была еще парочка его так называемых друзей-художников. Они изнасиловали этих девушек, Мария, но я не могу даже предъявить доказательства. Он порочный человек, и, к сожалению, в Париже много таких, как он.

Мария пожала плечами:

– Девушкам не следовало туда ехать, им следовало понимать, что их ждет. Девушки-туристки только для того сюда и приезжают, чтобы их изнасиловали. Они считают, что это романтично – быть изнасилованными в Париже.

– Двоим из этих девушек было по шестнадцать лет, Мария, – совсем еще дети, третьей – только восемнадцать. Они спросили у твоего дружка дорогу к отелю, и он предложил их подвезти. И все это случилось в нашем великом и прекрасном городе. Разве должно быть так, что чужестранец не может без опасности для себя узнать дорогу?

На улице было холодно. Хотя лето еще не кончилось, временами ветер казался ледяным. Зима приходит с каждым годом все раньше, подумала Мария. Мне тридцать два года, снова август, но листья уже желтеют и падают, ветер уносит их. Раньше август был серединой лета, теперь август – начало осени. Скоро смешаются все времена года, весна вообще не наступит, и мрак зимы займет половину жизни.

– Да, – сказала Мария. – Вот что случилось. – Она дрожала.

Глава 14

Мсье Дэтта я увидел два дня спустя. Связной должен был появиться в любой момент. Вероятно, он станет ворчать и потребует отчета о доме на авеню Фош. Стояло хмурое серое утро, но легкая дымка обещала жаркий день. В деятельности «Маленького легионера» наступила пауза. Последний petit dejeuner[33]33
  Petit dejeuner – завтрак (фр.).


[Закрыть] был уже подан, а время обеда еще не настало. Полдюжины посетителей читали свои газеты или смотрели на улицу, наблюдая спор водителей за место парковки. Мсье Дэтт и семья Тэстеви сидели за своим обычным столом, на котором громоздились кофейники, чашки и крошечные рюмки кальвадоса. Двое водителей такси играли в настольный футбол, поворачивая крошечных деревянных футболистов так, чтобы запустить мяч по зеленому фетровому полю коробки. Мсье Дэтт окликнул меня, когда я спустился позавтракать.

– Вы чертовски поздно встаете для молодого человека, – весело приветствовал он меня. – Присаживайтесь к нам.

Я сел, удивляясь, почему вдруг мсье Дэтт стал таким дружелюбным. Позади меня игроки в настольный футбол зашумели: от неожиданного удара мяч со стуком прошел в ворота, и раздались насмешливо-радостные возгласы.

– Я очень виноват перед вами, – заявил мсье Дэтт. – Я хотел подождать несколько дней, прежде чем принести извинения, чтобы вы нашли в себе силы простить меня.

– Вам не идет столь смиренная роль, возьмите другую, которая вам больше подходит.

Мсье Дэтт открыл рот, потом тихо рассмеялся.

– У вас прекрасное чувство юмора, – одобрил он, беря себя в руки.

– Спасибо, – сказал я. – Вы и сам большой шутник.

Рот мсье Дэтта изобразил улыбку, похожую на небрежно выглаженный воротничок рубашки.

– О, я понимаю, что вы имеете в виду, – неожиданно засмеялся он. – Ха-ха-ха!

К тому времени мадам Тэстеви разложила картонку для игры в «Монополию» и, чтобы ускорить игру, раздала нам карточки, обозначающие собственность. Связной уже должен был прибыть, но стоило приложить усилия, чтобы приблизиться к мсье Дэтту.

– Отели на Лекурб и Беллевиль, – сказала мадам Тэстеви.

– Вы всегда действуете одинаково. – Голос мсье Дэтта выражал неодобрение. – Почему бы вам не купить железнодорожные вокзалы?

Мы бросили кости, и маленький деревянный диск пошел переваливаться по доске, выплачивая ренту, садясь в тюрьму и используя свои шансы, как человеческое существо.

– Разрушительный путь, – выразилась о нем мадам Тэстеви.

– Такова вся наша жизнь, – сказал мсье Дэтт. – Мы начинаем умирать с того дня, как родились.

Моя карта возможностей сообщила «Faites des reparations dans toutes vos maisons»,[34]34
  Faites des reparations dans toutes vos maisons – сделайте ремонт всех ваших домов (фр.).


[Закрыть] и мне пришлось заплатить по две с половиной тысячи франков за каждый из моих домов. Это почти вывело меня из игры, но я боролся. Заканчивая рассчитываться, я увидел через терассу связного. Им оказался тот же самый человек, который приходил в прошлый раз. Он зашел неторопливо и устроился у стены, заказал кофе со сливками и медленным оценивающим взглядом обвел посетителей, прежде чем вступить в контакт со мной. Профессионал. Выявить хвост и избежать беды. Он меня видел, но не подал виду.

– Еще кофе для всех, – распорядилась мадам Тэстеви. Проследив за тем, как два официанта накрывают столы для ленча, она закричала: – Эта рюмка грязная. Используйте розовые салфетки, а белые оставьте на вечер. Убедитесь, что блюда из зайца достаточно. Я рассержусь, если его не хватит.

Официанты, очень не хотевшие сердить мадам, беспокойно задвигались, поправляя салфетки и внося микроскопические поправки в расположение ложек и вилок. Таксисты начали игру заново, и стук деревянных мячей раздался сразу после того, как монета вошла в щель.

Связной принес с собой экземпляр «Экспресс» и теперь читал его, рассеянно потягивая свой кофе. Возможно, он уйдет, подумал я, и тогда, может быть, мне не придется выслушивать его бесконечные официальные инструкции. Мадам Тэстеви находилась в очень трудном финансовом положении: ей пришлось заложить три объекта своей собственности.

На обложке «Экспресс» была фотография американского посла во Франции, пожимающего руку кинозвезде на фестивале.

Мсье Дэтт сказал:

– Не запах ли готовящегося teppune[35]35
  Teppune – блюдо из зайца (фр.).


[Закрыть] я чувствую? Какой чудесный запах.

Мадам кивнула и улыбнулась.

– Когда я была девушкой, весь Париж переполняли запахи. Здесь были и запахи масляной краски, и лошадиного пота, и навоза, и протекающих газовых ламп, и повсюду пахло превосходной французской едой. Ах! – Она бросила кости. – Теперь же, – вздохнула она, – город пахнет бензином, искусственным чесноком, гамбургерами и деньгами.

Мсье Дэтт напомнил:

– Ваш ход.

– Да, да, – ответил я. – Но мне надо ненадолго подняться наверх. Нужно кое-что сделать, – сказал я достаточно громко, чтобы связной сообразил заказать вторую порцию кофе.

Передвинувшись на бульвар Капуцинов, мадам Тэстеви разорилась.

– Я ученый, – сказал мсье Дэтт, собирая карточки обанкротившейся мадам Тэстеви. – Научный метод верный и всегда побеждает.

– Верный для чего? – спросил я. – Верный для ученых, верный для истории, верный судьбе, верный чему?

– Верный себе. – Мсье Дэтт повернулся ко мне, изучил мое лицо и увлажнил свои губы, прежде чем заключить: – Мы начали плох… глупо.

В кафе вошел Жан-Поль – обычно он приходил на ленч несколько позже. Он беззаботно помахал нам и купил сигареты у стойки.

– Но есть некоторые вещи, которых я не понял, – продолжал Дэтт. – Для чего у вас полный портфель атомных секретов?

– А для чего вам их красть?

Жан-Поль прошел через зал к нашему столу, посмотрел на нас обоих и сел.

– Чтобы спасти, – ответил Дэтт. – Я спас эти бумаги для вас.

– Тогда позвольте Жану-Полю снять перчатки, – сказал я.

Жан-Поль обеспокоенно взглянул на мсье Дэтта.

– Он знает, – кивнул мсье Дэтт. – Признайте это, Жан-Поль.

Я объяснил Жану-Полю:

– Это по поводу того, что мы начали плохо и глупо.

– Это я так выразился, – сообщил мсье Дэтт Жану-Полю. – Я сказал, что мы начали плохо и глупо и что теперь хотим, чтобы все было иначе.

Я наклонился и отогнул на запястье перчатку Жана-Поля. Кожа его рук была фиолетовой от нингидрина.[36]36
  Нингидрин – цветной реактив в виде красновато-черной пудры. Руки становятся фиолетовыми, так как в коже содержатся аминокислоты. Краска сходит через три дня. От мытья становится только хуже. – Примеч. авт.


[Закрыть]

– Вы смущаете мальчика, – хихикнул мсье Дэтт.

Жан-Поль сердито посмотрел на него.

– Вы хотите купить документы? – спросил я.

Мсье Дэтт пожал плечами.

– Возможно. Я дам вам десять тысяч новых франков. Не хотите – как хотите, но за большую цену документы мне не нужны.

– Документы стоят вдвое дороже. – Мой голос звучал холодно.

– А если я откажусь?

– Вы не получите каждый второй лист. Эти листы я вынул и спрятал в другом месте.

– Вы не дурак, – кивнул мсье Дэтт. – Сказать по правде, документы были так доступны, что я усомнился в их подлинности. Рад узнать, что вы не дурак.

– Есть еще документы, – сказал я. – Большая часть их представляет собой ксерокопии, но вы, вероятно, не против. В первом пакете содержится большой процент оригиналов, чтобы вы могли убедиться в их подлинности, но делать это регулярно слишком рискованно.

– На кого вы работаете?

– Не имеет значения, на кого я работаю. Вам они нужны или нет?

Мсье Дэтт кивнул и мрачно улыбнулся.

– Согласен, мой друг. Согласен. – Он махнул рукой и заказал кофе. – Во мне говорит любопытство. Нельзя сказать, чтобы ваши документы соответствовали моим научным интересам, я буду пользоваться ими просто для стимулирования своего ума. Потом они будут уничтожены… или вы можете получить их обратно…

Связной допил кофе и пошел наверх, стараясь, чтобы все выглядело так, словно он идет не далее туалета на первом этаже.

Я шумно прочистил нос, потом раскурил сигарету.

– Мне все равно, что вы с ними сделаете, мсье. На документах нет отпечатков моих пальцев, и они не имеют ко мне никакого отношения, поступайте с ними, как хотите. Я не знаю, связаны ли эти документы с вашей работой. Я даже не знаю, в чем заключается ваша работа.

– Моя нынешняя работа – научная деятельность, – объяснил Дэтт. – Моя клиника предназначена для того, чтобы исследовать образцы человеческого поведения. Признаюсь, я мог бы заработать больше денег в другом месте, у меня хорошая квалификация. Я аналитик. К тому же, хороший врач. Могу читать лекции по нескольким различным дисциплинам: по восточному искусству, по буддизму или даже по теории марксизма. Считаюсь авторитетом в области философии экзистенциализма, особенно в области экзистенциальной психологии, но работа, которой я занимаюсь сейчас, – именно та работа, которая принесет мне известность. Мысль о том, чтобы тебя помнили после твоей смерти, становится важной по мере того, как мы стареем. – Он бросил кости и продвинулся мимо «Старта». – Дайте мне мои двадцать тысяч франков, – сказал он.

– Чем вы занимаетесь в своей клинике? – Я собрал игрушечные деньги и передал ему. Он, пересчитав, сложил их в кучу.

– Людей ослепляет то, что в основе моих исследований лежит секс. Они не в состоянии видеть мою работу в истинном свете, потому что думают только о сексуальной деятельности. – Он вздохнул. – Полагаю, это естественно. Моя работа важна потому, что люди не в состоянии объективно рассмотреть этот предмет. А я могу. Поэтому я один из немногих людей, которым по силам руководить таким проектом.

– Вы анализируете сексуальную деятельность?

– Да, – кивнул Дэтт. – Никто не делает того, чего не хочет. Мы действительно нанимаем девушек, но большинство людей, которые приходят в дом, приходят туда парами и остаются там парами. Я куплю еще два дома.

– Те же самые пары?

– Не всегда, – ответил Дэтт. – Но об этом не следует сожалеть. Люди связаны умственно, и сексуальная деятельность является шифром, который поможет объяснить их проблемы. Вы не собираете ренту. – Он подтолкнул фишки ко мне.

– Вам не кажется, что вы пытаетесь обосновать обладание публичным домом?

– Пойдемте туда – и вы увидите, – пригласил Дэтт. Так или иначе, но вы причалите к моим отелям на улице Республики, это лишь вопрос времени. – Он сложил вместе карточки, обозначающие его собственность. – И тогда с вами покончено.

– Вы имеете в виду, что клиника работает и днем?

– Человек – существо, – сказал Дэтт, – уникальное в том смысле, что его сексуальный цикл продолжается неослабно от половой зрелости до смерти. – Он сложил карточку для игры.

Становилось все жарче. Именно такие дни дают толчок ревматизму и увеличивают Эйфелеву башню на шесть дюймов.

– Подождите немного, – попросил я. – Я поднимусь наверх и побреюсь. Подождете пять минут?

– Хорошо, – согласился Дэтт. – Но на самом деле в бритье нет надобности, вас не будут приглашать участвовать. – Он улыбнулся.

Я поспешил наверх, связной ждал меня в комнате.

– Они купили документы?

– Да, – сказал я и повторил ему свой разговор с мсье Дэттом.

– Вы хорошо это проделали, – похвалил он.

– Вы мой руководитель? – Я осторожно натянул кожу на лице и начал бриться.

– Нет. Они узнали о документах благодаря утечке информации.

– Допустим. Тогда кто автор утечки?

– Вы знаете, что я не имею права ответить, не следует даже спрашивать меня. Очень умно с их стороны было заглянуть сюда.

– Я сам рассказал, где спрятаны документы. Так вот, прежде я никогда не говорил, но теперь скажу: тот, кто мной руководит, знает о том, что делают эти люди, раньше, чем узнаю я. Это кто-то, стоящий совсем близко, кто-то из тех, кого я знаю. Перестаньте соваться в это дело, иначе ваша топорная работа все испортит.

– Ну, вы не совсем правы, – сказал связной. – Это не тот, кого вы знаете, вы его никогда не встречали. Откуда вы знаете, кто взял портфель?

– Вы лжете. Говорю вам, не суйтесь не в свое дело. Нингидрин окрашивает кожу. Руки Жана-Поля им ярко окрашены.

– В какой цвет?

– Скоро узнаете сами, – сказал я. – Здесь еще полно нингидрина.

– Очень забавно.

– Ну, кто вам велел совать свои толстые крестьянские пальцы в мои дела! – бушевал я. – Ладно, перестаньте возмущаться и послушайте внимательно: Дэтт сейчас берет меня с собой в клинику, следуйте за мной туда.

– Хорошо, – сказал связной без энтузиазма, вытирая руки большим носовым платком.

– Убедитесь в том, что через час я выйду.

– Что, по-вашему, мне надо сделать, если через час вы не выйдете? – спросил он.

– Черт меня побери, если я знаю, – сказал я. В фильмах никогда не задают таких вопросов. – Наверняка, что-нибудь предусмотрено на крайний случай?

– Нет. – Связной говорил очень тихо. – Боюсь, мне об этом ничего не известно. Я только составляю отчеты и отправляю их в Лондон дипломатической почтой. Иногда это занимает три дня.

– Ну, теперь будет срочное сообщение, – сказал я. – Что-то ведь должно быть заготовлено заранее на подобный случай. – Я сполоснул остатки мыла, расчесал волосы на пробор и поправил галстук.

– Я в любом случае последую за вами, – ободряюще сказал связной. – Сегодня чудесное утро для прогулки.

– Ладно, – ответил я, испытывая ощущение, что, если бы шел дождь, он остался бы в кафе. Я смазал лицо лосьоном и спустился вниз к мсье Дэтту. На огромной куче игрушечных денег он оставил чаевые официанту: один франк.

Все еще стояло лето. Тротуары были горячими, улицы пыльными, и транспортная полиция щеголяла в белых кителях и в темных очках. Всюду толпились туристы, причем двух видов: или бородатые, с бумажными пакетами и в выгоревших джинсах, или в соломенных шляпах, с фотокамерами и в хлопчатобумажных жакетах. Они сидели на лавочках и громко разговаривали. «Итак, он объяснил, что сотня новых франков заменяет десять тысяч старых франков, – говорил один. – И я ему ответил, что теперь, понимаю, почему французы сделали революцию». Другой турист возразил: «Но вы же не говорите на этом языке». Первый мужчина ответил: «Мне не нужно говорить на этом языке для того, чтобы понять, что имеет в виду официант».