Текст книги "Кровожадный Карнавал"

Автор книги: Лемони Сникет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Глава третья

Помимо получения за один день нескольких газетных вырезок или устного известия о том, что кто-то из вашей семьи продался вашим личным врагам, одно из самых неприятных испытаний в жизни – это собеседование перед устройством на работу. Рассказывать, что ты умеешь делать, рассчитывая на оплату этого умения, – большая нервотрепка. Однажды у меня было очень трудное собеседование с работодателем: я рассказывал о том, как попадаю стрелой из лука в оливку, что способен выучить наизусть целых три страницы стихов, а также определить, не пробуя, положен ли в сырную массу для фондю( блюдо из расплавленного сыра ) яд, и все это я должен был еще и демонстрировать. Лучшая стратегия при этом – быть предельно честным, так как худшее, чем может окончиться собеседование, это что вы не получите места и проведете остальную жизнь, добывая пищу в дикой местности и укрываясь под деревьями или под навесом бездействующего кегельбана. Но собеседование бодлеровских сирот с Мадам Лулу перед устройством на работу было куда более тяжелым. Честными они ни в коем случае быть не могли – они притворялись совершенно другими людьми. Самым худшим исходом было бы то, что их разоблачат Граф Олаф и его труппа и оставшуюся часть жизни проведут в столь ужасных условиях, что и думать про это было невыносимо.

– Садитесь, пожалуйста, Лулу будет побеседовать с вами про карнавальную работу. – И Мадам Лулу махнула рукой в сторону круглого стола, где сидели Олаф с компанией. Вайолет и Клаус с трудом уместились на одном стуле, а Солнышко взобралась на другой, и все присутствующие молча следили за ними. Актеры сидели, опершись локтями на стол и хватая угощения прямо руками. Эсме Скволор тянула свое пахтанье, а Граф Олаф, откинувшись на спинку стула, очень, очень пристально глядел на Бодлеров.

– Что-то в вас есть знакомое, – заметил он.

– Наверно, ты и раньше встречал уродов, мой Олаф, – сказала Лулу. – Какие ваши имена?

– Меня зовут Беверли, – ответила Вайолет своим новым, низким голосом, придумав себе имя с такой же быстротой, с какой изобрела бы, к примеру, гладильную доску. – А вторую голову зовут Эллиот.

Олаф протянул через стол руку, чтобы поздороваться, и Вайолет с Клаусом пришлось очень быстро соображать, чья рука у них торчит из правого рукава.

– Очень приятно познакомиться, – сказал Олаф. – С двумя головами, надо думать, живется нелегко.

– Ох да, – пропищал Клаус самым высоким, каким только мог, голосом. – Вы себе не представляете, до чего хлопотно найти подходящую одежду.

– Я заметила, какая на тебе рубашка, – проговорила Эсме. – Очень модная.

– То, что мы уроды, не мешает нам следить за модой, – отозвалась Вайолет.

– А как вы принимаете пищу? – осведомился Граф Олаф. Глаза его горели ярким блеском. – Надо думать, это весьма затруднительно?

– Н-ну… я бы сказал… мы… – растерялся Клаус, но прежде чем он нашелся что ответить, Олаф схватил с тарелки большой початок кукурузы и сунул его детям под нос.

– А ну-ка поглядим, как ты справишься! – прорычал он, и приспешники его захихикали. – Ешь кукурузу, двухголовый урод!

– Да, – поддержала его Мадам Лулу, – так лучше всего проверять, как работать на карнавале. Ешь кукурузу, ешь!

Вайолет и Клаус обменялись взглядом и протянули каждый одну руку, чтобы взять початок у Олафа. Они неуклюже держали перед собой кукурузу. Вайолет нагнулась, чтобы откусить кусок, но при этом нечаянно выдернула початок из Клаусовой руки, и кукуруза упала на стол. Зрители разразились бессердечным хохотом.

– Вы поглядите на них! – со смехом прокричала одна из напудренных женщин. – Даже кукурузу не могут есть! Вот уроды так уроды!

– А ну еще разок, – с гадкой усмешкой приказал Олаф. – Подбери со стола кукурузу, урод!

Дети повиновались и снова поднесли к губам кукурузу. Клаус скосил глаза и попытался откусить кусок, но когда Вайолет попробовала продвинуть початок поближе к Клаусу, чтобы помочь ему, кукуруза ударила брата по лицу, отчего все вокруг (кроме, естественно, Солнышка) опять захохотали.

– Какой ты смешной, – проговорила Мадам Лулу. Она так смеялась, что у нее потекли слезы, и когда она вытерла глаза, одна из ее выразительных бровей слегка размазалась и над глазом появилось что-то вроде синяка. – Попробуй еще раз, Беверли-Эллиот!

– Ничего смешнее не видывал, – проговорил крюкастый. – Я всегда думал, что люди с врожденными физическими недостатками чувствуют себя несчастными, а оказывается, они весельчаки.

Детям очень хотелось указать ему, что человеку с крюками вместо рук, вероятно, тоже пришлось бы туго, доведись ему есть кукурузный початок, но они понимали, что собеседование перед устройством на работу – не самое удачное время для дискуссий, поэтому они проглотили свои доводы и принялись поглощать кукурузу. Укусив початок несколько раз, дети несколько освоились, что в данном случае означает «начали постигать, каким образом двое людей, пользуясь каждый одной рукой, могут есть один и тот же початок кукурузы одновременно». Но все равно задача была очень трудная: початок был скользким от масла, масло оставляло влажные потеки на губах, стекало с подбородков. Иногда положение початка было идеальным для одного из детей, но при этом он утыкался в лицо другому. А время от времени початок и вовсе выскальзывал у них из рук, и окружающие опять принимались хохотать.

– Да это будет веселее, чем детей похищать! – заключил лысый помощник Олафа, весь сотрясавшийся от смеха. – Чтобы поглазеть на это, люди издалека валом повалят, а тебе, Лулу, вся затея обойдется в один початок кукурузы!

– Правда, пожалуйста, – согласилась Мадам Лулу и посмотрела на сидящих за столом Вайолет и Клауса. – Людям нравится, чтобы неряшливо ели. Вы наняты в Шатер Уродов.

– А вон с тем что делать? – спросила Эсме, хихикая и стирая с губ пахтанье. – Он похож на меховой воротник

– Чабо! – проворчала Солнышко, обращаясь к сестре с братом. Она хотела сказать что-то вроде «Конечно, все это унизительно, но зато наш маскарад, кажется, удался». Вайолет поторопилась замаскировать смысл ее рычания.

– Это Чабо, девочка-волчонок, – произнесла она низким голосом. – Ее мать была охотницей и влюбилась в красивого волка – это их горемычный ребенок.

– Вот уж не думал, что такое бывает, – сказал крюкастый.

– Гр-р, – заворчала Солнышко.

– Забавно бы поглядеть, как она станет есть кукурузу, – сказал лысый и, схватив еще один початок, помахал перед самым носом у младшей из Бодлеров. – А ну, Чабо! На, хватай.

Солнышко широко разинула рот, и лысый, увидав кончики зубов, торчащие сквозь длинную шерсть, в страхе отдернул руку.

– Ух ты! Да она дикая!

– Да, пока еще немножко диковатая, – подтвердил Клаус своим высоким голосом. – По правде говоря, все наши страшные шрамы на лицах оттого, что мы ее дразнили.

– Грр, – еще раз проворчала Солнышко и куснула ложку, чтобы показать, какая она дикая.

– Из Чабо будет привлекательный номер на Карнавале, – объявила Мадам Лулу. – Людям всегда нравится жестокость. Ты тоже взятая на работу, Чабо, пожалуйста.

– Только держите ее подальше от меня, – вставила Эсме, – а то, чего доброго, порвет мой наряд.

– Грр! – заворчала Солнышко.

– Теперь пошли, – распорядилась гадалка. – Мадам Лулу покажет ваш фургон, пожалуйста, там будете спать.

– А мы еще посидим и выпьем вина, – заявил Граф Олаф. – Поздравляю с приобретенными уродами, Лулу. Я знал, что тебе повезет, раз я рядом.

– Всем везет, – сказала Эсме и чмокнула Олафа в щеку.

Мадам Лулу нахмурилась и вывела детей наружу, в темноту.

– Уроды, пожалуйста, за мной, – сказала она. – Вы будете жить, пожалуйста, в фургоне с другими уродами. Хьюго, Колетт и Кевин – уроды все тоже. Каждый день будете показывать себя в Шатре Уродов. Беверли-Эллиот ест кукурузу. Чабо пугает публику, пожалуйста. Хотите спрашивать вопросы, уроды?

– А нам будут платить? – спросил Клаус. Он решил, что деньги пригодятся, если они получат ответы на свои вопросы и после этого им удастся сбежать.

– Нет, нет, нет, – пролепетала Мадам Лулу. – Мадам Лулу не будет давать деньги уродам, пожалуйста. Если урод, то должен быть довольным получать работу. Посмотрите на человека с крюками вместо рук. Он благодарен делать работу для Графа Олафа, хотя Олаф не даст ему деньги из богатства Бодлеров.

– Граф Олаф? – переспросила Вайолет, делая вид, будто их злейший враг ей незнаком. – Это господин с одной бровью?

– Да, он, – ответила Лулу. – Блестящий мужчина. Но не думайте сказать ему что-то неправильное, пожалуйста. Мадам Лулу считает, всегда надо давать людям, что они ждут. Вы всегда говорите Олафу, что он блестящий.

– Мы будем помнить об этом, – отозвался Клаус.

– Хорошо, пожалуйста. Вот фургон уродов. Добро пожалуйте в новый дом.

Гадалка остановилась возле фургона с небрежно написанным крупными буквами словом «УРОДЫ». Буквы стерлись, краска кое-где размазалась, как будто еще не просохла, но все слово настолько выцвело, что Бодлерам стало ясно: надпись на фургоне делали много лет назад. Рядом стояла обтрепанная палатка с дырами в парусине с вывеской «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ШАТЕР УРОДОВ» и небольшим изображением девочки с тремя глазами. Мадам Лулу миновала палатку и постучалась в деревянную дверь фургона.

– Уроды! – позвала она. – Пожалуйста, проснитесь, пожалуйста! Тут новые уроды хотят здороваться с вами.

– Одну минутку, Мадам Лулу! – послышался из-за двери голос.

– Никаких минутка, пожалуйста! Сразу! Я – хозяйка Карнавала!

Дверь распахнулась, и показался сонного вида горбун, то есть «человек с бугром между лопатками, придававшим ему асимметричный вид». На нем была пижама, нарочно разорванная на спине, чтобы освободить место для горба. В руке он держал маленькую свечку и при ее свете пытался разглядеть гостей.

– Я знаю, что вы хозяйка, Мадам Лулу, – сказал он, – но сейчас глухая ночь. Разве вы не хотите, чтобы ваши уроды выспались?

– Мадам Лулу нет различия, спят уроды или нет, – надменно ответила гадалка. – Скажи новым уродам, пожалуйста, как готовить себя к представлению утром. Который с двумя головами – будет есть кукурузу, пожалуйста, а волчонок нападает на зрителей.

– Агрессивность и неряшливая манера есть, – заключил горбун и вздохнул. – Пожалуй, толпе это понравится.

– Понравится, конечно, – подтвердила Лулу, – и тогда Карнавал заработает деньги.

– И, может быть, тогда вы нам заплатите? – спросил горбун.

– И не ждите, пожалуйста, – отозвалась Мадам Лулу. – Спокойной ночи, уроды.

– Спокойной ночи, Мадам Лулу, – попрощалась Вайолет. Она бы предпочла, чтобы ее называли по имени, пусть даже вымышленному, а не просто «урод». Но гадалка уже ушла, не оборачиваясь. Бодлеры постояли минутку в дверях, наблюдая, как Лулу растворяется в ночном мраке, а потом повернулись к горбуну и представились ему по-настоящему.

– Меня зовут Беверли, – сказала Вайолет. – Мою вторую голову – Эллиот. А это Чабо-Волчонок.

– Грр! – заворчала Солнышко.

– Меня зовут Хьюго. Приятно познакомиться с новыми товарищами по работе. Заходите, я познакомлю вас с остальными.

Все еще передвигаясь с огромным трудом, Вайолет с Клаусом неуклюжей поход-кой последовали за Хьюго, а Солнышко поползла за ними на четвереньках, считая, что так больше подходит к ее волчьей половине. Внутри фургона было тесновато, но, насколько позволяло видеть свечное освещение, чисто и опрятно. В центре стоял небольшой деревянный стол и несколько стульев, на столе возвышалась стопка домино. В одном углу помещалась вешалка с одеждой, в том числе целым рядом одинаковых пальто, и висело большое зеркало – чтобы причесываться и проверять, прилично ли выглядишь. В другом углу стояла небольшая плита для приготовления пищи, над ней громоздились кастрюльки и сковородки. Вдоль окна, где было больше света, выстроилось несколько горшков с цветами. Вайолет с удовольствием добавила бы к этому верстак для работы над изобретениями. Клаус с удовольствием бы прищурился на книжные полки, а Солнышко с удовольствием увидела бы запас сырой моркови или иной пищи, которую приятно кусать. Но в остальном фургон выглядел вполне уютным. Единственно, чего там не хватало, это постелей. Но когда Хьюго прошел в глубину помещения, дети увидали три гамака, то есть длинные и широкие полосы материи, используемые для спанья. Они были подвешены к стене, и один из гамаков был пуст, из чего дети заключили, что там спал Хьюго. Во втором гамаке лежала и глядела сверху на Бодлеров высокая худая женщина в кудряшках, а третий гамак занимал мужчина с очень морщинистым лицом. Он спал.

– Кевин! – позвал Хьюго. – Кевин, проснись! У нас новенькие, мне нужна твоя помощь – надо подвесить гамаки.

Мужчина, проснувшись, нахмурил брови и обратил сердитый взгляд на Хьюго.

– Зачем ты меня разбудил, – недовольно проворчал он. – Мне приснился чудесный сон – будто я вовсе не урод и со мной все в порядке.

Бодлеры всмотрелись в Кевина, когда он спустился на пол, но не заметили в нем ничего уродского. Зато он уставился на Бодлеров, как будто увидел привидение.

– Ничего себе, – проговорил он. – Да вы такие же уроды, как я.

– Повежливее, Кевин, – остановил его Хьюго. – Это Беверли-Эллиот, и еще девочка-волчонок Чабо.

– Волчонок? – переспросил Кевин, пожимая Вайолет-Клаусу их общую правую руку. – Она опасна?

– Она не любит, когда ее дразнят, – сказала Вайолет.

– Я тоже не люблю, когда меня дразнят. – Кевин повесил голову. – Но где бы я ни показался, люди сразу начинают шептаться: «Вон идет Кевин с равнодействующими руками».

– Равнодействующими? – переспросил Клаус. – Значит, вы одинаково владеете и правой, и девой рукой?

– Так вы обо мне слышали? – обрадовался Кевин. – Поэтому и приехали сюда, в Пустоши? Чтобы увидеть человека, который пишет свое имя любой рукой – что левой, что правой?

– Нет, – ответил Клаус. – Просто я знал слово «равнодействующий», я прочел его в одной книжке.

– Мне так и показалось, что вы смышленые, – сказал Хьюго. – В конце концов, у вас вдвое больше мозгов, чем у других людей.

– А у меня только один, – с грустью заметил Кевин. – Один мозг, две равно-действующие руки и две равнодействующие ноги. Что я за урод!

– Все-таки это лучше, чем горб, – возразил Хьюго. – Руки у тебя, может, и уродские, зато плечи и спина абсолютно нормальные.

– Что толку, – отозвался Кевин, – руки-то от них отходят равнодействующие, любая может держать нож и вилку!

– Ох, Кевин! – Женщина вылезла из гамака и погладила его по голове. – Я знаю, такое уродство переносить трудно, но попробуй взглянуть на это с хорошей стороны. Все равно тебе лучше, чем мне. – Она повернулась к Бодлерам и застенчиво улыбнулась. – Меня зовут Колетт, и если вам хочется посмеяться надо мной, посмейтесь прямо сейчас, и покончим с этим.

Бодлеры уставились на Колетт, а потом друг на друга.

– Р-ренаф-ф, – проворчала Солнышко, желал сказать что-то вроде «В вас я тоже ничего уродского не вижу, но в любом случае не стала бы смеяться – это невежливо».

– Наверно, у волков такой смех, – сказала Колетт. – Но я не обижаюсь на Чабо за то, что она смеется над женщиной-змеей.

– Женщиной-змеей? – переспросила Вайолет.

– Да. – Колетт вздохнула. – Я могу изгибаться как угодно и принимать самые невероятные позы. Глядите!

И Колетт, еще раз вздохнув, принялась демонстрировать все возможности женщины-змеи. Сперва она согнулась пополам и просунула голову между ногами, потом свернулась клубком на полу. Затем, опершись одной ладонью об пол, приподняла все тело на нескольких пальцах, а ноги заплела спиралью. Под конец она прыжком перевернулась в воздухе, постояла чуть-чуть на голове и переплела руки и ноги вместе, точно моток шпагата, после чего с печальной гримасой взглянула на Бодлеров.

– Ну, видите, какой я урод? – сказала она.

– Вау! – воскликнула Солнышко.

– По-моему, это потрясающе, – призналась Вайолет. – И Чабо такого же мнения.

– Вы очень вежливые, – проговорила Колетт, – но мне стыдно, что я женщина-змея.

– Но если вам стыдно, – спросил Клаус, – почему же тогда не двигаться нормально?

– Потому что я работаю в Шатре Уродов, Эллиот, – ответила Колетт. – Никто мне не будет платить, если я не буду извиваться.

– Интересная дилемма, – проговорил Хьюго, употребив затейливое слово вместо «проблема», но Бодлеры знали это слово из книги про законы, стоявшей в библиотеке судьи Штраус. – Мы тут все предпочли бы быть нормальными людьми, а не уродами, но завтра утром в Шатер явится народ смотреть, как Колетт извивается и принимает невероятные позы, как Беверли-Эллиот ест кукурузу, Чабо рычит и кидается на толпу, Кевин пишет свое имя и той и другой рукой, а я надеваю одно из этих вот пальто. Мадам Лулу говорит, что людям надо давать то, чего они хотят, а они хотят видеть представление уродов. Ну все, уже очень поздно. Кевин, подай-ка мне руку помощи, повесим гамаки для новеньких, а потом попробуем немного поспать.

– Я подам тебе две руки помощи, – мрачно отозвался Кевин. – Обе действуют одинаково. Ах, как бы я хотел быть либо только правшой, либо только левшой.

– Постарайся приободриться, – мягко посоветовала Колетт. – А вдруг завтра случится чудо, и все мы получим то, о чем мечтаем.

Больше никто в фургоне не произнес ни слова. Но пока Хьюго с Кевином вешали два гамака для трех Бодлеров, дети размышляли над тем, о чем сказала Колетт. Чудеса похожи на тефтели: не существует единого мнения относительно того, из чего они сделаны, откуда взялись и как часто возникают. Одни считают, что восход солнца – чудо, так как в нем есть нечто таинственное, и он часто бывает очень красивым. А другие считают восход солнца обыкновенным явлением природы, так как он случается каждый день и к тому же чересчур рано. Одни считают телефон чудом, ибо разве не достойно удивления, что разговариваешь с человеком, находящимся в тысячах миль от тебя. А другие считают телефон просто механическим продуктом фабричного производства, изготовленным из металлических деталей, состоящим из электронной схемы и проводов, которые очень легко перерезать. И, наконец, одни считают, что улизнуть из отеля – чудо, особенно когда вестибюль наводнен полицейскими. А другие считают это обыденным фактом, поскольку это случается каждый день. Таким образом, можно вообразить, будто на свете так много чудес, что не перечесть, или, наоборот, так мало, что и упоминать о них не стоит. Но это уже зависит от того, проводите ли вы вечер, любуясь красивым закатом, или же спускаетесь с задней стороны дома на веревке из гостиничных полотенец.

Однако чудо, о котором размышляли Бодлеры, лежа в гамаках и силясь заснуть, было несравненно чудеснее любых тефтелей, встречающихся на свете. Гамаки скрипели оттого, что Клаус и Вайолет ворочались, пытаясь устроиться поудобнее в одной рубахе и штанах на двоих, а Солнышко старалась пристроить олафовскую бороду так, чтобы она не царапала ей лицо. И все трое размышляли о чуде, столь удивительном и прекрасном, что сердца у них сжимались до боли. Чудо, разумеется, заключалось в том, что кто-то из их родителей жив и либо отец, либо мама каким-то образом уцелели во время пожара, который уничтожил их дом и положил начало злополучным скитаниям сирот. То, что на свете, возможно, существует еще один живой Бодлер, было бы столь непомерным, не-вероятным чудом, что дети прямо боялись и мечтать о нем. И все-таки мечтали. Они размышляли о словах Колетт – мол, вдруг случится чудо и они все получат то, чего больше всего желают, – и ждали утра, когда хрустальный шар Мадам Лулу вдруг подарит им чудо, о котором они мечтают. Наконец встало солнце, как встает каждый день, и наступило раннее утро. Трое Бодлеров спали очень мало, ибо все время мечтали, наблюдали, как в фургоне постепенно светлеет, слушали, как ворочаются в своих гамаках Хьюго, Колетт и Кевин, и предавались размышлениям – вошел ли уже Граф Олаф в шатер гадалки и узнал ли что-нибудь новое. И как раз когда ожидание сделалось совсем невыносимым, они услышали торопливые шаги и гром-кий металлический стук в дверь.

– Просыпайтесь! Просыпайтесь! – раздался голос крюкастого. Однако прежде чем написать, что он сказал еще, я хочу упомянуть еще об одной черте, общей для чуда и тефтелей: и то и другое может выглядеть чем-то одним, а на поверку оказаться чем-то совсем другим.

Так однажды случилось со мной в кафетерии, когда в поданном на ланч блюде у меня обнаружилась маленькая фотокамера. Так случилось и с Вайолет, Клаусом и Солнышком, хотя в тот момент они еще не знали, что сказанное крюкастым обернется чем-то совсем иным, а вовсе не тем, о чем они подумали, когда услыхали голос за дверью фургона.

– Просыпайтесь! – опять закричал крюкастый и замолотил в дверь. – Вставайте, да поживее! У меня прескверное настроение, мне с вами некогда возиться. Работы по горло. Мадам Лулу и Граф Олаф уехали по делам, поэтому я отвечаю за Шатер Уродов. Хрустальный шар обнаружил, что один из проклятых Бодлеров-родителей жив. А в фургоне с сувенирами почти не осталось статуэток.