Текст книги "Атавия Проксима"
Автор книги: Лазарь Лагин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)
Он прибавил шагу, и только сейчас ему пришло в голову, что надо придумать, что бы такое сказать, если у него вдруг спросят, откуда он появился в этом городе, почему он не в Боркосе, когда оттуда выехал, почему так спешил, как сюда попал, когда со стороны Боркоса стоят военные заслоны. Это надо было придумать тут же, немедленно, на ходу. Вот он и шагал и придумывал и не заметил, как легонечко задел плечом плюгавого белого с маленьким безгубым ротиком на длинном и морщинистом лице. Тот-то его, конечно, видел, но и в мыслях не мог иметь посторониться, потому что он белый и не белому уступать дорогу зазевавшемуся негру.
– Прошу прощения, сударь! – растерянно улыбнулся Билл. – Я очень спешил. И я, представьте, задумался…
«Уж не заразил ли я ненароком этого чудака?» – успел он подумать, прежде чем этот белый раскрыл свою ротовую щель, и сам себя успокоил, что слишком уж легко он его задел плечом.
Заметив, что тот собирается лезть в драку, Билл шарахнулся от него, как от бомбы, которая вот-вот должна разорваться:
– Не трогайте меня! Ради бога, ради спасения вашей жизни, не касайтесь меня!
– Опять негры?! – взвизгнул человечек. – Житья от них не стало! Мало мы их сегодня били! Угрожать вздумал?! Наглец!..
Он вцепился левой рукой в правую руку Билла, а правой стал изо всех сил колотить растерявшегося негра в грудь, живот, в нижнюю челюсть. Потом изловчился и изо всей силы ударил его ногой в пах.
Купер до этого старался только уклоняться от ударов. Но теперь, когда у него от боли круги пошли перед глазами, он охнул, легко, как щенка, оторвал от себя впившегося в него человечка и отшвырнул в сторону…
Фрогмор (это был он) света невзвидел от боли и унижения. Только что он вынужден был, храня достоинство белой расы, покинуть очередь, и вот сейчас вторично за этот злосчастный вечер его повергал в прах человек низшей расы!
– Полиция! – вскричал он с тоской и возмущением. – Есть ли в этом городе полиция или я где-нибудь в Африке?..
Уже бежали к месту происшествия зеваки, уже приближался постовой полицейский, подтверждая своим появлением и суровым взглядом, что господин Фрогмор находится не где-нибудь в Африке, а, слава богу, в Атавии, когда между приводившим свою одежду в порядок бакалейщиком и окончательно растерявшимся Купером возник человек в пальтишке, из-под которого виднелся ворот темно-синего свитера.
– Что тут случилось, господин Фрогмор? – спросил он, незаметно оттолкнув Билла от тротуара к развалинам сгоревшего дома. – На вас напали?
– Этот негр… Этот трижды проклятый черномазый! – Фрогмор задыхался от священного негодования.
– Какой негр, господин Фрогмор? – участливо переспросил человек в темно-синем свитере. – Этот самый, который стоит здесь, разинув рот, как идиот?.. И что он вам посмел сделать?
Он легонько стукнул Билла по затылку, придав ему таким образом движение в сторону пожарища. Билл, наконец, догадался, к чему клонит этот человек, и метнулся в развалины.
– Держите его! – заорал бакалейщик, наткнулся на подставленную ему подножку и упал лицом в жидкую грязь.
– Держите его! – с готовностью подхватил клич поверженного бакалейщика человек в свитере. – Вы, кажется, упали, господин Фрогмор?.. Мерзавец!..
Так и не уточнив, кого именно он имел в виду, употребив это ругательное слово, Карпентер скрылся в развалинах прежде, чем к Фрогмору подбежали полицейский и первые зеваки.
Как и опасался Карпентер, он нашел Билла в развалинах.
– Не трогайте меня! Ради бога, не прикасайтесь ко мне! – зашептал в ужасе Билл и прижался к обугленной стенке лестничной клетки, словно пытаясь в нее врасти. – Я заразный… Я, кажется, заразный!..
– Все посходили с ума на этой чуме. Только и разговора сегодня, что о заразе, – презрительно хмыкнул Карпентер. – А ну, вылезай, братец-кролик!..
– Не трогайте меня! – Билл схватил головешку и замахнулся ею. – Вы и так уже, верно, заразились… Я вчера вечером поймал майского жука…
– Гм-м, забавно! – протянул человек в свитере, хотя, судя по всему, ему было не так уж смешно. – Если тебе это не померещилось… А ты успел сделать себе прививку?..
– Я для этого и приехал сюда, чтобы сделать прививку…
– Тогда тебе, братец-кролик, надо поторопиться… Вакцины для тебя уже теперь не хватит… Теперь тебя, милый человек, придется накачивать сывороткой… И меня тоже…
– Вы тоже еще не делали себе уколов? – ужаснулся Билл. – Господи, что я наделал!.. Я не успел вас предупредить…
– Придется и мне, пожалуй, загнать себе под кожу добрый стаканчик сыворотки… Хорошо, что я уже кололся… Ну, да ладно, будем верить в науку. Так вот, если ты решил дожидаться здесь, пока за тобой придет полиция, то лучшего места тебе не сыскать… Пошли!
– Пошли, – послушно ответил Билл.
Через провал первого попавшегося им окна в заднем фасаде здания они выбрались на темный двор, заваленный горелыми бревнами, досками, обломками мебели и покореженным домашним скарбом.
– А теперь побежали! – прошептал ему его спаситель, и они задворками, где согнувшись, а где во весь рост, помчались от предполагаемой погони.
Так они добрались, наконец, до аптеки Бишопа с другой стороны и скромно встали в самый конец очереди. Примерно часа через полтора оба получили удвоенную порцию противочумной сыворотки, которую без лишних расспросов вкатил им под кожу доктор Эксис, только сегодня сброшенный в Кремп с парашютом.
Что до бакалейщика Фрогмора, то Карпентер тотчас же послал ему письмо (без подписи), в котором настоятельно рекомендовал как можно скорее отказаться от самоубийственной клятвы, явиться на ближайший эпидемиологический пункт и сделать прививку.
Письмо это было вручено спустя часа полтора и было одним из первой сотни писем, полученных за этот короткий срок неистовым бакалейщиком. Оно потерялось в этой куче издевательских и лицемерно-сочувственных посланий.
Две ночи Билл, опасаясь распространить заразу, ночевал по соседству с домом Карпентера в развалинах. На третий день после осторожной консультации с доктором Эксисом Карпентер настоял, чтобы Билл перешел под кров нормального человеческого жилища. Конечно, он ничего не имел бы против того, чтобы Билл проживал у него. Но негр, проживающий на квартире у белого, к тому же подозреваемого в коммунизме, – это создало бы серьезные неудобства прежде всего для самого Билла. Поэтому его устроили на житье к одному из негров, работавшему уборщиком в том самом цехе, что и Карпентер. Пока что еще было рано устраивать его на работу: Фрогмор поднял на ноги всю кремпскую полицию. Надо было переждать по крайней мере недельку, а то и две…
Вечером двадцать четвертого февраля, во время внезапной облавы на квартиры коммунистов и лиц, подозреваемых в подрывной деятельности, Билла Купера вместе с его квартирохозяином Фордом арестовали и посадили в тюрьму. Хозяина, как неоднократно замеченного в общении с «красными», Билла Купера, как совершившего нападение на одного из почетнейших горожан Кремпа.
Наудус жил в обшарпанном, отремонтированном на живую нитку домишке, состоявшем из двух комнат и кухоньки, дверь из которой выходила прямо во двор. На кухонном потолке черным тоненьким квадратом выделялись обводы люка, ведшего на чердак. Из кухонного окна открывался вид на убогий, заваленный снегом двор с похожим на волдырь холмиком, на котором в былые, более обеспеченные годы высаживались по весне цветы. В глубине двора, сразу за несколькими чахлыми деревцами, серел дощатый сарай, который Наудус высокопарно называл гаражом, быть может потому, что в нем сейчас была заперта машина, в которой сегодня утром произошло в столь необычайной обстановке знакомство супругов Гросс с хозяином этого сарая.
Вечерело. Они вошли в комнату, которую Наудус назвал гостиной. В ней уже было совсем темно; Онли зажег свет и пригласил гостей присесть. Но было в том жесте, которым он сопроводил свои слова, нечто куда большее, нежели обычные слова гостеприимства. Это было одновременно и приглашение полюбоваться мебелью, украшавшей комнату, воздать должное вкусу и размаху ее хозяина.
Гросс попытался вспомнить, что напоминает ему эта очень чистенькая комнатка с натертым до зеркального блеска крашеным дощатым полом, покрытым ярко-зеленой дорожкой, и с этой нарядной и, очевидно, мало используемой мебелью, и перед его умственным взором возникла парадная, нежилая «чистая» горница в доме мелкого тирольского лавочника, в котором ему пришлось побывать еще в студенческие годы, во время дальних студенческих пешеходных экскурсий.
– У вас действительно красивая мебель, – заметила фрау Гросс, желая сказать приятное не столько хозяину квартиры, сколько его невесте. Наверно, не дешево стоит?
– Как вам сказать, – покраснел от удовольствия Наудус. – Предлагали нам мебель и подешевле. Но мы посоветовались с Энн и решили, что раз покупаешь вещи на всю жизнь, то лучше уж не особенно скупиться. Тем более, когда приобретаешь ее в рассрочку. Разве мы не правы?
– Конечно, – учтиво отвечала профессорша.
Между тем Энн на правах будущей хозяйки этого хилого гнездышка побежала на кухню, чтобы приготовить кофе и яичницу. Готовить что-нибудь более существенное уже не было времени: через полчаса и ей и ее жениху надо было возвращаться на работу. Фрау Гросс пошла ей помочь. А Наудус, то и дело оставляя профессора наедине с мебелью, гордый и счастливый, забегал на кухню, чтобы лишний разок глянуть на невесту. Сегодня она ему особенно нравилась, и она каждый раз одаривала его очаровательными улыбками.
Улыбаясь, она несколько напоминала Лили Райп – прославленную всеми бульварными журнальчиками мюзикхолльную певичку и любовницу губернатора провинции Мидбор. Энн знала это, гордилась этим и любила, когда это отмечалось другими.
– Правда ли, что она здорово похожа на Лили Райп? – лицо Наудуса невольно расплылось в самодовольной улыбке. – Представьте, все это мне говорят, но я как-то не очень нахожу.
– Ах, Онли! – сказала Энн. – Никогда не надо представляться умнее всех окружающих.
Она знала, что он шутит, и совсем не сердилась.
Но как она ни радовалась убогой чести походить на содержанку губернатора, больше всего она походила на обыкновенную молоденькую фабричную работницу, каковой она на самом деле и была. Ее пальцы с темно-фиолетовыми наманикюренными ноготками были в честно заработанных ссадинах и заусеницах. В преждевременных тоненьких морщинах вокруг ее задорных зеленоватых глаз скопилась мельчайшая серая пыль, упорно проглядывавшая из-под пудры.
А профессорша Гросс, добрая душа, улыбалась, слушая ее болтовню, и думала, чем же эта веселая и, видимо, не злая атавская девушка отличается от своих сверстниц – советских молодых работниц, и пришла к выводу, что отличается от них Энн в первую очередь тем, что стыдится того, что составляет предмет законной гордости ее советских ровесниц – своей принадлежности к рабочему классу.
Следует отметить, что глубоко убежденная в своей полнейшей аполитичности профессорша, сама того не подозревая, уже много лет находилась под обаянием одного митинга, на котором ей привелось присутствовать вскоре после того, как они с мужем осели в Эксепте. Это был публичный отчет профсоюзной делегации, ездившей в Советский Союз. С тех пор фрау Гросс почти каждый раз, когда она сталкивалась с тем или иным человеком или явлением, всегда ловила себя на том, что невольно задавалась вопросом: «А какова была бы судьба этого человека в Советском Союзе?», «А возможно ли было бы такое явление в Советском Союзе?»
Вот и теперь, не без труда разбираясь в элегантной трескотне невесты Онли Наудуса, фрау Гросс прикидывала в уме, в каком вузе училась бы эта девушка, родись она не в Кремпе, а где-нибудь в России. И в каком кружке она пропадала бы там по вечерам – в балетном, драматическом или художественного чтения. А может быть, в физическом или биологическом? И кого она избрала бы себе героиней вместо Лили Райп – Софью Ковалевскую, Долорес Ибаррури, или какую-нибудь героическую советскую девушку-партизанку, или участницу антифашистского подполья, о которых она здесь, в Кремпе, и понятия не имела. И в каких сильных выражениях она, родись она в Советском Союзе или, скажем, в Чехословакии, дала бы отпор, если бы ей в виде комплимента сказали, что она похожа на кафешантанную певичку с более чем сомнительной репутацией. И очень может быть, что она была бы знатной работницей на своем заводе, и училась бы в заочном вузе, и ее портреты печатались бы в газетах и журналах этой удивительной страны…
Щемящее чувство жалости к девушке, которая была весела и счастлива потому, что не знала, что такое настоящее счастье, заставило фрау Гросс на время забыть и о сегодняшних смертях, и о сегодняшних пожарах, и даже о чуме. Но Энн сама же о ней и напомнила.
– Вы не знаете, – спросила Энн, отжимая рукав бежевого пальто своего жениха, – чума отражается на внешности? Ямы на коже или что-нибудь подобное? Вроде как при оспе?..
Вопрос был задан самым светским тоном.
– Что вы, милая? – оторопела профессорша. – Какие там ямы! Человек умирает – и все.
Энн наспех и кое-как, по сырому проутюжила отстиранное место, отдала пальто Наудусу, быстренько оделась сама. Им пора было на работу.
– И все же, – сказала Энн, торопливо натягивая старенькие, штопаные-перештопанные лайковые перчатки, – я бы собственными руками передушила этих проклятых иностранцев…
– Энн! Милая! – укоризненно воскликнул ее жених, смущенно кивнув на гостей.
– Ну конечно же, я не про них, – покраснела Энн. – Я про тех иностранцев, которые вчера вечером останавливались в гостинице Раста… Про тех, которые взорвали Киним и выпустили на нас чумных крыс… До свидания, госпожа Полли! До свиданья, господин Эммануил!..
– Располагайтесь как дома, прошу вас, – сказал на прощание Наудус. – Я вернусь в начале одиннадцатого…
Так профессор и профессорша узнали, что их разыскивает полиция по обвинению во взрыве Кинима.
Некоторое время они сидели молча.
– Господи, – воскликнула, наконец, фрау Гросс, – нелепость какая! Да ведь у нас имеются свидетели… Ведь когда произошел этот взрыв… Помнишь, этот мужчина в кепочке козырьком назад, он же…
Профессор молчал.
– И мы его как раз видели уже в городе, этого, который в кепочке, продолжала профессорша, пугаясь молчания своего супруга. – Пусть его только разыщут, и он подтвердит… Пустяки какие!.. Придумают же люди… Да что же ты молчишь, Гросс? Скажи хоть что-нибудь!
– Безработный, проезжий человек без определенных занятий – плохой свидетель при таком обвинении…
– Но в гостинице ведь видели, что мы приехали совсем с противоположной стороны.
– Во-первых, от гостиницы и следа не осталось. Во-вторых, разговор как раз о том и идет, что мы ночевали в гостинице.
– Тогда пускай спросят у ее хозяина. Он остался жив. Он может подтвердить, что мы приехали совсем с противоположной стороны.
– Может, но скорее всего не подтвердит. Помнишь, какие он вчера вел разговоры? Да он, скорее всего, и пустил эту идиотскую утку!
– Не идиотскую, а подлую.
– И идиотскую и подлую.
– А официантка? Ей-то какой интерес врать?
– Вряд ли к ее свидетельству прислушаются. Вот если бы она выступала свидетельницей со стороны обвинения, тогда бы ее в полиции встретили с распростертыми объятиями.
– Тогда почему ее хозяин на нас не донес? Ведь он нас сегодня видел уже здесь, в городе?
– Значит, не счел пока нужным.
– Боже мой, боже мой!.. Сколько раз я тебе говорила, что эти кегли тебя до добра не доведут! – расплакалась профессорша.
– При чем тут кегли, милая?
– Этот нелепый кегельный турнир! Разве это игра для крупного ученого?
– Ну, уж и крупного!.. Спокойствие, милая, спокойствие. Нас еще никто не арестовывает. А если арестуют… Да нет, не арестуют… Ба! Ну и поглупел я на старости лет! Ведь этот Наудус только потому и спасен от верной смерти, что мы столкнулись с ним на пути в Мадуа… Значит, ехали мы с севера… С юга, со стороны Кинима нас бы не пропустили… Вот тебе и свидетель – примерный атавец!
– Но тогда он должен был бы признать, что незаконно прорвался через заградительный кордон. За такое дело тюрьма ему обеспечена…
– М-да-а-а, – протянул профессор. – Зато мы гарантированы, что доносить-то на нас он во всяком случае не будет. Правильно я рассуждаю, старушка?
– Кажется, правильно…
Утром, перед тем как уходить на работу, Наудус показал им официальное извещение в местной газете. Губернатор провинции объявил премию в тысячу кентавров тому, кто укажет местонахождение двух иностранцев, мужчины и женщины, разыскиваемых по подозрению в организации взрыва в Киниме. Объявлялись приметы, как их описал господин Андреас Раст, бывший владелец не существовавшей уже больше гостиницы «Розовый флаг», в которой их видели в последний раз.
– Вы понимаете, как мне было бы кстати получить эту тысчонку! – вздохнул на прощание Онли. – И подумать только, что кому-то ни с того ни с сего так повезет!.. Ах, как бы она мне пригодилась, эта тысчонка!
– Расплатиться за мебель? – понимающе спросил профессор, у которого после ознакомления с приметами разыскиваемых злоумышленников несколько полегчало на душе.
Раст скостил им лет по десять, приписал славянское происхождение и нарядил в богатые пальто загадочного «русского» покроя.
– Очистилась бы еще кое-какая толика и для коммерции. Учтите: все наши миллиардеры начинали с небольшого. А я чувствую в себе силы пробиться в люди. Мне бы хоть немножко деньжонок для разгона. У меня хватка настоящая! Почище, чем у этих ловкачей Патогенов. До свидания.
– Хорош? – спросил профессор, когда Наудус захлопнул за собой дверь.
– Вспомнить противно! – передернула плечами фрау Гросс. – Крыса какая-то.
– Крыса не крыса, а вот что кролик, которого с юных лет дрессируют на крысу, так это факт. Я бы даже так его определил: кролик с сильно испорченным характером, кролик под крысу.
– Вот как выдаст он нас полиции, так ты сам увидишь, какой он кролик…
– Уж он-то во всяком случае не выдаст… Кстати, как тебе нравятся наши приметы?
Профессорша фыркнула:
– Совершенно прелестные приметы!.. Прямо из детективного романа. Кстати, как ты думаешь, в чем тут дело? Почему вдруг такие приметы? Может, он с горя рехнулся, наш трактирщик?
– Может быть, рехнулся, а может быть, он и нарочно так нас омолодил.
– Какой же ему расчет нарочно сбивать полицию с толку?
– Очень может быть, для того, чтобы нас не поймали.
– Уж так он нас любит?
– Он себя любит. Теперь его фамилия во всех газетах. Шутка ли, человек, который сообщил о виновниках такого взрыва! А объяви он наши настоящие приметы, нас бы сразу арестовали, стали бы допрашивать, а мы бы вдруг доказали, что были во время взрыва далеко от Кинима, и тогда бы он погорел со своей сенсацией… Но это, впрочем, только мои догадки. А вообще удивительно, в высшей степени удивительно… А вам не кажется, многоуважаемая фрау Гросс, что даже при наших приметах нам следовало бы подумать насчет линии нашего дальнейшего поведения?
– Очень даже следовало бы, многоуважаемый профессор.
– Тогда давайте думать.
Но сколько они ни размышляли, ясно было одно: как ни неприятно пользоваться гостеприимством этого Наудуса, а другого выбора у них нет до конца карантина. Во-первых, потому, что Наудус знал, что они во время взрыва были где-то далеко на севере от Кинима; во-вторых, потому, что у кого бы они ни попытались найти себе приют в Кремпе, обязательно к ним отнесутся, как к иностранцам, с очень большим подозрением, и в-третьих, и это было, пожалуй, самым решающим, – Кремп после бомбежки вступил в полосу жесточайшего жилищного кризиса.
Вот и утверждайте после этого, что нет на свете везения! Грехэм, тот самый, которого Прауд и Дора спасли вместе с его детишками от огня, оказался не больше и не меньше, как помощником начальника бюро найма велосипедного завода. Ему ничего не стоило устроить их обоих на работу.
– Посмотрим, – сказал он, когда они помогали ему втаскивать обратно вещи в уцелевшие от пожара комнаты. – Если на ваше счастье сегодня убило бомбами кого-нибудь с нашего конвейера, то вы можете считать себя уже на работе… Надеюсь, вы не коммунисты?
– Что вы, господин Грехэм! – воскликнула Дора.
– Политика не для меня, – успокоил его Прауд. – Политика – грязное дело.
– Потому что, – продолжал Грехэм, – насчет чего у нас на заводе строго, так это насчет коммунистов. Я уверен, что вы не захотите подвести человека, который делает для вас доброе дело.
– Можете быть совершенно спокойны, господин Грехэм. Я всегда держусь подальше от политики.
Погибло даже не двое, а трое рабочих. Вакансий хватало.
Утром следующего дня Бенджамен Прауд и Дора Саймон были приняты на работу по записке Грехэма, который не явился на службу, потому что был занят похоронами жены и устройством своих домашних дел.
Их соседями по конвейеру оказались: справа – невеста Наудуса – Энн, слева – Бигбок, Карпентер и четырнадцатилетний отчаянный остроносый паренек с очень хитрыми глазами – сирота по имени Гек. Его отца в декабре прошлого года обварило насмерть в заводской литейной.
– Говорят, это вы как раз и спасли для цивилизации Грехэма? – ядовито осведомился во время обеденного перерыва Карпентер, обращаясь к Прауду.
Прауд молча кивнул и сделал вид, будто целиком поглощен своим завтраком. Назвать обедом бутерброд с тоненьким ломтиком сыра было бы непростительным преувеличением.
– Слезы умиления душат весь наш конвейер, – продолжал Карпентер в том же тоне. – Мы так привыкли, что именно Грехэм выгоняет нашего брата с работы и науськивает на нас заводских сыщиков, что нам просто страшно подумать, как бы мы перенесли его преждевременную кончину.
– Слушайте, дружок, – миролюбиво отозвался Прауд, быстро разделавшись с бутербродом. – Я так долго мотался без работы, что мне не хотелось бы омрачать первый день моего человеческого существования ненужными перебранками.
– Предположим, – сказал Карпентер.
– Во-вторых, мне рассказывали, что вы вчера спасли от огня не только свой собственный двенадцатиэтажный хрустальный дворец.
– Предположим.
– Не думаю, чтобы вы кидались в огонь, руководствуясь исключительно списком членов вашей профсоюзной организации.
– Это он вам тоже сказал?
– Кто?
– Грехэм.
– Насчет чего?
– Насчет нашей профсоюзной организации.
– Вот насчет чего он мне не сказал, – протянул Прауд, не спеша расстегивая и засучивая рукава комбинезона, – так это насчет того, что мне будет, если я кому-нибудь набью морду.
– Если мне, то ничего не будет… Со стороны администрации, конечно.
– В таком случае, – пробурчал Прауд и стал отворачивать рукава, – я должен сказать, что у вас отвратительный характер.
– Это мое слабое место. Почему же вы не набиваете мне морду?
– Устал. Этот конвейер с непривычки здорово размаривает.
– Несерьезная причина.
– Ну, передумал.
– Вот это серьезно. Что же, будем знакомиться?
– Пес с вами, давайте знакомиться. Меня зовут Прауд. Бен Прауд.
– Знаю. А меня Карпентер. Имя у меня редкое: Джон.
– Подумать только! – в тон ему отвечал Прауд. – Впервые в жизни встречаюсь с таким редким именем. Буду ценить.
– То-то же, – улыбнулся Карпентер. – Хотите хлебнуть пива?
Он протянул ему банку, и Прауд с наслаждением сделал несколько глотков.
– Теперь надо закусить, – сказал Карпентер. – После вашего обеда рекомендуется закусить.
– Пожалуй, – Прауд без церемоний взял предложенный Карпентером бутерброд с куском холодного мяса. – А знаете, у нас могла получиться с вами жестокая потасовка. Но я резервирую за собой это право. Так и знайте.
Он достал из кармана ножик, разрезал бутерброд Карпентера на две части и большую предложил Доре.
– Скажите дяде Карпентеру спасибо.
– Спасибо, не хочется, – сказала Дора.
– Не врите! – рассердился Прауд. – Вам очень хочется. С одним вашим бутербродом вы не дотянете до конца смены.
– Спасибо! – повторила Дора и стала медленно-медленно жевать бутерброд.
– Давно знакомы? – спросил Карпентер у Прауда.
– С кем?
– С Дорой.
– Давно, – сказал Прауд. – Со вчерашнего утра.
Заверещал звонок. Обеденный перерыв кончился. Новые знакомые поспешили к конвейеру.
