Текст книги "Другая жизнь"

Автор книги: Лайонел Шрайвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– А что сказали дети? – спросила Кэрол. Глинис заметно помрачнела.

– С ними сложнее, – осторожно вмешался Шеп. – Амелия заплакала. Зак нет, но лучше бы он разрыдался. Мне показалось, что ему было еще тяжелее. Я никогда не подозревал, что мой сын может стать еще более закрытым. Оказалось, все возможно. Он окончательно ушел в себя. Даже не задал ни одного вопроса.

– Он уже все знал, – сказала Глинис. – По крайней мере, подозревал, что происходит нечто страшное. Я много спала, и глаза были постоянно красными. Мы много шептались и замолкали, как только он входил.

– Уверена, он решил, что вы разводитесь, – заметила Кэрол.

– Сомневаюсь. – Глинис повернулась к мужу, пожимая ему руку. – Шепард был очень нежен. И очень внимателен.

– Ну, это не такая уж редкость, чтобы Зак был удивлен! – поддержал разговор Шеп. – Знаете об этой проблеме, когда дети буквально запираются в своей комнате. Вот. Нанако, администратор в нашем доме, рассказывал мне о японских детях, которые никогда не выходят из своих комнат. Как они это называют, что-то похожее на хайкумори? Родители оставляют им еду у двери, забирают грязные вещи, а иногда и судно. Эти дети никогда не разговаривают и не переступают порог комнаты. Все дни они проводят у компьютера. У них это большая проблема. Ты должен знать об этом, Джек. Новая субкультура, дети, которые говорят: «Идите к такой-то матери, вы все дерьмо, оставьте меня в покое». Среди них есть и восьмилетки, и те, кому уже двадцать. Нанако считает, это реакция на японское воспитание. Из-за страха проиграть они перестали играть вообще. Эдакая версия Последующей жизни – только без перелета.

Шеп начал говорить о Японии с целью как можно дальше отойти от темы болезни. Кажется, Глинис расслабилась.

– Эти хики-кимчи, или как их там, – сказал Джексон, – бездельники-переростки, вот кто они такие. Они так привыкли, что о них заботятся, что отказываются это делать сами. Все ждут, что кто-то придет и сделает им суши.

– Но такую жизнь завидной не назовешь, – вздохнула Кэрол. – Мы не этого желаем Заку.

Наивная откровенность его жены порой переходит все границы.

– Знаешь, Шеп, я тут подумал, что мои заголовки не всегда выражают то, что я хочу опубликовать. -*– Джексон сделал вид, будто у него разыгрался аппетит, и с удовольствием зачерпнул кусочком питы немного хумуса. – Как тебе это: Го, что Ты Трусливый, Малодушный Дурак, Из Которого Умные и Смелые Люди Вытрясли Все до Нитки, Не Значит, Что Ты Не Можешь Оставаться Приличным Человеком.

Это было очень своевременно.

– Кстати, о тех, кто вытрясает все до нитки, – поддержала его Глинис. – Вчера у нас была Берил. Вы можете себе представить, она хотела, чтобы мы внесли первый взнос за ее квартиру на Манхэттене.

– Да, почему не забросить удочку, если есть возможность, – усмехнулся Джексон. – Господи, эта женщина просто Мегасатрап. Никогда не замечали, что эти богемные личности уверены, что все им обязаны? Словно мы должны быть счастливы и благодарны им за то, что они создают нечто значимое и прекрасное для нас, несчастных неандертальцев. А тем временем они маячат напротив с протянутой рукой, выпрашивая то очередной правительственный гранд, то пентхаус в Мидтауне у Старшего Брата Капиталиста.

Они с Берил встречались лишь однажды: масло и вода. С ее точки зрения, он был радикальным правым дурнем, а она, по его мнению, – безголовой, либерально настроенной занозой. Каждый раз, когда в разговоре речь заходила о сестре Шепа, Джексон не мог держать себя в руках.

– Но, дорогой, – обратилась к мужу Кэрол, – мне казалось, Сатрапы должны быть «умными и дерзкими». Я полагала, ты им симпатизируешь. Из чего следует, что и Берил тебе нравится, так?

– Я предпочитаю людей, которые знают, что останутся безнаказанными, и остаются таковыми. Берил же ведет себя так, словно стала жертвой вселенской несправедливости. Будто обществу необходим еще один документалист. Они все упертые, меня тошнит от каждого из них, честно.

Затем Джексон встал и вызвался помочь на кухне.

– Скажи, с тобой все в порядке? – заметил Шеп. – Ты как-то странно ходишь.

– Ох, просто переусердствовал в тренажерном зале. Что-то потянул.

По лицу Кэрол пробежала тень.

Ужин прошел в непринужденной атмосфере, блюда сменяли одно другое. Джексон боялся скованности в общении, но все же постарался не слишком налегать на вино, хотя каждый раз, когда брал в руки бокал, тот странным образом оказывался пуст. Он наливал снова и снова. Это был особенный вечер, и пребывать в дурном расположении духа было бы просто невежливо. Веселье достигло наивысшей точки. Все смеялись слишком охотно, слишком усердно и слишком долго. Но главное, им удалось победить хандру.

– Следили за судебным процессом Майкла Джексона? – начал Шеп.

Короля поп-музыки в очередной раз обвиняли в неподобающем поведении по отношению к маленьким мальчикам.

– Да, там полная неразбериха, – продолжил Джексон. – Он выпутается.

– Я не вникала в детали, – сказала Кэрол. – Меня угнетает его лицо – сплошь пластическая хирургия. Очень странное увлечение.

– Знаешь, так бывает, когда в голове слишком много заморочек, они ведь никуда не исчезают, – высказал свое мнение Шеп. – А теперь мы все должны любоваться их проявлением.

– Я тебя понимаю, – кивнула Глинис. – Такое впечатление, что все стали выставлять напоказ свои комплексы. Мы привыкли к тому, что нас окружают люди, старающиеся казаться нормальными, а уж когда они приходят домой, то могут выпускать всех своих монстров перед зеркалом. Теперь идешь по улице и встречаешь женщин с грудями размером с дирижабль «Гинденберг» каждая. Мужчины в платьях и лифчиках пуш-ап, а когда видишь, как их обтягивают колготки, кажется, что все они сделали операцию по изменению пола. Такое впечатление, что попала в другое измерение.

– Что касается Джексона, я имею в виду Майкла Джексона, – усмехнулась Кэрол, – что меня поражает, так это стыд. Он странным образом дает понять, что быть темнокожим унизительно, и старается вычеркнуть это из своей жизни.

– Я вообще не понимаю, – пожала плечами Глинис, – как можно лечь на операцию, если в этом нет необходимости для здоровья.

– У парня есть деньги, – сказал Джексон. – Если то, что он хочет купить, – внешность как у Элизабет Тейлор, – это его проблемы.

Все посмотрели на него так, словно у него выросли три головы. Он поднял руки.

– Я просто хочу сказать, что не вижу ничего плохого в том, чтобы пытаться воплотить мечту в реальность.

– Даже если от этого не будет толку? – спросил Шеп.

– Так ведь было с твоей Последующей жизнью, – напомнил Джексон. – Ты хотел, чтобы твое желание исполнилось.

– Мы говорим о том, чтобы искромсать свое тело, а не переехать в новый дом, – заметила Кэрол. – Совершенно ясно, что каждая новая операция нашей Чудной Обезьяны делает его только несчастнее. Каждое новое изменение формы носа доказывает, что он ненавидит не только свою расу, но и себя.

– Это как сексуальные фантазии, – предположила Глинис. – Не хочу вдаваться в подробности…

– Черт! – взорвался Джексон.

– Но пытались ли вы когда-нибудь от них избавиться? Бесполезно. Они существуют вне зависимости от ваших желаний. Они не отпускают вас даже после того, как вы их осуществили. Вам же лучше, если вы не пытаетесь выбросить их из головы. Отпустите их, и они выйдут, как детское место. И, Шепард… – Глинис сделала паузу и наколола на вилку несколько стручков фасоли, – я не думаю, что с Последующей жизнью было бы как-то по-другому.

Джексон занервничал, решив, что они коснулись слишком уж скользкой темы, но Шеп привык принимать удары в живот лишь с легким ух.

– Возможно, – только и услышали они от него. Затем он спросил, понравился ли ей миндальный соус к фасоли. Для него важнее ее слов было то, что Глинис, по крайней мере, попыталась поесть.

Еще до того, как они отодвинули стулья и вышли из-за стола, кто-то завел разговор о Терри Шиаво, пациентке с нарушением работы мозга, подключенной к аппаратам, чье лицо постоянно мелькало по телевизору. Муж требовал, чтобы врачи отключили ее от аппарата искусственного кормления, а родители настаивали, чтобы они продолжали поддерживать жизнедеятельность их уже не дочери и даже не «золотой рыбки», но ведь и куст азалии может быть человеку дорог.

– Слушай, друг, мне уже надоело смотреть одно и то же. – Джексон скорчил рожу, имитируя картинку, наиболее часто показываемую разными каналами.

– Прекрати, – одернула его Кэрол. – Это неуважение. Он слишком поздно сообразил, что выражение его лица

сейчас отдаленно напоминает лицо Флики.

– Больше всего меня раздражает то, что вся эта шумиха не имеет никакого отношения к Терри Шиаво, – сказала Глинис. – Муж и все ее родственники ненавидят друг друга, они переругались, и их интересует только, кто из них победит, а бедная девочка никого не волнует. Они с таким же успехом могли грызться и над ее останками.

– Это уже давно не семейное дело, – не согласилась с ней Шеп. – Вся страна готова перегрызть друг другу глотки в споре на эту тему. Хотя, честно говоря, когда видишь программу, в которой медицинские баталии заканчиваются только благодаря губернатору Флориды – брату президента – Верховному суду штата, легислатуре, Федеральному верховному суду и конгрессу Соединенных Штатов, возникает подозрение, что все происходящее надуманно и преувеличенно.

– Когда смотришь видео с Терри, – сказала Кэрол, – становится очевидно, что все это срежиссировано. Отключить аппарат искусственного питания – убийство.

– О господи, – не выдержал Джексон, – это вынужденные меры! Все равно что прихлопнуть комара. Только у комара больше мозгов.

– Меня удивляет другое, – поделился Шеп, – это то, что происходит с прессой все эти месяцы. Никто ни разу не упомянул, сколько стоило держать эту женщину на аппаратах целых пятнадцать лет.

– Да, и прибавь сюда еще расходы на адвокатов, судебные издержки и прочие траты на всевозможные бюрократические инстанции, – поддержал его Джексон. – Получается, одно растение в доме во Флориде может стоить миллионы, десятки миллионов – возможно, и сотни миллионов.

– И что? – Кэрол поочередно оглядела всех собравшихся. – Что это значит? Что это за цена?

– Мы же говорим о человеческой жизни, Джим! – поддразнил Джексон, но Глинис не улыбнулась.

– Это вас не касается? Сколько стоит человеческая жизнь?

– Все не так просто, – сказал Шеп. Джексон обратил внимание, что друг был готов пойти на попятную, но старался придерживаться выбранной линии. – Не все так однозначно. Чтобы спасти ребенка в Африке от диареи, требуется пять долларов. Приблизительно два миллиона детей умирают от этой заразы ежегодно. Если взять все деньги, которые потребовались на поддержание жизни Терри – если это можно назвать жизнью, – и передать их Африке, то, уверен, можно было бы спасти всех детей, скончавшихся в этом году.

– Но никто бы не потратил деньги в Африке, верно? – Глаза Глинис сверкнули. – Кого еще ты готов убить, чтобы сохранить деньги?

– Никого, Глинис. – К его чести стоит заметить, что он твердо выдержал взгляд жены. – Ты права, деньги в любом случае не попали бы в Африку.

Джексон решил рискнуть:

– Вопрос в том, кто эти сумасшедшие евангелисты, которые устроили шумиху вокруг спасения Шиаво – этого сто семидесяти фунтового младенца? Те же люди, которые выступают за смертную казнь. Ратуют за поддержку военных конфликтов за пределами страны. Будь это в их силах, они бы прокрутили время вспять, и мы не смогли бы контролировать рождаемость вне брака. Они против исследования стволовых клеток, потому что при этом используются микроскопические частички эмбриона, который в любом случае служит расходным материалом. Они за финансирование медицинских страховок для детей, а об их родителях думают меньше меньшего. В истерике кричат о педофилах типа Майкла Джексона, но внимания не обращают на изнасилования женщин, вынужденных рожать тех самых детей, о которых они так заботятся. Продолжать? По-моему, все ясно. Им плевать на взрослых.

Атмосфера стала накаляться. Кэрол никогда рьяно не отстаивала своего мнения, но этими словами он задел ее за живое.

– Это потому, что взрослый человек в состоянии сам за себя постоять, – произнесла она ледяным тоном.

– Только не в схватке с этими людьми!

– Эти люди борются за права слабых.

– Предпочитают иметь дело с более слабыми, – продолжал Джексон. – Никакого сопротивления. Они используют маленьких для решения своих больших проблем.

Кэрол округлила глаза.

– Дело в том, что мы понятия не имеем, что происходит с Терри Шиаво, возможно, она живет богатой внутренней жизнью. Сны, воспоминания. Вероятно, она чувствует присутствие близких и по-своему общается с ними. Ее муж не имеет никакого права распоряжаться ее судьбой, если он вдруг полюбил кого-то и решил избавиться от жены.

– Не могу не согласиться с Кэрол, – сказала Глинис. – Мы не можем судить о том, какой жизнью живет человек, даже если нам кажется, что он уже вообще не живет. Мы же имеем права ошибаться. Всякое случается. Никогда не знаешь, на что готов пойти, когда нет альтернативы.

Помогая убирать со стола, Джексон с волнением вспоминал завершение дискуссии. Их мнения, как и во всем обществе, резко разделились. Шеп и Кэрол оказались сентиментальны (они бы назвали себя сострадающими), а Глинис была по большей части на стороне Джексона. Они обладали большей практичностью (те двое сказали бы черствостью). А как Глинис оспаривала возможность продления жизни для женщины, которая давно вела жизнь созерцателя и которая – знает ли она, что изображение ее одутловатого лица имбецила красуется на первых полосах всех газет, – скорее сошла бы в могилу, чем захотела иметь одну из своих фотографий. Что ж, Шеп, должно быть, не ошибался. Рак не меняет людей.

* * *

К тому моменту, когда они раскладывали по тарелкам слоеный торт из кондитерской, появились способность к здравомыслию. Казалось, все вспомнили о причине сегодняшнего ужина; перевалило за полночь, и до операции Глинис оставалось около полутора суток. Они должны поддержать ее. Она выглядела уставшей, и Джексон стал готовиться к финальному акту, когда она сама к нему обратилась.

– Джексон, ты не думал о том, с какими материалами, содержащими асбест, вы с Шепом могли работать в начале восьмидесятых?

– Я действительно много об этом думал, но…

– Мы с Джексоном это обсуждали, я же тебе говорил, – произнес Шеп сладким голосом. – Может, забудем об этом?

– Эй, я не против, – сказал Джексон.

– Я против, – возразил Шеп.

– Если бы компании поступили так с вами, – настаивала Глинис, – вы смогли бы просто так забыть об этом?

– Это могло случиться с каждым из нас. – Шеп едва сдерживался, чтобы не сорваться на крик. – И если верна твоя теория о том, как могут передаваться частицы, то каждый за этим столом мог заболеть. Думаю, прежде всего стоит думать о выздоровлении.

– Одно дело, если бы я упала и свернула себе шею, – стояла на своем Глинис. – Или курила всю жизнь, зная, что это вредно, и заработала рак. Всему виной то, что кто-то поставлял на рынок вредные продукты только ради наживы. И эти люди должны платить.

Шеп с досадой оглядел гостей. Они были близкими друзьями и знали друг друга десятилетия, однако ему было неприятно, что они становятся свидетелями семейной сцены.

– Я знаю, что это несправедливо, – мягко начал он, – но только тебе одной придется расплачиваться за это, Гну, даже если ты выиграешь судебный процесс.

– Люди, для которых все решают деньги, могут быть наказаны, только если должны будут их отдать, – сказала Глинис. Для больного человека, активно проведшего вечер, она говорила на удивление страстно. То, что Джексон проявлял интерес к ее навязчивой идее, придавало ей сил. – Существуют юристы, специализирующиеся именно на случаях мезотелиомы, их объявления есть в Интернете. Асбест – их ежедневная практика, все их дела основаны на случайностях. К тому же их услуги не будут стоить нам ни цента, если именно это тебя беспокоит.

Джексон редко видел Шепа теряющим контроль над собой. Сейчас же на его щеках заходили желваки, серебряную вилочку он сжимал, как оружие.

– Повторяю: данные о закупках за то время не сохранились. Я разговаривал с Погачником. Я тщательно проверил все подозрительные материалы, с которыми мы могли работать в «Наке». Все фирмы в некоторой степени известные. Но лишь в некоторой степени, и они никогда не согласятся на перекрестный допрос в суде. У меня нет, – нет, Глинис, – доказательств, что я работал с какими-то конкретными материалами определенных производителей, которым мы можем предъявить иск.

Джексон подумал о том, сколько раз Шеп произносил эту речь. Глинис вела себя так, словно слышала все это не впервые, из чего он сделал вывод, что это далеко не первый разговор.

– Когда ты покупаешь материалы, тем более с которыми будешь работать профессионально, ты обязан полностью доверять производителю! Так же, когда покупаешь буханку хлеба, ты должен быть уверен, что туда не подсыпали мышьяк! В кузнице я соблюдаю определенные правила, чтобы избежать выделения вредных веществ или чтобы кусок серебра не взорвался у меня в руках! Я…

Она внезапно замолчала. На лице появилось выражение предельной собранности. Она чуть качнула головой, отвернувшись в сторону, и наморщила лоб.

– И почему мне сразу не пришло это в голову, – сказала она. – В художественном училище. Пайка блоков. Тигли для литья и прокладки, которые мы тогда использовали. Термостойкие рукавицы. Я почти уверена, что в них содержался… асбест.

– Почти уверена, – нервно повторил за ней Шеп. Для человека, которому жена только что дала шанс избежать обвинения в непреднамеренном убийстве, он выглядел слишком спокойным.

– О да, уверена, совершенно уверена. Возвращаясь в прошлое, я вспоминаю, как учитель мимоходом упомянул его. Но студенты вынуждены работать с тем, с чем велят. И мы – мы доверяли.

– Но ты не можешь подать в суд на училище, – сказал Шеп. – Ты говорила, что «Сэгваро арт скул» закрылась много лет назад.

– Да, но поставки всех материалов осуществлялись одной фирмой. Я прекрасно помню их логотип на блоках. Прокладки для тиглей были упакованы в картонные коробки, как виски высшего качества, только большего размера. Логотип черный с зеленым. Рукавицы были кремового цвета с маленькими розовыми цветочками и зелеными веточками. Наверняка эти товары уже не производят или из них удален асбест, но ведь компания до сих пор существует, я только в прошлом году заказывала у них товары. – Глинис сидела с таким видом, словно на нее снизошло откровение свыше, как Дева Мария после явления архангела. – Фирма называлась «Фордж крафт».

– Все это очень странно, – сказал Джексон по дороге домой. Машину вела Кэрол, которая после символического бокала шампанского пила только содовую. Она была из тех людей, которые могут остановиться в любой момент, если это необходимо, и он чувствовал себя немного виноватым – назовем это экспансивность, – поскольку редко мог поступить так же.

– Что? – Ее ледяной тон был связан с тем, что он, по ее мнению, выпил слишком много. Поэтому ей приходилось заниматься его проблемами, как она занималась и Фликой. Неудивительно, что за ужином ее муж так рьяно выступал за права взрослых. Кэрол тоже была вполне взрослым человеком, и он иногда задавался вопросом: в чем она видит радость жизни?

– Почему ей потребовалось так много времени, чтобы вспомнить, что она сталкивалась с асбестом в художественном училище. Несколько недель. А тем временем Шеп поедом себя ел за беспечность в «Наке».

– Память странная штука. – Несмотря на то что 87-е шоссе было полупустым, Кэрол всегда соблюдала скоростной режим.

– Полагаю, этот асбест стал золотой жилой для многих.

– Сомневаюсь, что Глинис хоть в малейшей степени интересуют деньги, – сказала Кэрол. – Я буду рада, если она перестанет обвинять Шепа. В ближайшие месяцы ему и так придется нелегко, не хватало еще и чувства вины за то, что он повинен в болезни жены. Тем не менее асбест – смысл ее жизни в данный момент. Рак становится чем-то большим, чем личная боль; важной общественной проблемой, а не неудачным стечением обстоятельств. Это связывает ее с внешним миром: с историей, политикой и правосудием. Я понимаю, почему она так настроена на борьбу. Когда человек тяжело болен, самое страшное – быть изолированным от внешнего мира, словно высланным в чужую страну.

Как и Шеп, Кэрол не очень любила высказывать свои мысли, но если начинала, то высказывала все, что накопилось. Он понимал, что она имеет в виду. Когда они обнялись на прощание в дверях, у него возникло ощущение, что он стоит на палубе океанского лайнера и сейчас прозвучит последний гудок. Всех провожающих просили сойти на берег. Когда они выезжали на дорогу, а двое их близких друзей стояли на крыльце и махали им на прощание, казалось, дом медленно отплывает от причала и уносится за горизонт, туда, откуда не приходят почтовые открытки.

– Как с Фликой и этими иудейскими штучками, – сказал Джексон.

– Да, именно. – Казалось, ей очень приятно, что они поняли друг друга. – Члены нашей группы… Дело в том, что СВД не только причиняет страдания детям ашкенази, но и позволяет почувствовать себя избранными, теми, кому Бог посылает испытания. СВД много для них значит. – Кэрол позволила себе немного прибавить скорость. – Конечно, это все не так.

Со стороны было невозможно понять, что Кэрол куда в большей степени нигилист, чем ее муж. Она часами в оцепенении просиживала у компьютера в поисках клиентов для Ай-би-эм, чистила и включала увлажнитель воздуха в комнате Флики, прежде чем закапать ей в глаза капли, многие годы вставала в час ночи, чтобы влить Флике первую баночку питания «Комплит» – и все это без ощущения выполнения некоей важной миссии. Она просто делала это.

Расплачиваясь с Вэнди наличными, Джексон понимал, что медсестра деньги заслужила, поскольку обе девочки чудесным образом спали. Прежде чем лечь в постель, он подождал, пока Кэрол почистит зубы, и проскользнул в их общую ванную, закрыв за собой дверь.

– Это для твоего же блага, – крикнул он, успев поймать ее испуганный взгляд. – Чтобы мой пердеж тебе не мешал.

Сколько раз в день можно запираться под таким предлогом? Ему следует быть изобретательнее и хорошенько продумать свое поведение. Он воспользовался уединением, чтобы поразмыслить над вопросами, поскольку вопросы стали причинять боль. Сначала казалось, что дискомфорт минимален; на самом же деле Джексон только сейчас почувствовал настоящее беспокойство.

Когда он появился в спальне, жена уже лежала в постели, ее округлая грудь не была прикрыта простыней. При стройной фигуре Кэрол она казалась слишком большой, но именно о такой мечтают все женщины.

– Почему ты в трусах?

– Ах да, как раз собирался тебе сказать… – Он весь день репетировал этот разговор. – У меня какие-то кожные проблемы, возможно, я подцепил заразу в душе в тренажерном зале. Дерматолог сказал, какие-то микробы, что-то в этом роде. – На самом деле Джексон прочитал об этом прошлым вечером на фармацевтическом сайте. – Это заразно, и, если я не буду осторожен, ты тоже можешь заболеть.

– Дай я посмотрю!

– Ни в коем случае. Выглядит отвратительно. Не хочу вызывать у тебя отвращение.

Кэрол села в кровати.

– Когда это ты вызывал у меня отвращение?

Господи, какое искушение! Эти розовые соски, словно вишенки, украшающие банановый десерт. Он любил, когда Кэрол распускала волосы, и всегда с нетерпением ждал, пока она вынет все заколки и шпильки на ночь. Большинство мужчин сочли бы его счастливчиком, но для Джексона испытывать непреодолимое желание к собственной жене было своего рода пыткой. Он всегда робел перед ней. Даже после многих лет супружества до конца не мог понять, что она в нем нашла.

– И еще, – продолжил он. – Мы не можем… ну, некоторое время. Эту штуку достаточно сложно вылечить, так он мне сказал.

– И все же я должна на это посмотреть.

– Ты весь день занималась Фликой, – сказал он и скользнул под простыню, стараясь не придвигаться слишком близко, – не хватало тебе еще со мной возиться.

Лежать с ней рядом в трусах было неприятно, но Кэрол не поняла бы его, будь он голый, – раз уж он сказал, что у него для нее сюрприз, действительно большой сюрприз, то он должен быть упакован до поры до времени.

Глава 7

Шепард Армстронг Накер

Номер счета в «Мерил Линч» 934-23F917

1 февраля 2005 – 28 февраля 2005

Стоимость портфеля ценных бумаг: $664 183,22

В воскресный день перед операцией Глинис было запрещено есть твердую пищу. Из солидарности Шеп тоже решил ничего не есть. К своему стыду, он скоро проголодался. Холодильник был забит тем, что осталось от ужина с Джексоном и Кэрол, и ему казалось преступлением позволить испортиться такому количеству продуктов. Он дождался, пока Глинис пойдет в ванную, и с жадностью принялся за хумус.

Зак вернулся домой после ночевки у друга, схватил кусок холодного ростбифа и скрылся в своей комнате. Усталая и взволнованная до такой степени, что едва могла говорить, Глинис смотрела телевизор в гостиной. Он часто вспоминал медицинские рекомендации, которые прочитал на сайте: «Если случай не смертельный, то лечение будет сугубо индивидуально. Сообщите лечащему врачу о случаях аллергической реакции на препараты, выражающиеся в отеках лица и горла, затрудненном дыхании или сыпи. Побочной реакцией может также стать респираторное заболевание, насморк, боли в горле и головные боли… желудочно-кишечные проблемы, такие как кровотечение. В некоторых случаях возможны слабость и головокружения. В отдельных случаях возможны тошнота, диарея, кровоподтеки и нарушения сна. У некоторых пациентов наблюдаются мышечные спазмы, апатия и потеря аппетита… Обратитесь к лечащему врачу в случаях внезапной слабости и помутнения сознания, поскольку это может быть признаком редкой и опасной для жизни побочной реакции, называемой ТТП… возможна тяжелая форма пневмонии… увеличивает риск возникновения остеопороза и поражения глаз… повышается риск возникновения инфарктов и инсультов, способных привести к летальному исходу. Прием препаратов НПВС увеличивает риск возникновения дерматологических и желудочно-кишечных заболеваний, таких как кровотечения и язвы, которые требуют немедленного медицинского вмешательства, в противном случае могут привести к летальному исходу».

Вместо того чтобы помогать отцу в церкви, в детстве он бренчал на гитаре, напевая себе под нос что-то голосом, которым хорошо бы получилось рассказывать детям на ночь сказки об озорных медвежатах и любопытных котятах. Тем временем на экране статьи о препаратах, рекомендуемых при повышенном давлении, сменялись рекламой острых чипсов, объявления о лекарствах при повышенном холестерине предложениями заказать две пиццы по цене одной, реклама лекарств от гастрита анонсом открытия сети ресторанов.

Шеп пытался найти верные слова, чтобы поддержать и успокоить жену. Он с трудом сдерживал желание сказать ей, что она с легкостью перенесет операцию, поскольку не имел ни малейшего представления, как все пройдет. В рассеянном состоянии он принес Глинис столько яблочного сока, сколько она никогда бы не смогла выпить. Вчерашний ужин с друзьями казался чем-то нереальным, словно сон. Сегодня Шеп и его жена почти не разговаривали. Только теплая рука на шее выводила из оцепенения. Наступало время, когда главную роль играло тело. Общаться означало взаимодействовать через тело.

Он не хотел открывать Глинис свои мысли. Они были эгоистичны, и у него было для них слишком много времени. Слишком много пустоты и удушающей тишины. Он не мог заставить себя не думать, есть ли у них хоть маленькая надежда.

Он ненавидел свою работу. И ненавидел себя за то, что ненавидел; презрительное отношение к фирме, которой дал жизнь, казалось предательством своего детища. Ему было страшно сознавать, что оно взрослеет почти так же быстро, как Зак, – последнее время это было единственным, что делал сын, просто с каждым днем становился старше, не мудрее или увереннее в себе и не решительнее или строже. Он с ужасом думал о судебном процессе с «Фордж крафт»; в гражданской юриспруденции существует множество формулировок, процедур и системы отсрочек, в которые Глинис уже его посвятила. Кроме того, он не одобрял приезд семьи Глинис из Аризоны. Именно ему придется приютить их и заниматься ими, пока жена не поправится. Кормить, возить в больницу и развлекать. Нейтральное отношение к родственникам жены, которое ему удавалось сохранять многие годы, теперь могло трансформироваться в раздражение.

Он старался рассуждать здраво, ожидая счастливого для дочери дня бракосочетания. Но Амелия была в том возрасте, когда девушки выбирают себе совсем неподходящего парня, который вскоре становится им неинтересен. Он представлял, как будет произносить тост за счастливую пару, мысленно уже с грустью предрекая скорый развод. Он представлял, как гости станут обсуждать, сколько продлится этот брак, не забывая при этом отдавать должное большому выбору напитков в баре. Делая групповые снимки, он будет заранее уверен, что стыдливо спрячет их в самый дальний ящик. Прекрасные букеты цветов завянут и останутся лишь в памяти и на фотографиях. И только отцу невесты откроется ^сокровенная тайна о том, что через несколько лет эти двое, такие раскрасневшиеся и влюбленные, забудут даже адрес электронной почты друг друга.

Тем не менее Амелия мечтала о свадьбе с фатой, белым платьем и прочими обязательными атрибутами. Современная молодая женщина, которая в течение жизни способна два или три раза без зазрения совести повторить «пока смерть не разлучит нас». Совсем еще девочка. Например, одежда. Дочь была сторонницей разрушения всех стереотипов современной моды, тогда как ее мать всегда считала себя выше этого. Ее лихорадочное желание «развлекаться» слегка нервировало. Он был обеспокоен тем, что решимость жить активной жизнью в ее двадцать лет сочеталась с неожиданно пессимистичными взглядами на будущее. Он отчаянно переживал, что, как отец, стал для нее олицетворением безрадостного существования во взрослой жизни.

Он был рад, наверное, что она получила диплом. Но его интересовало, нельзя ли было всю ту информацию, которую она, бакалавр Дартмуна, приобрела на занятиях по «медиаисследованиям», получить из журнала «Атлантик мансли» и кабельного канала «Тернер классик» всего за пятьдесят долларов в месяц. Образование дочери значительно сократило его счет, который он пополнил после продажи «Нака». В свое время Шеп даже не рассчитывал на то, что отец оплатит его обучение, но сейчас так было принято: у детей есть право получить университетское образование. Ему не следовало считаться с расходами, и он не считался. После многих лет сидения на индюшачьих бургерах и покупки однослойной бумаги он воспринял это как наказание за бережливость, но был несколько сбит с толку. Стремительно уменьшающийся капитал лишал Амелию финансовой поддержки.