Текст книги "Через соловьиный этаж"

Автор книги: Лайан Герн

Лайан Герн
Через соловьиный этаж

От автора

События трех книг, включающих сказания об Отори, происходят в вымышленной стране феодального периода. Ни место, ни время не связаны с какой-либо исторической эпохой, хотя в повествовании нашли отражение многие японские обычаи и традиции, использован японский календарь, описываются флора и фауна Японии. Соловьиные этажи «югюисубари-норока» – реалии прошлого, сохранившиеся до наших дней во многих японских старинных домах и храмах. Наиболее известный находится в Киото, в замке Нидзо. Я использовал японские наименования географических пунктов, однако они не соотносятся с существующими городами, кроме Хаги и Мацуэ, которые нанесены на карту почти в соответствии с их подлинным географическим расположением. Что касается героев, то они все вымышлены, кроме неподражаемого художника Сэссю.

Надеюсь, пуристы простят меня за некоторые вольности. Единственное мое оправдание в том, что эта книга – плод воображения.

Лайан Герн

 
Говорят, в горах олень,
Тот, что сватает себе
Хаги нежные цветы,
Сына одного родит,
Так и я:
Один лишь сын у меня, одно дитя…
И когда мой сын пойдет
В путь далекий,
Где трава – изголовье для него,
Словно яшму, нанижу
Зеленеющий бамбук,
И святой сосуд с вином
Тканями покрою я,
Буду я молить богов
Беспрестанно,
Чтобы он,
Мой любимый нежно сын,
Счастлив был в своей судьбе!
Манъесю, свиток 9, № 1790 из «Страны Восьми Островов».
 

Перевод А.Е. Глускиной

Мать всякий раз грозилась разорвать меня на части, если я опрокидывал ведро с водой или притворялся, что не слышу, как она зовет меня домой, когда сгущались сумерки и все громче трещали цикады. Я всегда слышал ее голос, грубый и свирепый, отдающийся эхом по пустынной долине. «Где этот негодный мальчишка? Я раздеру его в клочья, когда он вернется».

Когда же я возвращался, весь в грязи от кувыркания с горок, в синяках от драк, а как-то даже истекая кровью от удара камнем по голове (у меня до сих пор остался шрам, похожий на розовый ноготь большого пальца), меня ждал домашний очаг, запах супа и материнские руки, но не сжатые в кулаки, а заботливые, пытающиеся вымыть лицо или распутать волосы. Я же извивался, как ящерица, стараясь выскользнуть из ее рук. Тяжелая нескончаемая работа сделала мать сильной, хотя она была очень молода: родила меня, едва ей исполнилось семнадцать. Когда мать держала меня, я видел, что у нас одинаковая кожа – единственное сходство. Крупные черты лица матери отличались безмятежностью, а мои, более тонкие, походили на ястребиные – так говорили соседи (в отдаленной горной деревушке Мино не было зеркал).

Борьба обычно заканчивалась победой матери. В награду она силой заключала меня в объятия, из которых я не мог вырваться. Материнский голос шептал слова благословения Потаенных, а отчим ворчал, что она портит меня. Маленькие девочки, единоутробные сестренки, прыгали вокруг, пытаясь получить свою долю ласки.

Мино – мирное местечко, достаточно изолированное, чтобы избежать жестоких битв между кланами. Я не представлял, как можно разорвать на части человека, как вывернуть сильные, медового цвета конечности из их сочленений и бросить голодным собакам. Выросший среди Потаенных, со всей их мягкостью, я не знал, что люди могут проделывать друг с другом такое.

Мне исполнилось пятнадцать, и мама начала проигрывать наши схватки. За год я подрастал на шесть дюймов, и в шестнадцать был уже выше отчима. Тот все чаще ворчал, что мне пора остепениться, перестать бродить по горам, как дикая обезьяна, жениться на какой-нибудь деревенской девушке. Мне нравилась мысль о браке с одной из тех, с кем я вместе рос, и тем летом я старательно работал плечом к плечу с отчимом, готовясь занять свое место среди мужчин деревни. Все же время от времени мне не удавалось устоять перед соблазном отправиться в горы, и под вечер я ускользал сквозь бамбуковую рощу с высокими гладкими стволами и зеленоватым косым светом, шел по каменистой дороге мимо часовни богу горы, где жители деревни оставляли дары – просо и апельсины. Затем я попадал в лес, где растут березы и кедры, куда кукушки и соловьи зазывают своим благозвучным пением. Там я наблюдал за лисами и оленями, слушал грустные крики красных коршунов над головой.

В тот вечер я достиг вершины горы, где растут лучшие грибы. Собирая их в рубаху – маленькие белые, тонкие, как нити, и темно-рыжие, похожие на веер, – я думал о том, как обрадуется мать и смягчится отчим. Я почти чувствовал вкус грибов на языке. Пробегая меж бамбука на рисовое поле, где уже цвели красные осенние лилии, я уловил запах кушанья, подгорающего на огне.

Собаки в деревне лаяли, как обычно на закате. Запах усиливался и становился едким. Тогда я еще не испугался, но от дурного предчувствия быстрей забилось сердце. Меня ждал пожар.

Пожары часто разгорались в нашей деревне: почти все, чем мы владели, было сделано из дерева или соломы. Однако на сей раз не слышны были ни крики, ни грохот передаваемых из рук в руки ведер; не доносились ни причитания, ни проклятия. Цикады не умолкали, на заливном рисовом поле квакали лягушки. Где-то вдалеке, в горах, гремел гром. Воздух стал тяжелым и влажным.

По лицу моему струился пот, охлаждал лоб. Перепрыгнув через канаву последнего поля-террасы, я устремил взор в сторону дома.

Дом исчез.

Я подошел ближе. Языки пламени долизывали черные балки, нигде не было видно ни матери, ни сестер. Я попытался позвать их, но язык во рту распух, дым душил меня, глаза слезились. Вся деревня пылала в огне, но где же люди? Наконец раздался крик.

Он доносился со стороны часовни, вокруг которой располагалось большинство домов. Что-то вроде воя собаки, мечущейся от боли, но в нем можно было разобрать человеческие слова. Я, кажется, узнал молитвы Потаенных, и волосы мои встали дыбом. Крадясь, словно привидение, меж горящих домов, я шел на этот зов.

Деревня опустела. Невероятно, куда все могли исчезнуть? Я убеждал себя, что они убежали: мать забрала сестер под покров леса. Я пойду и найду их, только сначала посмотрю, кто там кричит. Выйдя на широкую улицу, я увидел двух мужчин, лежащих на земле. Начинал накрапывать легкий вечерний дождь, а они, судя по выражению лиц, сами недоумевали, почему разлеглись на дороге под усиливающейся моросью. Им больше никогда не подняться, и уже неважно, что промокнет одежда.

Одним из мужчин был мой отчим.

В то мгновение мир изменился для меня. Нечто вроде дымки возникло перед глазами, а когда она развеялась, ничто уже не казалось реальным. Я перешел в иное мироздание: в то, что существует параллельно с нашим, в то, которое видится нам во сне. На отчиме была лучшая его одежда. Ткань цвета индиго потемнела от дождя и крови. Как жаль, что она испортилась, он так гордился ею.

Я прошел мимо тел, потом через ворота к часовне. Дождь холодил лицо.

Крик резко оборвался.

Внутри находились незнакомые мне люди. Казалось, они выполняли какой-то ритуал. На головах их были повязки; сняв куртки, мужчины обнажили блестящие от пота и дождя руки. Незнакомцы тяжело дышали и кряхтели, сверкая белыми зубами, словно убивать – такой же тяжелый труд, как сбор урожая риса.

Из чана, где омывают руки и лицо, чтобы очиститься перед входом в часовню, капала вода. Еще до того, как мир изменился, кто-то, видимо, зажег ладан в большом котле. Он догорал, развеиваясь по двору, заглушая горький запах крови и смерти.

Мужчина, которого разорвали на части, лежал на мокрых камнях. Я едва узнал его по отсеченной голове. Это был Исао – глава Потаенных. Рот остался открытым – застыл в гримасе боли.

Убийцы сложили куртки в аккуратную кучку возле колонны. Я четко видел герб в виде трех дубовых листов – люди клана Тоган со столицей в Инуяме. Я вспомнил путника, проходившего мимо деревни в конце седьмого месяца. Он остановился на ночлег в нашем доме, и когда мать начала молиться перед обедом, прервал ее: «Разве вы не знаете, что люди клана Тоган ненавидят Потаенных и собираются выступить против нас? Господин Йода поклялся стереть нас с лица земли».

Мои родители на следующий же день пошли к Исао и рассказали все, но их никто не стал слушать. Мы находились слишком далеко от столицы, и вражда между кланами обычно не затрагивала нас. В нашей деревне Потаенные жили вместе со всеми, они ничем не выделялись, только молились иначе. Зачем кому-то вредить нам? Тогда это казалось невероятным.

Да и сейчас, стоя в недоумении у чана, я не мог поверить глазам. Вода капала и капала, мне захотелось набрать ее и вымыть лицо Исао, закрыть ему глаза, но я не мог пошевелиться. Я знал, что в любой момент люди клана Тоган могут заметить меня и тотчас растерзать. Они не знают ни жалости, ни пощады. Они уже осквернили часовню, совершив в ней убийство.

Издали все более отчетливо доносился топот скачущего галопом коня. Удары копыт погрузили меня в состояние, когда, как во сне, знаешь то, что еще не произошло. Я знал, кто появится в воротах часовни. Я никогда не видел его, но мама устрашала нас им словно великаном-людоедом, когда мы не слушались: «Не стой на горе, не играй у реки, иначе тебя заберет Йода».

Я узнал его сразу же. Йода Садаму – повелитель Тогана.

Конь встал на дыбы и тихо заржал от запаха крови. Йода держался со стальным спокойствием. С головы до ног он был одет в черные доспехи, шлем заканчивался оленьими рогами. Жестокий рот обрамляла короткая черная борода. В глазах искрился огонь охотника.

Его глаза встретились с моими, и я сразу понял две вещи: он не боится ничего ни на земле, ни на небе, он убивает ради самого убийства. Раз он увидел меня, надежды на спасение нет.

В руке Йоды сверкал меч. Меня спасло лишь то, что конь не хотел проходить под низкими воротами.

Он снова встал на дыбы, подался назад. Йода что-то крикнул, люди в часовне обернулись и заговорили с грубым тоганским акцентом. Я зачерпнул остатки горящего ладана и, не обращая внимания на боль, выбежал наружу. Конь двинулся на меня, и я плеснул в него ладан. Надо мной неистово замелькали копыта. Я слышал, как со свистом опускается меч, прорезая воздух. Кругом были члены клана Тоган. Они не могли упустить меня, но я словно раздвоился. Явственно увидев, как рассек меня меч Йоды, я остался цел и сделал еще один выпад против коня, который обезумел от боли и встал на дыбы. Йода, потеряв равновесие, выпал из седла и с грохотом рухнул на землю.

Меня сковал ужас, за которым нахлынула паника. Я унизил самого повелителя клана Тоган. Чтобы искупить такой грех, нужно пройти через нескончаемые пытки и муки. Оставалось только упасть на колени и молить о смерти. Однако я не хотел умирать. Что-то шевельнулось в груди и подсказало, что я уйду в мир иной не раньше, чем Йода. Сначала я увижу, как умирает он.

Я не знал ничего о войнах между кланами, об их суровых кодексах и кровной вражде. Всю свою жизнь я провел среди Потаенных, которым запрещено убивать: их воспитывают во всепрощении. Но в тот миг месть взяла меня в свои ученики. Я тотчас узнал ее и принял урок. Именно ее я ждал, она избавит меня от странного ощущения, что я живой призрак. В мгновение ока я принял ее в свое сердце. Ударив меж ног человека, стоявшего ближе всех ко мне, я впился зубами в руку, схватившую меня за запястье, вырвался и помчался к лесу.

За мной погнались трое. Они были выше меня и быстрее, но я знал дорогу, к тому же спускались сумерки. Дождь полил сильнее, крутые горные тропинки стали скользкими и опасными. Двое преследователей, не умолкая, кричали о том, что сделают со мной, когда поймают, ругались словами, о значении которых я мог только догадываться. Но третий бежал молча, и именно его я боялся больше. Те оба когда-нибудь повернут обратно, сядут за свою брагу из кукурузы, или какую там дрянь пьют солдаты клана Тоган, и скажут, что потеряли меня в горах, но этот не сдастся. Он будет преследовать меня вечно, пока не убьет.

У водопада дорога стала еще круче, и двое горластых немного отстали, зато третий побежал быстрее, как делает зверь, поднимаясь в гору. Мы миновали часовню; птица, что клевала там просо, вспорхнула прочь, мелькнув зелеными и белыми перьями крыльев. Тропинка огибала ствол огромного кедра, и когда я, с окаменевшими ногами и сбившимся дыханием, подбежал к дереву, из тени возникла фигура мужчины и загородила мне путь.

Я ткнулся прямо в его грудь. Мужчина заворчал, как будто я ударил его под дых, и сразу же схватил меня. Когда он посмотрел мне в лицо, я заметил что-то неладное в его взгляде: то ли удивление, то ли он узнал меня. Что бы то ни было, он сжал меня еще крепче. На сей раз мне не уйти. Я слышал, как приближались тяжелые шаги.

– Извините, господин, – сказал человек, которого я боялся, ровным, несмотря на погоню, голосом. – Вы задержали преступника, за которым мы гнались. Спасибо.

Сильные руки развернули меня лицом к преследователям. Я хотел закричать, молить о защите, но понял, что это бесполезно. Я ощущал мягкость ткани, из которой была сшита его одежда, нежную кожу рук. Несомненно, незнакомец такой же господин, как Йода. Они все из одного теста. Зачем ему помогать мне? Я молчал, вспоминал молитвы, которым научила меня мать. Жаль, что я не птица.

– Какое преступление совершил этот человек? – спросил господин.

– Прошу прощения, – снова сказал мужчина с вытянутым, как у волка лицом, уже менее вежливо. – Это вас не касается. Не вмешивайтесь в дела Йоды Садаму и клана Тоган.

– Ого! – удивился господин. – Вот как. А кто вы такой, чтобы решать, что меня касается, а что нет?

– Отдайте его нам! – зарычал волк, совсем забыв о манерах.

Он сделал шаг вперед, и тут я понял, что господин не отдаст меня. Одним спокойным движением незнакомец перевел меня за спину и отпустил. Второй раз в жизни я услышал скрежет оживающего меча воина. Человек-волк вынул нож. У других двоих было по палке. Незнакомец поднял меч обеими руками, уклонился от одной из палок, отрубил голову ее владельцу, метнулся к человеку-волку и отсек ему правую руку, так и не разжавшую нож.

Все это произошло в одно мгновение и, однако, заняло вечность. Несмотря на едва брезживший отблеск уже зашедшего солнца и серый дождь, я отчетливо видел каждую деталь.

Безголовое тело упало с глухим шлепком, выплеснув струю крови, голова покатилась вниз по склону. Третий преследователь бросил палку и побежал назад, взывая о помощи. Волк стоял на коленях, пытаясь остановить кровотечение из обрубка руки. Он не стонал, не произносил ни слова.

Господин вытер меч и вогнал его обратно в ножны.

– Идем, – сказал он мне.

Я стоял и дрожал, не в силах двинуться с места. Мой спаситель появился из ниоткуда. На моих глазах он убил человека, чтобы сохранить мне жизнь. Я пал на землю перед ним, пытаясь найти слова благодарности.

– Поднимайся, – проговорил он. – Нас нагонят через минуту.

– Я не могу просто так уйти, – с трудом выговорил я. – Мне нужно найти мать.

– Только не сейчас. Сейчас мы должны бежать! – Он рывком поднял меня на ноги и подтолкнул вперед. – Что произошло?

– Они сожгли деревню и убили…

Ко мне вернулось воспоминание об отчиме, и я словно оцепенел.

– Потаенных?

– Да, – прошептал я.

– Это происходит по всему феоду. Йода повсюду сеет ненависть к себе. Думаю, ты один из обиженных?

– Да, – дрожал я. Хоть стояло позднее лето, и шел теплый дождь, мне еще никогда не было так холодно. – Но они гнались за мной еще и потому, что я выбил господина Йоду из седла.

К моему изумлению, господин зашелся смехом.

– На это стоило бы посмотреть! Значит, ты в двойной опасности. Такое оскорбление должно быть отомщено. Однако отныне ты под моей защитой. Я не отдам тебя Йоде.

– Вы спасли мне жизнь, – сказал я. – С этого дня она принадлежит вам.

По неведомой мне причине незнакомец снова рассмеялся.

– Перед нами длинный путь, который предстоит пройти с пустым желудком и в промокшей одежде. До рассвета нужно перейти горы.

Мужчина быстро зашагал вперед, и я побежал за ним, пытаясь не стучать зубами и унять дрожь в ногах. Я не знал даже имени незнакомца, но хотел, чтобы он гордился мной и никогда не пожалел, что спас мне жизнь.

– Я Шигеру из рода Отори, – представился он, когда мы начали подниматься к перевалу. – Из города Хаги. Когда я в пути, я не называюсь своим именем, и ты этого не делай.

Хаги был для меня столь же далек, как луна. Я слышал об Отори, но ничего не знал о них, кроме того факта, что члены клана Тоган разгромили их в великом сражении на равнине Егахара.

– Как тебя зовут, мальчик?

– Томасу.

– Распространенное имя среди Потаенных. Лучше забудь его. – Он долго молчал, а потом коротко произнес: – Тебя будут звать Такео.

Итак, между водопадом и вершиной горы я потерял свое имя и стал новым человеком, связавшим свою судьбу с Отори.

Рассвет застал нас, замерзших и голодных, в деревне Хинодэ, известной своими горячими источниками. Прежде я никогда не уходил так далеко от своего дома. Все, что я знал о Хинодэ, рассказали мне ребята в деревне: мужчины там мошенники, а женщины горячие, как серные источники, и лягут с тобой за бокал вина. Мне не довелось проверить ни то, ни другое. Никто не посмел обмануть господина Отори, а единственная встретившаяся мне женщина была женой хозяина гостиницы, которая подавала нам завтрак.

Я стыдился своего внешнего вида: грязной, запачканной кровью одежды, которую мать так часто латала, что невозможно было определить ее первоначальный цвет. Я не мог поверить, что господин желает, чтобы я ночевал вместе с ним в гостинице, и думал остаться в конюшне. Видимо, господин Отори просто не хотел упускать меня из вида. Он велел женщине постирать мою одежду и отвести меня к горячему источнику помыться. Когда я вернулся, сонный после ночи в пути и разомлевший от теплой воды, завтрак был уже подан, и господин Отори приступил к нему. Жестом он велел мне присоединиться. Я встал на колени и произнес молитву, которую мы всегда читали перед едой.

– Не делай этого, – сказал господин Отори, – даже когда находишься один. Если хочешь жить, тебе придется забыть все обычаи. Теперь все будет иначе. Есть на свете и более ценные вещи, за которые стоит умереть.

Наверное, истинный верующий настоял бы на молитве. Интересно, как поступили бы ныне мертвые люди моей деревни. Я вспомнил их пустые и в то же время удивленные глаза и прекратил молиться. Аппетит пропал.

– Ешь, – проговорил господин вполне любезно. – Не хочу нести тебя на себе всю дорогу в Хаги.

Я заставил себя проглотить немного пищи, чтобы не вызвать презрения господина Отори. Затем он послал меня приказать женщине стлать постель.

Мне было неловко просить ее об этом: я боялся, что она засмеет меня и спросит, не отсохли ли у меня руки, к тому же нечто странное происходило с моим голосом. Я чувствовал, как голос покидает меня, словно слова не способны выразить то, что видят глаза. Тем не менее, уловив, что я хочу, женщина поклонилась мне почти так же низко, как господину Отори, и поспешила повиноваться.

Господин Отори лег, закрыл глаза и тотчас провалился в сон.

Я думал, что тоже усну мгновенно, но мой возбужденный разум не мог успокоиться. Ожог на ладони пульсировал, и я слышал все происходящее вокруг с необычной и несколько тревожившей меня ясностью: каждый звук деревни, каждое слово, произносимое на кухне. Мысли непрестанно возвращались к матери и маленьким сестренкам. Я успокаивал себя, что не видел их трупов. Они, возможно, убежали и находятся в безопасности. В деревне все обожали маму. Она любила жизнь. Мама, хотя и родилась Потаенной, не отличалась фанатизмом. Это она зажгла в часовне ладан и взяла приношения богу горы. Конечно же, моя мать, с ее широким лицом, шершавыми ладонями и медовой кожей, не умерла, не лежит сейчас где-то под небом с опустевшими удивленными глазами, рядом с дочерьми!

Мои собственные глаза были далеко не пусты: они наполнились слезами. Я уткнулся лицом в одеяло и попытался задушить плач. Плечи вздрагивали, легкие хватали воздух. Вскоре я почувствовал, как мне на плечо опустилась рука, и господин Отори тихо сказал:

– Смерть приходит нежданно, жизнь перед ней беззащитна. Никому этого не изменить ни молитвами, ни заклинаниями. Дети плачут, когда сталкиваются с ней, но взрослые сдерживают себя. Они вынуждены мириться с ней.

Его голос сорвался на последнем слове. Господин Отори был повергнут в горе не меньше, чем я. Лицо напряглось, а слезы все же капали из глаз. Я знал, по ком плачу, но его спросить не смел.

Я, должно быть, уснул, потому что мне виделся сон, будто ужинаю из той домашней чаши, изгибы которой знаю как свои пять пальцев. В супе был черный краб, он выпрыгнул из варева и побежал в лес. Я помчался за ним и вскоре потерялся. Попытался выкрикнуть, что заблудился, но краб похитил мой голос.

Меня разбудил господин Отори.

– Вставай!

Дождь кончился. Судя по солнцу, был полдень. В комнате душно, воздух тяжелый, недвижный. Набитый соломой матрац отдавал кислятиной.

– Не хочу, чтобы меня настиг Йода с сотней воинов только из-за того, что мальчишка сбросил его с коня, – добродушно проворчал господин Отори. – Нам нужно быстренько отправляться в путь.

Я ничего не ответил. На полу лежала моя одежда, постиранная и высушенная. Я молча надел ее.

– И как же ты посмел восстать против Садаму, когда боишься сказать мне и слово…

То, что я чувствовал по отношению к господину Отори, было не совсем страхом, скорей, всеобъемлющим благоговением. Казалось, один из божьих ангелов, или духов леса, или героев старых времен неожиданно возник и взял меня под свою защиту. Тогда я не смог бы описать его внешность, потому что ни разу не остановил на господине Отори прямого взгляда. Когда я украдкой ловил выражение его лица, оно всегда отвечало мне спокойствием – не суровостью, а скорее отсутствием чувств. Я и не знал, что он может улыбаться. Ему, вероятно, было около тридцати или даже меньше, выше среднего роста, широкие плечи. Красивой формы руки со светлой, почти белой кожей завершались длинными неугомонными пальцами, которые словно созданы, чтобы обрамлять собой рукоятку меча.

Руки господина Отори потянулись к оружию и подняли его с циновки. При виде этого действа я вздрогнул. Его меч наверняка познал мягкость плоти, жизненный сок крови десятков людей, слышал их последний крик. Я был напуган и заворожен.

– Ято, – произнес господин Отори, заметив мой трепет. Он рассмеялся и похлопал по потрепанным черным ножнам. – Он в одежде путника, как и я. Дома мы оба одеваемся более изящно!

Ято, повторил я про себя. Меч, который спас мою жизнь, забрав чужую.

Мы вышли из гостиницы и направились мимо горячих источников Хинодэ, отдающих серой, вверх по еще одной горе. Рисовые поля уступили место бамбуковым рощам, почти таким же, как вокруг моей деревни; затем пошли каштаны, клены и кедры. Лес испускал испарения от солнечного тепла, хотя кроны деревьев и не пропускали много света. Мы дважды наткнулись на змей: одна из них – маленькая черная гадюка, другая, покрупней, – чайного цвета. Она извивалась кольцами и сразу исчезла в подлеске, словно почувствовала, что Ято может отсечь ей голову. Пронзительно пели цикады – стонали со сверлящей монотонностью.

Несмотря на жару, мы шли довольно быстро. Иногда господин Отори отрывался вперед, и мне приходилось тащиться вверх по тропе чуть ли не в одиночестве, слыша лишь его шаги, нагонять его на вершине перевала, где он на время останавливался, созерцая горы, за которыми простирались новые горы, всюду покрытые непроницаемым лесом.

Мой спутник, казалось, знал дорогу через эту дикую местность. Мы шли дни напролет и спали по нескольку часов ночью иногда в уединенном фермерском доме, порой в покинутой горной лачуге. Если не считать тех мест, где мы останавливались, то людей на этом пустынном пути мы почти не встретили: лишь одного дровосека, двух собиравших грибы девочек, которые убежали, едва увидев нас, и монаха, направлявшегося к дальнему храму. Через несколько дней мы пересекли границу княжества. Крутые подъемы не закончились, однако чаще мы спускались. Показалось море, сначала отдаленным отблеском на горизонте, затем широкой шелковой лентой с островами, торчащими вверх, словно погрузившиеся в воду горы. Я раньше никогда не видел моря и не мог оторвать от него взгляд. Иногда оно казалось высокой стеной, которая вот-вот обрушится на землю.

Рука понемногу заживала, оставался лишь серебряный шрам на правой ладони.

Деревни нам встречались все крупнее, и наконец мы остановились на ночлег в поселении, которое могло быть названо городом. Располагаясь на мощеной дороге, шедшей между Инуямой и побережьем, он изобиловал гостиницами и харчевнями. Мы все еще находились на территории клана Тоган, поэтому всюду красовались три дубовых листа, и я боялся выходить на улицу, хотя люди в гостинице, как мне показалось, знали господина Отори. Уважение, с которым его встречали, сопровождалось каким-то более глубоким чувством, некоей преданностью, которая должна держаться в секрете. Они и ко мне относились с симпатией, хоть я с ними и не разговаривал. Мое молчание мало волновало господина. Сам он был немногословным человеком, погруженным в собственные мысли. Время от времени я замечал, что он изучает меня будто бы с жалостью. В такие моменты он словно собирался что-то сказать, но лишь бормотал: «Не обращай внимания, ничего не поделаешь».

Слуги постоянно сплетничали, и мне нравилось слушать их. Огромный интерес у них вызвала женщина, приехавшая прошлой ночью и остановившаяся еще на один день. Она направлялась в Инуяму, очевидно, чтобы встретиться с самим господином Йодой. Женщину, конечно же, сопровождали слуги, но ни мужа, ни брата или отца с ней не следовало. Она была милой, доброй, вежливой ко всем, очень красивой, хоть и зрелой – не меньше тридцати, – но путешествовала одна! Невероятно! Повар утверждал, что она недавно овдовела и едет к сыну в столицу, но старшая горничная сказала, что это все глупости, женщина никогда не рожала и замужем не была; и тогда мальчик-конюх, с полным ртом, сообщил, что слышал от носильщиков паланкина, будто у нее два ребенка: мальчик, который умер, и девочка, попавшая в заложницы в Инуяме.

Горничные вздохнули и сказали, что даже богатство и благородное происхождение не спасут от судьбы, на что конюх ответил:

– По крайней мере, дочь жива, ведь они члены клана Маруямы, у которых наследство передается по женской линии.

Эта новость вызвала немалое изумление и возобновила любопытство к госпоже Маруяме, которая имеет право на свои земли, на то, чтобы владения передавались не сыновьям, а дочерям.

– Неудивительно, что у нее хватает смелости путешествовать одной, – сказал повар.

Воодушевленный своим успехом, мальчик-конюх продолжил:

– Однако господин Йода этого не одобряет. Он хочет присвоить ее земли или силой, или, как поговаривают, женитьбой.

Повар отвесил ему оплеуху:

– Думай, что говоришь! Вечно слушаешь кого попало!

– Мы когда-то были Отори и снова станем ими, – пробурчал мальчик.

Старшая горничная заметила, что я маячу в дверном проеме, и пригласила зайти:

– Куда направляетесь? Вы, наверно, проделали длинный путь!

Я улыбнулся и покачал головой. Одна из горничных, выходя из кухни, похлопала меня по плечу и сказала:

– Он немой. Правда, жаль?

– Что случилось? – спросил повар. – Кто-то набил пылью твой рот, как собаке Айну?

Они дружелюбно поддразнивали меня, пока не вернулась горничная вместе с человеком, который, как я догадался, был одним из маруямских слуг – на куртке герб с горой, помещенной в окружность. К моему удивлению, он вежливо обратился ко мне:

– Моя госпожа хочет поговорить с тобой.

Я не был уверен, что стоит идти с незнакомцем, но его честное лицо и загадочность таинственной женщины сделали свое дело. Я последовал за ним через двор. Взойдя на веранду, мужчина встал на колено, кратко что-то произнес, повернулся ко мне и пригласил подняться.

Я окинул женщину быстрым взглядом, упал на колени и коснулся лбом пола. Казалось, передо мной принцесса. Ее волосы спускались до пола полотном черного шелка. Кожа была белой, как снег. Одежды кремовых оттенков слоновой кости и серого голубя расшиты красными и розовыми пионами. Исходившее от женщины спокойствие напомнило мне сначала глубокие горные озера, а затем закаленную сталь Ято, вероломного меча.

– Мне сказали, что ты ни с кем не говоришь, – произнесла женщина голосом тихим и прозрачным, словно вода.

В ее взгляде я увидел сочувствие, и кровь моя прилила к лицу.

– Со мной можешь быть откровенным, – продолжила она.

Нагнувшись, женщина взяла мою руку и пальцем вывела на ладони символ Потаенных. Я вздрогнул – кожу словно обожгло крапивой – и непроизвольно отдернул руку.

– Расскажи мне, что ты видел, – проговорила она тем же нежным, но настойчивым голосом.

Я молчал, и тогда она прошептала:

– Это был Йода Садаму, да?

Невольно взглянув на нее, я увидел улыбку без тени радости.

– А ты сам Потаенный, – добавила она.

Господин Отори предупреждал, чтобы я не выдавал себя. Я думал, что похоронил прошлое вместе со своим именем, Томасу, но перед этой женщиной оказался беспомощным. Я собирался кивнуть, когда услышал шаги господина Отори. Надо же, я узнал его по поступи. За ним шла какая-то женщина и недавно разговаривавший со мной мужчина. И тогда я понял: если сосредоточусь, то услышу все, что происходит в гостинице. Мальчик-конюх встал из-за стола и вышел из кухни. Горничные сплетничают, я узнаю каждую по голосу. Острота слуха постепенно развивалась во мне с того момента, когда я перестал говорить, а теперь нахлынула на меня лавиной звуков. Это было невыносимо, такое не сравнить с самым тяжелым бредом. Может, женщина передо мной – колдунья, наложившая проклятье? Я не смел солгать ей, но говорить тоже не мог.

Меня спасла вошедшая в комнату служанка, которая опустилась на колени и тихо сообщила, что его светлость ищет мальчика.

– Проси его войти, – ответила госпожа. – И, Саши, принеси мне чайные приборы.

Господин Отори вошел в комнату и обменялся с госпожой Маруямой глубокими поклонами уважения. Они соблюдали все правила этикета. Хотя женщина и не называла моего спутника по имени, мне показалось, что они давно знают друг друга. В воздухе повисло какое-то напряжение, я в будущем пойму его причину, но на тот момент мне стало совсем неловко.

– Горничные рассказали мне о юноше, что сопровождает вас, – сказала госпожа Маруяма. – Я хотела поговорить с ним лично.

– Да, я везу его в Хаги. Он единственный, переживший резню. Не хочу оставлять его Садаму. – Господин Отори не был расположен вдаваться в подробности, но, поразмыслив, добавил: – Я назвал его Такео.

Женщина улыбнулась в ответ.