Текст книги "Горячий шоколад на троих (СИ)"

Автор книги: Лаура Эскивель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Продолжение следует…

Рецепт пятый:

колбаса чорисо по-северному

Глава V

Май

Колбаса чорисо по-северному

ИНГРЕДИЕНТЫ:

8 килограммов свиной корейки;

2 килограмма свиных обрезков или головы;

1 килограмм чили анчо;

60 граммов тмина;

60 граммов орегано;

30 граммов перца;

6 граммов гвоздики;

2 чашки чеснока;

2 литра яблочного уксуса;

250 граммов соли.

Способ приготовления

Поставить уксус на огонь, бросить в него перцы, которые перед этим нужно очистить от семян. Как только закипит, снять с огня и накрыть крышкой, чтобы перцы распарились.

Опустив крышку, Ченча побежала в сад, чтобы помочь Тите накопать червей. Тут же на кухню заявилась мать, чтобы проверить, как движется приготовление чорисо и когда ей уже согреют воды для ванной. Девушки запаздывали и с тем, и с другим. А все потому, что после отъезда Педро, Росауры и Роберто в Сан-Антонио Тита утратила всякий интерес к жизни. Единственным, кто мог рассчитывать на ее внимание, был беззащитный голубенок, которого она из жалости подкармливала червяками. Даже если бы дом рухнул, она не обратила бы внимания.

Ченча боялась и представить себе, что начнется, если матушка Елена прознает, что Тита отлынивает от приготовления чорисо. А приготовить ее решили потому, что это был один из самых экономичных способов запастись свининой впрок, чтобы она хранилась как можно дольше и не испортилась. Они уже успели заготовить много солонины, ветчины, бекона и смальца. Мясо свиньи нужно было использовать как можно более практично, потому что никакой другой скотины не осталось после того, как два дня назад нагрянули солдаты революционной армии.

В день, когда это произошло, на ранчо были только матушка Елена, Тита, Ченча и двое пеонов – Росалио и Гуадалупе. Николас, управляющий, еще не вернулся со скотиной, которую его послали купить. Едоков в доме прибавилось, еды стало катастрофически не хватать, и пришлось пустить всех коров на мясо. Нужно было пополнить стадо. В помощь себе Николас взял двух самых расторопных работников. На хозяйстве он оставил сына Фелипе, но матушка Елена тут же отправила юношу в Сан-Антонио за новостями о Педро и его семье. На ранчо беспокоились, не случилось ли чего дурного, ведь они не подавали вестей с отъезда.

Росалио примчался на взмыленной лошади и сообщил, что к ранчо приближается отряд.

Матушка Елена тут же достала ружье и, чистя его, размышляла, куда спрятать от этих прожорливых и порочных людей все ценное. То, что она слышала о революционерах, не предвещало ничего хорошего. Впрочем, эти сведения она почерпнула не из самых надежных источников – от отца Игнасио и мэра Пьедрас-Неграс. Если верить их рассказам, то эти безбожники врывались в дома, переворачивали все вверх дном, а девушек, которые встречались им на пути, насиловали. Поэтому матушка Елена приказала Тите и Ченче спуститься в подвал и прихватить с собой свинью.

Когда нагрянули революционеры, матушка Елена встретила их на пороге дома, пряча под юбками ружье. Рядом стояли Росалио и Гуадалупе. Она посмотрела прямо в глаза капитану отряда, и тот сразу понял, что перед ним женщина не робкого десятка.

Добрый день, сеньора, вы хозяйка этого ранчо?

– Совершенно верно. Что вам нужно?

– Мы прибыли попросить вас – по-хорошему – внести посильный вклад в наше общее дело.

– Что ж, а я по-хорошему говорю вам: забирайте какую хотите провизию в амбаре и на скотном дворе. Но к тому, что находится в доме, вы и пальцем не прикоснетесь, понятно? Все, что есть в доме, – мое личное имущество.

Капитан шутливо вскинул руку к козырьку и отчеканил:

– Есть, мой генерал!

Солдаты встретили его выходку одобрительным гулом и смехом, но капитан смекнул, что с матушкой Еленой шутки плохи, к ее словам следует отнестись серьезно… очень серьезно. Стараясь не выдать смущения, которое внушал ее властный испытующий взгляд, он приказал обыскать ранчо. Добыча не обрадовала солдат: немного кукурузы в початках да восемь куриц. Один из сержантов подошел к капитану и раздраженно сказал:

– Эта старуха все спрятала в доме! Давайте войдем и обыщем.

Матушка Елена, положив палец на курок, отозвалась:

– Я тут с вами не в игры играю, я же ясно сказала, в дом никто не войдет.

Сержант усмехнулся и двинулся ко входу, зажимая в каждой руке по курице. Матушка Елена вскинула ружье, оперлась на стену, чтобы отдача не сбила ее с ног, и выстрелила в одну из птиц. Во все стороны полетели перья, запахло паленым.

Росалио и Гуадалупе вытащили пистолеты, дрожа как осиновые листья, в полной уверенности, что настал их смертный час. Солдат, стоявший рядом с капитаном, хотел было выстрелить в ответ, но тот жестом остановил его. Все ждали приказа для атаки.

– У меня отличный глазомер и тяжелый характер, капитан. Следующий выстрел будет предназначен вам, и я уверяю, что убью вас раньше, чем ваши люди убьют меня. Так не лучше ли нам уважать друг друга? От моей смерти никому не будет ни прибытка, ни убытка, но нация вряд ли переживет гибель такого героя, как вы, согласны?

Выдержать взгляд матушки Елены было задачей не из простых даже для такого лихого вояки, как капитан. Этот взгляд внушал неописуемый ужас. Те, кто ощущал его на себе, чувствовали себя приговоренными к казни за неизвестные им самим преступления. Взгляд будил спрятанный глубоко под кожей детский страх перед материнской властью.

– Да, вы правы. Не беспокойтесь, никто не будет вас убивать или бесчестить! Еще чего не хватало! Ваше мужество заслуживает искреннего восхищения, – сказал капитан и, обращаясь к солдатам, добавил: – Никто не войдет в этот дом. Посмотрите еще раз, что можно взять, и выступаем.

Им удалось найти только большую голубятню, которая занимала целый чердак под двухскатной крышей огромного дома. Чтобы добраться туда, нужно было вскарабкаться по семиметровой лестнице.

Три повстанца, поднявшись, застыли от удивления. Их заворожили размеры голубятни, царившая в ней полутьма и курлыканье множества птиц, влетавших и вылетавших через маленькие боковые окошечки. Придя в себя, солдаты прикрыли дверь и окошки, чтобы ни одна из птиц не могла проскользнуть мимо них, и принялись хватать всех подряд – и взрослых голубей, и птенцов. Так они набрали еды на целый батальон.

Перед самым уходом капитан на лошади объехал задний двор, глубоко вдыхая все еще стоящий здесь запах роз. Он закрыл глаза и на какое-то время замер. Потом он подъехал к матушке Елене и спросил:

– Слыхал, что у вас три дочери. Где же они?

– Старшая и младшая в Соединенных Штатах. Средняя умерла.

Казалось, эта новость потрясла капитана.

– Жаль, очень жаль, – едва слышно произнес он Отряд попрощался с матушкой Еленой и ушел так же тихо, как и пришел, оставив ее в некотором замешательстве: уж как-то слишком не были они похожи на безжалостных головорезов, которых она ожидала увидеть. С этого дня она предпочитала не возводить напраслину на революционеров. Откуда ей было знать, что капитан, командовавший отрядом, – тот самый Хуан Алехандрес, который несколько месяцев назад похитил ее дочь Гертрудис. А командир не знал, что прямо перед их приходом матушка Елена приказала забить и зарыть в золу на заднем дворе двадцать куриц. Птицам засыпали в глотку кому овес, кому пшеницу и затолкали неощипанными, с перьями, в большой сосуд из эмалированной глины, который плотно закупорили куском материи. Так на ранчо с незапамятных времен сохраняли убитую на охоте дичь, позволяя ей оставаться свежей больше недели.

Выбравшись из подвала, Тита не услышала знакомого ей с детства воркования голубей, и это поразило ее до глубины души. Во внезапно наступившей тишине она еще острей, чем когда бы то ни было, ощутила одиночество. Рана, нанесенная отъездом Педро, Росауры и Роберто, заныла с новой силой. Тита быстро поднялась по ступеням высоченной лестницы и обнаружила в голубятне лишь разбросанные повсюду перья и привычную грязь.

Временами ветерок, который врывался в открытую дверь, подхватывал с земли перышко, но оно тут же безмолвно опускалось на пол.

Вдруг Тита услышала приглушенный писк: маленький, едва вылупившийся птенец чудом избежал побоища. Она взяла его и решила спуститься, но на мгновение задержалась, дожидаясь, пока на дороге не осядет пыль из-под копыт лошадей только что ускакавшего отряда.

Девушка удивилась, обнаружив мать целой и невредимой. Сидя в подвале, она молилась, чтобы с матушкой Еленой не случилось ничего плохого, но где-то в глубине души надеялась, что, когда выйдет на поверхность, найдет ее мертвой. Устыдившись этих мыслей, Тита сунула голубка в лиф и, держась обеими руками за опасную лестницу, осторожно спустилась на землю.

С этого дня кормление несчастного птенчика стало ее главным делом, единственным, что придавало жизни смысл. Конечно, это не шло ни в какое сравнение с заботой о человеческом детеныше, но определенное сходство она находила. Боль от расставания с племянником день за днем иссушала ее груди. И пока они с Ченчей копали червей, она не переставая думала, кто же сейчас кормит Роберто. Эта мысль не давала ей покоя днем и ночью. Целый месяц она мучилась бессонницей. Единственная польза от этого была в том, что ее и без того огромное покрывало стало впятеро шире.

Чтобы отвлечь Титу от горестных мыслей, Ченча вытащила ее на кухню, посадила перед ручной мельницей и заставила молоть специи вместе с чили.

Чтобы мололось лучше, нужно в процессе время от времени добавлять по нескольку капель уксуса. Измельченные специи и чили смешивают с мясом, мелко нарубленным или прокрученным в мясорубке. Затем фаршу дают отстояться, желательно целую ночь.

Они только начали молоть, когда в кухню вошла матушка Елена и с порога спросила, почему ее ванна до сих пор не наполнена. Она не любила мыться слишком поздно, потому что тогда не успевала как следует высушить волосы перед сном.

Подготовка ванны для матушки Елены была сродни торжественной церемонии. Воду для ванны кипятили с цветами лаванды – этот аромат матушка любила больше всего. Затем отвар процеживали и добавляли несколько капель агуардьенте.^[11] Наконец ведра тащили в небольшую темную комнатку без окон в глубине дома, рядом с кухней. Посреди комнатки стояла лохань, которую заполняли водой. Рядом ставили свинцовый сосуд с разбавленным соком алоэ для мытья головы.

Лишь Тита, избранная ухаживать за матушкой до самой ее смерти, была допущена к церемонии и могла лицезреть ее обнаженной. Больше – никто. Потому-то в комнате и не прорубили ни одного окна, чтобы никто ненароком не подсмотрел. Сначала Тита омывала мать целиком, потом мыла ей волосы, потом, пока та нежилась в воде, гладила одежду, которую матушка надевала, встав из лохани.

Когда мать подавала знак, Тита помогала ей вытереться и надеть проутюженное белье, чтобы она не простудилась. После этого девушка чуть-чуть приоткрывала дверь, так, чтобы тепло уходило как можно незаметней. При слабом свете, который проникал в дверь, создавая причудливые сочетания с клубами пара, Тита расчесывала матушке волосы, пока они не высыхали, после чего заплетала их в косу. На этом церемония заканчивалась.

Девушка неустанно благодарила Бога за то, что матушка принимала ванну всего раз в неделю, иначе жизнь Титы превратилась бы в сущий кошмар. По мнению матушки, купала ее дочь столь же нерадиво, сколь готовила еду. Как бы Тита ни старалась, она всегда делала что-то не так: то на рубашке оставалась складочка, то вода была недостаточно горячей, то коса заплетена криво. Одним словом, казалось, матушку Елену хлебом не корми – дай к чему-нибудь придраться. Но в этот вечер она разошлась не на шутку. И не без причины. Тита умудрилась испортить чуть ли не каждую деталь церемонии. Вода была такой горячей, что матушка Елена обожгла ноги, только вступив в лохань, Тита забыла налить в сосуд разбавленный сок алоэ для мытья волос, сожгла утюгом юбку и исподнее и вдобавок ко всему слишком широко открыла дверь. В конце концов она дождалась того, что матушка Елена отругала ее и вытолкала взашей.

Тита поспешила на кухню с грязным бельем под мышкой, проклиная себя на чем свет стоит за то, что так опростоволосилась. Больше всего ее удручала необходимость выводить пятна с испорченной утюгом одежды. Такая неприятность случилась с ней лишь однажды. Теперь она должна была замочить рыжие пятна в хлорате калия, который разбавляют чистой водой, подливая слабый раствор щелочи, и тереть до тех пор, пока пятно не исчезнет. Вдобавок к этой не самой приятной работе нужно было еще постирать и черное платье матушки. Для этого требовалось развести бычью желчь небольшим количеством горячей воды, смочить в этом растворе губку, протереть ею ткань, сразу же прополоскать платье в чистой воде и повесить сушиться.

Тита принялась ожесточенно тереть одежду, как она это частенько делала, когда застирывала пятна на подгузниках Роберто. Для этого она кипятила мочу, окунала туда подгузник и тут же полоскала его под водой. Пятна легко сводились. Но вот теперь, как бы ни окунала она подгузники в мочу, никак не удавалось состирать с них эту жуткую черную грязь. Но… О ужас! Это же не подгузники Роберто, а платье матушки, которое она старательно погружает в ночной горшок! Тот самый горшок, который оставила под раковиной еще с утра и так и не удосужилась помыть. Всплеснув руками, она бросилась исправлять ошибку.

Оказавшись на кухне, Тита попыталась взять себя в руки. Нужно было любой ценой выбросить из головы мучительные воспоминания, иначе не миновать ей гнева матушки Елены. Еще до купания Тита достала колбасный фарш, уже достаточно настоявшийся. Можно было начинять кишки – для чорисо используются коровьи, обязательно целые и хорошо промытые. Их набивают через воронку, как можно плотнее, туго перевязывают через каждые четыре пальца, после чего протыкают иголкой пузыри, чтобы выпустить воздух. Иначе колбаски могут испортиться.

Как ни пыталась Тита отогнать воспоминания, они роились вокруг и сбивали с толку. Да и как могло быть иначе? Длиннющая колбаса, которую она сжимала в руках, напоминала о летней ночи, когда все домашние, спасаясь от нестерпимого зноя, отправились спать во двор. Для этого там развесили гамаки, а на стол поставили кадку со льдом и нарезанным на куски арбузом на случай, если кого-то ночью замучит жажда. Матушка Елена мастерски разрезала арбузы: остро заточенным ножом она врезалась в зеленую корку, не задевая при этом мякоть. Она делала несколько хирургически точных надрезов, затем брала арбуз в руки и ударяла его известным лишь ей местом о камень. Всего лишь раз, но его хватало, чтобы арбуз раскрылся, как цветок, явив миру неповрежденную сердцевину. Несомненно, когда требовалось что-нибудь разломать, разрушить, расчленить, разорить, разлучить, разрезать, растерзать или разъять на части, матушке Елене не было равных. И когда она отошла в мир иной, никто не смог повторить этот ее фокус с арбузом.

Из гамака Тита услышала, как кто-то поднялся съесть кусок арбуза. Сама же она проснулась оттого, что захотелось по малой нужде. Весь день она пила пиво – не из-за жары, а чтобы запасти побольше молока для племянника. Тот спокойно спал рядом с сестрой. Тита поднялась и наугад – ночь выдалась хоть глаз выколи – побрела в сторону туалета, силясь вспомнить, где висят гамаки, чтоб случайно не наткнуться на них. Педро сидел в гамаке, ел арбуз и думал о Тите. Мысль о том, что его любовь так близко, будоражила воображение. Он не мог сомкнуть глаз, зная, что она спит всего в нескольких шагах от него… и от матушки Елены. Услышав в темноте звук шагов, он затаил дыхание. Это была Тита. Этот разлитый в воздухе аромат, вобравший запахи жасмина и кухни, могла источать только она. На мгновение он вообразил, что Тита поднялась, чтобы отыскать его. Когда шаги зазвучали у самого уха, сердце забилось так часто, что готово было выскочить из груди. Но нет, едва приблизившись, шаги стали удаляться в сторону туалета. Педро поднялся и, ступая по-кошачьи бесшумно, догнал ее.

Тита удивилась, почувствовав, как кто-то тянет ее к себе и зажимает ладонью рот. Но быстро поняла, чьи это руки, и не сопротивлялась, когда одна из них скользнула по шее, потом по груди, потом пробежала по всему телу. Пока губы Педро закрыли ей рот горячим поцелуем, вторая рука, взяв ее руку, пригласила прогуляться по его телу. Тита робко погладила твердые как сталь мускулы и точно высеченную из гранита грудь Педро. Ниже пульсировала под бельем пламенная головня. Тита тут же отдернула ладонь, испугавшись не того, к чему вдруг прикоснулась, а окрика матушки Елены:

– Тита, ты где?

– Я здесь, мамочка, иду в туалет.

Опасаясь, как бы мать не заподозрила неладное, Тита быстро вернулась в гамак и всю ночь промаялась от нужды, усиленной желанием иного рода. Но ее жертва оказалась напрасной. На следующий день матушка Елена, которая уже, казалось, забыла, что хотела отправить Педро и Росауру в Сан-Антонио, приказала им собираться. Через три дня молодая семья покинула ранчо.

Внезапное появление матери отвлекло Титу от воспоминаний. Девушка даже выронила колбасу. Она всегда подозревала, что матушка Елена умеет читать мысли. За ней на кухню, безутешно рыдая, вбежала Ченча.

– Не плачь, деточка! Не могу смотреть, как ты плачешь! Что случилось?

– Так это, Фелипе вернулся, грит, помер он!

– Что-что?! Кто помер?

– Так это, малыш.

– Какой малыш?

– Ну как какой? Внучок ваш. Он что ни ел, все ему хуже и хуже становилось. Так и отдал Богу душу!

В голове Титы точно рухнул тяжелый шкаф со всей кухонной утварью. Она подскочила на месте как ужаленная.

– Сядь и работой. Не смей плакать! Бедное создание, надеюсь, что Господь сподобит его славы Своей. А нам горевать некогда, вот еще сколько дел не переделано. Сперва закончи, а потом делай что хочешь. Но только не плакать! Слышишь?

Тита почувствовала, как всем ее существом овладевает ярость. Она не отвела глаз под прицельным взглядом матери, только руки все это время тискали забитую фаршем кишку. И, когда та замолкла, не подчинилась приказу, а схватила все колбаски, что попались под руку, и принялась ломать их на мелкие кусочки, крича так, как будто с нее живьем сдирали кожу:

– Вот! Посмотрите, как я обойдусь с вашими приказами! Хватит с меня! Устала я вам подчиняться!

Матушка Елена подошла, схватила со стола деревянную поварешку и ударила Титу по лицу.

– Это вы виноваты в смерти Роберто! – крикнула Тита и убежала, вытирая кровь, хлещущую из сломанного носа. Она схватила птенца и банку с червяками и забралась в голубятню.

Матушка Елена приказала убрать лестницу, чтобы Тита осталась там на всю ночь. А сама вместе с Ченчей в полном безмолвии закончила набивать чорисо. И как ни старалась она не оставлять воздуха внутри, спустя неделю, когда колбаски достали из подвала, где они сушились, в них кишмя кишели черви.

На следующее утро она послала Ченчу за Титой. Она и сама бы это сделала, но пуще смерти боялась высоты. От одной мысли, что придется карабкаться по семиметровой лестнице, да еще и открывать маленькую дверцу наружу, ей становилось дурно. Поэтому проще было разыграть оскорбленную гордость и отправить за Титой кого-нибудь другого. Хотя, видит бог, ничего ей так не хотелось в тот миг, как ворваться в голубятню, схватить мерзавку за волосы и стащить ее вниз.

Ченча обнаружила Титу с голубем в руках. Она, казалось, так и не поняла, что птенчик околел, и все еще пыталась скормить ему червяка. Судя по всему, он и умер-то оттого, что съел слишком много. Взгляд у Титы был отсутствующий, а на Ченчу она посмотрела так, будто видела ее впервые.

Спустившись вниз, Ченча доложила, что Тита вроде как помутилась рассудком и не хочет покидать голубятню.

– Что ж, если она спятила, пусть отправляется в сумасшедший дом. Этот дом – не для сумасшедших.

И действительно, тут же послала Фелипе к доктору Брауну, чтобы тот отвез Титу в лечебницу. Доктор, придя и выслушав версию матушки Елены, тут же полез на чердак.

Он нашел Титу обнаженной, с разбитым носом, с ног до головы перепачканной голубиным пометом. Несколько перышек прилипло к коже и волосам. Увидев доктора, она бросилась в угол и свернулась там в позе эмбриона.

Никто не знает, что сказал доктор за те долгие часы, которые провел с ней на чердаке.

Но под вечер он спустился вместе с Титой, уже одетой, усадил ее в свою коляску и увез. Ченча, в слезах бегавшая вокруг, едва успела накинуть Тите на плечи огромное покрывало, которое та вязала долгими бессонными ночами. Оно было таким большим и тяжелым, что не поместилось в коляску. Но Тита вцепилась в него с такой силой, что ничего не оставалось, как позволить ему волочиться за экипажем, застилая едва ли не километр дороги, подобно длинному шлейфу подвенечного наряда. На это покрывало Тита пустила все нитки, которые попадались ей под руку, и теперь оно, словно гигантский калейдоскоп, переливалось всеми цветами, оттенками, формами и текстурами в клубах пыли.

Продолжение следует…

Рецепт шестой:

зажигательная смесь для спичек

Глава VI

Июнь

Зажигательная смесь для спичек

ИНГРЕДИЕНТЫ:

1 унция селитры (порошок);

1/2 унции сурика;

1/2 унции порошка гуммиарабика;

1/4 унции фосфора;

шафран;

картон.

Способ приготовления

Растворить гуммиарабик в горячей воде так, чтобы получилась жидковатая кашица, затем растворить в ней фосфор и селитру. Добавить немного сурика для цвета.

Тита наблюдала, как доктор Браун безмолвно проделывает эти манипуляции.

Она сидела у окна в небольшой лаборатории, которую доктор оборудовал в помещении на заднем дворе дома. Свет, проникавший в окно, падал ей на спину, но тепла Тита почти не чувствовала. Непрестанный холод не выпускал ее из когтей, хоть она и куталась в тяжелое покрывало, которое продолжала по ночам довязывать из пряжи, купленной Джоном.

Во всем доме это место Тита любила больше всего. О его существовании она узнала спустя неделю после приезда к доктору Джону Брауну. Вопреки просьбам матушки Елены доктор не отдал ее в лечебницу, а оставил пожить у себя. Трудно себе представить, как Тита была ему благодарна. Ведь, оказавшись в сумасшедшем доме, она действительно сошла бы с ума. Вместо этого, окруженная со всех сторон лаской и заботой Джона, она с каждым днем чувствовала себя все лучше и лучше. Она смутно помнила тот день, когда доктор привез ее. В память впечаталась резкая боль, которую она испытала, когда Джон точным движением вправил ей нос.

Затем сильные и любящие руки, сняв с нее одежду, искупали ее, осторожно смыв с тела следы голубиного помета, и оно вновь стало чистым и благоухающим. Наконец они бережно расчесали ей волосы и уложили ее в кровать на накрахмаленные простыни. Эти руки избавили ее от ужаса, и об этом она никогда не забудет.

Когда-нибудь, когда Тита захочет поговорить, она поблагодарит Джона за все, но пока предпочитает тишину. С тех пор, как она покинула ранчо, у нее накопилось много такого, о чем хотелось бы ему рассказать, но прежде надо собраться с мыслями и найти нужные слова. Она все еще не пришла в себя.

Первое время она даже отказывалась выходить из спальни. Еду ей приносила Кэт, семидесятилетняя американка, которая готовила еду и нянчила Алекса, маленького сына доктора. Мать Алекса умерла при родах. Тита слышала, как мальчик смеется и бегает по двору, но не испытывала желания познакомиться с ним.

Иногда она даже не прикасалась к еде, которая казалась ей ужасно безвкусной. Вместо этого она предпочитала часами смотреть на свои руки. Она изучала их, словно младенец, и только-только признала собственными. Она могла шевелить ими, но вот чем их занять, кроме вязания, – не знала. Раньше у нее никогда не было времени задуматься об этом. Когда она жила с матерью, руки делали лишь то, что та приказывала. Тита должна была встать, одеться, растопить печь, приготовить завтрак, накормить скотину, помыть посуду, заправить постели, приготовить полдник, помыть посуду, погладить белье, приготовить ужин, помыть посуду. И так день за днем, год за годом. Не останавливаясь, ни не секунду не задумываясь, того ли она хочет. А сейчас, когда впервые за много лет руки не подчинялись матушке, Тита не знала, о чем их попросить, ведь она никогда не решала этого сама. Вот бы вместо рук у нее выросли крылья и унесли ее далеко-далеко!

Подойдя к окну, выходящему во двор, он протянула руки к небу. Ей хотелось сбежать от себя, она не хотела ничего решать, не хотела больше говорить. Не хотела, чтобы ее слова кричали от боли.

Всем сердцем она желала, чтобы руки подняли ее над землей. Так она простояла довольно долго, вглядываясь в синеву небес через неподвижные пальцы. И ей показалось, что чудо свершилось, когда она заметила, что пальцы начали превращаться в слабую струйку дыма, возносящуюся к небу. Тита уже приготовилась оторваться от земли, подхваченная высшей силой, но ничего такого не произошло. С разочарованием она обнаружила, что дым исходит не от нее.

Он струился из маленькой пристройки в глубине двора, распространяя вокруг волшебный и в то же время знакомый аромат. Тита открыла окно, чтобы вдохнуть его полной грудью.

Закрыв глаза, она обнаружила, что сидит рядом с Начей на кухонном полу и лепит кукурузные лепешки, увидела горшок, в котором тушилось ароматное мясо, рядом начинала побулькивать фасоль… Недолго думая, Тита решили разузнать, кто это готовит. Это была не Кэти. Тот, кто создал такой запах, явно знал толк в кулинарии. И еще не видя его, Тита поняла, что во что бы то ни стало должна познакомиться с ним.

Она быстро пересекла двор, открыла дверь и увидела красивую женщину лет восьмидесяти, очень напоминающую Начу. Длинные косы, уложенные крест-накрест, обвивали ей голову. Женщина то и дело стирала пот с лица фартуком. В лице явственно угадывались индейские черты. В глиняном горшке кипел чай.

Женщина подняла взгляд и ласково улыбнулась, приглашая Титу присесть рядом с ней. Тита так и сделала. Тут же в руках у нее оказалась чашка вкуснейшего чая. Тита пила его медленно, наслаждаясь насыщенным ароматом трав, который казался ей одновременно экзотическим и родным. Ей было необычайно приятно от этого запаха и этого тепла. Так они просидели целую вечность. Они не произнесли ни слова, но в словах и не возникало нужды: между ними установилась безмолвная связь.

С этого дня Тита приходила сюда ежедневно, но все чаще вместо женщины встречала доктора Брауна. Когда это произошло впервые, она сильно удивилась. Уж очень непривычно было ей видеть не только его, но и перемены в обстановке. Откуда-то вдруг взялось множество приборов, пробирок, ламп, термометров. Маленькая плитка, на которой кипятился чай, переместилась в угол. И пусть такая перестановка показалась Тите несправедливой, она не хотела, чтобы с ее губ сорвался хоть один звук, поэтому решила высказать свое мнение на этот счет как-нибудь позже. Куда подевалась незнакомка с индейскими чертами лица и кто она такая, Тита тоже пока предпочитала не спрашивать. К тому же она должна была признаться себе, что ей нравится компания Джона. Единственное различие между ним и женщиной заключалось в том, что он говорил и, вместо того чтобы готовить, проводил научные эксперименты, призванные подтвердить или опровергнуть его теории.

Страсть к экспериментам он унаследовал от бабушки, индианки из племени кикапу, которую его дед похитил и заставил жить с собой. И даже несмотря на то, что он официально обвенчался с ней, его спесивая американская родня так и не признала ее за свою. Тогда-то дед и соорудил в глубине двора пристройку, в которой бабушка Джона проводила целый день, посвящая себя тому, что любила больше всего на свете, – изучению лекарственных свойств растений.

Кроме того, эта комнатка служила ей убежищем от нападок родственников мужа. Те отказывались называть ее настоящим именем и звали просто Эй-кикапу, рассчитывая посильнее унизить. Для Браунов «кикапу» воплощало все самое худшее в этом мире. Но Первый Луч, как ее звали на самом деле, страшно гордилась этим прозвищем.

Это был маленький пример, который демонстрировал огромную пропасть, разделявшую представителей двух культур, столь непохожих одна на другую, что у Браунов даже не возникало мысли найти общий язык с Первым Лучом. Прошло немало времени, прежде чем они перестали чураться культуры кикапу. А случилось это, когда прадедушку Джона Питера стали донимать бронхи. От постоянных приступов кашля он становился фиолетовым. Воздух не мог свободно проникать в легкие. Его жена Мэри, дочь врача, кое-что смыслила в медицине. Она знала, что Питер страдает оттого, что организм вырабатывает слишком много эритроцитов, и что нужно сделать кровопускание, чтобы не случилось инфаркта или закупорки сосудов. Каждый из этих вариантов был чреват летальным исходом.

Итак, прабабушка Джона, Мэри, взялась приготовить пиявок, чтобы пустить мужу кровь. Ее переполняла гордость, что она может заботиться о здоровье близких, используя новейшие достижения медицины, не то что эта дикарка Эй-кикапу со своими травами. Пиявок на час опускают в стакан с водой, налитой примерно на полпальца. Ту часть тела, на которую предполагается их ставить, промывают теплой подслащенной водицей. Затем пиявок достают из стакана на чистую тряпицу и ей же накрывают сверху. После этого их сажают на ту часть тела, к которой они должны присосаться, приматывая платком и легонько придавливая, чтобы они не присосались в другом месте. Если после того как их убрали, есть необходимость продолжить кровопускание, нужно омыть участок кожи горячей водой. Чтобы остановить кровь и закрыть ранку, прикладывают кусочек тополиной коры или тряпицу, а потом заклеивают вымоченным в молоке хлебным мякишем, который отлепляют, когда ранка полностью затянется.

Мэри исполнила эту процедуру точно по нотам, но вот беда – как только пиявку отняли от руки Питера, у него началось кровотечение, которое никак не удавалось остановить. На доносящиеся из дома крики прибежала Эй-кикапу. Она тут же подошла к больному и, положив руки на раны, заставила кровь немедленно свернуться. У всех глаза вылезли на лоб от изумления. Затем она попросила оставить ее наедине с Питером. После увиденного никто не посмел отказать ей. Она весь вечер хлопотала над свекром, напевая странные мелодии, накладывая травяные компрессы и окуривая его ладаном и копалем.^[12] Лишь поздней ночью она распахнула двери и, выпустив облака благовонного дыма, вышла, а за ней в дверях возник Питер, живой и здоровый.

С этого дня Эй-кикапу заботилась о здоровье семьи Браунов. И все гринго в округе признали ее целительницей, творящей настоящие чудеса. Дед хотел отвести ей более просторную комнату, где было бы сподручнее проводить исследования, но она отказалась. Во всем доме она не могла бы сыскать места лучше, чем ее маленькая лаборатория. Да и Джон ребенком, а затем подростком пропадал здесь днями напролет. Правда, поступив в университет, он стал наведываться к бабушке все реже и реже: современные медицинские теории, которые там преподавали, в корне противоречили тому, что он узнал от нее. Но по мере того, как медицина двигалась вперед, он все больше признавал правильность усвоенных в детстве уроков. И вот теперь, спустя долгие годы учебы и врачебной практики, он вернулся в бабушкину лабораторию в полной уверенности, что именно здесь он окажется на передовой медицинской науки. Джон верил, что, если ему удастся научно обосновать чудесные открытия, который совершила Первый Луч, он сможет поделиться ими со всем миром. Тите доставляло истинное наслаждение наблюдать, как он работает. От него она узнала многое, о чем раньше и слыхом не слыхивала. Вот и сейчас, готовя зажигательную смесь для спичек, он прочел ей целую лекцию о фосфоре и его свойствах.