Текст книги "Мое простое счастье"
Автор книги: Лаура Дейв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Саша продолжала раскрашивать картинку, с улыбкой глядя на творение своих рук – ярко-оранжевый костюм Чудо-женщины.
– Просигнализируй, что слышишь меня, деточка.
– Сигнализирую, мамочка.
Саша взяла оранжевый карандаш другого оттенка и принялась за волосы Чудо-женщины.
Джордан отвела со лба дочери мягкие кудряшки и поцеловала ее – сначала один раз, потом другой.
– Вот что я думаю, – сказала она, поворачиваясь ко мне. – И сразу предупреждаю: возражения не принимаются.
– Это просто возмутительно, – улыбнулась я, садясь на место.
– Ты поедешь с нами в Венецию, пока все как-нибудь не утрясется. Я там выступаю по делу о растрате имущества, продлится оно месяца три. Жить мы будем в замечательном доме рядом с лучшей в мире кофейней. До моста Риальто рукой подать. А главное, эта американская Венеция останется на другом конце света.
– Звучит заманчиво.
– Отлично! Значит, решено.
Я покачала головой:
– Мне же надо работать.
– А что, в Италии нет компьютеров?
Достойного ответа у меня не нашлось, но согласиться на ее предложение казалось невозможным.
– Не могу я просто взять и сбежать от жизни.
– Энни, по-моему, она сама от тебя сбежала.
Я метнула на нее негодующий взгляд.
– Не то ляпнула? Извини. Утешитель из меня никакой. Просто я не хочу, чтобы ты дошла до ручки.
– Что ты имеешь в виду? – спросила я, хотя прекрасно знала, что она имеет в виду. Я не из тех женщин, которые легко оправляются после разрыва: через неделю уже заводят нового мужчину и смотрят на старого совершенно другими глазами. У меня этот процесс проходит немного сложнее. Сначала я долго виню себя во всем, что было не так, а потом и во всем остальном.
– Поехали в Венецию, Энни! Блажь эта у Ника пройдет. Все будет как раньше. Ну а пока мы устроим себе каникулы. Давай, решайся! Стань своей противоположностью!
Последняя фраза Джордан прорвала окружавший меня туман. Стать своей противоположностью? Шел уже десятый день после ухода Ника, и это были первые слова, похожие на план – план, как жить дальше.
– И потом, ты бы очень меня выручила, – продолжала Джордан. – Мы с Саймоном смогли бы немного побыть вдвоем, устроить романтический ужин, погулять вместе… – Она помолчала. – Видишь? Это даже не ради тебя. Я нагло использую тебя в качестве няньки.
Я рассмеялась:
– Даже не знаю…
– Нет, знаешь. – Джордан посмотрела прямо на меня. – Мы обе знаем, что Ник к тебе вернется. Это просто кризис пятого года. Страшная вещь! Я свой планирую провести в Марокко. Кстати, ближе к делу посоветуешь мне хороший отель? Что-нибудь со спа?
– Все не так просто, – ответила я.
– Ошибаешься. Хотя, надо признать, ваш кризис пришелся на самое неудачное время. Ник почувствовал вкус славы и забыл, что он просто ботаник, который… – внезапно глаза у нее расширились, словно она только теперь что-то осознала, – …который бросил носить очки!
– Ну и что?
– А то! И почему я ничего не заподозрила, когда он начал носить линзы? Куда я только смотрела? – Джордан сокрушенно покачала головой. – Похоже, вместе с очками он лишился и мозгов, как Хрюша в «Повелителе мух».
– У Хрюши очки вроде бы разбились, – заметила я.
Джордан только отмахнулась:
– Ты не понимаешь главного.
– А именно?
– Ник тебя любит. Он любит тебя настолько, что я уверена: с Перл у них ничего серьезного не будет. Просто иногда у мужчин случается амнезия. Со временем они забывают о том, что имеют, – забывают ценить. И пока Ник вспоминает, ты не должна страдать. Я этого не допущу. И потом, чем скорее ты перестанешь страдать, тем скорее он вернется. Так уж устроена жизнь.
С последним ее замечанием я не могла не согласиться. Вселенная устроена очень странным образом: как только начинаешь хотеть чего-то чуточку меньше, как только перестаешь отчаянно за это что-то цепляться, тебе дают второй шанс.
Я прижалась лбом к ее лбу:
– Я люблю тебя, если ты вдруг не в курсе.
– Тогда поезжай со мной в Венецию. И хоть раз в жизни позволь кому-нибудь о тебе позаботиться.
– Твой брат говорит, что он обо мне заботился. И даже чересчур.
– Перестань, пожалуйста, так его называть, – вздохнула Джордан.
Я улыбнулась:
– Я подумаю насчет Венеции, честное слово.
– Нет, не подумаешь.
– Может, и нет. Но не надо больше мрачных разговоров, ладно? Обещаю, со мной все будет хорошо. Посмотри на меня: со мной уже все хорошо! А в доказательство завтра в это же время я начну новую жизнь. Что такое, в конце концов, пять лет? Нет, не завтра. Сегодня! Я выйду из дома и вернусь в мир живых. У меня есть кое-какие планы – большие планы!
Джордан откинулась на спинку стула:
– Боже мой, врать ты совершенно не умеешь!
– А на каком месте ты меня раскусила? На фразе про большие планы?
Она взяла меня за мизинец и крепко сжала:
– Ну да, над этой частью не мешало бы поработать. К тому же топ у тебя надет наизнанку.
3
После ухода Джордан я долго плакала, пока наконец не уснула. Вот что связывало нас с Ником: пять новогодних и рождественских праздников, десять дней рождения и каждый День благодарения. Шесть поездок через всю страну, три поездки покороче, три съемочных площадки, одна встреча выпускников. Два отравления, одна авария в Мексике, три перелома, один аппендицит. Пять смертей дедушек и бабушек. День святого Валентина в Гонконге, День святого Валентина в Нью-Йорке, День святого Валентина в одном доме и почти не разговаривая. Свадьба его сестры, два маминых развода, четверо крестников, один шоколадный лабрадор-ретривер с ангельским характером. Общий язык, общая семья, общая мечта попутешествовать вместе по миру. Две недели в отвратительном плавучем доме рядом с озером Мичиган и последняя ночь, в которую он все-таки подарил мне медальон с надписью на обратной стороне: «Тебе, навсегда» – в то время эти слова еще имели смысл… Ни одного дня, когда бы мы не разговаривали, хотя бы на повышенных тонах. Ни одного вечера, когда бы я не пожелала ему спокойной ночи, пусть и нехотя. Ни одного утра, когда бы моей первой мыслью не было: «Ты».
Я проснулась посреди ночи и вспомнила еще кое-что – как в начале наших отношений, когда прошло месяцев шесть, мы ездили на выходные в Юту. Переночевать решили в хижине на окраине Моаба, и пока собирались ложиться спать, я сказала:
– Нам так легко друг с другом… Просто удивительно…
– Тогда давай ловить момент, – ответил Ник. – Потому что вряд ли нам всегда будет так же легко.
Наверное, я изменилась в лице. Ник понял, что сказал что-то не то, и тут же попытался загладить свою вину – обнял меня, принялся утешать, говорил, что сморозил глупость и, разумеется, нам всегда будет так же легко друг с другом, как сейчас, ну, или почти как сейчас. Но меня напугало не слово «легко».
Меня напугало слово «всегда».
Какая-то маленькая, иррациональная частица меня с самого начала боялась – боялась положиться на любимого человека, поверить, что он всегда будет рядом, – хотя именно этого и желала другая моя часть.
Но откуда возник этот страх?..
4
Прошел еще день, прежде чем я решила все-таки исполнить данное Джордан обещание и вернуться в мир живых. Где-то после пяти я включила радио, приняла горячий душ и сделала макияж. Главное – не останавливаться и не думать, просто высушить волосы, расчесаться, надеть длинные сережки. Когда я мельком увидела свое отражение в зеркале, у меня возникло ощущение, будто я смотрю видео о самой себе: «Привет! Я, кажется, раньше тебя знала?»
Выбрать наряд оказалось проще, чем я ожидала. Я не занималась стиркой с самого ухода Ника, и в шкафу висело только два предмета одежды: во-первых, ярко-розовое кимоно, купленное на блошином рынке в Камден-Тауне[3]3
Камден-Таун – район Лондона, известный своими рынками.
[Закрыть], которое, естественно, не подошло: мало того, что это ярко-розовое кимоно, оно еще и на два размера меньше, чем надо. Во-вторых, желтое платье, недавно возвращенное из химчистки в полиэтиленовом чехле – хоть сейчас бери и носи. Я страшно боялась его испортить и берегла для свадеб и других торжественных событий. Мое волшебное платье, как выражается Джордан, – в нем выглядишь на четыре дюйма выше и на десять фунтов легче, а грудь кажется больше. Такое платье дается только раз в жизни, и то если повезет.
Но в тот вечер мне больше нечего было надеть.
Я села на кровать, чтобы застегнуть красные босоножки с открытым носком и подумать, куда можно отправиться в подобном наряде. Мой любимый бар на бульваре Эббота Кинни отпал сразу: туда не надевают ничего элегантнее чистой футболки.
Я решила доехать по Оушен-авеню до Санта-Моники и заглянуть в небольшой элитный отель на пляже, где можно посидеть за столиком в патио – одним из пяти столиков с видом на самый прекрасный в мире закат. Такой вид способен унести далеко-далеко от реальности.
Именно это мне сейчас и нужно – сбежать от реальности, хотя бы на один вечер. И надо действовать, пока я не уснула прямо так, сидя на постели в своем волшебном платье…
Даже не помню, как я легла. Проснулась я в помятом платье и одной незастегнутой босоножке. Часы показывали двенадцать двадцать один ночи. С тем же успехом могло быть и четыре ноль-ноль: почти все уже закрыто или скоро закроется, в том числе ресторан и бар в моем любимом отеле на берегу моря. Но я все равно встала, подняла вторую босоножку и, не давая себе времени передумать, взяла ключи от машины и вышла из дома. Может, мне хотелось похвастаться Джордан, что я все-таки сделала что-то конструктивное. А может, Джордан была ни при чем и мной уже двигала некая неведомая сила.
Знаю одно: когда я оказалась в ресторане и увидела эти огромные, футов двенадцать высотой, окна, выходящие на пляж, океан и все остальное, мне было уже неважно, что свет погашен, в баре ни души, мебель с патио убрана на ночь, а музыка – The Fever Брюса Спрингстина, кажется, – играет еле слышно. Неважно даже, что внутри – никого, кроме кудрявого мужчины, который стоит за стойкой и вытирает ее полотенцем.
Другое дело, что я ожидала увидеть за стойкой не неизвестного кудрявого мужчину, а бармена Рэя. Мы с Ником давно знали Рэя и однажды, когда он решил сняться в какой-то комедии, даже помогали ему учить роль и готовиться к прослушиванию. Он-то, наверное, налил бы мне выпить, несмотря на поздний час.
Я подошла к незнакомому бармену и сказала:
– Вы не Рэй.
Прозвучало это, видимо, довольно жалобно, потому что он рассмеялся:
– Нет, кажется, не Рэй.
Бармен широко улыбнулся, и я почувствовала прилив благодарности за то, что первой его фразой не оказалась вполне ожидаемая: «Мы уже закрыты». Я взглянула на него повнимательнее – приятное лицо, широкий разрез глаз, волевой подбородок с ямочкой и светлой щетиной того же цвета, что и дурацкие кудряшки. На нем была зеленая куртка, идеально гармонирующая с цветом глаз – пожалуй, даже слишком идеально.
– То есть я опоздала и заказ сделать не могу?
– Официально или неофициально? – спросил он, последний раз проводя полотенцем по стойке.
– А за какой ответ я получу стакан бурбона? С щепоткой соли, если можно.
Он снова улыбнулся. Какая же обворожительная у него улыбка… возможно, слишком любезная, зато искренняя и смущенная. Не наигранная и от этого, пожалуй, еще более опасная.
Бармен повесил полотенце себе на плечо:
– Тоже люблю этот напиток.
Я покачала головой:
– Неправда. Никто его не любит.
Но тут он достал из-за стойки стакан, в котором еще осталось немного бурбона с нерастворившейся солью.
– Мой дядя любил бурбон с солью, и я тоже к нему привык. Можете попробовать, если хотите.
Я встала на цыпочки и перегнулась через стойку.
– У вас что, припасены напитки на любой вкус? Довольно хлопотливый способ заработать чаевые.
– Может, присядете? – Бармен указал на стоящий напротив него табурет.
– Думаете, стоит? – спросила я, как будто собиралась спорить, хотя уже с готовностью приняла приглашение. Пока я устраивалась, стараясь сесть как можно ближе к стойке, платье сильно задралось, обнажая ноги. Видимо, двигалась я немного неловко, потому что бармен удивленно посмотрел на меня и спросил:
– С вами все в порядке?
– Все отлично. – Я протянула ему руку – просто из вежливости. Ну, и чтобы получить свой бурбон. – Меня зовут Аннабель Адамс… Хотя все называют меня Энни.
Он хотел пожать мне руку, но тут послышались шаги, и мы оба обернулись: к нам направлялся Рэй, мой знакомый бармен. Он был в уличной одежде, на локте висела кожаная куртка.
– Гриффин, ну все, я пошел… – начал было Рэй, но тут заметил меня. – О, а мы знакомы. Саманта, если не ошибаюсь? Саманта в красивом платье.
– Почти, – ответила я.
– Рэй, это Энни Адамс, – сказал мужчина за стойкой – Гриффин, как выяснилось.
Рэй посмотрел сначала на него, потом на меня:
– По правде говоря, Энни Адамс в красивом платье, я уже закрыл бар на ночь, так что извините. Лавочка открывается завтра в четыре дня…
Я хотела встать, но Гриффин осторожно накрыл мою руку своей:
– Рэй, все в порядке. Энни – моя подруга. Я пригласил ее выпить чего-нибудь, пока я тут прибираюсь. Иди, я сам все закрою.
Рэй снова посмотрел на меня:
– Вы с Гриффом друзья?
Я улыбнулась «Гриффу», который уже наливал мне бурбон – двойную порцию с целой кучей соли.
– Конечно!
– Ну, тогда ладно. – Рэй накинул куртку на плечи и пошел к выходу. – До скорого!
Я посмотрела на Гриффина: он поднял свой стакан и наклонил его в мою сторону.
– Ну что, теперь вы рады, что я все-таки не Рэй?
– Очень, – ответила я и тоже наклонила свой стакан в его сторону.
Я сделала долгий, медленный глоток. Теплый бурбон обжег мне горло.
– Красивое платье, – сказал Гриффин. – Тут он прав.
– Не обманывайтесь, – отмахнулась я. – Это волшебное платье.
– Боюсь, не совсем понимаю.
– Что-то вроде миража, – объяснила я. – Но мне нечего было надеть, кроме этого платья и ядовито-розового кимоно, в которое я больше не влезаю… И, если честно, не уверена, что вообще когда-нибудь влезала.
Он засмеялся. Разве я сказала что-то смешное?.. Видимо, да. Гриффин обошел стойку и указал на соседний табурет:
– Можно? Так будет больше похоже на правду, что мы с вами знакомы.
– На случай, если Рэй вернется? – с улыбкой спросила я.
Он тоже улыбнулся, и ямочка у него на подбородке стала еще заметнее.
– Именно.
Я похлопала по соседнему табурету:
– Присаживайтесь.
Гриффин сел и повернулся ко мне лицом. Только тут я заметила, что ярко-зеленая куртка, которую он успел расстегнуть, это форменная куртка повара. На кармане белыми нитками было вышито: «Шеф-повар».
– Погодите-ка, вы что, шеф-повар?
Гриффин посмотрел на свою куртку и потянул за вышитую надпись на кармане.
– Разве? – шутливо спросил он, парадируя мой удивленный тон. – Ух ты… Видимо, шеф-повар, раз тут так написано.
– Извините… просто… вы стояли за стойкой, и я решила, что днем вы подрабатываете здесь барменом… ну, или скорее ночью… я думала, вы актер.
– Что же навело вас на такую мысль?
«Во-первых, ваши глаза», – хотелось мне ответить, но это прозвучало бы как грубая лесть, и я сказала:
– Видимо, у меня просто богатая фантазия.
Он улыбнулся:
– В последний раз я выходил на сцену в старшей школе, когда мы ставили «Пижамную игру»[4]4
«Пижамная игра» – мюзикл по роману Ричарда Биссела «Семь с половиной центов». Премьера состоялась в 1954 году.
[Закрыть].
– Обожаю «Пижамную игру».
– Наша версия вам бы не понравилась, уж поверьте.
– А теперь вы работаете здесь поваром?
– Временно, по крайней мере. Постоянный шеф-повар, Лиза, ушла в декрет, и я ее замещаю. Раньше работал в ресторане той же компании в Беркширских холмах, милях в двадцати от Стокбриджа. Называется «Мейбеллинс».
– Я знаю Стокбридж – была там в прошлом году. Вернее, рядом – в Грейт-Баррингтоне. Ездила туда по работе. Если бы знала, то заглянула бы к вам в ресторан и написала про него. Я репортер, веду колонку о путешествиях «Сто открытий». Хотя статья была посвящена Грейт-Баррингтону и мне вряд ли разрешили бы о вас написать – в тот раз по крайней мере…
Поток моего красноречия наконец-то иссяк. Гриффин, склонив голову набок, удивленно смотрел на меня.
– Извините, – сказала я. – Я несколько дней почти не сплю, поэтому и говорю слишком много.
Он приблизил руку к моему лицу, почти касаясь пальцами щеки:
– Но у вас вот тут след от подушки.
Я ощутила холодок в том месте, до которого он чуть было не дотронулся, и инстинктивно заслонила лицо рукой.
– Это долгая история.
– Даже не сомневаюсь, – рассмеялся Гриффин.
– Значит, в «Мейбеллинс» вы больше не работаете?
– Нет. Вообще-то следующей зимой я собираюсь вернуться в Массачусетс и открыть собственный ресторан в Уильямсберге…
Я растерянно посмотрела на него, пытаясь понять, не ослышалась ли.
– Как вы сказали: в Уильямстауне?
Мне вспомнился этот очаровательный городок в Беркширских холмах, где летом проводят чудесный театральный фестиваль. В Уильямстауне находится Институт искусств Стерлинга и Франсины Кларк. А еще там я писала один из первых репортажей для «Ста открытий».
– Нет, в Уильямсберге. Но всем слышится «Уильямстаун» – тут вы не одиноки. Это примерно в часе езды оттуда, в Долине пионеров. Я вырос в Уильямсберге, поэтому и открываю там ресторан.
– Здорово.
Я улыбнулась, и он улыбнулся в ответ:
– Рад, что вы так думаете. Может, приедете как-нибудь и напишете о моем новом ресторане – в обмен на этот бурбон?
– Договорились.
Гриффин перегнулся через стойку, взял бутылку и налил нам обоим еще немного. Я с удивлением отметила, что бутылка заметно опустела.
– Ну что, может, расскажете? – спросил Гриффин.
Я растерянно взглянула на него.
– Долгую историю про след от подушки, – пояснил он.
– Ах, об этом… – Я пожала плечами, не зная, как лучше выразиться. – Последнее время я сама на себя не похожа.
Гриффин сделал долгий глоток, обдумывая мои слова. Только тут я заметила у него на запястье татуировку – якорь, вернее, половину якоря – рисунок резко обрывался, и одного рога не хватало.
И тут я сделала нечто странное – первый поступок, который доказывал, что я и правда сама на себя не похожа. Я дотронулась до нее – дотронулась до татуировки и провела пальцами по ее контуру. Ну разве это нормально? Но в тот момент это почему-то казалось нормальным. Гриффин никак не отреагировал – просто опустил взгляд и наблюдал, как мой палец скользит по тому месту, где рисунок резко обрывается, по незаконченной части, части со знаком минус.
– С этой татуировкой связана одна история, – сказал он. – Только не уверен, что ее можно назвать хорошей.
– История про бывшую девушку?
– Про бывшую девушку, мой восемнадцатый день рождения и долгую ночь в тату-салоне в Канаде.
– Вы решили разделить якорь? Что-то вроде парных подвесок для влюбленных?
Он покачал головой и указал на меня рукой:
– Как раз на такой случай у меня есть одно прекрасное правило.
– Какое?
– Никогда не говорить с женщиной о других женщинах.
Я рассмеялась:
– Ясно. Ну а если новая девушка хочет узнать о ваших бывших? О тех, кто был до нее? Как вы тогда выкручиваетесь?
– Я рассказываю ей две истории – самую лучшую и самую худшую. Что же до остального… Некоторые любят откровенничать о прошлом – якобы сближает. А по-моему, это нечестно.
Я налила себе последний стакан, одновременно пытаясь понять, что имеет в виду Гриффин.
– Нечестно по отношению к бывшей девушке?
– По отношению ко всем. Ты словно живешь в прошлом, еще и в искаженной его версии. Любое событие мы по-настоящему помним только пять лет. Потом в мозгу остается лишь воспоминание о событии, но не само событие, а еще через пять лет – воспоминание о воспоминании. Понимаете, что я хочу сказать?
– Понимаю. И потихоньку начинаю впадать в депрессию.
Гриффин улыбнулся, и я вдруг подумала – совершенно беспристрастно, – что эта улыбка любую женщину способна поставить на колени.
– Что же, по рукам, – снова заговорила я. – Расскажите мне про девушку с татуировкой. Расскажите лучшую и худшую историю.
– Ну, мое лучшее воспоминание о Джиа…
– Мне нравится имя Джиа, – улыбнулась я.
– Мне тоже, – ответил Гриффин и кивнул, будто в подтверждение своих слов. – Лучшее воспоминание о Джиа – это, пожалуй, история с татуировкой.
– А худшее?
Он взял со стойки свой стакан и с минуту держал его, касаясь края губами.
– Ответ тот же.
* * *
Потом мы как-то оказались на кухне – это удивило меня едва ли не больше, чем все, что произошло после. Мы оказались на кухне где-то около трех ночи и стали готовить в огромной сковороде омлет. Вернее, готовил Гриффин, а я сидела, скрестив ноги, на высоком разделочном столе рядом с плитой. Словно не могло быть ничего естественнее. А ведь еще пять часов назад я его даже не знала… Теперь в это почти невозможно было поверить.
– Ты готовишь омлет совсем как моя мама, – заметила я, глядя, как Гриффин наливает в сковородку молоко и помешивает.
– Это мое фирменное блюдо.
Я пожала плечами:
– Вообще-то мама не слишком-то хорошо готовит.
– Очень смешно.
Гриффин открыл небольшой холодильник рядом с плитой и достал оттуда несколько расколотых клешней омара и кусок сыра грюйер.
– Ладно, если по-честному, то ничего такого она в омлет не добавляет, – призналась я.
– Подожди, пока не попробуешь готовый продукт.
Гриффин снял форменную куртку и закатал рукава рубашки на манер жокея, собираясь приняться за дело всерьез, и тут из кармана джинсов у него выпал маленький красный ингалятор с бронхорасширяющим средством. Гриффин поднял его с пола и сунул обратно в карман.
Я указала на то место, куда упал ингалятор:
– У тебя астма?
– С детства.
– И бывали серьезные приступы?
– Только когда был маленьким.
– У сына моего второго отчима тоже астма. Когда он приезжал в гости, то всегда носил с собой такой же ингалятор, только синий. А я все время выкрадывала его и делала вид, будто он мой. Мне казалось, что это круто – ходишь и всасываешь воздух, вот так…
Я взмахнула руками и чуть не потеряла равновесие. Только тут я поняла, что выпитый бурбон дает о себе знать.
– Тебе помочь? – спросил Гриффин.
– Нет, все под контролем. Ну, или почти под контролем. И это немалое достижение, я тебе скажу.
– Почему?
– Я сделала кое-что ужасное – посмотрела один фильм, который мне очень нравится. И вот теперь расплачиваюсь.
– Что за фильм?
– «Римские каникулы».
С минуту Гриффин молчал, добавляя в омлет мясо омара и сыр.
– Ты всегда такая откровенная? – спросил он наконец.
– Нет. Это со мной впервые. – Я немного помолчала и добавила: – Извини.
– Не извиняйся. Я с тобой согласен.
– В чем?
– «Римские каникулы» – потрясающий фильм.
Гриффин снял сковородку с плиты, подцепил вилкой большой кусок омлета, медленно и сосредоточенно подул на него и протянул мне.
– Морально приготовься, – предупредил он.
– Я готова.
Я откусила кусочек и поняла, что совершенно не готова.
Омлет был невозможно и обалденно вкусным. Самая вкусная пища, которую мне когда-либо доводилось пробовать, а на это звание претендовали многие блюда: запеченная говядина в горчице в Зальцбурге, рыба фугу в Киото, сверчки в шоколаде в Новой Шотландии. Как описать нечто столь восхитительное? Омлет напоминал сахарную вату, только из яиц. Нежный, ароматный, он таял, едва коснувшись языка, едва я дотрагивалась губами до его солоноватого края.
Возможно, дело было в бурбоне. Возможно, в том, что с самого ухода Ника я почти ничего не ела. Но я так не думаю – не думаю, что это главное. А главное вот что: если бы я могла нырнуть прямо в сковородку, то так бы и сделала.
Я подцепила еще один огромный кусок.
Гриффин улыбнулся: он знал, что произвел на меня впечатление. Я как можно небрежнее пожала плечами.
– Неплохо, – сказала я с полным ртом.
– Неплохо? Офигительно!
Я рассмеялась:
– Ты прав – офигительно.
– Спасибо. Если доберешься до западного Массачусетса, я, пожалуй, схожу ради тебя в лавочку Лассе – вот где настоящие омары. Таких красных клешней ты в жизни не видела. Но чтобы их заполучить, надо изрядно потрудиться. Самых-самых Лассе продает местным поварам в три утра, иногда чуть позже – ближе к четырем, перед тем как они с сыном отправляются ловить омаров. Продает он их, только когда бывает в настроении. И только поварам, которых согласен терпеть.
– По-моему, и так хорошо.
– Ты просто не пробовала омаров из лавочки Лассе, – улыбнулся Гриффин.
Он достал из ящика еще одну вилку, сел на стол прямо напротив меня и тоже скрестил ноги. Я подгребла весь омлет поближе к себе, оставив ему малюсенький кусочек.
– Э-э… придется тебе приготовить себе другой.
Гриффин с трудом подавил улыбку и стал молча ждать, когда у меня проснется совесть.
– Ну ладно, ладно. – Я пододвинула к нему еще один крошечный кусочек. – Но больше не получишь, уж извини.
– Неслыханная щедрость!
Гриффин склонил голову набок и посмотрел на меня, долго и пристально.
– Ну и как ты справляешься? – спросил он.
– С чем?
Я с улыбкой смотрела в сковороду и запихивала в рот очередной, неподобающе большой для благовоспитанной леди кусок.
– С тем, что навлек на тебя фильм.
Я встретилась с ним взглядом и сразу посерьезнела. С трудом сглотнув, я сказала:
– Пытаюсь стать своей противоположностью.
Вдаваться в подробности я не стала. Я думала, Гриффин начнет расспрашивать или скажет, что он, конечно, плохо меня знает, но я нравлюсь ему такой, как есть. Однако он поступил намного лучше.
– Могу я чем-то помочь? – спросил он.
Тут-то я его и поцеловала.
