Текст книги "День плиточника"

Автор книги: Ларс Густафссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

СИЗИФУ ЖИЛОСЬ ВЕСЕЛЕЙ

– Ну и бардак, – сказал Стиг.

И в чем-то он был прав.

В доме по-прежнему ни души. Наверху – трудно сказать, где именно, – постукивало от ветра окно. Странно вообще-то, потому что Торстен не припоминал, чтобы раньше слышал этот звук. Правда, и ветер усилился, когда день начал разгуливаться. Сейчас, так сказать в присутствии гостя, ванная впрямь являла собой жуткое зрелище – весь пол завален кучами битой плитки. Вдобавок без кранов стало пустовато. Он и сам не мог взять в толк, почему, придя сюда, вообразил, что работы здесь всего ничего.

– Давай, что ли, мусор вынесем, – сказал Стиг. – Ведь шагу ступить нельзя, того гляди, ноги переломаешь. Тачка и лопата найдутся?

– Не-а, – отозвался Торстен. – Я уже думал насчет уборки, но ничего не нашел.

– Сперва маленько наведем порядок, а там и водочки не грех испить. Ты, пожалуй, бери ведерко и займись раствором, а я с мусором разберусь.

Стиг исчез; Торстен даже не успел спросить, как он, черт побери, намерен с этим разобраться. Что ж, коли так, надо впрямь пойти на кухню, набрать в ведерко воды. Невольно он заметил, что ужас как наследил повсюду. Ну и ладно, какая разница. Так и так придется сперва навести порядок, а уж потом класть плитку. Однажды ему довелось работать в доме вроде вот этого, и тамошняя хозяйка каждый раз заставляла его снимать у порога башмаки. Вспоминать и то неприятно. Было это где-то в Бергсбрунне, он тогда чуть не рехнулся, ведь приходилось поминутно ходить за материалом. То снимай башмаки, то сызнова надевай! Под конец он готов был удавить чертову бабу. Но ведь не удавишь по правде-то.

Так, теперь, кажись, все, что нужно, есть. Цемент, затирка. Найти бы еще чем размешать – и порядок. Натаскать плитки и снять упаковочную проволоку тоже занятие муторное; а он еще на складе здорово выдохся. Лучше подождать Стига. Господи, это ж надо – проповедником был! Да еще и лекции про вегетарианство читал! Вправду ли он человек вполне надежный или из тех прощелыг, что норовят наврать с три короба, – вот в чем вопрос.

Пустив из кухонного крана тонкую, ровную струйку, Торстен подставил под нее ведро и принялся яростно мешать раствор рукояткой метлы, причем даже не потрудился отцепить эту самую метлу. Консистенция должна быть однородная. Это у него по-прежнему в пальцах, и секунду-другую он наслаждался собственной сноровкой. Потом закрутил кран и тотчас услыхал где-то рядом странные звуки, которые невольно заставили его вздрогнуть. Вспомнилась запертая дверь и странная бумажка с надписью «Софи К.». Хотя она тут наверняка ни при чем?

Может, начальник здешний явился наконец, надумал взяться за дело, а то ведь забросил тут все? Хотя навряд ли. Ну да что толку гадать – пора пойти и выяснить, что там такое. В этом треклятом доме все возможно.

Но, войдя в ванную, он видит всего-навсего Стига, который бодро орудует крепкой лопатой, грузит плиточные осколки и пыль в солидную старомодную тачку. Вторая лопата стоит прислоненная к тачке.

– Ну-ка, берись за работу! Водку и колбасу я в холодильник определил. Вот вывезем мусор и хлебнем винца с хлебцем. А ты молодец, гляжу, раствор заготовил.

– Черт подери, где ж ты раздобыл тачку и лопаты?

– Чего проще. К соседу зашел. Хороший мужик, пенсионер. Зовут его Таге Петтерсон, бывший конторщик, в Газовой компании работал. Нынче, понятно, силенок уже маловато. И инструментом своим он нечасто пользуется. Но содержит все в лучшем виде, ничего не скажешь. В сарае полный ажур. А вот садик свой он, по всему видать, маленько подзапустил. Правда, жена у него в больнице лежит. И давно.

– Вот как.

– Вообще-то он очень удивился, когда услышал, что мы тут работаем. Говорит, с весны никого в этом доме не видал. Вроде неувязка какая-то с разрешением на перестройку. Петтерсон божится, что владелец в Стокгольме живет. Только он небось смылся от банкротства. Недвижимостью спекулировал, знаешь ли. Теперь, поди, сидит себе на Мальорке, на Багамах или еще где. А сам Петтерсон обрадовался, как увидел, что тут снова работать начали. Ремонт-то собирались еще летом закончить. Отделать стильный домишко на одну семью. Когда он сюда приехал, тут жили четыре семьи с кучей ребятишек. А после дом вроде некоторое время пустовал.

– Н-да, веселенькая история.

– Куда уж веселей. Что хорошего-то, когда дело стоит? Матушка моя правильно говорила: где нет движения, там рукой подать до развала.

– Одни мы с тобой тут только и копошимся.

– Ладно, бери-ка вторую лопату и давай ликвидировать бардак, а после тяпнем по маленькой и закусим колбаской.

Торстен отчаянно закашлялся – ох и пылища, столбом стоит. Тачка тяжеленная, чуть пуп не надорвал, пока через порог перетащил. Черт, куда бы их свалить, обломки-то? Он приметил подходящее местечко возле большого упаковочного ящика (наверно, от холодильника и морозилки) и вывалил мусор прямо в грязь. Кашель никак не унимался. А вот погодка определенно прояснилась, уже приятно. Вместо мрачного ноября опять словно бы начало октября; воздух чистый, прозрачный, как бывает в Упсале только в иные осенние дни. На деревьях кое-где еще трепещут уцелевшие листочки – ни дать ни взять золотые монетки. Обломки они вывозили по очереди, всего вышло шесть доверху нагруженных тачек. Удивительно, сколько мусора получается, как собьешь плитку со стен. Стигу-то ничего. А он, Торстен, приустал. Но хлебнул водочки и взбодрился. Водка быстро проникла во все закоулки организма, и сердце забилось ровнее.

Пили они из крышек Торстенова термоса. Не больно чистых, но под водку в самый раз.

– Колбаски? – спросил Торстен.

– Ага, – кивнул Стиг. – Если б не этот окаянный Бромстен, и я бы, глядишь, сидел сейчас на Мальорке или на Багамах.

– А кто это – Бромстен?

– Конечно, откуда тебе знать, кто такой Бромстен. Ну и хорошо. А вот мне он здорово насолил.

– Похоже на то.

– В свое время я держал транспортную контору, целых три грузовика, – сказал Стиг. – Работа канальская, но и веселая. И деньги я зашибал неплохие. Даже чуть не обзавелся женой, которую ожидало большое наследство – два крупных гравийных карьера в Осене, в Сурахаммаре. Такие карьеры уже тогда, в конце пятидесятых, стоили миллионы. Сам понимаешь, какие были цены на гравий и песок при тогдашнем размахе строительства, ведь куда ни посмотри – кругом что-то строят. Помню, Бромстен как-то подвел меня к самому краю большого карьера (песок так под ногами и зашуршал, вниз посыпался) и говорит: «Этот карьер стоит миллионы». Да, так и сказал, слово в слово.

– Кто ж он такой, Бромстен этот?

– Сволочь, поганый мужик. Я для него гравий возил. Из этих окаянных карьеров. К тому же мне очень нравилась его дочка. Красивая была девушка, правда-правда.

– Так он не дал тебе жениться на своей дочке?

– Нет. Тут все не очень-то просто. Неужто ты думаешь, что я бы позволил Бромстену командовать мной в таком деле? А что это за странный звук?

– Я ничего не слыхал.

– Кажись, кто-то по лестнице поднялся.

– Я ходил наверх, стучал. Нету там никого.

– А что там такое?

– Запертая дверь. Ведет в старую квартиру, где ремонта не делали. А на двери бумажка.

– И что на ней написано?

– Софи К.

– Ты уверен, что там никто не живет?

– Ты ведь сам сказал, что, по словам Петтерсона, он здесь с июня никого не видал. Если не веришь, ступай постучи. А я пока плиткой займусь. Интересно, который час?

– Четверть четвертого.

– Вот черт. Почти целый день прошел, а я ни одной плитки не положил. И хоть бы какой сукин кот явился и объяснил что да как. Ступай посмотри. А я, пожалуй, все ж таки начну.

Стиг исчез наверху. Торстен натянул шнур, чтобы класть первый ряд, и взялся за работу. Освещение могло бы и получше быть, но приятно, что ни говори, наконец-то – хоть и на исходе дня – приступить к тому, ради чего, собственно, сюда и приехал. У жизни и впрямь есть изнаночные стороны.

Торстен чувствовал себя как довольная муха, ползущая вверх по стене. По стене, которая была изнанкой. Изнанкой, у которой, понятно, имелась и другая сторона, лицевая.

ВЫДУМКИ ВСЕ ЭТО

Стиг отсутствовал довольно долго. Наверняка скрупулезно обследовал весь второй этаж. Ну и хорошо, подумал Торстен. Можно пока спокойненько поработать. Вдруг он вообще не вернется? Кто его знает, чудной он все же какой-то, Стиг этот. Утаивает что-то. А карьеры! Ценой в миллионы! Никогда он ими не владел! Во, наплел! Выдумки все это. Он ведь и мальчишкой горазд был сочинять, верно?

Но вспомнить Торстен, черт подери, ничего не мог. Мало того, из памяти стерлись вообще все детские эпизоды с участием Стига.

Может, летние вылазки на велике к Сэтра-Брунн? Но Стиг вроде бы с ними не ездил, а? А когда гоняли вдоль канала, переругиваясь со смотрителями шлюзов? Торстен многих ребят помнил, а вот Стига нет. И все же он ничуть не сомневался, что вправду были какие-то интересные истории, в которых участвовал и Стиг. Наверняка были.

Удивительно все-таки, до чего странными и чужими кажутся друзья детства, когда встречаешь их вновь спустя много лет. А они еще и панибратствуют, хотя ничем в общем-то такого права не заслужили.

Торстен клал плитку наверху стены, стало быть, без подставки под ноги не обойтись. Иначе бордюр не сделать. Ростом, увы, не вышел, частенько и насмешки терпел из-за этого. Он принялся шарить по шкафам и чуланам (благо в квартире их много) в надежде найти стремянку или хоть ящик, чтоб было на чем стоять.

В сердцах он сновал от дверцы к дверце, открывал, закрывал. Только всего и нашел что брошенные бутылки на полу в одном из чуланов. Две пустые косушки, оставленные кем-то из прежних работяг. И в тот миг, когда он, что называется, налетел на трехногую табуретку, которая все это время стояла в большой гостиной, прямо перед глазами, ему вдруг вспомнилась Ирен.

Об Ирен он вспоминал нечасто, потому что хотел сберечь память о ней в первозданном виде. А память эта была тесно связана с его невеликим ростом. К примеру, зимним вечером – наверно, в начале тридцатых – они с Ирен стоят и ждут, когда откроются двери кинотеатра. Стоят, держась за руки. Чтобы держаться за руки, они обычно снимали шерстяные варежки. Но до чего же неприятное чувство – стоять в толпе, где едва ли не все выше тебя. И вот наконец отворялись врата рая. Обертки от тянучек на полу, в зале пахнет пылью и сыростью от драповых пальто, вымокших под снегом. Райское блаженство заключалось не столько в том, что показывали на белом экране, а были это сентиментальные ленты с Кларком Гейблом, Авой Гарднер и иже с ними, сколько в том, чем можно было заняться впотьмах с Ирен. И пустяком такое не назовешь. Ведь ему дозволялось проникать в мягкие, теплые и даже теплые и влажные местечки. Посреди «Багдадского вора» с Дугласом Фэрбенксом он гордо убедился, что всего-навсего пальцами сумел вызвать у этой горячей девчонки оргазм, да какой – едва на стуле усидела.

Чтобы дотронуться до Ирен – до всех ее мягких, интимных местечек, – поневоле пойдешь в кино. На улице один только снег, высоченные сугробы, а дома у Торстена об этом даже думать нечего. Он по-прежнему жил при маме, спал в комнате; мама ночевала в кухне, на диване. А на чердаке он устроил фотолабораторию. Так что девчонку не приведешь, без вопросов.

Время сновидений, время грез. Неразрывно связанное с вечным снегопадом, шерстяными варежками, вытертым зимним пальто Ирен, снежинками у нее в волосах.

Она жила на верхнем этаже довольно большого дома, у двух старых дам. Они доводились ей тетками по матери и были чрезвычайно благовоспитанны. Дочери пробста 66
  Пробст – старший священник.


[Закрыть]с кем попало не общаются. Торстен видел их раз-другой в Хальстахаммаре, но в общем никогда с ними не разговаривал, если не считать того собрания церковного союза, с посылочным аукционом, где он познакомился с Ирен. Такие собрания в Хальстахаммаре как бы ненадолго соединяли благовоспитанную публику и тех, кто попроще. Перед Иисусом все были вроде как равны.

Обычно Торстен и Ирен встречались на почтительном расстоянии от дома, на углу Кнектбаккен. Вдобавок каждый раз приходилось загодя изобретать для Ирен благовидный предлог, чтобы она могла вечером выйти из дома. Хотя ей уже исполнилось девятнадцать, заводить с тетками разговор насчет кино и тому подобного было бесполезно. Ведь они чуть не вышвырнули племянницу за дверь, когда подружка коротко ее подстригла.

Следующей осенью Ирен ушла из его жизни почти так же внезапно, как и вошла в нее. Отправилась в Упсалу изучать кулинарию и иные домоводческие премудрости. Они обещали писать друг другу, но из этого ничего толком не получилось.

Однако и по прошествии многих лет он порой видел ее во сне. Непременно зимой, в снегопад. Она была словно бы входом в иной, теплый мир, где он, по правде говоря, так и не посмел остаться. Этот мир был не для него.

Чудно, сказал себе Торстен, почему-то именно сегодня меня одолевают такие диковинные мысли. Частью здорово неприятные, а частью очень даже хорошие.

Вспоминается то, о чем я много лет не думал.

Такое впечатление, что этот чудной дом воздействует на мысли. Пожалуй, надо немного погодя сходить на кухню, глотнуть водочки. А плитка-то как ложится – любо-дорого смотреть! Ровные, аккуратные ряды, красивая финская плитка. Погодите, то ли еще будет, когда я затру швы. Затирка что надо, светло-серая, которая так подходит к синему. Нет, до чего же здорово, когда удается создать в жизни какой-никакой порядок. Хоть и знаешь, что однажды придет другой человек, собьет все это и сделает по-новому. Незабываемый миг – когда у тебя на глазах возникает порядок, чуть ли не сам собой.

– Да, чертовски странно там наверху, скажу я тебе.

Стиг вырос за спиной так неожиданно, что Торстен вздрогнул от испуга. Уму непостижимо, как он умудрился вернуться совершенно беззвучно. Похоже, Торстен ничего не видал (да и не слыхал), кроме собственной плитки.

– Между прочим, здорово получается. Красиво. В синем-то цвете.

– А чего там странного, наверху? Заперто ведь.

– Ха, заперто! Перочинным ножиком ковырнул, и все дела. Пошли посмотришь.

Торстен нехотя слез с табуретки. Он так увлекся работой, что совсем не хотел ее прерывать. Надо надеяться, Стиг никакой особой гадости не выкопал, иначе уже спокойно не поработаешь. Вдруг там наверху покойник? Может, Софи К. померла? Или убита? А убийца, того гляди, вернется и обнаружит, что Торстен со Щепкой узнали его секрет. Сердце у Торстена забилось резко и натужно. Честно говоря, сердце весь день тянуло плоховато, а оттого, что последний час он пахал как каторжный да еще и водки тяпнул перед этим, лучше не стало.

Но и показывать Стигу свои страхи тоже неохота.

– Ладно, пошли. Но отвлекаться мне вообще-то недосуг. Дело к вечеру, а работы непочатый край.

Стиг не соврал, он и правда сумел перочинным ножиком вскрыть квартиру Софи К.; замок был старинный, из простеньких, но вполне надежных. Торстен, когда был мальчишкой, сам не один замок таким манером вскрыл. Главное – засунуть лезвие поглубже в скважину, и тогда, если посильнее нажать, язычок отойдет в сторону.

Дверь предательски заскрипела, и Торстен всерьез порадовался, что внизу у лестницы нет чужих ушей, – вот жизнь пошла, оглянуться не успеешь, а совесть уже нечиста.

Впрочем, никаких сенсаций не обнаружилось. За дверью была комната, узкая и почти пустая. Старомодные коричневые обои еще усиливали безрадостное впечатление. На окне старые коричневые шторы. У одной стены – конторка с подъемной дверцей-жалюзи, а рядом вращающийся стул. Кто бы ни обитал здесь в последнее время, он (или она) использовал помещение скорее под контору, а не под жилье. Торстену стало не по себе. Впервые за весь день он не смог отделаться от ощущения, что занимается чем-то недозволенным. И втравил его в это Щепка. Лучше бы вернуться к стене, к затирке, к смутным грезам о давней зиме. Здесь торчать совершенно без толку.

– Ну, что ж тут такого странного? – раздраженно спросил он. – Зачем ты меня сюда притащил? По-твоему, я старых контор не видал?

– Да ты вон куда глянь! – Щепка отворил дверь, которой Торстен даже и не заметил.

– Эка невидаль – старая кухня.

Действительно кухня, точнее, закуток, выгороженный из комнаты. Шкафы, по моде тридцатых, выкрашены унылой горохово-желтой краской, линолеум на полу облезлый. И посуду в этой мойке мыли в незапамятные времена. Чем-то напоминает старую мамину кухню дома, в Хальстахаммаре. Ишь, даже стол кухонный сохранился. Стиг молча показал на большой неуклюжий предмет, темнеющий в сумраке под столом.

– Это сейф.

Торстен недоверчиво подошел ближе. И впрямь сейф, старый, не очень-то большой. Металлическая табличка сообщала, что изготовлен он гётеборгской фирмой «Братья Эквалль», а уж когда – можно только догадываться. Жутко пыльный, но с виду целехонький, причем дверца заперта, и на ней есть этакий штурвальчик – чтобы открыть, надо несколько раз повернуть его по определенной схеме. Ничего удивительного, что он заперт. Сейфы никто нараспашку не оставляет.

– Сам вижу, не слепой, – сказал Торстен.

– Неужто не смекаешь? Там ведь может быть что угодно!

– Вряд ли там маринованная салака. Мы бы ее по запаху учуяли.

– Да ну тебя! Вдруг в сейфе деньги, а? В нынешние времена чего только не случается. Вон их сколько развелось – наркоторговцев и всяких разных проходимцев.

– А чего странного в сейфе-то в этом? Тут ведь, по всему видать, контора была. Вывезти ящик непросто, вот и оставили.

– А ну как он краденый?

– С какой же это стати красть такую бандуру и ставить тут наверху, даже не попытавшись открыть?

– Так давай откроем, а?

– Совсем с ума сошел. Кражу, стало быть, замыслил.

Щепка слегка призадумался.

– А вдруг им приспичит вернуться, чтоб открыть его?

– В таком разе нам не позавидуешь.

– Надо все ж таки вытащить его из-под стола да качнуть маленько – послушать, есть что внутри или нет.

Устоять перед таким соблазном Торстен не смог. Сейф этот, будь он неладен, они из-под стола вытащили – на линолеуме остались глубокие царапины, – а вот качнуть его оказалось не так-то просто.

У Торстена холодный пот на лбу выступил, пока ему удалось чуток наклонить сейф. Внутри точно что-то есть, съехало по днищу, правда, больше похоже на одиночный металлический предмет, чем на заманчивые пачки денег, на которые зарился Щепка.

– Ключ, должно быть, – сказал Стиг.

– По-твоему, они совсем дураки – взяли и заперли там ключ?! Вдобавок ключ тут без надобности, замок-то с комбинацией.

– А вот и нет. Глянь, внизу самая настоящая замочная скважина!

– Ну и что? Все равно не открыть, если комбинации не знаешь. – Торстен утер потный лоб. – Слышь, по-моему, медвежатники из нас с тобой аховые. Может, лучше затолкать эту бандуру на старое место, а то еще явится кто-нибудь и устроит нам веселую жизнь.

Щепка вроде как смирился, хотя, когда Торстен осторожно закрывал дверь, напоследок с тоской оглянулся на странный сейф. Солнце опять скрылось в тучах, или, может, уже свечерело?

– Слышь, по-моему, надо тяпнуть еще по маленькой, а после я лично займусь стенами, чтоб часиков в девять убраться отсюда. Вообще-то ума не приложу, как тут разобраться с делами, ведь никто так и не пришел, спросить не у кого.

– Так можно послать счет по почте.

– Куда?

– Ну, куда – обычно, черт подери, не проблема.

– Позвоню Пентти, финну. Он, поди, знает.

– Вот нашелся бы в этом сейфе, к примеру, миллион, и звонить бы не пришлось.

– Да, что верно, то верно. Само собой. Но ведь в жизни так не бывает, знаешь ли. Еще колбаски? А что бы ты сделал, если б нашел миллион?

Щепка вроде как заколебался.

– Открыл бы собственное дело? Сызнова? И накликал на свою голову недоимки по налогам, и власти, и профсоюзы, и бумажки всякие, и прочую хренотень?

– Стар я уже для этого, – вздохнул Щепка.

– Или бы в Испанию отчалил? Сидел бы там, потягивал кислое слабенькое винишко да глазел на пляж, купаться-то все равно не станешь, потому что ничего интересного в этом нет. Твоя правда, для нас малость поздновато.

Щепка совсем приуныл.

– Ты просто мечтаешь об этом миллионе, лишь бы не видеть, что ничего уже особо не переменится. Ежели ты уверен, что скоро все станет куда интересней и счастливей, чем теперь, то придется тебе бояться старости и смерти. Бросишь гоняться за своим миллионом – и помереть будет легче.

Похоже, Щепку это ничуть не убедило.

– Можно бы хоть новую машину купить вместо старой колымаги, – мрачно сказал он. – Она ведь даже техосмотр нынче не прошла!

– Да-а, вечно что-нибудь не слава Богу.

Ну вот, наконец можно взяться за ведерко с раствором. Хорошо хоть, не успел вовсе застыть.