Текст книги "Атлантида"

Автор книги: Лариса Воронцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Микар принял решение, и наконец-то его душа перестала трепетать в беспокойстве и тревоге, обрела успокоение. Он знал, что это единственно верный путь. Пусть эти люди спасутся сами и донесут до народов великие знания, а также память об Атлантиде. И да помогут им Боги! А тем, кто останется на этой, пока еще живой земле, придется со смирением и покорностью принять все, что уготовано им Небесами.

– О мудрые Боги, да свершится святая воля ваша, – произнес Микар и опустился на колени пред величественной статуей Бога Солнца, возвышавшейся почти до самого купола храма Верховного жреца.

Глава 17

События последних дней, такие яркие и радостные для ее души, в памяти Лессиры вдруг словно покрыл туман, густой и непроницаемый. Как местность, укутанная плотным туманом, не выдает своих очертаний, и отзывается лишь гулкими звуками, так и память Лессиры, хранившая недавние волнующие события, не давала ей ярких и четких картин произошедшего с ней, лишь одни мимолетные образы. Память, действуя сама по себе, будто бы старалась предать быстрому и полному забвению эти воспоминания. Поначалу Лессира пыталась найти объяснение своему неожиданному забвению, но события, которые она перебирала в памяти, казались ей такими далекими, почти нереальными, а главное, они больше не волновали ее сердце и кровь, и она как-то незаметно даже для самой себя отступилась от них.

Зато на первый план, опять-таки будто бы против ее воли настойчиво, почти навязчиво выступали другие, те, которые поначалу были восприняты ею, как мелкие, не стоящие даже и мимолетного ее взгляда. Она вновь и вновь вспоминала свою встречу с архонтом Гроджем, но не ту, у фонтана, когда с нею был Тод, а утреннюю, когда отец, Гродж и сама Лессира увиделись за трапезой. Она, в это утро немного рассеянная и задумчивая, неохотно спустилась в зал для трапез, где по обыкновению они встречались с отцом за огромным овальным столом. Обычно они сидели лицом друг к другу с разных сторон белоснежного овала, а предупредительные, молчаливые слуги подавали им перемены блюд, сервированных искусно и красиво. Стол, как и всегда, был изысканным, разнообразен фруктами и сладостями.

Но в тот день трапеза была необычной, ведь Лессира к своему изумлению увидела за столом архонта Гроджа, сидевшего на ее месте, напротив отца. Она недовольно отметила про себя, что ее будто бы и не ждали: Хронос и его гость, оживленно беседуя, уже приступили к трапезе. При ее появлении архонт встал и почтительно поклонился, отец же с улыбкой кивнул ей и продолжил прерванный ее приходом разговор с Гроджем.

Архонт Гродж охотно беседовал с Хроносом, но не забывал бросать мимолетные взгляды на Лессиру, устремившую взор в пространство и рассеянно перебиравшую тонкими пальцами сочный спелый виноград. Казалось, она и не замечает, что ягоды плачут в ее руках красными слезами ароматного сока, а она, не останавливаясь, все теребила их. Необычное состояние дочери было замечено и Хроносом, он посмотрел на нее обеспокоено и тревожно, справился об ее самочувствии. Лессира, словно очнувшись ото сна, ответила, что просто немного не выспалась, ведь прошедшая ночь была особенно душной.

– Слава Небесам ты здорова, дочь моя, – с облегчением промолвил Хронос, и даже попытался пошутить: – надо сказать, что я уж было подумал, что ты влюблена, и с тобою случился любовный недуг.

При этих словах Лессира вздрогнула, а лицо ее вдруг покрылось красными пятнами, она решила, что Гродж все рассказал ее отцу, и тот прямо сейчас, при постороннем человеке, будет вести расспросы и чинить ей выговоры. Но архонт, не поднимая глаз от блюда, стоящего перед ним, спокойно доедал рис и спаржу. Так что Лессира, судя по отсутствующему виду Гроджа, могла осознать, что тот здесь ни при чем. Уже в следующий момент она поняла, что отец просто пошутил, а она, неизвестно чего испугавшись, своим ярким, предательским румянцем, возможно, выдала себя. Но, к счастью, Гродж вовремя пришел ей на помощь, он, видимо, вполне осознавая, какая щекотливая ситуация создалась меж дочерью и отцом, столь неосторожно высказавшим свое предположение, незаметно толкнул кубок с вином, и благоухающая ароматами жидкость вдруг выплеснулась на белоснежную тогу архонта. Слуги сразу же бросились ему на помощь, расторопно принесли воду и ткань, стали тереть пятно, от чего, впрочем, оно становилось еще больше. Размеренный ход трапезы был нарушен, так что Хроносу уже было не до Лессиры. А она под прикрытием возникшей суеты незаметно выскользнула из зала.

Оставшись одна, она несколько мгновений в растерянности постояла у дверей, словно, соображая, куда же ей пойти. Лессира ощущала в душе непонятное смятение. Она почти уверена была, что Гродж нарочно вылил на себя вино. Но зачем? Она рассуждала, что если бы он не сделал этого, тогда отец обязательно заметил бы ее смущение и стал бы ее расспрашивать, и пусть она не сказала бы ему всей правды за столом при постороннем человеке, он, конечно, упорствовать бы не стал, но позже наедине Хронос обязательно вернулся бы к возникшему разговору. Значит, Гродж не хотел, чтобы царь узнал об увлечении своей дочери. Если в том нет личной выгоды для него, значит, Гродж – порядочный и великодушный человек. Но какая же для него может быть выгода? Он никогда до сей поры ни словом, ни взглядом не выражал своего особого расположения к ней. Напротив, она всегда считала его грубым, неприятным человеком, от встреч с которым ее отец темнел лицом. Сегодня же, неожиданно встретившись с ним за утренней трапезой, она будто бы увидела его новым взглядом. И надо отдать архонту должное: мало того, что ему не чуждо чувство такта и уважения к женщине, так он еще, как оказалось, и очень привлекательный мужчина. Мужественное лицо Гроджа, его темные, почти черные глаза, смотревшие на Лессиру пытливо и внимательно, неотступно стояли пред ее внутренним взором. Она вновь и вновь мысленно возвращалась к утренней встрече и почему-то это ей доставляло удовольствие.

Незаметно для себя Лессира оказалась в саду, в тенистой аллее эвкалиптов. Она жадно вдыхала еще не разгоряченный солнечным жаром воздух и чувствовала, как где-то в глубине ее души рождаются новые для нее ощущения и мысли. Она не знала, почему так взволновал ее пристальный взгляд до сей поры неприятного для нее человека. Что изменилось в ней? Куда ушли прежние, еще вчера живые ощущения своей души, которые она считала истинными и надежными? Почему сегодня ей так трудно даже просто вспомнить события дня вчерашнего? И этих непониманий, вдруг родившихся в глубинах ее внутреннего мира, было очень много. Они, как морская волна, стремительная и беспощадная, накатывали на нее, они будто бы поглощали все ее прежние состояния. Но все-таки почему она не может вспомнить о том, что волновало ее еще вчера? И самое странное заключалось в том, что образ Тода стал каким-то призрачным, почти нереальным, будто бы они расстались не вчера, а несколько лет назад. Казалось, что с каждым мгновением, с каждым ее шагом по влажной тенистой аллее его образ, да и сами воспоминания о Тоде растворяются и уходят.

Но раздумывать об этом ей не хотелось, она, вовлекаемая новым сильным потоком, уносилась на призрачных крыльях все дальше и дальше от ушедшего безвозвратно минувшего дня. Ей бы остановиться, зацепиться хрупкой, ускользающей мыслью за ставшие дорогими для ее сердца воспоминания, постараться найти объяснение новому происходящему, так властно уводящему ее куда-то прочь, но не хотелось думать, мысли, словно окутанные плотным туманом, ускользали. Но разве не ее это были мысли? Ведь рождались они в ее голове, значит, она не могла им не верить. Ей приятно было отдаться силе этих новых переживаний, плыть соизмеримо их бегу, а воображение услужливо рисовало какие-то картины и сцены, которые могли или должны произойти.

– Я ждал тебя, прекрасная Лессира.

Полностью погруженная в свои мысли, опустив голову долу, Лессира тихонько брела по аллее, она и не заметила, как вдали вдруг появился Гродж. Его зазвучавший в тишине голос встревожил девушку, заставил вздрогнуть.

– Не ожидала здесь встретить тебя, архонт Гродж, – ответила Лессира, с трудом превозмогая собственное волнение, быть может, возникшее от внезапного испуга.

Немного успокоившись, она сказала:

– Должна поблагодарить тебя за то, что ты не выдал моей тайны.

– Тайны? Ты, видимо, говоришь о том юноше, с которым я видел тебя в прошедший день.

– Да. Отец не любит, когда я покидаю дворец без охраны.

– Но с тем юношей тебе нечего бояться, – сказал Гродж, пристально глядя на Лессиру. – Он производит впечатление человека честного и добропорядочного. Хотя он еще очень молод. Но молодость не порок. Ведь так?

Лессира чувствовала себя полностью окутанной его взглядом, который обволакивал ее всю, заставлял отрешиться от всяких мыслей и чувств. Порой, ей казалось, что она слышит не свой, а чей-то посторонний женский голос. Этот посторонний человек вдруг зачем-то стал рассказывать Гроджу о том, что связывало ее с Тодом, как они познакомились, где встречались, о чем говорили.

– Впрочем, что это я, – неожиданно спохватилась она, будто пробудившись ото сна, – зачем я тебе это рассказываю? Все это пустое. Глупый мальчик возомнил себя равным дочери правителя. Это смешно! Правда?

– Я рад, что у нашего правителя такая разумная дочь. Но так ли уж ты равнодушна к юноше?

И вновь Лессира ощутила, как уплывает куда-то на крыльях неведомой силы. Разум вновь окутывает плотный туман. Во всем теле ею ощущается приятное расслабление и истома. Хочется тихонько брести по прохладной аллее, говорить и говорить, внимать этому пристальному всепроникающему взгляду.

Лессира не заметила, сколько прошло времени с той поры, как она встретилась с Гроджем в тенистой аллее. Они долго беседовали, вернее, говорила больше Лессира, Гродж только иногда негромко задавал какой-нибудь вопрос и погружался в молчание, такое томительное и волнующее.

Воздух уже не был столь прохладным, как когда они встретились. Лессира вдруг ощутила необыкновенную усталость, ноги подкашивались, хотелось сесть прямо здесь посреди этих величественных деревьев, слушать пение птиц, молчать и ни о чем не думать.

– Я вижу, ты утомилась, прекрасная Лессира, – сказал Гродж, – тебе пора отдохнуть, вновь наступает жара. Пойдем, я провожу тебя. Но прежде позволь мне спросить тебя? – Архонт вопросительно посмотрел на Лессиру, она молча кивнула. – Смогу ли я вновь увидеть тебя? Ты так прекрасна, что мне страшно быть рядом с тобой и сметь говорить. Но я всегда мечтал об этом. Позволь недостойному рабу твоему, прекрасная дочь правителя Хроноса, надеяться хотя бы еще один раз увидеть тебя. И да простят Боги мне эту дерзость.

Лессира молча внимала словам Гроджа. Если бы она могла обрести доступ к собственному сознанию, то ее поразила бы перемена, произошедшая в ее спутнике, до сей поры сдержанном, немногословном, уверенном в собственных силах, а ныне страстном и робком, подобно юноше, несмело пытающемся покорить сердце девушки. Но Лессира могла лишь видеть внешнее, ее обжигал и волновал его огненный взгляд, и она, поддавшись зыбким волнам новых ощущений, молча внимала его словам и безвольно плыла куда-то вместе с ними.

Потом, уже оказавшись в своих покоях, куда ее заботливо проводил архонт Гродж, она никак не могла вспомнить, что же ответила ему, какие слова вымолвили ее губы, все тот же плотный туман застилал ее память и все ее сознание. Уже касаясь разгоряченным лицом узорчатого покрывала своего ложа, готовая погрузиться в зыбкий сон, она только и помнила, что его неотступный, пристальный, горячий взгляд, проникающий, казалось, в самое сердце, волнующий и опьяняющий ее разум. Она не спрашивала себя, почему ее вдруг так взволновал этот человек, ранее для нее совсем непритягательный, ей не думалось и не размышлялось, ей хотелось лишь одного – окунуться в призрачную завесу сна и, может быть, там увидеть продолжение удивительных событий, случившихся с нею сегодня.

Глава 18

Дни, до сей поры летевшие стремительно и радостно, вдруг, словно, застыли в тяжелой печали. С того дня, как Лессира неосторожно назначила ему свидание на главной площади Аталлы, Тод так больше и не встретился с нею. Желание увидеть ее преследовало его неотступно, и он, беспощадно толкаемый им, все бродил и бродил вблизи дворца. Но не просто было увидеться с дочерью самого Хроноса. Лессира не появлялась, не присылала ему весточек, она будто забыла о нем, стерла из памяти его имя и образ. Мысль об этом доставляла Тоду невыносимое страдание, от которого тоскливо и болезненно сжималось сердце, и рыдания, так несвойственные мужской природе, неожиданно комком подступали к горлу.

Но более всего его терзала неизвестность случившегося. Тоду было неведомо, какие же последствия имела для Лессиры встреча с архонтом Гроджем. Может быть, он обо всем увиденном поведал Хроносу, и тот теперь держит под строгим запретом отлучки Лессиры из дворца. Но неужели она не смогла бы найти возможность подать ему весть об этом? Хотя, должно быть, и Назире не разрешается покидать свою госпожу. Тод терялся в догадках, склоняясь от одной мысли к другой, то впадая в безнадежное отчаянье, то окрыляясь надеждой.

Впрочем, в самой глубине его души таилось смутное объяснение всем его тревогам. Он крепился изо всех сил и не пускал это объяснение в сознание, которое все настойчивее прорывалось к его разуму. Он все не давал укорениться истинной мысли о том, что Лессира – не та девушка, о которой смеет мечтать сын земледельца. Ему невыносимо было это осознать окончательно и навсегда. Нестерпимо больно ему было расстаться на веки со своей прекрасной мечтой, ибо той никогда не суждено сбыться. И потому он стремился отложить торжество горькой истины, и тщил себя напрасными надеждами.

Ему все еще казалось, что если бы они хотя бы один раз могли встретиться, то обязательно нашли бы какой-то путь. Он корил себя за свое нелепое безрассудное поведение, в то время, как угроза нависла над их чувствами и отношениями, он увлек ее в увеселительную прогулку. Но, впрочем, стоило ли так себя истязать. Что он может? Разве от него зависит, быть им вместе или нет.

Чем дальше в прошлое уходил день его последней встречи с Лессирой, тем все призрачнее становились надежды. Каждый наступивший день, каждый новый миг болью отзывался в сердце, ведь любимая не звала его больше к себе, она не хотела так же, как он, страстно и нетерпеливо, видеть его. Боль утраты была в сто крат сильнее еще и оттого, что ничей, пусть даже самый прекрасный облик, не мог вытеснить из его сердца единственный, дорогой образ любимой. Он знал, сколько бы ни минуло лет, ему не удастся забыть Лессиру, ему не вырвать из своего сердца горькую память о ней. Никто не заменит ее, ибо никто на всем белом свете не может сравниться с земной богиней, с дочерью правителя Атлантиды.

Мысль о смерти все чаще стала его посещать. И действительно, зачем ему жить, если не было больше смысла в его существовании. Не будь этой трагической для него встречи с Лессирой, жизнь его могла бы, пожалуй, стать удачной и процветающей. Учитель Тода был очень благожелателен к нему, после занятий он охотно беседовал с ним и еще двумя-тремя своими учениками, которых выделял среди прочих. Было ясно, что учитель намерен именно их посвятить в великие знания. Свет же этих знаний, однажды пролившись и озарив их сознание, без сомнения, сопутствовал бы им всю жизнь. Не было еще случая, чтобы к посвященным ученикам, затем ставшими мастерами, не благоволило бы общество, высшая власть, да и сама удача. С самого момента посвящения их путь освещал свет Сынов Мудрости, свет Богов, пред которым не существует на земле преград и заслонов. Не единожды, предчувствуя собственное посвящение, казавшееся ему невероятным чудом, Тод предвкушал большие удачи в своей будущей жизни, предчувствовал он и духовные плоды этого счастливого избрания. И всякий раз при мысли об этом сердце его билось взволнованно и радостно.

Но все изменилось с того самого момента, как в его жизнь вошла Лессира. Нет, не вошла, это он, безумный, сам впустил ее, впустил ту, которой выпала судьба прекрасной богиней парить над землей. А он, покоренный ее красотой и очарованием, опьяненный ее присутствием, решил, что она (она!) всегда может быть рядом с ним. Безумец! Глупец! Не следовало ему быть таким опрометчивым и глупым. Разве же он не знал, что дочь самого правителя – не пара никому из его подданных. Но он решил, что Лессира, также как и он, увлечена этим чувством, и потому она будет бороться за свою любовь. Теперь-то он, конечно, понимал, какими наивными были все его мечты.

Тод чувствовал, как с каждым днем несчастной любовью все больше разрушается его внутренний мир, его душа и сердце. В своих мыслях он лихорадочно искал опору и смысл собственной угасающей жизни, и не находил, не видел он для себя земных дорог и путей. Но самое, пожалуй, трагическое было в том, что больше он не находил в себе сил для борьбы с судьбой за себя самого и свое земное существование. Он все отчетливее понимал, что самым лучшим для него будет уйти, оставив здесь, под этим равнодушным небом, свои напрасные надежды и мечты, горечь разочарований и свою великую, ничем невосполнимую утрату. Всякий раз, как посещала его мысль о смерти, он чувствовал необъяснимое облегчение и даже радость, должно быть, оттого, что с потерей земной жизни, он утратит способность страдать и тосковать.

Продолжая размышлять о конце жизни, тем самым, он старался укрепить себя в уже выбранном им непростом решении. Впрочем, что-то неясное и неосознанное все-таки томило его, оно будто бы стремилось воспрепятствовать осуществлению его фатальных планов. Наверное, самой большой преградой было то, что ему неизвестны были случаи самовольного ухода из жизни. Насколько было ведомо его памяти, никто из жителей его процветающей страны сам не покидал свой земной мир. Но в древних манускриптах он читал о таком деянии людей, доведенных до полного отчаяния какими-то обстоятельствами жизни. Помнится, тогда он несказанно был удивлен подобному неведомому явлению, тогда он так и не понял, как же человек может дойти до такого. А теперь сам, погруженный во тьму тоски и печали, он до глубины души сопереживал тем мифическим людям, о которых рассказывалось в манускриптах. И все-таки, как же он может встать на этот путь? Разве не наступит для него наказания за свой самовольный конец? Но неужели может быть еще что-то более худшее, чем то, что он чувствует в сей трагический миг? Нет, он должен решиться и покончить со всеми страданиями. Вот только как? Что он должен сделать с собой? В древних текстах повествовалось только об одном способе, к которому прибегали все, о медленном и полном погружении в воду. После чего наступал для этих людей предел их земного существования. Вот и он поступит также: уйдет в море и, умиротворенный, навсегда останется в его бездонных глубинах. Так он и решил. Ему осталось лишь выбрать день своей смерти. И этот день настал.

В тот день еще ранним утром, словно, почувствовав неладное, Нефрит зашла в опочивальню Тода. Она увидела его лежащим прямо в одежде, он так и не уснул в эту ночь. Его неподвижный взгляд был устремлен в сводчатый потолок. Нефрит подошла к сыну и печально спросила:

– Тод, разве так следует вести себя мужчине, сильному и решительному, разве может мужчина страдать, подобно слабой женщине?

Тод устремил на мать взгляд, полный тоски и печали.

– Так поступать мужчине не должно, – тихо отозвался он, – но, к великой горечи своей, я не могу усмирить свое сердце.

– Сердце твое усмирит время. Оно унесет с собой твои печали, и когда-нибудь ты лишь с грустной улыбкой будешь вспоминать об этих тревожных и безрадостных днях. Все проходит, и это пройдет.

Осознавая, что наступил последний его день, Тод смотрел на мать и сердце его обливалось слезами. Он не хотел причинить боль Нефрит, не хотел, чтобы ее прекрасные глаза наполнили горькие слезы, но остаться он не мог. Он снова и снова возвращался мысленно в тот день, когда, беспечный и радостный, стоял у фонтана и разговаривал с красивой девушкой, не понимая, что в этот самый миг, такой, казалось бы, обыденно земной, он положил на алтарь Бога любви свою жизнь. Если бы знать, если бы видеть последствия сии утраченным навеки глазом Богов, бежать следовало бы ему от того страшного места, прочь от фатального часа, чтобы спасти свое право на счастливое земное существование.

– Я принесла тебе нектар, встань и выпей его, – печально сказала сыну Нефрит.

Тод медленно поднялся с постели. Он не хотел тревожить Нефрит, и потому решил по возможности казаться спокойным и благоразумным. Он выпил ароматный напиток и улыбнулся матери, стараясь быть, как обычно, внимательным и послушным сыном. Но сердце матери не обмануть, Нефрит видела, что все попытки Тода развеять ее тревоги, не более, чем игра: если и избавится он от своей сердечной болезни, такой сильной и разрушительной, то не теперь, а через года.

– Где отец? Он еще дома? – спросил Тод Нефрит, стараясь говорить непринужденно.

– Отец, братья твои и работники с раннего утра занимаются посевами. Ты же знаешь, в это время года работу надо успеть закончить, пока еще не стало палить солнце. А ты пойдешь сегодня в мастерскую? Ты не был там уже несколько дней. Сходи, с работой печальные думы отойдут и покинут тебя.

Тод не собирался в ЭТОТ день идти в мастерскую, но, поразмыслив, он решил сходить, наверное, ему все-таки надо проститься с учителем и со всеми, кто был с ним рядом.

Он шел по залитой солнцем улице устало и тяжело, силы покинули не только его душу, но и молодое, наполненное жизнью тело. Каждый шаг давался ему с большим трудом, с великим преодолением навязчивого желания остановиться, и, испытывая усталое блаженство, опуститься прямо на согретый солнцем гранит дороги, замереть, углубиться в немое созерцание своего внутреннего мира, отдаться воспоминаниям уходящей жизни. Но он не хотел привлечь к себе ничье постороннее внимание, и потому через силу продолжал шагать по дороге.

Впрочем, в этот час, когда солнце щедро дарило земле свой жар, улица была пустынна, лишь редкие прохожие спешили куда-то по безотлагательным делам. Горожане предпочитали провести полуденное время в уединении тенистых садов, где под шелест прохладных фонтанов они пили ароматные напитки и нектары. Так что Тод на пути к мастерской встретил лишь нескольких человек, почти не обративших на него внимания. Когда до мастерской осталось лишь несколько шагов, ноги перестали ему повиноваться и силы окончательно покинули его, он устало опустился на горячую от солнца скамью, одну из многих окруживших площадь. Здесь любили бывать шумные ученики в перерывах между занятиями, и он сам не раз с другими приходил сюда. Здесь повсюду слышался веселый смех и оживленный гомон молодых людей. Все скамьи, да и сама площадь перед большим, величественным зданием мастерской искусств были заполнены веселым, беззаботным людом, болтающим о пустяках и беззлобно подтрунивающим над сотоварищами. Тод вспоминал прошедшие дни, грустил, что возврата им уже не будет. Ему было странно видеть безлюдье этого места, мерещилось, что и здесь, как в его страдающем сердце, наступило вечное безмолвие и пустота.

Но вот отворилась дверь и на площадь вышли несколько молодых людей, в них Тод признал своих соучеников. Было видно, что те тоже узнали его, они с радостными возгласами со всех ног кинулись к нему. На краткий миг Тоду вдруг стало смешно, ему почудилось, что все произошедшее с ним страшный сон, вот сейчас его товарищи подойдут к нему и станет ясно, что не прошло и дня, как он покинул их, что все его беды просто привиделись ему. Но юноши, выглядевшие обеспокоенными, засыпали его потоком вопросов, и Тод, вздохнув печально и тоскливо, вновь осознал, что все случившееся с ним произошло наяву, и значит, отстраниться и забыть, словно, дурной сон, не удастся.

Молодые люди говорили без умолку, перебивая друг друга, начиная сначала, повторяя уже сказанное. Наконец один из них, по своему обыкновению немногословный, Рикар, молчавший доселе, вдруг выступил вперед и решительным жестом руки заставил товарищей замолчать.

– За пустой болтовней вы так и не сказали Тоду главного, – сказал он, – вы забыли сказать, что учитель уже не один день ищет его.

Молодые люди вновь загалдели все разом, выражая, тем самым, раскаяние за свою забывчивость.

– Что хочет от меня учитель? – спокойно спросил Тод. – Зачем он ищет меня?

– Этого он не сказал никому, – пояснил Рикар, – но он выглядит обеспокоенным, значит, имеет к тебе какое-то важное дело. Тод, зайди, обязательно зайди к нему!

Нескоро Тод насмелился подняться со скамьи, чтобы войти в мастерскую и предстать пред мудрыми очами своего учителя. Он еще долго внимал речам товарищей, из всех сил стремившихся разговорить его, но не было им отклика в его душе. Только тоску и великое разочарование ощущал Тод в своем сердце. Лишь одно удерживало его в их беззаботном кругу ясное осознание прощания и с ними, и с собственной жизнью. Но непросто оказалось проститься навеки, трудно ему было встать и уйти, понимая, что уже никогда не вернуться ему сюда вновь, не увидеть их радостных лиц и сияющих глаз. Они останутся здесь, а его самого уже сегодня не будет на этой цветущей и вечной земле.

Глава 19

Архонт Гродж праздновал победу. Все намеченное им свершилось легко и просто, неприступная доселе крепость, поверженная его нежданным, решительным наступлением, сдалась без борьбы на милость победителя.

Последнее время Гродж почти не покидал Аталлы. Лишь иногда он отлучался в свои пенаты, чтобы посмотреть, все ли там подчинено заведенному им порядку. Но, не успев прибыть в свои владения, он сразу же возвращался в столицу, справедливо полагая, что успех его рискованного дела возможен лишь при неотступном его присутствии подле правителя Хроноса и его дочери. И действительно, для Хроноса архонт стал самым близким человеком, с которым он встречался теперь каждый день, с ним он делил все свои трапезы и вечера. Впрочем, посвящать свое время лишь беседам с правителем Гродж не мог, он должен был видеться и с Лессирой, ведь она, оставленная надолго без его общества, могла отвыкнуть от него и вновь вспомнить о молодом наглеце, дерзнувшим посягать на чувства дочери самого Хроноса.

С течением времени уже ни у кого не возникало удивления по поводу обоснования архонта во дворце. Мало помалу, но всем стало ясно, что Гродж намерен породниться с правителем. Это событие, еще некоторое время тому назад дерзкое и удивительное, теперь уже многими воспринималось, как само собою разумеющееся. Действительно, дочери Хроноса уже пора подумать о замужестве, и почему бы ей не стать супругою одного из архонтов. Не за мастерового же ей выходить, в самом деле.

Конечно, многие приближенные к правителю какое-то время пребывали в большом недоумении, отчего вдруг избранником стал Гродж, до последнего времени самый нежеланный для власти архонт. Откуда у Хроноса взялись сердечные и трепетные чувства к человеку, в распрях с которым было сломано немало копий. Можно было предположить истинные и высокие чувства Гроджа к дочери правителя, сыгравшие главенствующую роль в выборе жениха для Лессиры, но в это и вовсе не верилось, ведь Гродж слыл хладнокровным и суровым человеком. Лишь самые наивные и легковерные могли поверить в истинность пылкой страсти, вдруг вспыхнувшей в безжалостном сердце архонта.

И только Хронос, однажды вдруг уверовавший в добросердечие сурового и воинственного архонта, не задавал себе вопросов, не мучился сомнениями. После судьбоносного разговора с Гроджем, когда тот, преклонив колени и смиренно опустив долу очи, поведал царю о высоких чувствах к прекрасной Лессире, сжигающих всю его душу, и попросил благословения, Хронос пребывал в слегка опьяненном состоянии.

Под влиянием новых ощущений, связанных, должно быть, с переменами в судьбе любимой дочери, столь желанными для сердца отца, ему казалось, что все страшные тревоги последних дней и месяцев были тщетными. И в самом деле, жизнь продолжается, разве же могут наступить фатальные перемены? Нет, это просто безумие! Как он мог поверить Микару, да тот просто выжил из ума! Нет, нет и еще раз нет – жизнь в его Атлантиде будет вечной. Его дочь после того, как Хронос отойдет от власти, станет правительницей страны, и в этом ей поможет ее супруг, столь решительный и мужественный. Да, и вправду, лучшей партии для его дочери и не найти.

Но иногда перед его взором возникало печальное лицо Синапериба, многие годы бывшего добрым советчиком, приятным собеседником и дорогим другом. Сквозь завесу странного восторженного состояния в его сознание временами прорывался образ Синапериба, звучали отголоски последней встречи, когда архонт попытался убедить Хроноса в совершаемой ошибке.

– О достопочтенный Хронос, мне горько видеть твое заблуждение касательно Гроджа. Вспомни, не ты ли считал его недостойным архонтства и опасным для государства человеком. Так почему же теперь ты изменил свое мнение о нем?

– Пойми, Синапериб, я заблуждался. Как и всякий смертный, я тоже могу заблуждаться. Увидев его истинное раскаяние в совершенных ошибках, не мог же я отказать ему в прощении. А, поговорив с ним, я нашел в нем достойного, умного собеседника и искреннего человека. И ты, друг мой, так же, как и я, узнав его поближе, изменишь свое мнение о нем. Тем более, что ему предстоит стать моим зятем.

– О Боги, ты еще и дочь свою готов отдать ему на заклание! – в сердцах воскликнул Синапериб. – Прошу, пощади хотя бы Лессиру, любимую и прекрасную дочь свою!

– Больно мне слышать сие от тебя, архонт Синапериб, от тебя, кто был мне другом, почти братом; меня ранит твое упорство и непонимание. Но, надеюсь, со временем ты все поймешь и встанешь на мою сторону, ибо мне страшно и подумать, что разделенные этим спором, мы с тобою сделаемся врагами.

Синапериб, которому не чуждо было красноречие, пожалуй, впервые в жизни не находил слов, лицезрея эту почти детскую, ничем необъяснимую восторженность Хроноса мнимыми качества недостойного человека, очевидными, по мнению архонта, для любого здравомыслящего человека. Синапериб впервые покидал покои правителя не с чувством привычного умиротворения после мудрой беседы с Хроносом, но с чувством великой тревоги и печали, ибо он понимал, что близкий и хорошо знакомый ему человек покинул его, сменил же его другой, неведомый, по-детски наивный и пугающе упрямый. Синапериб старательно искал объяснений случившемуся, и не мог их найти. Но одно он знал твердо, что новый Хронос – это человек, всею своею сущностью находящийся под влиянием архонта Гроджа, и говорить с ним прежним языком было теперь неблагодарным занятием.